Текст книги "О Туле и Туляках с любовью. Рассказы Н.Ф. Андреева – патриарха тульского краеведения"

– Всего удивительнее, что автор его, безусловно, верить басне, основанной на предании, сказали мы. «В 1607 году, говорит он, осаждающие построили плотину на речке Воронке, чтобы затопить город и принудить тем сдаться осажденного Самозванца с его сообщниками». Помилуйте, да это дело невозможное, судя по местному положению Воронки. – Чтобы наводнить Тулу, надобно было прежде подумать о том, что Воронка тут же впадает в Упу, которой отлогие берега не позволили бы этого сделать, потом насыпать плотину с целую гору…. Для такой Египетской работы не достало бы ни времени, ни рук, ни искусства. Но если осаждающие действительно хотели затопить только луг и все пространство, по которому протекает Воронка, чтоб преградить всякое сообщению клевретам Самозванца, то и в этом случае они, как синица Крылова, наделали только шума, а море не зажгли.

Тут Тульский старожил не выдержал;

– Мардарий обещал нам прочитать какие-то историческая справки и замечания собственного сочинения, следовательно очередь теперь за тобой доказать справедливость твоего мнения относительно наводнения Тулы в 1607 году, которое ты так решительно отвергаешь, сказал старик, обращаясь к нам с полною надеждою завербовать и нас в собиратели Тульских древностей.

– Пожалуй, если вы того непременно желаете, отвечали мы. Но прежде посмотрим: далеко ли Мардарий ушел со своими Левеком, Леклерком и Сегюром….

– Дальше, нежели вы думаете, отвечал Мардарий.

– Хорошо, увидим.

– Увидать тут нечего, разве что услышите.

– Помни, что в следующую нашу беседу ты обязан прочитать нам твои исторические опыты, а что касается до нас, то это как-нибудь после, после….

– Не забуду…. честное слово….

– Это больше, нежели клятва при гробе….

– По крайней мере, не меньше….

– Верю – и молчу.

– Любя все историческое, начал говорить старик, я долго и постоянно волочился за двумя рукописями, из которых одна принадлежит купцу Грязеву, другая чиновнику здешнего оружейного ведомства. Первая под названием «О граде Туле». Она писана в четвертую долю листа, кудрявою, но крупною скорописью, и относится к царствованию Феодора Алексеевича. Памятник чрезвычайно любопытный. Кроме того, что известия ее о нашем оружейном заводе драгоценны в историческом отношении, она содержит в себе и многие другие известия, о которых и не догадывались наши историки. Вторая без заглавия, но ее смело можно назвать: «О провинциальном городе Туле», потому что сочинитель больше не о чем не говорить, как только о том, что делалось на Туле. Правда, в ней мало собственно исторического, за то она важна в отношении событий, современных ее автору, о которых он рассказывает с плодовитою подробностью. Сочинитель ее жил и писал в государствование Императриц Анны и Елизаветы – следовательно в самое любопытное гремя нашей истории XVIII века, потому что мы не богаты письменными памятниками этого периода. Это был какой-то подьячий, присланный из Петербурга в Тулу в качестве Фискала тогдашнего правительства (в 1737 году), то есть, от могущественного Бирона, который поручил ему секретный надзор за государственными преступниками, содержащимися в здешнем тюремном замке. Надобно полагать, что это была черновая его записка, потому что она писана небрежно, и везде носит на себе следы помарок. С Немецкою аккуратностью он записывал, например, в какой день и даже час водили арестантов в одну из башен крепости нашей для пытки. Подумаешь, что сочинитель сродни известному Желябужскому, которого рукопись недавно напечатали. Но в царствование Елизаветы этот самый подьячий находился, кажется, уже не в милости, и жил у нас под присмотром местного начальства. Мы, не имя своего летописца, могли бы почерпнуть из этого источника важные для нас сведения. Поврите ли, что мне стоило великих пожертвований уговорить владельцев сказанных рукописей об одной милости: позволить только посмотреть на их бумажное сокровище…. Я списал (при них) оглавления, перелистовал, прочитал несколько строк на некоторых страницах и…. больше я ничего не мог сделать.

