Текст книги "~ А. Часть 1. Отношения"

– Да, конечно, очень хочу!

«Ну вот она и подошла к тому, что хотел показать ей я…»

Я встал со стула, убрал телефон и направился к женщинам. К этому времени эстонка уже вовсю рассматривала стенд с современными кардиостимуляторами – довольно сложными инженерными конструкциями, которые позволяют не только контролировать сердечный ритм, но и предупреждать его внезапные нарушения. Оценив мощь миниатюрных технологий, она с облегчением улыбнулась, и я вздохнул. А она уже с любопытством скользила глазами по макетам операционных.

Их было две. Одна – воссозданная по фотографии пятьдесят девятого года: простой операционный стол, за которым когда-то стоял академик Бакулев, его инструменты, допотопный дефибриллятор и старая операционная лампа – рефлектор. Халаты хирурга и медсестры, как и простыни на столе, пожелтели от частой стерилизации, а деревянные сидения стульев от времени почти растрескались. И другая операционная – современная, мощная, в которой работал я. Операционная, где уже нет места белым халатам, потому что хирурги одеты в одноразовую униформу, а операционный стол управляется электроникой. С одной стороны стола – аппарат искусственного кровообращения, с другой – наркозный. На консоли – аппарат для остановки кровотечения, кардиомонитор и монитор компьютера, где в совершенных математических формулах отражено рассчитанное состояние кровообращения оперируемого.

А теперь самое время признаться, зачем я привел её сюда.

Все было просто: она пришла в «Бакулевский», влекомая любопытством ко мне и страхом, который испытывала за больного ребенка. Я должен был показать ей, насколько отличаются её вымысел и реальность. Дать ей увидеть своими собственными глазами, что, что бы о нас ни писали те, кто ради минуты собственной славы готовы убить доверие к медицине, даже элементарное уважение к ней, сердечно-сосудистая хирургия по-прежнему будет одной из самых передовых отраслей науки, потому что за этим стоят не фразы, а факты – миллионы спасенных жизней.

А ещё я хотел показать ей, что будет скрываться за пугающими слух аббревиатурами ТМЛР1111
  Трансмиокардиальная лазерная реваскуляризация.


[Закрыть] и ЭФИ1212
  Электрофизиологическое исследование сердца.


[Закрыть] сердца, которые она услышит, потому что если у мальчика – подростка, о котором она заботилась – был тот диагноз, который в силу опыта подозревал у него я, то ей следовало подготовиться к операции, которая его ожидала. Я хотел убедить её, что этот подросток будет жить, потому что его жизнь соткут заново точная математика и руки хирурга. Я хотел, чтобы она заглянула своим страхам в глаза и перестала бояться.

Но, кажется, она поняла и ещё кое-что. Посмотрев на меня, наморщила лоб и повернулась к Тригориной:

– Вероника Андреевна, скажите, пожалуйста, а студентов-медиков сюда тоже приводят?

«Зараза…» Я открыл было рот, чтобы вмешаться, но Тригорина уже вовсю сдавала меня – причем, сдавала со всеми моими потрохами:

– Да, Сашенька, только не студентов, а ординаторов. Обычно это происходит на первом курсе. И в большинстве случаев именно после посещения музея ординаторы утверждаются в правильности выбора своей профессии и навсегда связывают свою судьбу с кардиохирургией.

– Так, я… – попытался перебить я. Не вышло.

– И Арсен Павлович? – выстрелила эстонка.

– Ну и Сенечка тоже. Хотя до посещения музея он грозился, что летчиком станет и улетит от нас на Луну.

– Куда, куда? – Сашка расхохоталась, а мне жутко захотелось что-нибудь пнуть.

– Спасибо, Вероника Андреевна, – вместо этого, не скрывая иронии в голосе, поклонился я. – Экскурсия, как всегда, была на высоте. Но в этот раз вам особенно удалось её окончание.

– А что тут такого? – невинно подняла брови Тригорина. – Между прочим, я всегда гордилась, что ты – мой лучший ученик.

– Мм, я вами тоже, – ответил я и вздохнул. Потрепав меня по плечу, Тригорина развернулась к Аасмяэ:

– Ну что, полезной была экскурсия?

– Да! – искренне улыбнулась та.

– Я очень рада.

И тут эстонка выкинула очередное коленце.

