Текст книги "Мой дед Лев Троцкий и его семья"

Часть третья
Сергей Львович Седов
Москва, Красноярск, Воркута, Красноярск 1935–1937 годы

Анатолий Азарх[165]165
  Азарх Анатолий – историк, востоковед.


[Закрыть]. Письмо к Юлии Аксельрод в Нью-Йорк

Москва, 18 ноября 1980

Юля, привет! Не знаю, хватит ли у тебя терпения и времени разобраться во всех деталях этого романа в письмах, поэтому я изложу тебе то, что мне казалось интересным. Когда читаешь чужие любовные письма[166]166
  Толя был единственным человеком (кроме моей матери, которой письма предназначались), прочитавшим все сохраненные матерью письма Сергея. Сколько их было потеряно при почтовой пересылке из Москвы в США – неизвестно. Все дошедшие до Америки письма опубликованы в книге «Милая моя Ресничка». В моем архиве имеется также английский перевод этих писем, сделанный в Англии по заказу Джорджа Лавана Вайсмана (1916–1985). Он был одним из организаторов Социалистической рабочей партии США, во время Второй мировой войны воевал в чине капитана артиллерии, затем был директором ряда издательств, состоял в национальном и политическом комитетах СРП, а также во множестве различных организаций (среди которых Национальная ассоциация защиты цветных, американский студенческий союз в Гарварде, Комитет по борьбе с расовой дискриминацией, Комитет по защите гражданских прав и даже Кубинский революционный комитет). Вайсман делал попытки издать письма отца в Англии. К сожалению, это издание не состоялось. (Примеч. авт.)


[Закрыть], то это все равно, что подглядывать в замочную скважину, но для историка, каковым я являюсь, – это можно: для нас это документ, источник, позволяющий судить о времени и о людях. И источник этот интересный – человеческие характеры видны в нем объемно и ярко. Может, ты помнишь, в Москве в 60-х гг. появилась мода на «спектакли в письмах» – «Милый лжец» во МХАТе о Шоу и инсценированная переписка Чехова и Лики Мизиновой в Театре Моссовета и т. д. Если бы этот жанр развивался, то в данной эпистолярной коллекции он получил бы блестящее продолжение.

Нашему герою к тому времени было лет двадцать восемь – в одном месте он вспоминает о студенческой пирушке в связи с окончанием института, которая состоялась за пять лет до этого. Но он за пять лет успел стать доцентом и преподавал в вузе. Специальность прикладная – инженер, но круг интересов очень широк. По специальности собирает и просит собирать все, что выходит. Много писал и публиковался. Только перед поездкой сдал в редакцию и опубликовал 3–4 статьи. По нынешним временам это довольно много. В то же время просит книги по истории Земли, по происхождению жизни (биологии клетки) и т. д.

Начитан на редкость – цитирует по памяти Петрония (древнеримский автор), Гоголя, Маяковского, ссылается на древнегреческую и древнеримскую мифологию, на Достоевского, на Ю. Олешу, В. Гюго, Мопассана. <…>…выучил латынь и многое из римских текстов прочитал в подлиннике. Особенно ему понравилась легенда о том, что римляне для наказания неверных жен и их любовников использовали репу, которая вставлялась в соответствующие места их бренного тела. Эта тема его очень занимала и смешила, как он пишет, «корнеполцы» ему часто снились. Если учесть, сколь горячо он ждал приезда своей адресатки, – это вполне понятно.

Письма начинаются в августе, а заканчиваются в октябре одного года. Начал он их писать в поезде на следующий день после того, как выехал после одиночества. Причем сразу видно, что, несмотря на пережитое, личность сохранилась и не сломалась. Самое очевидное подтверждение этого – ироничное отношение к себе и действительности. Вот как он вспоминает о своей прежней жизни: «Я недавно прикидывал, что я оставил за собой, не считая тебя, конечно: несколько галстуков, напуганных товарищей и знакомых, несколько сотен книг, полуботинки, два костюма, два скандала в честном еврейском семействе, отрепья наивности, каким-то чудом державшиеся до сих пор, пальто, долги, научную карьеру, бессонницу…» Причем стоит ему получить письмо с уведомлением о предстоящем приезде, а также приободриться в связи с возможным устройством на работу и получением комнаты, он (с удивлением, по-моему) пишет, что «иллюзии регенерируют, как оторванный хвост у ящерицы». Жизнерадостный был человек! О будущем своем он, как и многие другие, не догадывался.

Любил футбол, входил в команды и забивал голы. Футболисты многие относились к нему хорошо и помогали чем могли.

Но больше всего любил твою знакомую. Любил цепко и писал об этом хорошо – без слюней, но и без «опрощения». Он пишет в одном месте, что о чем бы ни говорилось в его письмах, все заканчивается одним – ожиданием ее приезда.

