Текст книги "~ А. Часть 1. Отношения"

– Открыто, – доносится из-за двери безмятежный до невозможности голос Сечина.

Распахиваю дверь. Первое, что я вижу: драгоценный Арсен Павлович без меня не скучал и ожиданием явно не мучился, потому что сидит он за столом, за которым два дня назад пила кофе я, и, водрузив на нос очки в стильной стальной оправе, всеми десятью пальцами в быстром темпе набивает что-то в компьютере. Перед ним на столе стоит знакомая мне белая чашка, над которой клубится дымок с ароматом хорошего чая. И второе: то ли он где-то был, то ли куда-то собрался, но халата на нем нет, зато есть чёрный костюм с чёрным галстуком и отлично выглаженной белой рубашкой. И, в отличие от меня, он, блин, выглядит на пятерку.

Останавливаюсь на пороге, прищуриваюсь, молчу.

– Привет, – бросив на меня быстрый взгляд, преспокойно кивает он, – проходи и дверку прикрой. Кстати, хорошо выглядишь.

– Привет, спасибо, ты тоже, – отвечаю зловещим голосом я и берусь за дверную ручку. Замечаю, что в замке торчит ключ. Значит, выйти отсюда можно. Так что я до щелчка захлопываю дверь и бросаю рюкзак на стул. Поворачиваюсь к Сечину: – Можно спросить, почему ты телефон не берешь?

– Служебный или мобильный? – интересуется он, разглядывая что-то в мониторе компьютера.

– Мобильный.

– Не знаю, не слышал. А ты что, звонила?

«Звонила. Ровно три раза», – мысленно истерю я, а вслух говорю:

– Звонила.

– Зачем?

– Ну… хотела предупредить, что задерживаюсь, – не очень убедительно вру я. Судя по тому, как иронично приподнялась его бровь, он мне тоже не очень верит.

– Бывает, – тем не менее, легко соглашается он. – Слушай, посиди минут десять, ладно? Хочешь, кофе попей. А я пока кое-что закончу, и мы сразу же займемся твоими делами.

«Да безусловно! Только сначала я кое-что выясню про твои фокусы в поликлинике». Промолчав, иду к журнальному столику.

– Я тебе, кстати, подарок купил, – глядя в компьютер, с легкой улыбкой говорит он, – посмотри, вон, стоит рядом с чайником.

«Он купил мне подарок? Надо же…» Удивленно поискала глазами и нашла белую кружку. Взяла ее в руки, повертела туда-сюда. Обычная, стандартная ёмкость, чуть поменьше, чем у него, действительно, новая и, кажется, даже вымытая. И все бы ничего, если бы только на кружке не был нарисован цветастый дятел, который с забавным остервенением в круглых глазах пристроился долбить дерево. Моргнув, растерянно кручу кружку, и тут до меня доходит весь смысл его послания. «То есть я – дятел, который постоянно выносит ему мозг?» – думаю я и поднимаю на Сечина глаза, которые – я прямо чувствую! – наливаются бешенством.

– Нравится? Не благодари, мне тоже понравилось. Забавный дятел, не смог устоять, – он глядит на меня с мягкой насмешкой.

«Ну что мне с ним делать? Устроить ему скандал из-за какой-то кружки? Или – дать ему сдачи, купив в ответ зеленую сувенирную жабу, которую я недавно видела в торговом центре? Будет как раз под цвет его глаз… А, может, мне лучше сделать вид, что я намек не заметила?»

Подумав, выбираю вариант номер три.

– Спасибо, – небрежно благодарю я и присаживаюсь на диван, отодвинув оставленную там кем-то газету. Насыпала в «дятла» кофе, долила кипяток, размешала всё ложечкой, позвенела ею и покосилась на Сечина. Обаятельное лицо, очки, которые, кстати, ему идут, хорошая модная стрижка, которая, черт бы его побрал, ему тоже к лицу.

Прихватив кружку, откидываюсь на спинку дивана.

– Не хочешь спросить, где я вчера была? – начинаю я.

Бросает на меня быстрый взгляд:

– Нет, не хочу.

– А почему? – закидываю ногу за ногу.

– Потому что, судя по твоему возбужденному виду, ты сама мне это сейчас расскажешь.