– Вероника Андреевна, скажите, пожалуйста, а вы не против, если я к вам ещё раз как-нибудь загляну? – медовым голосом осведомилась она.

– Конечно, приходите, – моментально оживилась Тригорина. – Только я не всегда тут бываю. Старость диктует свой график перемещений.

– Да ну, ну какая старость. Ну, перестаньте… А может, вы дадите мне номер своего телефона? Я вам позвоню, а вы мне скажете, когда мы сможем встретиться, – и эта эстонская проныра потянула из кармана айфон.

– Саш, а вы никуда не торопитесь? – Я выразительно посмотрел на неё, одновременно прикидывая, что если здесь через полчаса возникнет ещё и Андрей Литвин, то будет полная жесть. Особенно с учетом того, что завтра Аасмяэ с подростком придут к нему на приём в поликлинику.

Сашка с сожалением покосилась на часы, висевшие на стене.

– Да, действительно, уже поздно… До свидания, Вероника Андреевна, – с неохотой попрощалась она.

– До свидания, – откланялся я, развернулся и направился к выходу, слыша, как позади меня, пытаясь догнать меня, быстро шагает Сашка.

Мы вышли в мраморный холл. Я нёсся вперед, как снаряд, она бодро топала следом.

– Вы… а ты, по-моему, злишься, – услышал я.

– Очень, – кивнул, не сбавляя шага.

– Да ладно тебе! – Сашка догнала меня, когда я притормозил у ниши лифтов. – Вероника Андреевна классная.

– Точно, – я нажал на кнопку со значком «вниз».

– Почему такой скепсис в голосе? – Эстонка иронично сломала бровь. – Потому что она так тебя называет?

«Вот теперь ты совсем молодец!» Я сжал челюсти и зашёл в приехавшую кабину.

– А мне, между прочим, в музее очень понравилось, и я теперь знаю, какой будет моя передача, – войдя в лифт следом за мной, похвасталась эстонка.

– Рад за тебя. – Я стукнул пальцем по кнопке первого этажа.

– И, если честно, то я даже начала по-человечески тебя понимать… Только на Луну больше не улетай!

В этот момент я пожалел разом о трёх вещах. Во-первых, что я вообще с ней связался. Во-вторых, что разобраться с ней в лифте я, увы, не смогу, потому что в кабине есть камера видеонаблюдения. В-третьих, что мы уже приехали в вестибюль, а в нем находятся люди. А в-четвертых…

«Так, а в-четвертых, у нас есть стоянка».

– Скажи, ты свою «Хонду» на служебной парковке оставила? – как бы между прочим поинтересовался я, сбрасывая её сумку на гостевой диван. Она кивнула. – Тогда я тебя провожу.

– Давай! – Она, по-моему, даже обрадовалась.

Я, в свою очередь, «порадовался» за неё и сказал:

– Халат возвращай.

Она выпуталась из халата, я стащил свой и отправился к гардеробу, но спохватился:

– Номерок мне свой дай.

Она с готовностью нашарила в заднем кармане джинсов жетон. Прихватив и его, я шагнул к вешалке. Передал позевывающей гардеробщице наши халаты, попросил вернуть их Терёхиной и, прихватив наши куртки, вернулся к этой эстонской ловкачке.

– Прошу! – Я взмахнул её курткой, показывая, что готов помочь ей одеться.

– Спасибо, – Аасмяэ сунула руки в рукава, я накинул ей куртку на плечи, натянул свою, забросил на плечо её сумку, с которой, по-моему, слился, и кивнул на распашные двери. Сашка с готовностью отправилась следом за мной. Мы вышли из здания, она беззаботно сбежала вниз по ступенькам.

– Осторожней, скользко, – оценив её обувь (кроссовки), предупредил я.

– Да ладно тебе, всё нормально!

Промолчав, я сбежал следом. Она шагнула к аллее.

– Так короче, – прихватив её за локоток, я развернул её к тропинке, которая вела к стоянке машин и была выложена красными кирпичными плитками. Пропустил её вперед, и Аасмяэ бодрой рысцой припустилась вперёд по дорожке. Отметив, что до парковки, где я собирался её прищемить, оставалось ещё метров десять, я также заметил, что один из фонарей, освещающих стоянку, погас, и, хотя нам оставалось пройти в полутьме всего каких-то пять метров, впереди нас ждала ещё одна мелкая неприятность.