Чудаки думали, что я имею дурное на уме, а именно; желаю зачитать их книги…. Что ты будешь делать с малограмотными, а сердиться на них грешно – они жалки.

Тульский старожил опять замолчал, и, по-видимому, расположился на продолжительный отдых в своем спокойном кресле; а мы воспользовались вакансиею и начали говорить.

– Вы напомнили нам о письме, недели две назад полученном нами от малограмотного, сказали мы, выдернув заметку из книги, лежащей на столе, близ которого тогда сидели. Надобно, прежде всего, объяснить нам обстоятельство, вынудившее малограмотного писать к нам. Покойный нотариус – полагаю, что и вы знали его – имел несколько рукописей, и одна из них возбудила в нас непреодолимое желание просмотреть ее попристальнее. Она писана отцом покойного нотариуса, жившем на белом свете сто двадцать лет, и умершем тому более полвека. Старец вносил в эту книгу все важные и неважные, государственные и частные события своего времени. Поэтому-то случаю, мы убеждали на словах и на бумаге владельца ее одолжить нам дня на три эту Тульскую летопись. Послушайте ж, что к нам пишет, между прочим, земляк наш. И мы, развернув письмо, начали читать следующее:

«Теперь я рассматриваю редкости, вам известные, и – увы! никак не могу их доставить вам. Решительно они писаны не для света! Есть примечания и выражения, достойные доброго камина – этого чистилища грехов бумажных. В одной из рукописей, о которой вы так беспокоитесь, находятся разные биографии, описанные путешествий и случаев, нравов и обычаев жителей Тулы; но все это высказано так, как только можно говорить одному с бумагой. Старина! Ведь тому прошло слишком сто лет, как эта книга существует. Позвольте же мне заняться кой-какой обработкой сей дисгармонии, и вырвав из нее некоторые внутренности, я буду иметь честь услужить вам этою рукописью».

– Вятич девятнадцатого века! вскричал Мардарий.

– Так-то погибли, может статься, от руки невежд и многие сокровища нашей старой письменности, прибавил Тульский старожил, устремив на нас печальные взоры.

Желая утешить огорченного старика, мы спросили его: А о рукописи адъютанта князя Потемкина или вы забыли?

– Напротив очень хорошо помню. Боур у меня с ума нейдет. Это также редкость: она – оригинальный документ, а подобная находка для любителей старины дороже денег. Но как ни любопытны такие исторические материалы, а они далеко уступают тому памятнику XVII века, о котором я слышал. Один небогатый гражданин, знающий толк в книжном деле, человеке более, нежели грамотный, уверял меня, что он не только видел, но даже имел сборник, писанный каким-то монахом Харлампием, называющим себя «окаянным душегубцем, опричником». (Заметьте – опричником). Одна половина этого сборника, писанного полууставом, в четвертую долю листа, содержит в себе отрывочные выписки из Нестора и его продолжателей без всякой последовательности; но другая половина начинается происшествиями с 1569 года и оканчивается 1614 годом. Оставив службу царскую, в 1579 году, Харлампий удалился в Веневскую обитель, чтобы в молитве и посте провести остаток своей жизни. Крепко сомневаясь в существовании такого необыкновенного явления в области нашей старой письменности, я, разумеется, хотел знать обстоятельные подробности об этом сборнике. Вот что рассказал мне благородный гражданин. Один Тульский купец, которого я Фамилию забыл, всякой год ездил с товарами на ярмарку в Венев-монастырь, упраздненный, как известно, в 1764 году, но в котором еще жили монашествующие до 1782 года, где и познакомился с Иеромонахом, а потом они находились уже в самых приятельских отношениях. Купец охотник был до книг божественных, и ссужал ими Иеромонаха. Вероятно, что и Иеромонах давал ему книги из книгохранилища своей обители, потому что сборник после смерти купца оказался в числе его собственности. Умирая, он оставил дела свои в худом положении, так что сын его переписался в мещане, и по скудности средств к жизни, уступил кому-то за безделку маленькую библиотеку своего отца. Новый владелец, не зная толка в рукописях, послал продать сборник на торг. Гражданин, который мне об этом рассказывал, купил его, но переезжал с одной квартиры на другую, затерял. Как ни правдоподобны такие обстоятельства, однако мне все что-то не верилось. Уже гораздо после сказанного времени, я случайно напал на след дополнительных известий о сборнике, след, который мало оставляет сомнения в его действительном существовании. Я слышал, что в Синодике упомянутой обители, который видели в нашем Предтечеве монастыре, находилось имя, «мниха Харалампия» с дополнением: «бывай опричь». Если все это правда, то мы лишились одного из драгоценнийших памятников, который мог бы решить важнейшие исторические вопросы, до сих пор остающуюся без ответа, как могила.