На этой фразе, брошенной им то ли случайно, то ли нарочно (что, кстати, скорей всего!), в моей голове всплывает незабываемая сцена с парковки. Я в его руках. Я извиваюсь. Я хочу большего. Я просто его хочу, и… одернув себя, поджимаю губы и прячусь за кружкой с дятлом:

– Я вчера в пять вечера была в одной поликлинике.

Мерный стук пальцев по клавиатуре и быстрый кивок:

– Рад за тебя. Надеюсь, у тебя всё хорошо со здоровьем?

– Что-то сердце с утра покалывает, – в тон ему отвечаю я.

– Могу по дружбе тебя осмотреть, – легкая ухмылка.

– Спасибо, не надо. Я лучше к другому врачу запишусь.

– Валяй.

– А где ты вчера был?

– Во сколько? – Он поднимает на лоб очки и рассматривает сложный трехмерный график на мониторе компьютера.

– В пять вечера, – скрипучим голосом напоминаю я.

– Ах да, точно. Тогда здесь.

– И чем ты занимался?

– Делами, – рука с длинными пальцами опускается на серебристую «мышку» и аккуратно и ловко подправляет график.

– Делами – это, прости, какими? – отпиваю из чашки.

– Делами – это консультировал тяжелобольного. – Опускает очки на нос и любуется на свой график.

– В телемедицинском центре? – выстреливаю я ему в лоб.

– Точно. – Он снова принимается быстро печатать, добавляя текст к графику.

– Отлично, – я со стуком ставлю кружку на журнальный столик. – Тогда, может, подскажешь мне, кто такой Андрей Евгеньевич Литвин?

– Ну, – Сечин пожимает плечами, – судя по всему, человек, раз у него есть имя, отчество и фамилия.

«Он что, издевается?» Растеряв последние остатки терпения, вскакиваю, подхожу к его столу, опираюсь о стол руками и наклоняюсь – так, чтобы видеть его лицо.

– Арсен, посмотри на меня, – требую я.

Зеленовато-карие, подсвеченные голубым светом монитора, глаза поднимаются, проезжаются по моей груди, обнаженной шее, приоткрытым губам и останавливаются на уровне моей переносицы. Сечин откидывается в кресле, его руки продолжают спокойно лежать на клавиатуре. – Пожалуйста, ответь мне всего на один вопрос: это ты устроил к нему Данилу?

– К нему, это к кому? – уточняет он.

– К Литвину!

– А почему такие выводы? – указательный палец принимается гладить серебристую клавишу.

– Почему? Да потому что к Литвину меня направил Савушкин, который рекомендовал мне тебя. А ты… – и тут я осекаюсь. «А действительно, – проносится в моей голове, – к Литвину меня отправил именно Валерий Иванович». Растерянно гляжу на Сечина. А на его губах расцветает знакомая мне усмешка.

– Ну, – подбадривает он меня, – дальше. Я тебя внимательно слушаю.

Я медленно выпрямляюсь, впиваюсь зубами в мякоть щеки. Как доказать то, что я чувствую? По факту, у меня нет ничего против него – просто я журналистка с профессиональным чутьем, отточенным за годы работы в «Останкино» почти до идеального. «А по совместительству, ты ещё и глупая девочка, которая решила взять его на слабо, и вот теперь истеришь и действительно становишься похожей на дятла».

Я отворачиваюсь и отхожу к окну, чтобы не расплакаться от обиды.

– Саш? – осторожно зовет он меня, наблюдая за мной.

– Ничего, всё нормально… Пожалуйста, извини меня… Просто день был тяжелым. – Смотрю в окно и слышу, как за моей спиной откатывается его кресло. – Не надо, – прошу я, – я уже успокоилась.

– Оно и видно. – Он в два шага подходит ко мне. Делаю попытку отойти в сторону, отстраниться, но мне на талию уже легли две его твердых ладони.

– Не надо, не трогай меня, – успеваю предупредить я, когда он с неожиданной силой разворачивает меня к себе и, легко оторвав от пола, точно это не у меня рост метр семьдесят семь и не я вешу пятьдесят восемь килограмм, усаживает меня на свой стол. Его проницательные глаза, приближенные стеклами очков, оказываются совсем рядом.

