Текст книги "Хайди, или Волшебная долина"

Глава 17. Воздаяние

На другое утро спозаранку доктор вместе с Петером и козами вышел из Деревеньки. Сей дружелюбный господин неоднократно пытался завести разговор с пастушком, но ему это так и не удалось. В ответ на свои вопросы он слышал лишь неопределенные односложные слова. Петера нелегко было втянуть в разговор. Так, можно сказать, молча, они дошли до хижины Горного Дяди, где их уже поджидала Хайди с Лебедкой и Медведкой. И девочка, и козы были бодры и веселы, как утреннее солнышко на вершинах гор.

– Пойдешь с нами? – спросил Петер.

Он произносил эту фразу каждое утро, но звучала она то как вопрос, то как вызов.

– Конечно, пойду; если только господин доктор тоже пойдет, – отвечала Хайди.

Тут к ним подошел дед, держа в руках торбу с хлебом и сыром. Первым делом он вежливо поздоровался с господином доктором, а потом подошел к Петеру и перекинул торбу ему через плечо. Сегодня она была тяжелее обычного, так как Горный Дядя положил туда еще добрый кусок розового вяленого мяса. Он подумал, что ежели господину доктору понравится на выгоне, то он с удовольствием пообедает там вместе с детьми. Петер, почуяв, что в торбе есть что-то необычное, расплылся в улыбке.

И они пустились в путь. Хайди шла в окружении коз, каждая из которых норовила протиснуться поближе к девочке. Но вот Хайди остановилась и сказала с укором:

– Хватит вам толпиться и пихаться, идите сами, а я пойду с господином доктором.

Хайди нежно похлопала по спине Снежинку, которая все еще жалась к ней, и отдельно попросила ее быть хорошей и послушной козочкой.

Наконец девочка выбралась из стада и пошла рядом с доктором, который сразу же взял ее за руку и держал крепко, не отпуская. Ему больше не требовалось прилагать усилия, чтобы завязать разговор, как было с Петером. Нет, Хайди сразу заговорила сама, ей было что рассказать доктору. Она поведала ему обо всем: о козах, о посещавших ее странных мыслях, о цветах, о горах и птицах. Время летело незаметно. Петер по пути то и дело косился на доктора, и, пожалуй, эти его взгляды могли бы напугать гостя, но, к счастью, он их не замечал.

Добравшись до выгона, Хайди сразу же показала доброму доктору свое излюбленное место, где она всегда сидела, любуясь красотами природы. Она, как всегда, опустилась на землю, и доктор тоже сел с нею рядом. Они сидели на залитом солнцем альпийском лугу. Над горами и далекой зеленой долиной сиял золотом прозрачный осенний день. Отовсюду доносился звон козьих колокольцев, такой уютный, что казалось, он всем сулит мир и покой. Снег на вершинах гор сверкал и искрился в солнечных лучах, а серый Фалькнисс величественно вздымал в темно-синее небо острия своих скал. Легкий утренний ветерок едва заметно шевелил последние голубые колокольчики, что еще остались от летнего буйства и нежно клонили головки в лучах нежаркого солнца. В небе кружил орел, но сегодня он молчал, только парил на распростертых крыльях в небесной синеве, и видно было, что он доволен жизнью. Хайди все озиралась вокруг и не могла наглядеться. Весело кивающие цветы, синее небо, радостный солнечный свет, орел – какая красота, Боже, какая красота! Глаза Хайди лучились счастьем. Она перевела взгляд на доктора – видит ли он, как прекрасно кругом? Доктор молча и задумчиво смотрел по сторонам, а встретив светящийся взгляд девочки, сказал:

– Да, Хайди, здесь удивительно хорошо! Но представь себе, девочка, что сюда приходит человек с печалью в сердце. Как ему быть, скажи, что сделать, чтобы он мог снова радоваться всей этой дивной красоте?

– О! – радостно воскликнула Хайди. – Здесь не бывает печали в сердце, это бывает только во Франкфурте!

Доктор улыбнулся, но улыбка мгновенно исчезла, и он продолжал:

– А что, если человек, приехавший из Франкфурта, всю свою печаль взял с собою? Ты знаешь какое-нибудь средство ему помочь?