– А какие же это вопросы, например, которые мог бы решить Веневский сборник, если бы он и нашелся, дедушка Аристарх?

– Во-первых, опричник, писавший его, был не только современник! Иоанна Грознаго, но и участник в злодеяниях своего кровожадного повелителя. Раскаявшись в своих, может быть, неслыханных преступлениях, опричник уединился в пустынную обитель, где, приняв имя Харлампия, и высказал всю истину, вверив ее перу и бумаге, не боясь уже никаких последствий за свою исповедь, потому что он писал в 1614 году. Во-вторых, действительно ли был Иоанн IV тем, чем сделали его Таубе, Крузе, Гваньини, Курбский, Ульфельд и другие? Помнится, Каченовский (Каченовский не писал ни слова об Иоанне, а только поместил у себя в журнале статью Г.Арцыбышева. Ред.) и Арцыбышев взялись было оправдывать Грозного и порицать его непримиримых врагов, из которых трое носили довольно не благозвучные имена: ведь они были беглецы, изменники; но как ни ловко защищали адвокаты своего венценосного клиента, представляя убедительные доказательства своего беспристрастия и своей учености, опирающейся на факты, разработанные критикою, но это дело не получило тогда окончательного приговора наших повествователей, и оставлено впредь до рассмотрения. В-третьих, справедливо ли то обвинение, которое, переходя из века в век, из поколения в поколение, пятнает память одного из великих царей Русских – Бориса Федоровича Годунова? Обвинение, очевидно основанное на недоброжелательстве его современников, всегда почти подозрительном, и на слепом к ним доверии потомства. Прежде, нежели была написана И. Г. Р., Карамзин, стояв над могилою этого несчастного, но мудрого Государя, в Троицкой Лавре, сказал: «Что если мы клевещем на его прах?» – Потом в И. Г. Р. на первых же страницах первого тома говорит: «Историк не должен предлагать вероятностей за истину, доказываемую только ясными свидетельствами современников» – и, забыв слова, по-видимому, вырвавшиеся из глубины души его, везде делается уже строгим судьею, который только обвиняет. Я не согласен с г. профессором Устряловым, который сказал, что: «Редко злоба водила пером наших летописцев, лесть почти никогда». К сожалению, все они были…. легковерны, записывая то, что только слышали. В любом хронографе, например, вы прочитаете: «Многие же глаголяху, яко еже убиен благоверный Царевич Димитрий Иванович Углицкий повелением Московского Болярина Бориса Годунова». Глаголаху! Да мало ли что говорит народ: ему верить не возможно. Не даром гласит пословица: «Людская молва, что морская волна…». Показания современных летописей доходят до нелепости. Никоновская и Морозовская утверждают, что Борис Федорович не только был убийцею Св. Димитрия, но и отравил брата его, Феодора Иоанновича, то есть, своего благодетеля и шурина. Этого мало: они приписывают ему же и смерть Шведскаго королевича Иоанна, жениха Ксении. Несчастнаго Царя Русского, Годунова, некоторые обвиняли даже и в смерти родной сестры его, Царицы Ирины Федоровны…. После этого ясно, что мы не можем и думать о прагматической истории нашего отечества, и что сборник, о котором я заговорился, чрезвычайно был бы любопытен, по крайней мере, он не уступил бы «Сказанию Кошихина».