После долгих рассуждений на какие-то отвлеченные темы он заканчивает письмо следующей фразой: «приезжай, мы займемся проблемой бессмертия».

Результатом изучения этой проблемы явилось появление на свет знакомой тебе девочки.

В одном из писем вспоминает места, в которых у них были свидания, – список большой. Упоминаются там и Черемушки. <…> Леля во многом повторила его судьбу. О ней он трогательно заботился – старался помочь.

Интересно, как это все покажется тебе. На меня произвело сильное впечатление. Яркий человек…

Толя

Из книги «Милая моя Ресничка». Сергей Седов. Письма из ссылки

Письма С. Седова к Генриетте Рубинштейн

(печатаются со значительными сокращениями)

4/VIII 35

Милая Женюша!

Вчера в 10 часов вечера выехал из Москвы. В Красноярске буду 8-го августа.

Так много времени прошло, так много хочется сказать, а я не могу связать двух слов. По отдельности все кажется таким мелким и ничтожным.

Свидание прошло очень натянуто, тому было много причин. Но больше всего я волновался о том, выражаясь образно, – на каких ты придешь парусах, белых или черных. Прошло ведь так много времени, и может быть, думал я, твои передачи это только devoir d’honneur (долг чести). Не сердись, пожалуйста. Чего не придумаешь, сидя в одиночке.

Еду я в прекрасных условиях, настроение тоже прекрасное. Я напишу тебе еще с дороги, и когда разберусь и приведу в порядок весь хаос в моей голове, то напишу подробней и лучше. Крепко-крепко тебя целую, моя милая Ресничка! Я забыл на свидании ответить на привет твоей мамы и Андрея[167]167
  Возможно, имеется в виду первый муж Г. Рубинштейн Андрей Болтянский.


[Закрыть].

Кланяйся им обоим и скажи, что я очень благодарен за внимание.

Передай О.Э.², что я ее крепко целую и напишу ей на ближайших днях!

Пока все, для писем ситуация пока еще не совсем благоприятная. Еще раз целую.

Сергей

P.S.

Как твои взаимоотношения с О.Э.? Я боюсь вашей дружбы, во всем этом есть какая-то достоевщинка, и мне чего-то страшно. Может быть, это глупо, но я очень прошу тебя, будь осторожной.

Надеюсь, ты простишь меня за нелепое это письмо.

Я очень скучаю по тебе, мне так много хочется тебе рассказать.

Еще раз крепко-крепко тебя целую.

Сергей

7/VIII 35 г.

Милая Ресничка!

Утром проехали Омск. Сейчас 3 часа по московскому времени. Т. к. мы движемся почти по параллели, то отличие Красноярского времени от Московского довольно значительно – около 4-х часов.

Поезд опаздывает на 5 часов, так что в Красноярск приедем завтра по местному времени часов в 11 вечера. Обстоятельство малоудобное.

Ландшафт сейчас унылый. Что касается самого Красноярска, то я уверен, что ты имеешь о нем больше сведений, чем я. По слухам, городишко очень опрятный, – но об этом напишу с места.

Дорогая Женюша! Пиши мне побольше, твои письма я буду ждать каждый день с нетерпением. Я уже сейчас ясно представляю себе, как надоем на почте. <…>

Перехожу к делам.

Мне нужно сюда переслать довольно много книг, я напишу об этом О.Э., она тебе укажет, какие. Посылать их можно бандеролью по 2–3 книги, т. к. сразу все мне не понадобятся.

Кроме того, мне необходимо покупать выходящие книги из области термодинамической, химич[еско]-термодинамической] и физической химии.

Лев Лазаревич и Бор[ис] Моисеевич[168]168
  Неустановленные лица. Впрочем, второй из них, возможно, Б. М. Черномор дик, один из соавторов C.Л. Седова по книге «Легкие газогенераторы…».


[Закрыть] оба покупали книги, которые покупал и я. Если эти мужи не подходят под строки Арбитра Петрония: «Дружба хранит свое имя, покуда в нас видится польза…»[169]169
  Nomen amicitiae sic, quatenus expedit, haeret… (Сатирикон, гл. 80).


[Закрыть] и т. д., – то, может быть, кто-нибудь из них покупал бы книги и для меня. Труда это не составит никакого, стоимость книг будет, конечно, оплачиваться. (Проехали разъезд Карапузово.)

Меня волнует термодинамика (нрзб.), один том вышел и куплен мной, я боюсь пропустить остальные. Нужно мне выписать некоторые журналы, но это я посмотрю на месте.

Пришли мне, пожалуйста, записную книжку (портативную), несколько карточек с твоей рожицей и журналы с моими статьями.

Если моя статья в «Технике воздушного флота»[170]170
  Вероятно, статья была снята редакцией.