– Что произошло вчера, что ты так завелась? – он удерживает меня за талию. Испуганно кошусь на дверь. – Не бойся, ты её и захлопнула. Помнишь, щелчок был? Замок сломан, и теперь отпереть дверь можно только изнутри. В крайнем случае, слесаря вызовем… Так что случилось? Или это я тебя так чашкой с дятлом прижал? – Он виновато улыбается и принимается медленно, вверх-вниз, водить ладонями по моим плечам, по рукам, упирающимся в столешницу, с которой я безуспешно пытаюсь спрыгнуть. Заметив мои корчи, он придвигается ближе, буквально ввинчивается бедром между моих ног и раскидывает их в стороны. – Так что случилось?

Голос совсем тихий. От этого шепота – трескучий мороз по коже, мурашки по спине, комок в груди и знакомый жар в низу живота, заворачивающийся в тугую пружину. Я знаю, что это такое.

– Не надо, – пытаюсь защититься я.

– Почему?

Отвожу глаза. Стянув с носа очки, он бросает их на свой стол, прижимает к моей щеке теплую ладонь, большим пальцем медленно водит по скуле, указательным – по мочке уха и чувствительной ямочке за ним, где так остро ощущаются прикосновения.

– Саш, посмотри на меня. – Я качаю головой. – Саш, я все равно от тебя не отстану. Так что произошло?

«Но ведь и ты мне правды не скажешь!»

Хватаюсь за лацканы его пиджака, сама не понимая, что я хочу сделать: то ли оттолкнуть его, то ли притянуть ближе. Его зрачки расширяются, ресницы вздрагивают, и на лице проступает скрываемое им напряжение. Что за этой маской мужчины, который привык себя контролировать? Этого я не знаю, но его взгляд бьет меня, словно током, точно между нами шарахнуло двести тридцать вольт, и мы превратились в две шаровые молнии, стремительно всасывающие друг друга глазами, несущиеся друг к другу.

– Саш, ты мне ответишь?

– Нет. – Разжимаю пальцы. Через секунду я его отпущу.

– А знаешь, ты совершенно права: на хрен все разговоры. – Отступив, он в два рывка стягивает пиджак, который, совершив кульбит, приземляется на соседнее кресло.

– Ты что делаешь? – ошеломленно шепчу я.

– Ничего. Всё, хватит. Иди сюда.

Перехватив мои запястья, он забрасывает их на свои напряженные плечи. Ловит меня за затылок и, сломив мое сопротивление, впивается в мои губы. То, что начиналось как поцелуй, ровно через секунду превращается в схватку. Он с силой берет мой рот. Я отвечаю ему и ногтями впиваюсь в мускулы его рук, ходящие под тканью рубашки. Царапаю его шею, затылок, жадно кусаю в губы, пробиваясь туда языком. Он с шипением выдыхает воздух, хватает меня за талию и, продев пальцы в петли на поясе моих джинсов, рывком насаживает меня на себя.

– Ты… – я теряю дыхание, впервые по-настоящему ощутив его возбуждение.

– Нет, это сделала ты. Господи боже, как же ты пахнешь, – шепчет он в мои губы. – От этого запаха и лица с ума можно сойти.

Впиваясь в мой рот, он резко делает бедрами всего одно поступательное движение. И – всё. Я больше не могу с этим справиться. Потерявшись в ощущении его близости, прячу лицо у него на шее, давлю стон в крохотной, точкой, родинке под его подбородком и запускаю пальцы под ворот его рубашки.

«Всего один раз, – бьется и мечется в моей голове, – пусть это будет всего только раз. Я хочу этого. Я могу, я имею право себе это позволить, потому что, чтобы хотеть мужчину вот так, как хочу его я, нужно сначала десятки раз мысленно кончить с ним до контакта. И это было у меня только с ним. И я никогда не пожалею об этом, потому что это будет всего один раз, а я сделаю так, что никто, никогда и ничего не узнает».

– Ты меня задушишь, – шипит он, силясь улыбнуться. – Галстук стащи. Или воротник мне расстегни.