– Да, знаю! – с уверенностью заявила Хайди. – Тогда нужно все рассказать Богу. Особенно если этот человек уже не знает, как быть дальше!

– Да, девочка, это хорошая мысль, – отозвался доктор. – Ну а если то, что печалит его и делает таким несчастным, коренится в нем самом, что же ему сказать Господу Богу?

Хайди задумалась, как быть в подобных случаях, но она твердо верила, что Бог может помочь в любом горе. И искала ответ в своих собственных переживаниях.

– Тогда нужно подождать, – сказала она немного погодя с полной уверенностью. – И обязательно все время думать: Боженька уже знает что-то очень хорошее, что будет потом, надо только сидеть тихо и никуда не рваться. И потом вдруг все происходит так, что сразу понимаешь: Господь все это время имел в виду только хорошее. А если этого не знать, когда кругом все плохо и очень грустно, то начинаешь думать, что так будет всегда.

– Твоя вера поистине прекрасна, Хайди, и ты ни в коем случае не должна от нее отступать, – сказал доктор.

Он довольно долго смотрел на мощные скалистые горы, на залитую солнцем зеленую долину, а потом вновь заговорил:

– Представь себе, Хайди, что вот здесь, на этом месте, сидел бы человек, глаза которого застилает темная пелена, и он просто не в состоянии увидеть окружающую его красоту. Здесь его сердце преисполнилось бы еще большей, куда большей печалью. Это была бы уже двойная печаль. Ты можешь такое понять?

Сердце девочки сжалось от боли. Темная пелена на глазах напомнила ей о бабушке, которая никогда уже не увидит света и всей этой красоты. Это горе постоянно жило в сердце Хайди, причиняя ей боль всякий раз, как она об этом вспоминала. Пытаясь справиться с подступившим волнением, она довольно долго молчала, а потом сказала очень серьезно:

– Да, я уже могу это понять. Но я знаю и еще кое-что: надо обязательно помнить и повторять бабушкины песни, от них делается светлее на душе, а иной раз даже так светло и хорошо, что чувствуешь настоящую радость. Так бабушка говорит.

– А что это за песни, Хайди? – спросил доктор.

– Из бабушкиной книжки, там есть песня про солнце и Райский сад и еще много других. Они такие длинные, я всегда читаю их бабушке по три раза, очень уж они ей нравятся.

– Так прочти мне эти песни, Хайди, мне тоже хочется их услышать, – попросил доктор и уселся поудобнее, готовясь слушать.

Хайди молитвенно сложила руки и впала в задумчивость, потом вдруг спросила:

– А можно я начну с того места, про которое бабушка говорит – «когда я это слышу, ко мне возвращается надежда»?

Доктор кивнул.

И Хайди начала:

 
Пусть Он, как Властитель премудрый, И правит всегда, и творит. Одним удивительным утром
План Божий нам будет открыт.
Тогда, как Ему подобает,
 
 
Советом Своим преблагим
Он все, наконец, разрешает,
Печали развеяв, как дым.
Но нет же. Свое утешенье
Он мне ниспошлет не тотчас,
Как будто Он принял решенье
Немедля отречься от нас.
И я пребываю во страхе,
А вдруг Он меня позабыл?
Навечно остаться во прахе,
В нужде, в ожиданье, без сил?
Но если потом Он увидит —
Я верен, пока я живу,
Награда прекрасная снидет,
Придет не во сне – наяву.
Он сердце отпустит на волю,
Исцелит от груза обид,
Отнимет проклятую долю,
Которую каждый влачит.
 

Хайди вдруг умолкла, она не могла понять, слушает ли еще доктор. Он сидел совершенно неподвижно, прикрыв лицо руками. Уж не заснул ли он? Ну не беда, когда проснется, он скажет, охота ли ему еще слушать стихи. Кругом царила тишина. Доктор молчал, хотя и не думал спать. Он погрузился в воспоминания о давно минувшем времени. Вот он маленьким мальчиком стоит возле кресла любимой матушки и видит ее полные любви глаза, устремленные на него… А когда стихи смолкли, он услышал нежный, ласковый голос матушки, которая что-то говорила, обращаясь к нему. Какое блаженство слышать этот голос!.. Погруженный в далекие воспоминания, доктор сидел неподвижно, закрыв лицо руками. Когда же он наконец опустил руки, то заметил, что Хайди изумленно смотрит на него. Он взял ее за руку.