– Хотя Археографическая Комиссия старательно собирала из всех почти архивов письменные памятники для издания их в свет; но в некоторых хранилищах уездных городов, например, в городнических правлениях, по неизвестным обстоятельствам, осталось еще значительное количество свертков, сложенных в пирамиды, заметили мы. Конечно, для Русской истории не предвидится уже важных приобретений от этих уцелевших памятников, однако ж не лишнее было бы взглянуть оком наблюдательным в документы старых дел, быть может, забытые беспечностью и брошенные на произвол судьбы в сырые подвалы, называемые архивами. Любитель старины отечественной напрасно будет спрашивать там почтенных архивариусов снабдить его росписью и алфавитом, с помощью которых тотчас можно узнать достоинство документов…. На вопрос о них, он получит ответ в коротких словах: «Таковых-де не имеется». И вот любитель археографии находится, так сказать, в царстве бумажного хаоса, в море чернил, которыми, по времена оны, исписали разными почерками, похожими на узоры, длинные-предлинные столбцы! Без путеводителя, без всяких средств удовлетворить свое благородное любопытство, ему остается, во-первых: вооружиться стоическим терпением, и, во-вторых: читать все рукописи, находящиеся в архиве, а такая работа тяжела и убийственна, потому что из тысячи свертков, прочитанных им, едва ли окажутся десять особенно замечательных документов. Голые факты редкий как алмазы. Любители археографии это знают по опыту.

– Дедушка Аристарх, сказал Мардарий, насмешливо улыбаясь, если вы уже на старости лет такие волокиты за древностями, то не бесполезно бы было похлопотать вам около книжных шкафов наших богатых купцов, тех, которых называют старообрядцами.

– Старообрядцев, раскольников?

– Да, да.

– Плохая пожива, и хлопотать нечего: игра не стоит свеч, отвечал старик, махнув рукою. Что, вы думаете, хранится у них в книжных шкафах? Старопечатные книги, кое у кого есть хронографы, у некоторых, правда, найдете списки Нестора, харатейныя Евангелия… От первых я добровольно отказываюсь; хронографы хотя не лишены интереса, а в списках Нестора кое-что могло бы обратить на себя внимание знатоков древностей; да те, которым они принадлежат, ни за какие блага Мира сего не согласятся вверить мнимого своего сокровища кому бы то ни было. Теперь я сказал все….

– Как все! воскликнули мы. Вы упрекали других в литературной скромности, а сами прикидываетесь литературным смиренником? Нам хорошо известно, что и в ваших портфелях много вещей, в высшей степени интересных….

Улыбка авторского самолюбия скользнула по губам Тульского старожила, и физиономия его принесла самое приятное выражение.

– Терпение, господа, терпение! говорил он перекладывая одну ногу на другую. Я теперь не на шутку принялся за мои записки, и надеюсь, что скоро буду иметь удовольствие пригласить вас на чтение посильных трудов моих. Чем богат, тем и рад. По крайней мере, смею думать, что вы не задремлете, слушая современника Екатерины Великой, который много жил и много видел.

Старик не предчувствовал, что ровно через два года к нам присланы, будут пригласительные билеты….

Н.А. Село Торхово» Москвитянин, 1843, № 2.

1849 г. Внутренние известия

Дополнение к первой статье во 2 книге Москвитянина 1843 года.

(Мы опоздали доставить в редакцию Москвитянина предлагаемое здесь дополнение и потому печатаем его особою статьею. – Мы в этом не виноваты, вся вина падает на тех, которые (Бог с ними!), поскупились сообщить нам подробные сведения о писателях нашего края: они оставили без внимания докучливые наши просьбы…. Некоторых даже удивили настоятельные наши убеждения; в простоте сердца они подумали, что мы подражая Чичикову в сочинении Гоголя, хотим подняться на новую спекуляцию и вербуем мертвая души…).