Оставляя жадные влажные поцелуи на его скуле, я рву узел, тяну с него галстук. Он сильней прижимается бедрами, тяжело дышит и рывками задирает мой свитер вверх. Быстро проводит пальцами по резинке лифчика, ищет застежку. Сообразив, что лифчик спортивный и застежки на нем просто нет, сдергивает его с груди. Ладонь жадно сжимает холмик, он наклоняется и лижет нежную бледно-розовую ареолу. Горячий рот, ласкающий язык, влажная гладкость зубов. Легкий укус – и ладонь, прижатая между моих распахнутых ног. Я вскрикиваю, он затыкает мой рот поцелуем, и я вообще перестаю думать. В голове образовывается взрыв ослепительно-белого цвета, я зажмуриваюсь и, запрокинув лицо, несусь в бесконечную черную дыру, откуда всего миллиметр до моего окончательного падения, когда из темноты доносится его хриплый, словно надсаженный голос:

– Нет, ну его на хрен. Если это произойдет здесь, я потом себе этого никогда не прощу. Вставай, поехали.

Медленно, мучительно медленно я возвращаюсь в действительность. Открываю глаза. С трудом развожу дрожащие от напряжения ноги, которыми, оказывается, успела обнять его бедра. Он возвращает мой лифчик на место, небрежным рывком опускает мой свитер вниз. Отступает, поглядывая на меня, быстро заправляет в брюки рубашку и протягивает мне руку:

– Вставай, поехали.

– Куда? – теряюсь я, как ребенок.

– К тебе, ко мне. В гостиницу. Хоть к черту на рога – куда ты хочешь, главное, чтобы ехать туда было максимум десять минут и там была кровать, а не место, где я фактически живу и работаю.

Такое ощущение, что он брызнул мне в лицо холодной водой.

– Нет, только не так, не надо, – шепчу одними губами. – Пожалуйста, не убивай момент.

Но самое главное он всё-таки услышал.

– Что значит «нет»? – Стиснул челюсти, под кожей щек четко обозначились его желваки. – Саш, я не понимаю, это что, продолжение позавчерашней дурацкой игры?

– Я не могу, – повторяю я.

– Почему? – Наклонившись, он опирается ладонями по обе стороны от моих все ещё раздвинутых ног, заглядывает мне в глаза.

– Я тебе ещё вчера объяснила, что у меня есть жених, – мертвым голосом произношу я фразу, которую я ненавижу.

– Ах да, точно! – иронично кивает он. – Ну и как его зовут? Андрей Литвин – или, лучше, Александр Сергеевич Пушкин?

– Нет. Его зовут Игорь.

Сечин непонимающе глядит на меня, потом медленно выпрямляется.

– Так, – тянет он, – ну и кто такой этот Игорь?

– Мой начальник… он продюсер той передачи, которую я должна снять о «Бакулевском», – в конце концов признаюсь я, чувствуя себя так, словно готовлюсь спрыгнуть в обрыв.

– Что? – Сечин моргает. – То есть?

– Арсен, пожалуйста, не спрашивай ни о чем, я тебя очень прошу. Я не могу, я не имею право обсуждать это.

Сечин суёт левую руку в карман брюк. Задумчиво поглядел на меня и, потирая правой рукой подбородок, начал бегать кругами по комнате. Оборачивается:

– То есть ты хочешь сказать, что то, что у тебя есть жених – это всё-таки правда?

Я виновато киваю и пытаюсь спрыгнуть со стола, но он морщится и машет рукой:

– Не надо, не вставай.

Я киваю и съеживаюсь. Сечин нарезает по ординаторской еще пару кругов, после чего подходит ко мне и встает между моих ног.

– Тихо, – заметив, как я дернулась, предупреждает он. Кладет руки мне на колени и начинает медленно их поглаживать.

– Саша, детка… девочка, – осторожно начинает он, – если честно, то я не верю, что твой жених вообще существует.

– Почему? – искренне удивляюсь я.

– Ну, потому что… ты точно хочешь это услышать? Ну потому что не может женщина так бурно реагировать на ласку, если у неё действительно есть кто-то, кого она хочет и с кем регулярно спит, – нехотя произносит он, и я прикусываю губу. – Прости, – кается Сечин, виновато поглаживая мои ноги. – Но ты второй день подряд, практически доведя меня до состояния сумасшествия, что со мной – ты уж поверь! – случается крайне редко, пытаешься убедить меня в том, что у тебя есть где-то другой мужчина. Ладно, предположим, что он у тебя есть. А теперь давай упростим ситуацию. – Его ладони замирают на моих коленях. – Хорошо, с этого дня я буду считать, что у тебя есть жених, но я хочу, чтобы ты поняла, что его наличие или отсутствие в моем отношении к тебе ничего не изменит.