– Хайди, твоя песня была чудесной, – проговорил он, и голос его звучал бодрее, чем раньше. – Мы еще придем сюда, и ты мне опять почитаешь.

Петер, наблюдая за происходящим, дал волю своей злости. Да что же это делается! Хайди вот уж сколько дней не ходила с ним на выгон, а теперь, когда она наконец пришла, рядом с ней все время торчит этот старый господин, и Петеру к ней даже не подступиться! Петер был страшно раздосадован. Он встал в некотором отдалении от них, но так, чтобы ничего не подозревающий доктор не мог его видеть. Сжав руку в кулак, он грозно поднял его. Затем поднял и второй кулак, и чем дольше Хайди сидела с доктором, тем грознее сжимал кулаки Петер и махал ими за его спиной.

Солнце между тем показывало, что пора обедать. Петер прекрасно знал, где оно стоит в этот час. И он что было силы завопил:

– Обедать пора!

Хайди вскочила и хотела уже принести торбу с припасами туда, где сидел доктор, – пусть поест, не сходя с места. Но доктор сказал, что не голоден и хочет выпить лишь стакан молока, а потом пойдет побродить и, может быть, поднимется еще немного выше. Хайди заявила, что она тоже не хочет есть и тоже только выпьет молока, а потом поведет господина доктора к большим, поросшим мхом камням, откуда однажды чуть не свалился Щеголек и где растут самые ароматные травы. Она побежала к Петеру, все ему объяснила и попросила надоить миску молока от Лебедки для доктора, а потом еще одну для нее. Петер удивленно воззрился на Хайди, потом спросил с надеждой:

– А то, что в мешке, кому?

– Можешь взять себе, только сперва надои нам молока, да поживее! – отвечала Хайди.

Еще никогда и ничего в жизни Петер не делал так быстро и споро, ведь он все время видел перед собою торбу, полную снеди! Подумать только, все достанется ему одному! Хотя он даже не знал, что в торбе. Наконец, когда Хайди и доктор напились молока, Петер развязал торбу и быстро заглянул внутрь. При виде большущего куска мяса Петер задрожал от радости, а потом снова заглянул в торбу проверить, уж не померещилось ли ему это мясо. Затем он сунул туда руку и тут же отдернул, словно не смея схватить желанный кусок. Он вспомнил, как, стоя за спиной у доктора, грозил ему кулаками, а тот подарил ему такое сокровище! Петер уже горько раскаивался в своем поступке, ибо что-то мешало ему вытащить мясо. Вдруг он вскочил и кинулся к тому месту, где недавно махал кулаками. Он поднял обе руки с растопыренными пальцами, как бы желая показать, что никаких кулаков нет и в помине, и стоял так довольно долго, покуда не почувствовал, что теперь уже все в порядке. Тогда он большими скачками вернулся к торбе и с чистой совестью принялся за свой лакомый обед.

Доктор и Хайди долго гуляли, дружески беседуя. Наконец доктор решил, что ему уже пора возвращаться. А Хайди пусть побудет с козами, он прекраснейшим образом дойдет и один. Но Хайди даже мысли не допускала о том, чтобы бросить доктора одного в горах. Она во что бы то ни стало проводит его до дома дедушки, а потом еще немножко. Идя об руку со своим старшим другом, она всю дорогу что-то ему рассказывала, показывала, где козам лучше всего пастись, где летом растет больше всего золотисто-желтого кипрея, красного золототысячника и других цветов. Она знала названия трав и цветов, ведь дедушка все лето напролет учил ее тому, что сам знал. Но вот доктор сказал, что ей пора возвращаться. Они простились, и он пошел вниз. Однако доктор иногда оборачивался и видел, что Хайди по-прежнему стоит на том же месте, смотрит ему вслед и машет на прощание рукою. Так всегда делала его родная дочка, когда он уходил из дому.