[Закрыть] не напечатана из-за авторской корректуры, то бери смело гранки и оригинал, если никто не поможет, правь сама, корректорские знаки тебе кто-нибудь покажет. В «Вестнике инженеров»[171]171
  Вероятно, статья была снята редакцией.


[Закрыть] моя 3-я статья, из-за которой были смешные споры, возьми ее оттуда и пришли мне.

Пришли, пожалуйста, и мои две счетные линейки. Получила ли ты деньги за мои статьи в «Автотракторном деле»[172]172
  Удалось обнаружить только одну статью.


[Закрыть] или нужна доверенность, там должно быть около 100 р.

Если вышла статья в «Техн[ике] воздуш[ного] флота» (только вот я не совсем уверен, что журнал так называется), то там можно получить р[ублей] 250–300. Нужна ли доверенность?

Кроме того, я не получил денег в ДУКе[173]173
  ДУК – Дирижабельный учебный комбинат.


[Закрыть]. Это очень далеко, если бы Л.Л.[174]174
  Вероятно, это Лев Лазаревич, который упоминался ранее.


[Закрыть] согласился, я прислал бы доверенность на его имя – там тоже рублей сто или больше.

О финансовых делах пока не пишу, там будет видно. Как твои подруги?

Кланяйся им от меня.

Не было ли у тебя каких-нибудь неприятностей в связи с этим неудачным замужеством.

Хорошо бы у Мишеля (из Черкизова) достать наши карточки (может быть, ты напишешь ему открытку).

Меня беспокоит здоровье О.Э., она сильно похудела. Сейчас напишу ей письмо.

Напиши мне, пожалуйста, о ней.

За последние пять месяцев я пополнил свои знания по латыни. Например, я знаю, что тебя зовут – Argenteum Cilium.

Это звучит немного ботанически, но не бойся, я не собираюсь помещать тебя в гербарий.

Я знаю, кроме того, что quibuscumcue viis – значит любыми путями, что древние греки, накрыв свою жену с любовником, вставляли последнему (о боже!) в задний проход редьку (какое странное употребление корнеплодов!). Весь этот процесс по-гречески выражается одним словом, но я его забыл. О странной манере бритья у греческих женщин я Вас уже неоднократно оповещал.

Я надеюсь, что посторонний зритель в момент чтения тобой заключительной части письма с удивлением констатирует странное подергивание твоих ушей.

Крепко, крепко тебя целую, моя милая Ресничка.

Сергей

12/VIII 35 г.

Дорогая моя Женюша!

Я сейчас нахожусь в Красноярской пересыльной тюрьме. Дальнейшая моя судьба заключается в том, что я должен быть направлен на работу. Когда и куда – неизвестно. По всей вероятности, скоро.

В моем постановлении (особого совещания) сказано, что я ссылаюсь в город Красноярск, в отличие от многих, у которых Красноярский край.

Если я буду отправлен куда-нибудь вне Красноярска, то попробуй выяснить в Москве, входит ли в компетенцию местных органов НКВД распоряжаться мной по всему краю, если в постановлении особого совещания сказано город Красноярск.

Как только попаду на свободу, дам тебе телеграмму, надеюсь, что ты ее получишь раньше этого письма.

Настроение слегка хмурится, лирические ноты осыпаются – последнее это от контрастирующей обстановки – она изумительна – неповторима по своему колориту.

Но я не могу удержаться, чтобы не написать тебе, моя милая Ресничка, что я полон нежно-пламенной любви к тебе. Я впервые пишу это слово, мне как-то стыдно произносить его, очень оно, бедное, потрепанно.

У меня рука не поднимается писать о своих чувствах, и я боюсь, что мои письма кажутся тебе черствыми, а мне хочется сказать тебе так много – надавать тебе массу ласковых эпитетов, но на бумаге они выглядят как-то глупо.

Алкей в своем стихотворном послании к Сапфо писал «Мне хочется что-то сказать тебе, – но мне стыдно» (за точность не ручаюсь). Он боялся произнести слова любви, а я, когда пишу их, то стыдливо озираюсь. Если б ты слышала, в каких диалогах мне приходится участвовать во время писания этого письма!

Наглый параллелизм с Алкеем я пишу под шум спора о сапогах, шелест clopius vulgaris и собственный кашель (немного болит горло от махорочного дыма).

Если ты начала высылать книги, то остановись.

От тебя писем пока не имею, т. к. не попал на почту, но мне обещали письма доставить.

Не помню, писал ли я тебе, что мне еще давно приходило в голову, что твой брат острит: «наша сестра в «русские женщины» записалась».

Если меня отправят куда-нибудь в глушь, то тебе придется отречься от этой роли – это трудная роль. Не стоит. Я думаю, ты сама с этим легко согласишься.