– Тебе нравятся любовные треугольники? – грустно усмехаюсь я.

– Нет, – качает он головой, – нет. Просто у нас с тобой может быть только один треугольник: ты, я и моя постель.

– То есть? – насторожившись, я поднимаю голову.

– Ну… – тянет он, хмурится и снова отходит в сторону. Кружит по комнате, поглядывая на меня, и наконец возвращается.

– Хочешь предельно честно? – подождал, пока я кивну. – Ладно, хорошо, тогда так: я не хочу ни серьёзных, ни длительных отношений.

– Страх однажды проснуться женатым? – фыркаю я.

– Скорей, желание сохранить то, что имею, – говорит он без улыбки. – Меня просто не интересуют серьезные и длительные отношения или как там еще это называется, потому что за этими отношениями всегда скрывается обязаловка.

– А поточней? – Я медленно убираю ноги.

– А поточнее, – не замечая моего движения, режет он, – пойми, я не хочу никого обидеть, но каждая женщина, что была у меня, почему-то всегда сначала пыталась привести в порядок мою жизнь, потом – все, что меня окружает в ней. Сначала меня старались «понять», потом – заставить «взглянуть непредвзято» на моих друзей и знакомых. Далее я слышал, что «нам нужно стать ближе», а кончалось это тем, что меня начинали исправлять в попытке связать меня, причем я постоянно слышал рассказы о каких-то «очень хороших людях», которым я обязательно должен помочь, плюс сплетни о беременности счастливых в браке подруг и вскользь брошенные намеки о детях. Я все понимаю, но мне это не надо, и максимум, что я могу сделать, это дать женщине, которой я более-менее доверяю, ключи от своей квартиры. О том, что не надо рассчитывать со мной на что-то более перспективное, я обычно даю понять на первом или втором свидании. Но поскольку ты со своим женихом меня где-то даже опередила, – он криво усмехается, – то и я не вижу смысла дальше скрывать: меня, откровенно говоря, больше устраивает то, что у тебя есть жених, чем то, что его нет.

И тут до меня доходит мысль, которую он пытается до меня донести.

– Потому что в случае наличия у меня жениха ты будешь уверен в том, что я не буду за тебя цепляться? – медленно договариваю за него я, и Сечин кивает:

– Точно. Хотя и с небольшой оговоркой: в этом случае мы – ты и я – будем знать, где все началось и где всё закончится. И как только ты говоришь мне, что ты больше не хочешь со мной продолжать или что у тебя завтра свадьба, то я тебя отпускаю, и ты больше ко мне не возвращаешься.

Пустота. Вот то, что сейчас окружает меня: пустота, абсолютная.

Нет, не то что бы я на что-то надеялась или строила на него далеко идущие планы, но то, что он только что произнес, почему-то причиняет мне боль. Пытаясь в себе разобраться, я прищуриваюсь и перевожу взгляд за окно, где в черном небе медленно разливаются золотисто-розовые разводы заката. Луч солнца, идущего на посадку за МКАД, скользнул на подоконник, прогулялся по комнате, проехался по его точеному профилю, очень красивым губам, идеальным плечам, и я вдруг подумала о том, что Сечин чем-то напоминает классический портрет Дориана Грея. Красивая оболочка – внешность, манеры, профессия, где он давным-давно выиграл свой главный приз, а внутри – душа в шрамах и морщинах. И если тронуть её пальцами, то она наверняка шершавая от неверия и непонимания, что он, выбирая такой подход к женщине, навсегда остается один. А еще я подумала о том, что всю эту нашу историю надо заканчивать и, желательно, прямо здесь и сейчас, потому что я не хочу с ним вот таких «отношений».

– Прости, я не хочу, – говорю я.

– Ты рассчитывала на большее? – Пожимаю плечами. Он раздраженно трет переносицу. – Саш, этого я не могу. Ты не знаешь, кто я.

«Почему? Знаю, – думаю я. – Ты тот человек, который решил, что у него есть великий дар получать удовольствие от одиночества».

– И я не могу. Не хочу, понимаешь? – абсолютно искренне отвечаю я.

Он смотрит на меня ещё пару секунд, потом кивает:

– Ну нет – значит нет. Как говорится, хозяин – барин. Впрочем, если вдруг передумаешь, то милости прошу, – с иронией добавляет он и даже делает приглашающий жест рукой.