Стояли ясные солнечные осенние деньки. Каждое утро доктор поднимался к хижине Горного Дяди и уже оттуда отправлялся на чудесные прогулки. Частенько и сам Горный Дядя ходил с ним далеко в горы, где клонились долу старые, искривленные бурями ели и где, должно быть, обитал орел, потому что он нередко с громким клекотом проносился над головами обоих мужчин. Доктору беседы со стариком доставляли истинное наслаждение, и он только диву давался, как хорошо тот знает все травы и коренья в Альпах и отлично разбирается в их целебных свойствах. Как много ценного и полезного умел выискать в горах старик и в ветвях смолистых елей и темных пихт с душистой хвоей, в курчавых мхах между корнями старых деревьев и в каждой былинке, в каждом неприметном цветочке, какие еще можно найти в Альпах в это время года!

Точно так же знал он жизнь и повадки животных, больших и маленьких, знал и множество веселых историй о привычках обитателей скал, пещер и деревьев.

Время в таких беседах летело незаметно, и частенько, пожимая на прощание руку старика, доктор повторял:

– Друг мой, поразительно, сколько нового я узнаю от вас!

Однако больше всего доктору полюбились прогулки с Хайди. Им обоим страшно нравилось сидеть рядышком на выступе скалы, там же, где в первый день. Хайди читала доктору стихи и рассказывала обо всем, что знала. В такие дни Петер держался позади них, но никогда больше не поднимал кулаков.

Дивный сентябрь близился к концу. И вот однажды доктор пришел не такой веселый, как в последнее время. Он сказал, что ему пора уезжать, дела призывают его во Франкфурт. Ему нелегко будет расстаться с Альпами, ибо он полюбил их, как свою родину. Дед тоже огорчился, ему нравилось беседовать с доктором, а Хайди, привыкшая дни напролет проводить с милым ее сердцу старшим другом, и вовсе не могла взять в толк, как это вдруг, разом, все кончилось. Она вопросительно смотрела на доктора. Неужели это правда? Да, так и есть. Доктор простился с дедушкой, а потом спросил, согласна ли Хайди немножко проводить его. И взявшись за руки, они пошли вниз, но Хайди все не верилось, что он и в самом деле уезжает.

Вскоре доктор остановился. Хватит его провожать, пора Хайди возвращаться. Он нежно погладил курчавую голову девочки и сказал:

– Я ухожу, Хайди! Ах, если бы я мог взять тебя с собой во Франкфурт и оставить у себя!

Хайди сразу вспомнился Франкфурт, каменные улицы, бесчисленное множество домов, фрейлейн Роттенмайер с Тинеттой, и она не без робости пролепетала:

– Лучше вы приезжайте к нам!

– Ты права, так и впрямь было бы лучше! Ну, будь здорова, Хайди! – ласково проговорил доктор, протягивая девочке руку.

Хайди пожала ее и взглянула доктору прямо в глаза. Они были полны слез. Доктор поспешил отвернуться и пошел вниз, в сторону Деревеньки.

Хайди стояла, не в силах пошевелиться. Эти глаза, полные любви и слез, глубоко взволновали ее. Вдруг она громко всхлипнула и бросилась вслед с криком:

– Господин доктор! Господин доктор!

Он обернулся. И остановился.

Хайди подбежала к нему вся в слезах и, всхлипывая, пробормотала:

– Я хочу с вами! Нет, я правда хочу с вами во Франкфурт, я согласна жить у вас столько, сколько вы захотите, надо только сбегать к дедушке, сказать ему…

– Нет, моя милая девочка, – отвечал он, пытаясь ее успокоить. – Сейчас это невозможно, тебе надо еще пожить под твоими елями, а иначе ты можешь снова захворать. Но одно я хочу у тебя спросить – если вдруг, паче чаяния, я захвораю и мне будет одиноко, ты приедешь, останешься со мною? Могу я верить, что кто-то еще любит меня и печется обо мне?

– Да, конечно, да, я обязательно приеду, я вас люблю почти так же сильно, как дедушку, честное слово, – рыдая, заверяла его Хайди.