Впрочем, не будем заглядывать вперед, мы еще спишемся. Во всяком случае, к мысли, что нас ждет неудачная ситуация, тебе следует приготовиться.

Для меня она будет несколько трудней, чем для тебя, но ладно, поговорим об этом всем после.

Крепко-крепко тебя целую, моя милая Ресничка.

Твой Сергей

P.S. 14/VIII. Милая моя Ресничка, до сих пор не удалось отправить письма. По дополнительным сведениям, ссыльных в Красноярске не оставляют. Мне сказали, что на мое имя писем на почте нет. Это меня беспокоит.

17/VIII 35 г.

Милая Ресничка!

Еще по дороге сюда, в Красноярск, я беспокоился о том, чтобы подарить тебе букет цветов 14-го[175]175
  14 августа – день рождения Генриетты. (Примеч. авт.)


[Закрыть] или 15-го (!) числа, и я с некоторой грустью думал, что мне в Москве некого попросить об этом. Это было даже немного обидно – прожить в Москве целых семнадцать лет и, уехав, не оставить там никаких друзей. Отчасти это хорошо – некому радоваться по поводу моего отъезда.

Мне сказали, что на почте писем на мое имя нет, – это странно. Еще несколько дней, и я начну нервничать, ведь свидание наше было двадцать дней тому назад, и я надеялся, что ты вскоре же напишешь мне.

Я послал тебе четыре письма, три с дороги и одно отсюда, из красноярской пересыльной тюрьмы.

Мое положение пока без перемен – что будет дальше, неизвестно.

Почему от тебя нет писем!?

Ты не можешь себе представить, как было бы радостно для меня иметь твое письмо, сколько раз я бы перечитывал его! Это не упрек, я уверен, что ты писала мне, но я начинаю беспокоиться.

Фантазия работает пока еще бледно, но скоро мне ясней и ясней начнет представляться, что с тобой что-то случилось.

Прошел целый год… как много событий, как много перемен: от Черного моря до Енисея[176]176
  Выделено мною. Как можно понять из писем Сергея родителям, он и Леля отпуска проводили поврозь. В письме от 6.06.34 г. Сергей сообщает о возможности попасть в дом отдыха под Москвой, а в письме от 5.08.34 рассказывает о дискомфорте в доме отдыха: плохая погода, посредственная кормежка, к тому же болел ангиной. «…Я все-таки отдохнул хорошо… <…> Двадцать пять суток ни о чем абсолютно не думать – это иногда бывает крайне полезно». А здесь Сергей упоминает Черное море. В протоколе допроса дедушки Миши записано: «Дочь познакомилась с Седовым в Сочи». В протоколах допросов бабушки Розы: «Познакомилась с Седовым на курорте». То же говорила и мама на допросе: «Познакомились на курорте». В письме Николаевского к Наталье неизвестная корреспондентка сообщила, что мама познакомилась с отцом «на курорте, то ли в Крыму, то ли на Кавказе». Дядя Боря в воспоминаниях называет Хосту. Но время все указывают одинаково: 1934 год. Значит, летом 1934 года Сергей отдыхал не в Подмосковье (или не только в Подмосковье), а у Черного моря. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Это самый бурный, самый насыщенный год в моей жизни.

От радости видеть тебя до печали не видеть.

И ведь так еще недавно я мог позвонить тебе по телефону, встретиться с тобой.

Почему от тебя нет писем!?

Жаль, что нельзя в письме передать интонацию этой фразы. Я глупею вдали от тебя.

Я болен Генриэттотропизмом, и я могу увянуть.

Я болен Генриэттотропизмом, и я могу расцвести. Почему от тебя нет писем!?

Мне душно без них.

Я не упрекаю тебя. Я уверен, что ты писала мне. Я люблю тебя, и мне сейчас грустно.

Крепко тебя целую и беспокоюсь о тебе. Я люблю тебя, и мне хорошо.

До свидания, моя милая Ресничка!

Сергей

20/VIII 35 г.

Милая моя Женюша!

Послал тебе вчера телеграмму и сегодня вторую. Вчера получил твое письмо от 8/8 и сегодня от 12/VIII. Я только вчера был выпущен и поэтому раньше ничего поделать не мог. Посылал тебе телеграмму еще дней пять тому назад, но не знаю о ее судьбе ничего…

Очень меня гнетет положение с О.Э., с нетерпением жду ответа на мою телеграмму. Ужасно все складывается, я удивляюсь причиной ее мытарств и ничем не могу помочь. Что делать, неужели я должен быть виной ее жизненных невзгод. Кажется, достаточно моральных страданий я ей принес. Теперь очень… Особенно тяжело чувствовать свое бессилие.