«Я-то, может, и передумаю, – с неожиданной злостью думаю я. – Зато у тебя больше не получится меня трогать».

Самое интересное, что мысль о том, как этого добиться, пришла мне в голову ещё пару часов назад, в телецентре, когда я обдумывала сценарий своей передачи. И хотя я никогда не играла в шахматы, мне почему-то кажется, что то, что я собираюсь сделать, похоже на ход шахматиста, выставляющего для защиты фигуры самую обычную пешку.

– Да, ещё… Арсен, – начинаю я, – мне для съемок в «Бакулевском» понадобится сценарист. Можешь сделать пропуск на Абгаряна Дмитрия Юрьевича? Данные его паспорта я тебе смс-кой пришлю.

«Вот мой щит от тебя».

– Опля, – медленно произносит Сечин и даже отступает. Пару секунд изучает меня своими умными зеленоватыми глазами. – А я-то всё думал, и чем ты мне нравишься? – насмешливо тянет он.

– Ну и чем же? – Я кладу ногу на ногу.

– Да тем, что у тебя, что ни день, то новый туз в рукаве, – отрезает Сечин. – Так, ну и какие у этого парня будут здесь функции, позволь спросить? Твоей персональной дуэньи?

– Это сценарист, – холодно напоминаю я, – я с ним вообще-то работаю. И этот проект я тоже собиралась делать с ним.

«Правда, Димка ещё не знает об этом. Но убедить Игоря дать мне в помощь Димку – это минутное дело. А Абгарян, который должен мне после провала ток-шоу, не сможет мне отказать».

– Конечно, конечно, – наблюдая за мной, хмыкает Сечин, и в его глазах начинает разгораться привычный циничный азарт. – Саш, всё, что ты хочешь, только скажи! И я, конечно же, сделаю ему пропуск. – Он сует руки в карманы и, разглядывая меня, начинает раскачиваться с пятки на носок.

– На завтра, сделай, пожалуйста, – тихо прошу я и отворачиваюсь.

– Окей. А можно, в таком случае, и я сегодня отложу нашу экскурсию по «Бакулевскому»? Не в силу того, что ты так успешно подкосила меня, а потому, что… ну, просто нет смысла дважды показывать одно и то же.

– Конечно, – шепчу я.

– Тогда, поскольку сейчас уже семь и мой рабочий день закончился, а мы с тобой выполнили всю намеченную на сегодня программу – и даже несколько больше – то ты не против, если мы попрощаемся и разойдемся по домам? – он продолжает ерничать.

– Нет, я не против. – Спрыгиваю со стола. Он резко кивает и идет собираться.

Я пересаживаюсь на диван и наблюдаю за ним, чувствуя кожей, нервами, сердцем, как он от меня закрывается. Нет, он не играет и не делает это нарочно – просто он с каждым мгновением, с каждым своим движением уходит от меня все дальше и дальше, возвращаясь туда, что когда-то Марго так метко окрестила «линией Тетрис». Сечин словно включил реверс и теперь возвращает на место ряды, которые я успела разрушить.

– Арсен, послушай, я… – зачем-то пытаюсь оправдаться я.

– О, Саш, не напрягайся! – он бросает на меня из-за плеча тот насмешливый взгляд, которым два дня назад убивал меня в кафетерии телецентра. – Честно, я не собираюсь тебе как-то мстить, вредить, шантажировать и уж тем более срывать твои съемки. Снимешь ты свою передачу о «Бакулевском», не переживай. Я же тебе обещал?

– Я не об этом. Я… – моя вторая попытка объясниться с ним тоже приводит к нулю, потому что он принимается искать свой пиджак и устало предлагает:

– Саш, пошли по домам, а?

– Хорошо, – киваю я, окончательно поняв, что он меня не услышит.

Беру рюкзак, иду к двери. Смотрю, как он вынимает из шкафа дубленку. На его лице полное спокойствие – не показное, не маска, а абсолютное равнодушие. То есть в его глазах нет вообще ничего, понимаете? Словно ему стало легче, что я сама поставила точку в нашей истории. И она для него уже прожитый день, который заперт в ящик, ящик утоплен в море, а ключ от него потерян. Прихватив дубленку и свой белый халат, он толкает для меня дверь, но его глаза – снова поверх моей головы. Выхожу из ординаторской, он выключает свет и прикрывает кабинет.