Наконец, еще раз пожав девочке руку на прощание, доктор пошел своей дорогой. А Хайди все стояла на том же месте и долго-долго махала ему вслед, покуда он не превратился в малюсенькую точку.

А доктор, в последний раз обернувшись и увидев машущую ему Хайди и залитые солнцем Альпы, тихонько произнес:

– Как хорошо было бы жить в горах, исцелить душу и тело и вновь радоваться жизни.

Глава 18. Зима в Деревеньке

Снег вокруг хижины лежал так высоко, что казалось, окна ее находятся вровень с землей, а двери и вовсе было не видать. Если бы Горный Дядя по-прежнему жил на горе, ему пришлось бы каждый день делать то, что теперь делал Петер, так как снег валил почти каждую ночь. И каждое утро Петер вылезал в окно и, если ночь была не слишком холодной, когда снег смерзается в плотную массу, с головой проваливался в сугроб и долго там барахтался, пытаясь выбраться из снежного плена. Тогда мать подавала ему в окно большую метлу, и Петер, ловко орудуя ею, разметал дорожку к двери. У порога ему приходилось трудиться не за страх, а за совесть, ведь если не убрать снег как следует, он либо ввалится в дом, едва откроется дверь, либо смерзнется так, что обитатели дома окажутся замурованными. Через ледяные наросты никому не пробиться, а в окно пролезть мог только Петер. А значит, чем холоднее, тем Петеру удобнее. В такие дни, если ему надо было в Деревеньку, он просто вылезал в окно и ступал на твердый смерзшийся снег. Мать подавала ему в окно санки, он садился на них – и вниз! Красота! Кати себе куда хочешь, все равно приедешь в Деревеньку, ибо все пастбища были теперь одним нетронутым санным путем.

Горный Дядя сдержал слово и не остался зимовать на горе. Едва выпал первый снег, он запер хижину и хлев и вместе с Хайди и козами перебрался в Деревеньку. Там, неподалеку от церкви и пасторского дома, имелась большая усадьба, обнесенная каменной стеною. Прежде там находился господский дом, еще и сейчас было видно, насколько он был велик, хотя само здание уже почти развалилось. Там жил когда-то храбрый воин, который служил в Испании, совершил там много подвигов и захватил богатую добычу. Потом он вернулся в Деревеньку и построил огромный дом, где намеревался жить, но вскоре ему стало скучно в тихой Деревеньке, ведь раньше он долго жил в шумном мире. Он покинул Деревеньку и никогда больше туда не возвращался. Через много-много лет стало известно, что он умер, и дом перешел во владение его дальнего родственника из долины, но за эти годы дом пришел в негодность, а новый владелец не пожелал его восстанавливать. И в дом перебрались бедные люди, которые не могли много за него заплатить. Если где-то обваливался кусок стены или потолка, то все так и оставалось, чинить было некому. С тех пор прошло еще много лет. И когда в Деревеньку пришел Горный Дядя со своим сынишкой Тобиасом, он поселился в разрушенном доме. А потом дом по большей части пустовал. Да и как можно жить в таком доме, не чиня и не латая его, не предвидя заранее, что еще что-то обвалится, не затыкая то и дело возникавшие трещины и дыры? А кому охота с этим возиться? Зима же в Деревеньке долгая и холодная. И по комнатам гуляют ветры, так что ни свечу зажечь, ни согреться. Но Горный Дядя знал, как помочь горю. Едва он принял решение зимовать в Деревеньке, как сразу же взялся за старый дом и в течение осени постоянно ходил в Деревеньку, чтобы привести его в порядок и все устроить по своему вкусу. Таким вот образом в середине октября они с Хайди перебрались в Деревеньку.