Сказав вам о двух однофамильцах (ст. 596), сочинения которых остались в рукописях после их кончины, дожидаясь, может статься, благодарности признательного потомства, оценивающего подобные труды справедливее современников, всегда почти завистливых и пристрастных, забуду ли я тех ветеранов писателей нашей Губернии, которых многотомные творения напечатаны, а имена их украшают уже Историю Русской литературы? Вы догадываетесь, что я намерен говорить о А.Т.Болотове, Я.Л.Левшине. Первый из них «обучался в Пруссии у славного Крезиуса, и познаниями своими приносил отечеству величайшую пользу! особенно по части сельского хозяйства», пишет Г. Языков. Это правда. Получив прочное образование за границей, Болотов возвратился в Россию, и опытом его ученых трудов было: «Детская философия» 2 части. Не смотря на идеи и дух того века, раздражавшие пылкие умы убийственным вольнодумством, сочинения. А.Т. проникнуто чистейшею нравственностью. Мудрено ли после этого, что оно имело успех. В девяностых, годах он печатал свой: «Экономический магазин». Мы, старые старики, помним время, когда публика наша с жадностью читала «Магазин» А. Т., издававшийся листами при Московских ведомостях. Периодически являясь эти приложения составили впоследствии (от 1780 до 1790 года), сорок толстых томов. Говорит ли мне о достоинствах и недостатках! «Экономического магазина?» Увы! такая критика теперь бесполезна и насмешила бы вас. Довольно и того, что его читали с удовольствием, потому что он удовлетворял тогдашняя требования не слишком взыскательного общества. Наскучив непрерывным упражнением срочной работы, А. Т. прекратил своё издание, и бывши уже главным начальником по управлению Богородицкими казенными волостями, занялся применением теории к практике в сельском хозяйстве. В городе Богородицке Болотов заметил ключ, вода которого содержит обильное количество лекарственных веществ, и писал об этом, но как на открытие его не обращено было надлежащего внимания со стороны врачей, то о минеральной воде нашего Тулянина и забыли…. Вскоре оставив и навсегда коронную службу, он переехал в родовое свое имение, сельцо Дворяниново, где и прожил несколько десятков лет, как мудрец, в совершенном уединении. В 1805 году А. Т. напечатал: «Краткие и на опытности основанные замечания о электрицизме и о способности электрических махин к помоганию разных болезней». – Сочинение это издано Вольным Экономическим Обществом, в «Трудах» которого находится много его статей. Но обильный запас трудов А. Т. остался для нас не известным. Никто, не может быть, не вел таких подробных записок, как А. Т. Они состоят в тридцати, объемистых томах, переписанных набело. Небольшой отрывок из них напечатан был в Сыне Отечества 1859 года в № 4-м под названием: «Новоселье в зимнем дворце». Все надеялись видеть его продолжение: надежда нас обманула. Желательно, чтоб они вполне были изданы в свет. Кому же более озаботиться об этом деле, как неродному внуку покойного, Полковнику Болотову, которого собственные произведения по части Высшей Математики положительно доказывают основательную его ученость. А. Т скончался Алексинского уезда в сельце Дворянинове в ноябре 1833 года, имея от роду не 96, как уверяет Г. Языков, а только 89 лет. Бренные остатки Болотова преданы земле того же уезда в селе Русятине. Биография его находится в Земледельческом Журнале, которая отпечатана и особою брошюрою.

Не возможно пройти молчанием одного события, памятного для тех, кто был очевидным свидетелем этого умилительного зрелища: я говорю о торжественном воспоминании заслуг покойного А. Т., заслуг, которым Вольное Экономическое Общество воздало должные почести. Пример, едва ли не единственный в летописях воспоминаний! Вот как происходило это торжество.

В.А. Левшин

В обширной зале Общества поставлен был в приличном месте, богатый шкаф, с котором находились все сочинения и переводы Болотова, а портрет его, долженствующий навсегда украшать эту залу, помещался на стене. В назначенное программою время Члены и многочисленная публика собрались в дом Вольного Экономического Общества. Чрезвычайное заседание открылось речью, в которой исчислены были неутомимые труды покойного Болотова по части сельского хозяйства; упомянуто о пламенной любви его к своему отечеству, которому он принес в дар все, что мог; сказано и о редкой доброте его сердца. Оратор, одушевленный заслугами и доблестями одного из старейших Членов Общества, глубокоуважаемого и за пределами гроба, обращаясь к портрету, говорил красноречиво и тронул до слез внимательных своих слушателей, которые с чувством благодарности также обращали взоры на почтенные черты девяностолетнего старца, давно уже тлеющего в могиле………

В. А. Левшин был одним из деятельнейших писателей Русских. Между тем как тысячи его современников цепенели в летаргическом бездействии, В. А., посвятив всю свою жизнь литературе и сельскому хозяйству, печатали множество сочинений и переводов.