– Подожди минуту. – Не дожидаясь, когда я кивну, он разворачивается и быстрым шагом идет к ресепшен, где за стойкой сидят всё те же девушки: шатенка с суетливым лицом и брюнетка, у которой самая потрясающая внешность, какую я когда-либо видела. Замерев у двери ординаторской, я смотрю, как Сечин, перегнувшись через стойку, протягивает шатенке халат и ключ, что-то ей говорит и поворачивается к брюнетке. Та встает и, плавно покачивая бедрами, охотно отходит с ним в сторону. Он с улыбкой бросает ей пару фраз, и на её лице появляется мягкое, нежное и даже мечтательное выражение. Как сквозь пелену, я слежу за тем, как он с той же улыбкой протягивает к ней руку и по-свойски треплет ее по плечу. Потом он возвращается ко мне, а она продолжает смотреть ему вслед всё с той же удивительной нежностью.

И только тут я ощущаю болезненный укол в мякоть ладони. Опускаю глаза: оказывается, все это время я впивалась в неё ногтями. С трудом разжимаю пальцы, отворачиваюсь и иду к лифтам. Он догоняет меня и нажимает на кнопку со значком «вниз». Принимается хлопает себя по карманам. Приезжает кабина. Он первым заходит внутрь, я – следом за ним, и мы расходимся по разные стороны. Прижавшись лопатками к холодной гладкой обшивке лифта, я смотрю на него. Он с тем же задумчивым видом роется в карманах дубленки.

– Красивая девушка, – прерываю молчание первой я.

– Кто? – он поднимает на меня отсутствующие глаза.

– Та, с кем ты сейчас разговаривал.

– А-а, Карина? – в глазах мелькает улыбка. – Да, красивая. – Достает из кармана дубленки мобильный, на дисплее которого я замечаю три моих пропущенных вызова. Замираю, ожидая от него колкий взгляд, насмешку, даже злую иронию, но он так равнодушно смахивает мои звонки, словно их никогда не было.

И тут в меня словно черти вселились…

– А можно я у тебя кое-что спрошу? – Я скрещиваю ноги и завожу руки назад.

– Давай, – небрежно бросает он и утыкается в телефон.

– Кто эта Карина?

– Одна из моих студенток, – помедлив, говорит он и ищет что-то в мобильном.

– Она тебя хорошо знает?

Он поднимает на меня удивленные глаза:

– Она мою ординатуру заканчивает.

– Да? А знаешь, я почему-то считала, что она – медсестра.

Он молча пожимает плечами и пальцем отлистывает что-то на дисплее.

– Наверное, всё дело во внешности, – не отстаю я. – В моем представлении все медсестры красивые.

– Ну да. Типичное заблуждение, навеянное старыми советскими фильмами. Как и то, что у девушек с мозгами обязательно должна быть асексуальная внешность, – как бы между прочим роняет он, продолжая глядеть в телефон.

«И кого ты сейчас имел в виду, меня или Карину?» Мысленно прикусив губу, продолжаю свою партизанщину:

– А кто та, другая?

– Другая? – он хмурится, не понимая. – А-а, это Лена Терехина. Вот она-то как раз медсестра, и кстати, – быстрый, ехидный взгляд на меня, – твоя большая поклонница. Просто горит желанием познакомиться с тобой. Автограф у тебя она еще не просила?

– Нет, она меня не узнала, – нехотя признаюсь я.

– Ничего, очень скоро узнает! – хмыкает он с таким колким намеком, что я не смогла удержаться:

– И последний личный вопрос: скажи, а с этой Кариной у тебя тоже несерьезные и недлинные отношения?

Выдав это, приваливаюсь к стенке кабины лифта. Он медленно поднимает голову, и у меня возникает стойкое чувство, что взглядом всё-таки можно убить. Машинально вжимаюсь в стену.

– Саша, – негромко, внятно и четко произносит он, – а тебе не кажется, что этот вопрос по меньшей мере был не уместен, а после того, как мы с тобой окончательно разобрались с нашими «отношениями», то информация о Карине тебя вообще не касается?