– Саш, там одной плитки не хватает, – предупредил я. – Подожди, я тебе руку пода…

– Ничего, я вижу, – перебила она и не успела закончить, потому что носок ее кроссовки все-таки угодил в проём единственной выбитой плитки. Взмах женских рук, удивленное лицо и испуганные глаза. – Nadi asi!1313
  С эстонского можно перевести, как «вот хрень!»


[Закрыть] – ахнула она, видимо, по-эстонски.

Чертыхнувшись по-русски, я успел сбросить сумку в сугроб и подхватить её. От того, что её нога пошла вбок и вниз, а я обхватил её сзади, её куртка и свитер в стремительном темпе задрались к её подмышкам, и мои ладони точно легли на её обнаженную талию. Пальцы расставленной пятерни проехались вверх по горячей атласной коже, перебрали её ребра и уткнулись в косточку лифчика, где, испуганно заходясь, колотилось её сердце.

– Ай! – смеётся она, не замечая ни холода, ни тепла моих рук, ни выражения моего лица. – Прости, я чуть пируэт не сделала, – и хохочет. Только вот мне не смешно.

Я ставлю её на ноги и разворачиваю лицом к себе.

Закинув голову и улыбаясь, она глядит на меня. Улыбка и смех покидают ее зрачки, когда она видит мои глаза. Покрепче перехватив её левой рукой, я медленно тяну вперёд правую и отвожу от её губ прядь волос, выпавшую из-за её уха. Она делает короткий судорожный вздох.

– Шш, спокойней.

– Какого черта ты делаешь? – шепчет она и вцепляется в моё запястье.

– Я? Целую тебя.

Я наклонился к ней. Тронул губами её губы – ещё чужие, подрагивающие. Мягко нажал на них, потянул нижнюю, предлагая пустить меня внутрь. Она едва слышно вздохнула и вдруг скользнула ладонью на мой затылок. Потянула к себе, прижалась, прильнула к моему рту, жадно толкнулась в него языком, и я задохнулся. Отстранившись, я делаю вдох и пытаюсь расстегнуть ее куртку. Она даже не собирается мне препятствовать. Она просто рывками глотает воздух и глядит мне в глаза. И вдруг я вижу ЭТО. Картинка складывается стремительно, как в калейдоскопе, и всё становится на места. Я был прав: её тянет ко мне, как магнитом влечет. А ещё я понимаю, что это волнует её и бесит. Она боится своей реакции на меня, ей неуютно от этого, она не знает, как с этим справиться и поэтому со вчерашнего дня сходит с ума.

Резким движением я разворачиваю её, прижимаю спиной к своей груди. Такое ощущение, что она лежит на мне: её затылок упирается мне в плечо, её рука поднимается и обхватывает меня за шею. Ладонь второй обвивает мое бедро. Новый вдох мы делаем вместе, почти одновременно. Обхватив её тонкое горло, я запрокидываю её голову и ловлю её губы. Неимоверно хочется вытряхнуть её из её шмоток, белья и как-нибудь проснуться с ней утром. Распахнув ее куртку, я кладу ладонь на ее впалый живот. Пальцы жестко скользят по её талии, по груди, обводят каждую, чуть сжимают и снова перемещаются вниз, под её свитер, под пояс низко сидящих джинсов. Поцелуй, еще один, и ещё. Её просто невозможно не трогать. Она течет под моими под пальцами, как тающий снег. Она просто течёт. Останавливает меня лишь её тихий стон. Пытаясь её успокоить, я поглаживаю её плечи. Бросив на меня смущенный взгляд, она опускает ресницы, машинально трётся виском о мой подбородок, и этот маленький, неосознанный ею знак доверия убивает меня наповал. Перехватив её под грудью, я закидываю голову, запрокидываю своё горящее лицо и пытаюсь успокоиться. Разглядываю чёрное беззвездное небо, снежинки, которые, покружив над нами, тонут в желтом свете дальнего фонаря. Она мягко выскальзывает из моих рук, но лишь затем, чтобы спрятать лицо у меня на груди.

– Прости, – шепчет она, – я не должна была.

«За что простить? За то, что ты меня почти приняла и больше не будешь с этим бороться?»