Я пишу из полумрака лесного ин[ститу]та. Новое, наполовину построенное здание, пыль, грязь, стук. Предлагают читать детали машин, я согласен даже на курс гидродинамики (шучу, конечно!). Одет в чужие ботинки и калоши, мокрые ноги в волдырях, беспросветный дождь на улице, ночь спал у местного алкоголика в передней (пришлось его предварительно напоить), но все это чупаха [так!], которая, максимум, вызывает у меня игривую улыбку.

Пользы за прошедшие полгода я получил много.

Неужели ты не получила моих писем? Одно письмо с дороги я отправил О.Э., о судьбе его не знаю ничего.

Как только устроюсь, телеграфирую, надеюсь, телеграмму ты получишь раньше письма.

Сейчас я жду заведующего учебной частью. Весь вопрос будет в комнате. Публики квалифицированной здесь нет, а я, право, неплохой работник. Если бы не мое curriculum vitae[177]177
  Жизнеописание, биография (лат.).


[Закрыть], то здесь можно было очень сносно устроиться.

Посмотрим.

Города еще не знаю, трамвая нет, в общем, не лучше Ногинска.

Комнату в стиле Полины Константиновны][178]178
  Вероятно, хозяйка комнаты, которую снимали в Москве Сергей и Генриетта или в которой они иногда встречались.


[Закрыть] мой алкоголик попытается мне найти.

За истекшие полгода вкус водки не изменился.

Не думай, что я пошел по этому пути на радостях свободы. Я за заботами почти не почувствовал ее, это был единственный способ, правда, рискованный, найти себе ночлег. Хотя погоду такую я очень люблю. Но ночевать на улице я предпочитаю в другое время.

Вообще я отвык от комфорта.

В параше розы не цветут – прошу простить за вульгарность афоризма.

Крепко тебя целую, очень беспокоюсь о Леле, что с ней? Как она? Я ей не пишу, т. к. не знаю когда [будет] она в Москве, то [клякса, нрзб.] целую. Дай ей прочесть мое письмо. Получила ли она письмо с дороги?

Сергей

21/VIII 35 г.

Милая Ресничка!

Получил твою телеграмму. Тяжело очень получилось с Лелей. Я не знаю, дошло ли до нее мое письмо. Я там писал о материальных делах. Не знаю, как обстоит дело и со всеми вещами – получены ли мои деньги из МАИ² и сколько их. Во всяком случае, пусть она расходует, сколько ей нужно. Если кассу олицетворяешь ты, то переведи ей в Воронеж половину имеющихся денег. Я ей писал, чтобы она не стеснялась с деньгами, еще не зная о ее высылке. Ей нужно отдохнуть. Мне трудно отсюда ориентироваться в финансовой и материальной ситуации в Москве. Бесспорно одно, что нужно сделать все возможное для нее на этом поприще. Неужели она заняла позицию экономии денег для себя из тех соображений, что они «принадлежат» мне. Продана ли мебель? и проч. Очень трудно представить себе истинное положение вещей. Я ей напишу в Воронеж до востребования.

Это не вас, моя милая Генриэтта, постигла эта участь? Тогда я был бы очень доволен: во-первых, ты от меня не сбежишь, а во-вторых, ты будешь знать в следующий раз, что значит выходить замуж по любви, в-третьих…, в четвертых…

Пишу из Красноярского парка – хвалили мне его долго и упорно и, как это ни парадоксально, он действительно неплох. [Далее следует довольно длинное описание парка, могучих кедров и проч., которое мы здесь опускаем][179]179
  Квадратные скобки принадлежат С.С.


[Закрыть]. Могучих кедров, впрочем, я не видел.

Мне кажется, что мои письма представляются тебе надуманными. Это неверно. Может быть, они нелепы, но то, что я пишу, получается совершенно спонтанно (самопроизвольно), и по кавардаку, который наполняет мои письма, ты можешь приблизительно судить о том беспорядке, который творится у меня в голове. Приблизительно – потому что в письмах я еще сильно сдерживаю себя.

Ношу с собой курс «Детали машин», но трудно изучать его в парке, думая о тебе, не зная «сопротивления материалов» и ожидая дождя и прописки в милиции.

…Кланяюсь твоей маме, к которой всегда испытывал чувство глубокой симпатии. Передай ей, что я прошу прощения за тот переполох, который внесен мной в ваш дом.

Прилагаю мое письмо к Леле (можешь его прочесть), посылаю тебе, т. к. не знаю адреса и у меня только один конверт.

Жду от тебя писем, строю всякие выкладки, когда они должны прийти, надеюсь, завтра что-нибудь будет.

Ведь твои письма – это моя единственная пища в Красноярске. Крепко тебя обнимаю и целую, моя милая Ресничка.

До скорого свидания.

[22/VIII 35 г.][180]180
  Фрагмент письма без даты. Датировано по содержанию.