От ответа меня спасает лишь то, что кабина уже приехала вниз и с шелестом распахнула двери. Он, холодно отстранившись, пропускает меня вперед. Я расправляю плечи и чеканным шагом направляюсь в сторону гардероба. И только тут замечаю, что Сечин не собирался за мной идти: пристроившись у колонны, бросил дубленку на гостевой диван и прижал к уху «Нокиа». Поймал мой взгляд и небрежно махнул мне рукой.

«Он со мной попрощался, или мне его подождать?» – не понимаю я.

– Да, привет, – глядя на меня, говорит он в телефон. – Да, освободился… Да, могу, конечно… Ну хочешь, ты ко мне приезжай? Да, буду дома через двадцать минут… Нет, сразу поднимайся.

«Он что, всех к себе приглашает?» – едко думаю я, наблюдая за тем, как Сечин отходит в сторону, очевидно, пытаясь помешать мне подслушать его разговор. Вспыхнув, разворачиваюсь на пятке и буквально гоню себя в гардероб, где забираю куртку. Возвращаюсь к дивану, а Сечина уже нет. Как он ушел и когда он ушел, я не заметила. Он просто исчез за ту пару минут, пока я забирала одежду.

«Вот и все, он окончательно отрезал меня от себя. Или – я это сделала?»

Я медленно подхожу к зеркалу. Неторопливо натягиваю куртку, разглядываю свое отражение. Из серебристой глади на меня смотрит высокая молодая женщина, у которой бледное лицо, припухшие губы, натертые его мягкой щетиной, и круги под растерянными глазами. «Ты сама этого хотела, – напоминаю я своему отражению. – Ты сама сказала ему, что у вас ничего не выйдет».

«Потому что так будет лучше».

«Для кого, Саша?»

Закидываю на плечо рюкзак, выхожу из «Бакулевского». По красной кирпичной дорожке направляюсь к стоянке. Кто-то, кто живет у меня внутри и вечно со мной спорит, требует, чтобы я ускорила шаг, обошла парковку, нашла его автомобиль, и, если Сечин ещё не уехал, то попыталась ему объяснить, что мне очень плохо, что я запуталась и что в моей жизни всё очень и очень непросто. Но я предпочитаю идти ко дну. Набрасываю капюшон и отправляюсь искать свою «Хонду».

«Я знаю его всего третий день. Так почему мне так больно?»

2.

Рублевское шоссе, квартира Сечина, четыре часа спустя.

«Интересно, сколько дадут бывшему детдомовцу за изнасилование гражданки Эстонии с учетом того, что за последние двадцать лет у него не было приводов в полицию?.. Тупая шутка, согласен».

Заложив руки за голову и уставившись в потолок, я лежу на кровати, в спальне, в своей квартире. Из соседней комнаты, где сейчас спит Литвин, доносится смачный храп.

Три часа назад мы сидели на моей кухне. Спокойная обстановка – патина мебели в серебро, бордовые, в винный цвет, стены, бежевая плитка на полу, из колонок ненавязчиво льется классика – фортепиано и что-то ещё, что не раздирает душу воплями современных вечно голозадых поп-див. На столешнице темного камня – бутылка с вином, вторая «дозревает» на барной стойке. Пара больших плоских белых тарелок, два бокала на длинных ножках. Пристроив за пояс домашних джинсов фартук (кстати, подарок Андрея – отличная прорезиненная ткань, но, к сожалению, испорченная пошлейшей картинкой – фотопечатью с изображением обнаженного торса борца с не менее впечатляющей нижней частью), я переворачивал на сковороде скворчащие отбивные, за которыми успел завернуть по дороге на ближайший рынок. Литвин, скорчившись в три погибели в углу за столом, ожесточенно пилил ножом помидор, пытаясь превратить его в часть салата на ужин.

– «Бакинца» не порть, – оборачиваюсь я. – Не дави лезвием, ты же в операционной людей так не режешь?

– Отвяжись ты, хирург, от Бога, – беззлобно огрызнулся Андрей, но пытать помидор перестал. Бросил нож на разделочную доску, поднялся. Вытер руки о клетчатое кухонное полотенце, перекинутое через мое плечо, похлопал себя по карманам, нашел пачку сигарет, щелчком выбил одну и жадно потянул носом запах мяса со сковородки. – Ух ты, ё-моё! – восхищенно тянет он. – Я тебе всегда говорил: тебе бы не в медицине работать, а поваром в каком-нибудь хорошем кафе.