Болотов, Новиков и Левшин всеми зависавшими от них средствами старались подвинуть вперед некоторый отрасли просвещения, хотя направление умственных их занятий совершенно параллельны были одно другому. Взгляните в «Роспись Российским книгам» Смирдина, и вы невольно удивитесь разнообразным трудам. В. А. – одних названий до пятидесяти, а книг, им изданных, восходит до полутораста…. Такая плодовитость изумляет и даже ужасает!.. Пересматривая его издания, замечаешь не поверхностное изучение всех отраслей наук, а обширные познания, которыми обладают не многие из новейших писателей. Пушкин не мог умолчать о В. А. в своем Евгении Онегине, и его два стиха скорее напомнят о Левшине, отдаленному потомству, нежели все полтораста томов, написанных В. А. Кто, спрашиваю вас, не знает наизусть этих стихов Пушкина;

 
Вы, школы Лёвшина птенцы,
Вы, деревенские Приамы?….
 

Справедливо, Левшин, основатель школы по части хозяйственной, был ревностным ее представителем. Драматические создания его – бухнули в Лету. Только одна комедия В. А: «Кто старое помянет, тому глаз вон» довольно долго держалась на сцене.

Радуясь успехам его на поприще им избранном, мы, Туляне, упрекали Левшина в равнодушии к своей родине. Дело вот в чем. У нас не было, как и теперь нет, истории Тульской Губернии, а добрый наш земляк и не думал об этом недостатке. Мы настоятельно повторили общее наше желание, и Левшин не остался в долгу. Он составил «Описание Белева и его уезда». Не помню, где-то оно было напечатано.

Наконец надобно сказать, что при всей литературной деятельности, В. А. не успел, однако, напечатать остальных своих творений. Его перевод с Немецкого знаменитой «Церковной Истории" Арнольда находится в рукописи, его портфель, наполненный любопытнейшими материалами, относящимися до естественных наук и домоводства – также; его автобиография – также. Согласитесь, что интерес этих сочинений далеко перевешивает содержание сотни некоторых печатных книг и книжонок, в последнее время изданных, Бог знает для кого. Остаток своей полезной жизни Левшин провел в селе Темряне, ему принадлежавшем, замечательном как по прелестнейшему местоположению, так и по историческим воспоминаниям. В. А. скончался 83 лет. Некролог Левшина, написанный Ив. Фед. Афремовым, напечатан был в Северной Пчеле; 1827 года, вскоре после его смерти. Прах этого честного, доброго гражданина и трудолюбивейшего литератора покоится с миром в селе Темряне, в пяти верстах от Белева.

Прежде, нежели Ф. Г. Покровский сочинил свою «Историю Тульской Губернии», из которой скажу кстати, несколько статей вошло в Географический словарь Щекатова (Также и в Политический и Статистический Журнал 1807 года, издаваемый Гавриловым.), Профессор и Доктор Филиппа Генрих Дильтей написал: «Собрание нужных вещей для сочинения новой Географии о Российской Империи, часть 1-я: о Тульском Наместничестве» 1781 года. Кроме того он составил и подробнейшую ему карту. "В труде Профессора принимал живейшее участие В. А. Левшин. На карте его означены все, решительно все достопримечательности нашего края с математическою точностью. На ней показаны и развалины городов, которых нынче и следов не видно. Но да утешатся любители географических знаний: картою Дильтея владеет Ив. Фед. Афремов, знаток наших отечественных древностей, который – я ручаюсь – не отказал бы тому, кто пожелал бы напечатать эту любопытную редкость. Если бы у нас составлены были карты, подобные карты, Дильтея, каждой Губернии, то мы узнали бы нашу Великую Империю основательнее. Где у нас географические пособия, вполне удовлетворяющие не только ученых, но даже любознательного гражданина? Таких карт и таких книг у нас пока нет и, может быть, долго не будет, потому что многие из нас, к стыду нашему не жалуют работы, требующей напряженного ума, совершенного знания дела и терпеливых озабочиваний. К стыду нашему, некоторые из нас и учатся по книгам и картам, коих текст – на Французском языке…. Этого мало: ученые наши географы, рассуждая о нашем отечестве, ссылаются на показания Мальтбрена, как на несомнительный авторитет своих доказательств…. о Русь!..