Если подойти к дому сзади, сразу попадаешь в помещение, одна стена которого обвалилась полностью, а другая наполовину. Оттуда видно большое сводчатое окно, давно уже стоявшее без стекол и заросшее густым плющом до самого потолка, тоже полуобвалившегося. Потолок также был сводчатый, и сразу понятно, что здесь когда-то была часовня. Оттуда без дверей можно попасть в большой зал, там кое-где сохранились еще красивые каменные плиты пола, между которыми буйно растет трава. Стен в зале почти уже нет, да и потолка тоже, и если бы не несколько толстых колонн, подпиравших сохранившуюся часть потолка, сюда страшно было бы входить – кажется, потолок вот-вот рухнет вам на голову. Именно здесь Горный Дядя соорудил дощатый загон и густо усыпал пол соломой, в нем будут зимовать козы. Далее идут разные переходы и коридоры, почти целиком разрушенные – сквозь потолок видно небо, а сквозь стены луга и дорога. Но одна тяжелая дубовая дверь еще крепко держится в петлях, а за этой дверью есть большая комната вполне приличного вида. Все четыре еще довольно крепкие стены обиты темными деревянными панелями без всяких дыр, а в углу стоит громадная печь, почти под потолок, выложенная крупными белыми изразцами с синим рисунком. Чего только нет на этих изразцовых картинках – и старинные башни в окружении высоких деревьев, под которыми стоит охотник с собаками, и тихое озеро в тени ветвистых дубов, а на берегу его рыбак, закинувший в воду свою удочку. Печь опоясывает лавка. Очень удобно! Можно сидеть и разглядывать дивные картинки.

Хайди сразу здесь понравилось. Едва войдя с дедом в эту комнату, она кинулась к печке, уселась на лавку и принялась изучать изразцы. А продвигаясь по лавке к задней стороне печи, она приметила кое-что еще. В довольно большом пространстве между стеной и печью были установлены четыре широкие доски. Больше всего это сооружение походило на ларь для хранения яблок. Но внутри лежали вовсе не яблоки, нет, там находилась постель Хайди, точь-в-точь такая же, как в горной хижине. Пышное сено, покрытое полотняной простыней, и мешок вместо одеяла.

– Ой, дедушка! – восторженно вскричала Хайди. – Это моя спаленка! Как тут хорошо! А где же ты будешь спать?

– Твоя постель обязательно должна быть поближе к печке, чтобы ты не мерзла, – сказал дед. – А вот и моя, глянь-ка!

Хайди побежала за дедом, который открыл дверь на другой стороне просторной комнаты. За дверью оказалась маленькая комнатушка. Там дед и устроил свою спальню. В этой спальне имелась еще одна дверь. Хайди сразу распахнула ее и в изумлении застыла на пороге. Это было что-то вроде кухни, но такой огромной, какой она еще сроду не видывала. Деду пришлось там немало потрудиться. Но и на будущее работы тут оставалось еще очень много. Стены в дырах и трещинах, в которые задувает ветер, однако многие из них уже закрыты досками, так что кажется, будто повсюду в стенах сделаны маленькие шкафчики. Даже старинную массивную дверь дедушка сумел укрепить проволокой и множеством гвоздей так, что теперь ее можно запирать, что очень кстати, ибо за ней находятся только вконец разрушенные стены да густые заросли кустарников, где живут бесчисленные ящерицы и жуки.

Хайди страшно нравилось новое жилище, и когда на другой день Петер пришел поглядеть на новую квартиру, она уже успела заглянуть во все углы и закоулки и, чувствуя себя хозяйкой, с наслаждением все ему показывала. Она не отпускала его, покуда он не увидел все диковинки, таившиеся в новом обиталище.

Хайди прекрасно спалось в закутке за печкою, но по утрам ей по-прежнему казалось, что она проснулась в Альпах и сейчас, распахнув дверь хижины, услышит шум елей, если тяжелый снег еще не пригнул ветви к земле. И так повторялось изо дня в день, и всякий раз, стоило ей вспомнить, где она находится, сердце девочки сжималось от боли. Но слыша, как дед разговаривает с Лебедкой и Медведкой, а те весело блеют, словно хотят сказать: «Хайди, приходи скорей!» – она понимала, что ничего страшного нет, она все-таки дома, и весело вскакивала с постели и торопилась в просторный хлев.

На четвертый день Хайди заявила:

– Сегодня мне надо сходить к бабушке, нельзя ее так надолго оставлять одну.

Но дед не позволил.

– Сегодня нельзя и завтра тоже, – твердо сказал он. – По дороге на пастбище снег уж больно глубокий, и глянь, он все еще идет. Даже Петер, уж на что крепкий парень, и то с трудом пробивается. А такую малышку, как ты, Хайди, сразу занесет снегом так, что и не сыщешь. Погоди немного, вот подморозит, тогда и гуляй себе по снегу сколько влезет.