– Всё нормально, – я поглаживаю её по спине, и тут меня как подбрасывает.

Поднимаю глаза. «Ба, кого я вижу: Юлька в пальто цвета грусти!»

Я так понимаю, что моя «экс» всё-таки прискакала сюда, чтобы окончательно разобраться со мной, и сейчас, выйдя из-за угла, размашистым шагом направляется прямо к нам с Сашей. И, как мне кажется, Юлька в первый раз не играет, потому что у неё ожесточенное лицо и донельзя злые глаза. Положив ладонь на Сашин затылок, прижал её к себе ближе. Оценив мой прищуренный взгляд и эту позу защиты, Юлька неуверенно застывает на месте. Потоптавшись, выкидывает руку вперед и в недвусмысленном жесте показывает мне средний палец. Я безмятежно киваю: «Я тебя понял». Издав короткий, лающий всхлип, очень похожий на вопль: «Сволочь!», Юлька разворачивается на сто восемьдесят градусов и стремительно убегает за угол здания, нелепо, по-журавлиному поднимая коленки.

«Кажется, я действительно больше её не вижу», – без особых эмоций думаю я.

– Кто это? – Сашка, приоткрыв глаза, удивленно глядит вслед моей бывшей и переводит вопросительный взгляд на меня: – Это твоя жена?

– Нет. Ты же знаешь, что не женат.

– Твоя любовница? – Она щурится.

– Нет.

«Уже».

– Тогда кто?

– Не знаю, какая-то сумасшедшая… Ладно, скажи, где продолжим?

– В смысле? – Саша распахивает глаза.

– Я спрашиваю, куда поедем? Ко мне, к тебе? Ко мне, кстати, ближе, – целую её.

– Нет, я не хочу, – шепчет она.

– Конечно, не хочешь, – соглашаюсь я, когда она возвращает мне поцелуй. – Так куда мы поедем?

– Никуда не поедем. Я… я не могу.

– Так, вот теперь давай разбираться. Может, это ты у нас замужем? – усмехаюсь я и тыльной стороной ладони поглаживаю её щеку.

– Нет, но… – начинает она и осекается.

– Ты собираешься замуж? – уточняю я, и она виновато кивает.

– Понятно… И когда, позволь спросить, произойдет это знаменательное событие?

– Он хочет летом, – неуверенно произносит она и смотрит куда-то в сторону.

– Я тебя поздравляю. И ты его любишь? – Я разворачиваю её лицо к себе пальцем за подбородок и разглядываю её глаза, в которых после моего вопроса ничего не меняется. То есть вообще ничего, понимаете? Она только устало морщится:

– Нет, но…

– Тогда мне плевать, а ты, кстати, вполне можешь устроить себе до лета небольшой девичник.

– Ты не понимаешь, – удивленно поднимает брови она, – я действительно не могу.

– Отлично, объяснишь это мне дома, я с удовольствием тебя послушаю. – Я тяну её к себе, но она от меня отшатывается.

– Саш, хватит, – перехватываю её за талию. – Честно, дурацкие игры.

– Я сказала: «Нет»! – чеканит она и с каким-то невиданным бешенством выворачивается из моих рук. Ожесточенно запахивает куртку и шагает к своей машине.

– Саш, ты сумку забыла, – напоминаю я.

Она возвращается и чуть ли не выхватывает её у меня из рук. Ладонью смахивает что-то со щек, и мне почему-то кажется, что она плачет. Или готовится зарыдать. Или уже пустила слезу.

– Саш, – не понимаю причины её истерики я, – объясни, что случилось?

– Ничего.

– Да ну?

– Знаешь, что? Иди ты к черту со своими шутками!

– А я не шучу.

– Тогда просто катись к черту, – рявкнув, она поворачивается ко мне спиной и снова чешет к машине. И тут на меня наваливается такая усталость, такая злость на себя, на неё, на всю эту, в общем, абсолютно дерьмовую историю, где в один клубок смешалось сразу всё: и её страсть, и моя похоть, и её чувства, которые я, видимо, неосторожно задел, и моя «экс», и этот её мифический жених, в существование которого я, кстати сказать, не поверил, что мне хочется волком взвыть. Вместо этого я чуть ли не с ленцой в голосе говорю:

– Саш, послезавтра в пять вечера. Здесь, в «Бакулевском». И сразу приходи ко мне в ординаторскую.