[Закрыть]

Милая моя девочка!

Твое письмо вместе с огорчением по поводу событий с О.Э. принесло мне столько счастья, столько радости, что мне даже стыдно. Но я так люблю тебя, я так волновался, так тосковал по тебе, что ты не можешь себе представить всю мою радость, все мое счастье.

Я писал тебе с дороги о том, «как я жажду узнать, чем ты дышишь, что ты думаешь».

Милая моя Ресничка!

Будем исповедовать учение доктора Панглоса[181]181
  Доктору Панглосу, наставнику вольтеровского Кандида, принадлежит сентенция: «Говорить, что все хорошо, – глупость. Правильно говорить: все к лучшему».


[Закрыть].

Может быть, и правда – все к лучшему, может быть, наши невзгоды, преграды, стоящие на нашем пути, только дадут глубже почувствовать наше счастье.

Надо надеяться, что мы сумеем возвыситься над блестящим окончанием «Кандида».

Милая, дорогая Ресничка!

Я так тебя люблю, что мне хочется спеть тебе арию Мазепы.

Неужели мы скоро увидимся?! У меня хватило бы сил ползти до Москвы, чтобы увидеть тебя.

В письме, которое я не успел тебе отправить, оно в моих вещах, которые лежат в «Доме крестьянина», я писал тебе, что глупею вдали от тебя.

Поэтому не удивляйся моим письмам.

После двух часов перерыва продолжаю прозу.

Был [у] Заведующего учеб [ной] частью, взялся читать лекции по «деталям» и «узлам» в разных потоках, где с середины, где с конца. Ответ через три дня (по каким причинам – ты со свойственной тебе проницательностью догадываешься).

Обещают комнату.

На подготовку у меня будет семь дней (ну-ну!).

Чтобы преподавать детали, надо знать сопротивление материалов.

В общем, забавно.

Пишу уже с почты, надо спешить, алкоголик сидит без ботинок и ждет моего прихода.

Завтра обувная проблема будет улажена, описывать ее здесь очень длинно.

Крепко, крепко целую, моя милая Ресничка. Твой водочирикающий

Сергей

В городе нет конвертов, что задерживает отправку писем. Посылаю образец моих шахмат.

22/VIII 35 г.

Милый ты мой! Рожица ты моя!! Сколько радости!!!

И я, глупец, имел возможность в поезде перерыть весь чемодан и не догадался. Поистине я отупел.

Если б ты знала, какое счастье я нашел в одном из конвертов. Сегодня я заходил в тюрьму, где лежат почти все мои вещи, и выбирал самое необходимое (зашел же я за старыми ботинками – от новых у меня на ногах всякое безобразие), там я наткнулся на бумагу, а в ней конверты. И только сейчас, «дома», в одном конверте я нашел твою рожицу[182]182
  В архиве Ю. Аксельрод сохранилась фотография со следующей надписью на обороте: «Такую рожицу я положила в твои вещи. Если ты ее не нашел – на всякий случай посылаю вторично. Кроме того, в вещах есть фотография групповая: Оля, Мира и я. Мы сфотографируемся на этих днях и пришлем тебе (мы – это Оля и я). Целую тебя, толстого и дорогого! Пожалуйста, ухитрись не похудеть – мне очень интересно – какой у тебя животик: Женя».


[Закрыть].

Твоя надпись принесла бы мне тоже много-много радостных минут. Я уже с дороги писал тебе о своих волнениях и сомнениях.

Сейчас я прописан, так что имею пристанище на ближайшее время. Вечером на улице встретил директора, и он обещал дать мне завтра окончательный ответ.

Если будет комната, то я им пропишу «Детали машин». Пусть знают московского доцента. Аудитория будет содрогаться от восторга, а в день твоего приезда будут массовые истерики и несколько смертей в зале.

Я немножко почитываю «Сопротивление», а по деталям, как выяснилось, у меня есть даже напечатанное оригинальное исследование – «Вестник стандартизации», 1931 г., кажется, № 6[183]183
  Инж. С. Седов. О напряжениях, возникающих в гайке, в связи с зазорами по ОСТам 95-а и 95-6 // Вестник стандартизации. 1931. № 7. С. 48–52.


[Закрыть]. Если бы оказалось возможным достать этот номер, то было бы неплохо. Я имею нелепую привычку не сохранять свои работы, у меня был один номер этого журнала, и пришлось его отдать в комиссию для получения доцентуры.

…В день окончания мной института 31 окт[ября] 1930 г. я обратился к моим собутыльникам – еще не окончившим студентам и говорил им «помню в бытность мою еще студентом…» А теперь я буду писать тебе «Мы сибиряки…»

…Нужно написать письмо маме, а я никак не соберусь. Свинство!

Сегодня непременно напишу.