Поначалу Хайди трудно было смириться с ожиданием. Но дни теперь были заполнены делами, не успеешь с одним управиться, другое уже поджидает.

Хайди теперь каждый день ходила в школу, утром и после обеда. И очень прилежно училась.

Но Петера она в школе почти не видела, он туда редко захаживал.

Учитель, человек мягкий, говорил:

– Сдается мне, Петера опять нет. Конечно, учение ему бы не повредило, но наверху опять навалило столько снегу, что ему не пробиться.

Однако под вечер, после занятий, Петер все-таки приходил в Деревеньку и наносил визит Хайди.

Через несколько дней опять выглянуло солнце, осветив своими лучами заснеженную землю, но очень быстро ушло за горы, словно земля сейчас ему нравилась куда меньше, чем летом, когда все кругом цветет и зеленеет. А потом встала луна, большая и светлая, и всю ночь сияла над снежными полями. Поутру же Альпы сверху донизу сверкали и искрились, точно хрусталь.

Когда Петер, как и в предыдущие дни, хотел выпрыгнуть из окна в глубокий снег, случилось нечто, чего он никак не ожидал. Он прыгнул, но попал не в мягкий снег, а на твердый наст, упал и покатился вниз, точно санки без седока. Ему с трудом удалось удержаться и встать на ноги. Удивлению его не было предела. Он изо всех сил топал ногами по заснеженной земле, чтобы удостовериться, что такое возможно. Подумать только, что с ним случилось! Но сколько он ни бил каблуком по снегу, даже малюсенького кусочка не смог отбить. Все кругом было покрыто толстой коркой льда. Петера, однако, это ничуть не огорчило, наоборот, теперь он был уверен, что Хайди к ним придет. Он вернулся домой, выпил молока, которое мать едва успела поставить на стол, схватил свой кусок хлеба, сунул в карман и выпалил:

– Мне в школу надо!

– Да, сынок, иди и учись хорошенько! – напутствовала его мать.

Петер осторожно вылез в окно – дверь была замурована застывшим снегом, – взял санки, уселся на них и вихрем понесся с горы.

В мгновение ока он очутился в Деревеньке и, не задерживаясь, понесся дальше, в Майенфельд, ему казалось, если он остановится, это будет насилием над ним и над санками. Так он и летел вниз, покуда санки сами собой не остановились. Тогда он слез и огляделся.

Санки вынесли его даже за пределы Майенфельда. И тут ему пришло в голову, что в школу он все равно уже опоздал, уроки давно начались и, чтобы добраться до Деревеньки, уйдет не меньше часа. А значит, и вовсе спешить не стоит, и времени у него сколько угодно. Он заявился в Деревеньку, лишь когда Хайди уже вернулась из школы и села обедать вместе с дедушкой. Петер вошел и тут же, с порога, не удержавшись, выпалил волнующую новость:

– С ним все!

– С кем? С кем, генерал? Звучит достаточно воинственно, – заметил дед.

– Со снегом!

– О! Значит, теперь я смогу пойти к бабушке! – воскликнула Хайди, мгновенно понявшая, что хотел сказать Петер. – А почему же тебя не было в школе? Ты же мог съехать на санках! – укоризненно добавила Хайди, полагавшая, что это просто безобразие – не ходить в школу, когда попасть туда ничего не стоит.

– Да я на санках далеко заехал, и поздно уже было, – оправдывался Петер.

– Отговорки, брат, отговорки, – заметил дед. – А знаешь, что за это бывает?

Петер в испуге сорвал с головы шапку. Никого на свете он не боялся и не почитал так, как Горного Дядю.

– А уж парню вроде тебя, настоящему полководцу, должно быть вдвойне стыдно! Это ведь вроде дезертирства, – продолжал старик. – Как по-твоему, что ты станешь делать, если в один прекрасный день твои козы разбегутся кто куда, откажутся идти за тобой и станут все делать себе же во вред?

– Всыплю им, – со знанием дела отвечал Петер.