– Нет, – на ходу качает она головой, – нет.

– Почему?

– Потому что я туда не приду.

– Что, диван испугал? – всё-таки врезал ответным я.

Она ничего не ответила. Порылась в кармане сумки, вытащила брелок, нажала на кнопку сигнализации, и где-то в дальнем ряду машин отозвалась её «Хонда».

– Са-аш, ау?

Не оборачиваясь, она шагнула за строй занесенных снегом автомобилей и исчезла.

«Какая муха её укусила? Ведь всё же нормально было… Не понимаю. Ладно, потом разберемся». Устало пошарив в кармане, нашёл ключи от машины и побрёл по скрипучему снегу к «Паджеро».

Глава 4. Кто ты?

Самый лёгкий, простой и безопасный способ соблазнить женщину – позволить ей самой вас соблазнить.

Джордж Клуни – Джордану Рифе в интервью «Я никому не говорю, где и как знакомлюсь с женщинами»

Январь 2017 года. Москва.

1.

Бизнес-центр «Останкино», днем. Бакулевский центр, вечером.

«Кадр первый. Пэкшот – белый фон. Звук размеренных, чётких мужских шагов. Перспектива, и зритель видит, что белый фон – это белый халат хирурга. Удаляясь от зрителя, врач идёт по коридору больницы. Подводка…»

«Так, а что с подводкой?» – думаю я и в сотый раз за последний час ловлю себя на мысли, что тупо смотрю на эту, пока единственную строчку, отпечатанную мной на компьютере. Бездумно втыкаю в монитор ещё пару секунд, пока меня не приводит в чувство резкая боль в мизинце. Вздрогнув, перевожу взгляд на палец. Оказывается, всё это время я машинально ковыряла ногтем заусеницу. И доигралась: на месте сорванной кожи – рваная ранка, которая набухает зловещей кровавой каплей. Капля стремительно увеличивается в размерах, мизинец начинает дёргать, пульсировать, я мысленно чертыхаюсь и, как ребенок, сую палец в рот. Здоровой рукой принимаюсь выдвигать ящики стола, пытаясь найти припрятанную там мной пачку салфеток.

– Саш, что случилось? – подает озабоченный голос Таня, которая, как и я, сидит в бизнес-центре «Останкино» за компьютерным столом, но справа от меня, и теперь с интересом наблюдает за моими манипуляциями.

– Заусеницу содрала, – вынув палец изо рта, нехотя сообщаю я и зачем-то показываю ей раненую конечность.

– Ой! – пугается Таня и предлагает: – Саш, может, в туалет сходишь, замоешь?

– Да всё нормально. – Найдя пачку салфеток, обматываю салфетками пораженный участок.

– Может, пластырь тебе принести? – Таня приподнимается и зависает над стулом, всем видом демонстрируя готовность сорваться на первый этаж, где есть аптечный киоск.

– Не надо, – вяло отбиваюсь я, – и так пройдет.

– Ну смотри, – Таня неохотно опускается на стул. Я киваю и, изображая увлеченность работой, снова утыкаюсь в компьютер.

Из бледно-голубой глубины монитора выступает моё отражение. На голове – аккуратный пробор, в голове – бардак, на лице – вся палитра бессонной ночи. Последнего в мониторе, разумеется, не видно, но я-то знаю, что это там есть! А с учетом того, что в душе у меня сейчас царит полный раздрай, то надо ли мне рассказывать вам, какое у меня настроение?

Да и что рассказывать-то? Что мне дико стыдно за ту интимную сцену, которая позавчера разразилась у нас с Сечиным на парковке? Но мне не стыдно – мне, скорей, неприятно, что эта сцена вообще была, потому что она абсолютно лишняя в свете моих отношений с Игорем. Что я испугалась, когда поняла, что я могу потерять Даньку, если слухи об этой сцене докатятся до Игоря? Да, я испугалась тогда и очень боюсь сейчас, потому что надо быть идиоткой, чтобы так глупо подставиться. И не надо тут про влечение и взаимную страсть – поверьте, если у тебя голова на плечах, то с желанием можно справиться. По крайней мере, раньше я считала именно так.

Так что же изменилось сейчас?