Не стесняя себя хронологическою последовательностью, я рассказываю вам о тех писателях нашей Губернии, о которых прежде вспомнилось, следовательно, вы не вправе упрекать меня в этом отношении. Предоставляю ученым подбирать года к годам, а я между тем буду продолжать, благо разговорился, сказал Тульский старожил, стараясь оживить улыбкою грустные черты почтенного лица своего.

В духовной нашей иерархии имя Увара Сергеевича Ненарокомова, Протоирея кафедрального собора, останется надолго памятным. Обучая юношество Богословию в здешней Семинарии, он был таким трудолюбивым делателем и вместе ученым педагогом, каких дай Бог всегда видит и в Университетах. Ему должны быть благодарны люди, занимающие теперь почтенные должности в Государстве: он был их наставник. Сочинения Ненарокомова не изданы. Из них: «Исторические показания о браках» достойны известности. У. С. умер в 1810 году.

Панкрат Платонович Сумароков родился 1765 года во Владимире. – Он столько же известен литературными своими произведениями, сколько и несчастиями своими. «Казалось, над самою колыбелью его начали собираться тучи, которые впоследствии так грозно над ним разразились», говорит сын его, П. П. в «Жизни» своего родителя. Все сочинения и переводы этого остроумного писателя разбросаны по разным Журналам. Но и сам Панкр. Плат. издавал, в Тобольске и Москве, три Журнала под названием: «Иртыш, превращающийся в Ипокрену», в 1791 году; «Библиотеку ученую, экономическую, нравоучительную, историческую и увеселительную», в 1793 в 94 годах, которая составляла 12 томов. В 1804 году, начал было издавать Вестник Европы, по просьбе. Карамзина, но не имея сотрудников, изнурив себя неумеренной работой, занемог и бросил все. Тогда-то он написал маленькую стихотворную пьеску в шутливом тоне, которой каждый стих выражает горькую истину в житейском нашем быту. Слушайте:

 
Блажен, кому всегда печаль и скука чужды;
Блажен, кто не имел в родных ни раза нужды;
Блажен, кто не роптал во веки на судьбу.
Сто крат блаженна та Палата,
Контора трезвыми подьячими богата,
Блажен, кто не имел однако ж с ними дел.
Блажен, кто от стихов своих разбогател
Блажен, ревнивый муж, проживший без рогов;
Блажен, кто дослужась до старших Генералов,
Ни разу не видал, ни пушек, ни врагов;
Блажен, кто не бывал издателем Журналов.
 

Стихотворения Панкр. Плат. Сумарокова изданы 1832 года, особою книжкою. Вместо Предисловия к ней приложено: «Жизнь» его, которая стоит любого романа. Сумароков скончался 1814 года, Марта 1 го, на 49 году от рождения и похоронен Каширского уезда, в сельце Кунееве.

Р.Т.Гонорский, сын Священника, родился 1790 года, и обучался в Тульской Семинарии; потом в Демидовском Высших Наук училище, и окончил свое образование в Петербургском Педагогическом Институте. Стихотворения Гонорскаго напечатаны были в «Друге Юношества, плохом журнале Невзорова. Литературные труды его: 1. pratique de la languc frangaise, 2. Дух Горация и Тибулла, 3. О подражательной гармонии слова, 4. Опыты в прозе и стихах, 5. Украинский Вестник, вместе с другими. Переводы: I. Мейзелева Статистика, с собственными примечаниями, II. Теория музыки, соч. Гесс-де-Вольве. Гонорский печатал все свои произведения в Харькове, где; был Адъюнктом в тамошнем Университете. Биография его помещена в «Соревнователъ Просвещения, Спб., 1819 г. N X.

(Второе дополнение в следующем номере)

Москвитянин, 1843, № 5.