– А если, к примеру, какой-нибудь оголец вдруг поведет себя как упрямый козел и ему хорошенько всыплют, что ты на это скажешь?

– Так ему и надо.

– Понятно. А теперь, знаешь что, козий полковник (дед разжаловал Петера из генералов в полковники), ежели ты еще раз проскочишь на санях мимо школы в то время, когда тебе надо сидеть на уроках, то лучше сразу приходи ко мне, и, можешь быть уверен, ты свое получишь!

Теперь до Петера дошло, что именно его имели в виду, говоря об огольце, который ведет себя как упрямый козел. Он был глубоко оскорблен таким сравнением и не без страха поглядывал в угол, не лежит ли там такая же хворостина, какой он потчевал своих коз.

Но Горный Дядя подбодрил его:

– Ладно, садись за стол, поешь, потом Хайди пойдет с тобой. А вечером приведешь ее и поужинаешь здесь.

Такой неожиданный оборот дела весьма обрадовал Петера, лицо его расплылось в довольной улыбке. Он не заставил деда повторять приглашение и сразу же сел за стол рядом с Хайди. Но Хайди уже наелась и теперь ни о чем не могла думать, кроме встречи с бабушкой. Она пододвинула Петеру свою тарелку с куском жареного сыра и картофелиной, а дедушка поставил перед пастушком полную тарелку. Теперь у Петера была целая гора еды, но мужества ему было не занимать, и он бросился на штурм.

Хайди тем временем вытащила из шкафа присланное Кларой пальто с капюшоном и через минуту, тепло укутанная, уже была готова в путь. Она стояла рядом с Петером и, едва тот сунул в рот последний кусок, потребовала:

– Ну, идем же! Скорее!

И они пустились в путь. Хайди не терпелось рассказать Петеру новости о Лебедке с Медведкой, которые в первые дни в новом хлеву отказывались есть и ни разу даже не заблеяли, а только стояли, понурив морды. Она, Хайди, спросила у дедушки, что это с ними. И он ответил:

– Они чувствуют себя так же, как ты во Франкфурте, ведь им еще не доводилось спускаться с альпийских пастбищ.

– Тебе бы разок испытать такое! – присовокупила Хайди.

Они уже почти дошли до Петеровой хижины, а он так ни словечка и не произнес, казалось, мальчик погружен в свои мысли настолько, что даже не слышит, о чем ему толкует Хайди. Уже в дверях он проговорил, слегка запинаясь:

– Тогда уж лучше я буду в школу ходить, чем получать свое от Горного Дяди.

Хайди была того же мнения и горячо поддержала Петера в его благом намерении.

За столом со штопкой сидела одна только Бригитта, которая сказала, что бабушке в эти дни лучше оставаться в постели, уж больно холодно, да и вообще ей в такую погоду неможется. Для Хайди это было новостью, обычно бабушка всегда сидела на своем месте в углу, за прялкой. Девочка тут же кинулась к ней в каморку. Бабушка лежала на узкой кровати, укутавшись в серый платок и укрывшись тонким одеялом.

– Слава Тебе, Господи! – воскликнула бабушка, едва заслышав Хайди.

Всю эту осень ее терзал тайный страх, если Хайди долго не появлялась. Петер рассказывал, что приезжал какой-то чужой господин из Франкфурта, который каждый день являлся на пастбище и все время разговаривал с Хайди. И бабушка решила, что, конечно же, этот господин приезжал, чтобы снова увезти Хайди. И хотя он уехал один, страх все же не отпускал ее. А вдруг еще кто-то явится из Франкфурта и увезет девочку!

Хайди подскочила к кровати и участливо спросила:

– Ты очень больна, бабушка?

– Нет, нет, дитятко, – проговорила старушка, ласково гладя девочку по головке. – Просто в мороз мои косточки ноют.

– Значит, когда потеплеет, ты сразу поправишься, да? – продолжала допытываться Хайди.

– Да, деточка, а может, и того раньше, если Всевышнему будет угодно, чтобы я снова взялась за прялку… Я еще сегодня хотела попробовать, а уж завтра, Бог даст, обязательно встану, – уверяла бабушка, уже заметившая, как напугана Хайди.