Похоже, пора наконец перестать себе врать и сказать правду. А правда заключается в том, что за эти коротких два дня мой мир затрещал по швам, перевернулся и встал с ног на голову, а я потеряла равновесие, потому что больше не знаю, как теперь вести себя с Сечиным. Что я не высыпаюсь вторую ночь, потому что до трёх утра разглядываю потолок и мучительно пытаюсь понять, как так случилось, что мужчина, которого я знаю всего каких-то два дня, ухитрился превратить мой покой в мишуру и вытащить из меня женщину, которой я когда-то была?

Полгода назад Игорь убил меня. Подстрелил одной ловкой фразой: «Подставишь меня – и потеряешь Данилу». И я стремглав полетела в каменный душный тёмный мешок, где не было даже воздуха. Отчаяние, боль и растерянность – меня шантажировал не чужой мне, в общем-то, человек. Но если б я тогда знала, что Соловьев попробует это выкинуть, я бы дала ему отпор. По крайней мере, никогда бы не завела разговор о Даниле. Я бы нашла другой способ забрать «зайца»: например, попыталась бы убедить свою мать усыновить его, может, даже надавила бы на неё. Но случилось то, что случилось, и теперь, когда Соловьев заглотил крючок в виде эстонского паспорта, мне остаётся лишь расхлебывать кашу, которую я же и заварила.

И всё же даже тогда, несмотря на его грязный шантаж, где-то в глубине души я знала, я чувствовала, что рано или поздно, но я смогу выбраться из западни, в которую он заманил меня, потому что Игорь всегда был немного слащавым и чуточку надувным. Что, кстати сказать, и подтвердилось в последующие шесть месяцев, когда я планомерно, спокойно и даже с шутками отвергала все его притязания, популярно ему объяснив, что раз уж мы теперь по его милости жених и невеста, то и он прекрасно потерпит до свадьбы. На что Игоряша, очевидно, решив, что я набиваю себе цену, самодовольно улыбнулся и согласился, как он выразился, «подождать до алтаря». Но это уже история нынешних дней. А тогда Игорь добил меня, объяснив мне, кто я в его жизни и сколько я точно стою. «Я выбирал разумом, Саша, ну, а ты сердцем. Но мы всегда у него в дураках».

Он произнёс это, и во мне словно умер котёнок. Ушла женщина, которая очень хотела любить. Последующие шесть месяцев довершили моё преображение. Я полгода ни с кем не спала. Растворяясь только в Даниле, научилась не подпускать к себе близко, а потом и вообще к себе подпускать. Перестала верить подругам, друзьям, рассказывать маме о личном. Стала раздражаться из-за взглядов мужчин – особенно из-за тех, что воровато брошены вслед из-за плеча. Перестала любить подолгу рассматривать себя в зеркале. Забыла, где живёт моя тушь для ресниц. Фен и утюжок для волос переехали на холодильник, а пакеты с новой одеждой, регулярно присылаемой мамой, теперь нераспечатанными валялись в шкафу. Красоту заменило удобство. Свитер, джинсы, кроссовки и куртка составили лучшую «ходовую» часть моего гардероба. Окончательно поплыть мне не давало только «Останкино», периодически напоминая о том, что в жизни женщины есть ещё место юбкам, духам и приличному кружевному белью. Но это было не правило, а исключение из правил, и ровно так я к этому и относилась.

За полгода никто не привлёк моего внимания. За шесть месяцев я ни разу не захотела ничьих объятий. Повторяю, это не был вынужденный целибат – просто я так жила и мне было в этом уютно. Мне даже нравилось, что я стала жёстче, сильней.

Так всё и продолжалось, пока беготня по врачам не привела меня к Савушкину Валерию Ивановичу, тот не рассказал мне про Сечина, а я не прицепилась к Игорю, настаивая, чтобы Соловьев нашёл его для меня, потому что Даньке требовалось пройти обследование у хорошего кардиолога. То есть по факту я сама создала себе головняк в лице Сечина. Правда, забавно? Ага, обхохочешься. И это было бы ещё веселей, если б мне теперь не пришлось ломать голову, как я буду выкручиваться из всей этой ситуации, потому что Сечин явно положил на меня глаз, а мне – хочу я того или нет – предстояло, как минимум, месяц бегать к нему в «Бакулевский», чтобы снять эту проклятую передачу, иначе меня отымеет ещё и моё руководство с канала.