Если от тебя завтра не будет писем, то я лягу на пол на почте и буду горько плакать.

Я очень люблю тебя. Я уже выдумал целую теорию по этому поводу сегодня ночью на своем ложе в прихожей, но мне лень излагать ее.

Под конец письма я напишу тебе о том, что мне давно хочется сказать тебе. Мне хочется иметь ребенка, но есть так много всяких «но», одно из них то, что это связало бы тебя со мной, а это в моем положении не совсем честно. С другой стороны, через несколько лет может уже быть поздно. Конечно, сейчас рано говорить об этом, но я пишу для того, чтобы ты подумала над этим.

Крепко тебя целую, моя любимая.

Твой Сергей

23/VIII утро.

Собираюсь на почту, перечитал письмо, оно какое-то нескладное, ну да бог с ним. Еще и еще крепко тебя целую. Ты мне снилась сегодня ночью. Милая моя (!!) Ресничка – скоро ли увидимся?

23/VIII 3 ч дня

Красноярск, почта.

Право приезжай, – а какая у нас грязь!

Сегодня, положим, солнце, и немного подсохло. А когда у нас сухо, – какая здесь пыль! Приезжай, пожалуйста! Ну пожалуйста.

Ведь мы с тобой полтора жида, неужели мы не устроимся. Сейчас вернулся из Красмашвагонстроя. Я им нужен, был очень любезно принят старым инженером – профессором, заведующим технической частью, когда я с соответствующим выражением лица (вроде того, которое бывает у людей, сообщающих доктору о своей венерической болезни) оповестил его о моем положении, то он ответил мне:

– Ваш покорный слуга в таком же положении.

В общем, послезавтра ответ. Здесь надежд как будто бы больше. Но подождем.

Теперь возвращаюсь к полутора жидам.

Тебе нужно зайти в Московские представительство Красмашстроя или дирекцию Главзолота и предложить свои услуги для работы в плановом секторе.

Ты объяснишь, что ты инженер-плановик текстильного Ин[ститу]та, но знакома с плановой работой вообще и согласна ехать в Красноярск на крайне миролюбивых условиях примерно 400 р. в месяц.

Здесь такой оклад получает, напр[имер], не окончивший студент III-го курса.

Мой алкоголик, человек крайне мало культурный, заведует плановым сектором в каком-то учреждении и жалуется на бездарность сотрудников.

Ты, конечно, очень быстренько освоишься с работой. Авантюризма в этом нет никакого.

Ты можешь согласиться на крайне скромные подъемные или даже отказаться от них – проезд тебе, конечно, должны оплатить.

Если я устроюсь на Красмашстрое, то ты все равно будешь работать там, даже если просто приедешь ко мне (в том же секторе), так что мое предложение совершенно реально. Может быть, ты на месте создашь другой вариант, познакомившись с нуждами Московского представительства.

Но я думаю, что задумываться не над чем, тем паче, что если я не сумею устроиться, то тебе здесь должны будут дать комнату.

На этом семитская часть письма оканчивается. Зима предстоит грозная.

Валенки (по-местному) катанки стоят здесь 120 р.

Я буду получать, если примут на работу, р. 500–600. Цены здесь мало отличаются от московских.

Как видишь, деловой тон первой половины письма не дает мне остановиться.

Крепко, крепко целую. Приезжай, право приезжай…

Крепко обнимаю любимую Ресничку.

Сергей

26/VIII 35 г. Красноярск

Милая моя Женюша!

Очень глупое послал тебе утром письмо, раскаиваюсь, что отправил его.

Сейчас вернулся «домой» после целого дня путешествий и сплошных неудач. В Лесотехническом ин-те мне отказали, хотя у них первого начало занятий, а лектора все нет и нет.

Был еще в трех учреждениях, в двух нужны только инженеры-строители, а в третьем не застал начальства.

Это последнее учреждение – Красмашстрой – большой завод, по ту сторону Енисея, – город с одной стороны, а завод и его жилые строения на другой. Проехали на катере по реке, она здесь не очень широка (две-три Москва-реки), но довольно живописна, как раз напротив города островок, на котором имеются кирпичные строения.

По слухам, на Красмашстрое работники нужны. И комнаты инженерам дают. Но принимая во внимание… не знаю, удастся ли там устроиться. Правда, я слышал, что там работают бывшие вредители, так что надежды есть.

Исколесил я сегодня по грязи верст десять. А какая здесь грязь!

Помнишь, может быть, «Пышку», так это паркет по сравнению с нашей Красноярской грязью.

Несмотря на полное фиаско, которое я потерпел сегодня по всем швам, у меня так легко на душе – я так рад твоим письмам, что никакие мозоли и никакая усталость не угнетают меня.

Ты не сердись на параллелизм письма и мозоли.