Но самое несмешное во всей этой абсолютно дурацкой истории заключается в том, что за эти два дня женщина, которая когда-то жила во мне, начала поднимать голову и наглядно продемонстрировала мне, что забытьё тела – блеф, что чувства можно задеть, спокойствие – распотрошить, а эмоции – вытащить, если перед тобой окажется человек, который словно создан для этого. И что ты поплывешь, когда за секунду до поцелуя увидишь его глаза, в которых так много – боль, ярость, желание и даже растерянность, точно он этого не хотел, но всё равно сдался мне. И даже икорка здравого юмора, точно он предупреждал: он сдаётся, но лишь за тем, чтобы поставить меня рядом с ним на колени. И что, когда он попросится в мой рот, я буду стонать. И что всё, что случится потом, станет дикой, отчаянной смесью влечения, порыва, бесстыдства и опыта, который он использовал как оружие.

И что просто так это всё не закончится, потому что Сечин – не Игорь. Не мой слащавый и надувной Соловьев, а самолюбивый, жёсткий и агрессивный мужчина, который прекрасно знает, как заинтересовать женщину, как быстро её получить и как потом красиво вытереть об неё ноги. Кстати, на мысль о последнем меня навело появление той «сумасшедшей» – холёной, самоуверенной женщины, которую Сечин на моих глазах всего за одну минуту превратил в полное ничто. Правда, мысль о том, что у них могли быть близкие отношения, пришла ко мне несколько позже, а точнее, в тот самый момент, когда он попытался продолжить со мной «у себя, где поближе». Что, в общем, мне и добавило. И я, окончательно растеряв свой апломб, откровенно позорно сбежала.

И вот теперь, когда мы разобрались, что я, кажется, влипла по полной, потому что в моём отношении к Сечину слишком мало здравого смысла, зато чересчур много эмоций, мне остается лишь рассказать, что было вчера в поликлинике и почему я битый час пялюсь в компьютер, рву заусеницы, злюсь и порчу себе нервы и маникюр.

Собственно говоря, всё началось днем, когда я заехала за «зайцем» в детдом, чтобы отвезти его на приём к Литвину.

– Привет, Саш, что случилось? – первым делом поинтересовался Данила, забираясь в машину и закидывая назад свой рюкзак. Пожала плечами и отвела глаза:

– Да ничего.

– А если без врак? – и «заяц» прищурился.

– А если без врак, то на работе устала, – включая «поворотник», огрызнулась я. Данька надулся и молча отвернулся к окну, что меня, кстати, устраивало.

– Если тебя кто-то обидел, то так и скажи, – помолчав, добавил Данила.

«О да, конечно! Прямо представляю себе, как вываливаю четырнадцатилетнему мальчишке всю историю про свой интим на парковке», – подумала я и кивнула:

– Мм. И что тогда будет? – покрутив головой, выехала со двора.

– Увидишь, – мрачно пообещал «заяц».

– Безусловно. А теперь лучше ты мне расскажи, что у тебя в школе? Почему Марина Алексеевна опять на тебя жаловалась? Почему «пара» по географии? И что это за шутки такие, когда учительница на уроке вам говорит: «Скорость прироста населения Земли скоро составит триста тысяч человек в день, я вам обещаю», а ты отвечаешь: «Уж вы постарайтесь!»1414
  Источник: социальные сети.


[Закрыть] Ты, кстати, в курсе, что тебе из-за этого «неуд» по поведению в четверти светит?

– О блин, ну всё. Завелась! – «Заяц» закатил глаза и стек вниз по сидению. Куртка горбиком задралась на спине, коленки очутились выше головы. Покосился на меня и вздохнул: – Между прочим, так, чисто для сведения: я перед ней уже извинился.

– Между прочим, так, чисто для сведения: я в последний раз тебе повторяю, что школа – это не место для твоих шуток.

Вот за такой «милой» беседой мы и доехали до поликлиники. Я припарковалась на свободном квадрате стоянки рядом с черной, узорной решеткой забора, опоясывающей здание, и скомандовала «зайцу»:

– Вылезай.

Пока Данила отстёгивал ремень и забирал с заднего сидения свой рюкзак, зазвонил телефон. «Игорь? Или кто-то с работы?» Покосилась на определитель. Оказалось, Савушкин.

– Да, здравствуйте, Валерий Иванович. Мы уже подъехали, – потянула из гнезда «Хонды» ключ.

– Здравствуйте, Сашенька, а я звоню, чтобы сказать: я, увы, не приеду. Извините, форс-мажор приключился – коллега приболел, и теперь придётся взять его смену. Так что вы меня не ждите и сразу идите к Литвину, – с лёгкой виной в голосе сообщил Валерий Иванович.

– Хорошо, конечно. А вы не напомните мне, какой у Литвина кабинет? – Я выбралась из машины и передала «зайцу» забытую им шапку: – На, держи.

– Кабинет номер сто пять. И, кстати, напоминаю, что Литвина зовут Андрей Евгеньевич.

– Да, спасибо, это я помню. – Заперла «Хонду» на сигнализацию, махнула Даньке, чтобы он не отставал, и пошла к поликлинике.

– Всё, Сашенька, созвонимся, – с облегчением в голосе выдохнул Савушкин. – Кстати, нашему юному пациенту привет!

– Он вам тоже привет передает, – вежливо ответила я и обернулась к Даниле. И надо сказать, вовремя. Услышав о приветах, «заяц» дурашливо скосил к носу глаза и ткнул себя указательным пальцем в висок, показывая, что он готов застрелиться.

– До свидания, Валерий Иванович, – довольно злобно глядя на Даньку, попрощалась я и нажала «отбой». Убрала телефон в карман. – Значит так, если ты ещё раз позволишь себе подобное неуважение к старшим… – заскрипела я, как несмазанная телега.

– Тихо-тихо, всё, больше не буду! – Данька в жесте «сдаюсь» поднял вверх руки, под моим немигающим взглядом быстро напялил шапку, застегнул куртку и вытянулся по стойке «смирно», одарив меня выражением лица невинного младенца.

Молча натянула ему шапку на нос, развернулась и пошла к поликлинике.

Раздевалка, голубые бахилы (спасибо, в этот раз обошлось без шуток Данилы). Проход через охрану, непривычно пустые коридоры, чем-то напоминающие «Бакулевский». «Наверное, тем, что здесь также тихо, потому что посетителей почти нет, а на подоконниках цветы стоят», – решила я. И, наконец, кабинет номер сто пять в самом конце коридора. Бросив взгляд на часы (без двух минут пять), подошла к двери и уже собралась постучать, как Данька тронул меня за плечо.

– Лампочка красным горит, значит, занято, – со знанием дела пояснил он, указывая на таблетку подсветки, висевшей над дверью.

– Ладно, садись, будем ждать, – я пристроилась на гостевой диванчик. «Заяц» скинул рюкзак с плеча, положил его на сидение рядом со мной. Пятерней убрал со лба волосы, привалился плечом к противоположной стене, сунул руки в карманы. Оценив его неподвижный, уставившийся в одну точку, взгляд, и то, как под тонкой кожей щек заходили его желваки, вздохнула – поняла: он боится.

– Дань, не надо. – Он вскинул на меня вопросительные глаза. – Ну, сколько раз мы с тобой это уже проходили?

– Да это и так всё понятно, – он поморщился и махнул рукой, – просто это каждый раз, как… ну, как будто ждать приговор, понимаешь?

– Понимаю. – Похлопала ладонью по прохладной клеенке диванчика: – Иди ко мне.

«Заяц» слабо улыбнулся, но послушно отвалился от стенки. Тут лампочка над дверью погасла, за дверью раздались шаги, неясное, но восторженное бормотание, спокойный мужской глуховатый бас, дверь распахнулась, и Данька привалился обратно к стене, с интересом глядя на то, как в коридор выкатывается на редкость колоритная пара: пожилая, полная и ужасно слащавая женщина лет семидесяти, которая с обожанием взирала на рослого, широкоплечего, ну просто огромного парня в белом халате. Парню было лет тридцать на вид, но первое, что пришло мне в голову: вот тот, с кого мульт-студия «Мельница» срисовала своего Добрыню Никитича. Парень действительно походил на него своими круглыми голубыми глазами, кудрявой шапкой светлых волос и такой же мягкой курчавой бородкой.

Покосилась на «зайца». Очевидно, его посетили такие же мысли, потому что при виде «Добрыни» Данька радостно выкатил на него глаза. Зато мои заметались.