Маяковский недаром писал:

 
А может быть, у меня гвоздь в сапоге
Кошмарней, чем фантазия у Гете[184]184
  Маяковский В. Облако в штанах.


[Закрыть].
 

Прости, что я задал тебе работу с «трудами», я в телеграмме написал так для краткости и имел в виду в основном книгу, а там что попадется.

…Ты интересовалась, как я устроился. Вот, например, живописное пробуждение вчера утром.

Я слышу какой-то шум, открываю глаза и вижу над собой какую-то свиную харю. Это был герой местного двора, довольно уже крупный поросенок – «сына». Я выгнал его, но он несколько раз вламывался ко мне, открывая своим грязным пятачком дверь. Но вообще здесь совсем неплохо. Не хуже, чем у Полины Константиновны.

Что касается поручений, которые я давал, – то наплюй на них – пока мне ничего не нужно. Когда окончательно обоснуюсь, тогда и видно будет.

Ты помнишь, что ты писала о шерстке, так я отвечаю тебе тем же.

Милая моя Ресничка, как хочется скорей увидеться с тобой, какое это должно быть счастье. Неужели правда, что мы скоро увидимся? Если случится еще что-нибудь, то я боюсь, что приду в такое состояние, что сложу оружие.

Я уже почти умею готовить пельмени. Приезжай ко мне – я тебя угощу пельменями, право приезжай.

Как ты любишь упрашивать: ну пожалуйста, ну пожалуйста, ну приезжай, моя лучистая, я буду ждать тебя.

Уже темно, пишу и ничего не вижу. Крепко целую тебя, пиши мне, пожалуйста, чаще, ну пожалуйста.

Надеюсь скоро обнять тебя.

Твой Сергей

30/VIII 35 г. Красноярск, почта

От тебя опять 4-ро суток нет вестей (вчерашнее письмо не считаю, т. к. оно от 17/VIII).

Сегодня получил бандероль с книгой и журналом и письмо от Лели.

Письмо отправлено ею 22/VIII, а написано 20.

Письмо очень трогательное, хотя и не без уколов по твоему адресу. Последние, надо заметить, довольно метки. Она быстро схватилась за твою расчетливость – зная, что мне эта черта неприятна.

Впрочем, нельзя ее упрекнуть в желании сделать этим неприятность мне или тебе. Письмо очень искреннее и бесспорно свидетельствует о широкой душе его автора.

Я не буду перелагать его содержание, приедешь – прочтешь. У ней удивительно все-таки тяжело сложилась жизнь. Что она, бедная, будет делать одна в Воронеже?

Она написала одну фразу, которая особенно сильно дала почувствовать ее положение: «я буду одна и ко мне некому приехать».

Я так ясно представил себе, что было бы, если б ты отказалась ко мне приехать, и я остался бы здесь, обреченный на одиночество. Это было бы кошмаром! А она, бедная, находится в таком положении, и помочь ей совершенно невозможно.

Я буду писать ей, но не знаю, сколько в этом толку. Крепко тебя целую.

Пиши!

Сергей

1/IX 35 г. Красноярск

Любимая моя Ресничка!

Как я и ожидал, вопрос о моем приеме на Красмашстрой затягивается до прибытия директора, т. е. еще на несколько дней.

Писем от тебя все нет – целых шесть дней! От скуки начал читать «Пламенные печи» – вопрос, которым придется заняться, если возьмут на работу.

Сейчас пойду на вокзал обедать и возьму там свое грязное белье (вещи мои в камере хранения).

Завтра и послезавтра делать мне совершенно нечего, т. к. жду директора.

Грязное белье отдам стирать начальнице поросенка – местной хозяйке.

Ответ с Красмашстроя жду не раньше 7-го или 8-го.

Забыл старую нумерацию писем и начал сначала, по-моему, я послал 10 писем.

Жизнь моя – сера и пресна. Все мысли устремлены к тебе.

То, что происходит кругом, воспринимается, как ненастоящее. Настоящее начнется только с твоего приезда.

Я уже 13 суток «гуляю» – и не чувствую никакой радости, только когда подумаю, что вот, может быть, скоро мы увидимся… а вопрос о твоем приезде все затягивается и затягивается.

Писем опять же ты не пишешь. Я тебе твержу давно, что глупею без них, а ты не веришь.

Смотри, пожалеешь потом!

Я сегодня уже гадал на картах – когда ты приедешь? Стараюсь поджечь спичкой летящую муху – ничего не выходит.

Я и газеты совсем разучился читать. После игры в футбол болят ноги.

Волнуют меня странные и неразрешимые вопросы:

Были ли у цербера блохи и если да, то какие? моноцефалы? дуацефалы? или полицефалы?

Возможно, что блохи были у немейского льва, шкуру которого носил Геракл. Что это были за блохи, если они прокусывали эту шкуру?!