Текст книги "~ А. Часть 1. Отношения"

– А что, там было что срывать? – моментально парирует Сечин.

«Так, похоже, он не клеит меня: он меня провоцирует».

Смотрю в невозмутимые и насмешливые глаза, и тут мне в голову приходит одна чудесная мысль. Кажется, я теперь знаю, как подобраться поближе к нему и сделать так, чтобы он согласился взять Даньку на консультацию. Покатав эту идею в голове так и сяк, быстро составляю в уме нехитрый план действий. Для начала отказываюсь от поездки с Сечиным в грузовом лифте и подвожу его к более опрятной лестнице, ведущей на этаж, где находится некое подобие ресторанного дворика. Пока самоуверенный врач в очередной раз воспитанно придерживает для меня дверь, я просачиваюсь мимо него в узкий проём и как бы мимоходом спрашиваю:

– Арсен Павлович, скажите, а какой, на ваш взгляд, должна быть авторская программа о телемедицине?

– Что значит «авторская»?

Я спускаюсь на первую, ведущую вниз, ступень крутой лестницы.

– Ну, смотрите, – начинаю неторопливо втолковывать ему я, – «авторская» означает, что журналист – например, я – выбирает какую-нибудь интересную тему, получает одобрение руководства, самостоятельно строит сюжет, подбирает подходящих героев и… – ещё один шаг вниз, – снимает передачу так, чтобы она была интересной зрителям и не вызывала бы отторжения у специалистов. У меня как раз закончился первый авторский проект, и я хочу выпустить вторую передачу. И эту новую передачу я бы хотела сделать о телемедицине, построив сюжет на том, что вы попытались донести до людей там, в студии. Только я бы изложила это более развёрнуто и обязательно сделала бы акцент на том, что в действительности представляет собой эта услуга. – Развернувшись на узкой лестничной площадке, рассказываю Сечину всё то, что безуспешно пыталась вбить в голову Лиде.

– Да? А, знаете, это неплохая мысль. – Сечин окидывает меня задумчивым взглядом и чуть снисходительно улыбается: – К тому же, у вас, с вашей настойчивостью, это должно получиться.

Скажите, вы знаете, что чувствует семнадцатилетняя школьница, которую хвалит её школьный учитель, на протяжении последних трех лет остававшийся её первой любовью? Не отвечайте, я вам скажу: невероятную гордость («Он меня понял!», «Он меня оценил!») и желание вцепиться ему в руку зубами («Я же женщина, ну посмотри на меня! Посмотри…»). Вот это ровно то, что сейчас чувствую я. За двумя исключениями: мне давно не семнадцать лет. И Сечин мне – не учитель.

– Здорово! – моментально выстреливаю я. – Но есть один нюанс: мне потребуется помощь специалиста. Как, Арсен Павлович, поможете мне с передачей?

«Ну давай, попробуй сейчас однозначно сказать: „Нет“. Но ты не будешь – ты не такой. Я уже поняла, что ты не любишь терять лицо ни при каких обстоятельствах». Мысленно поставив себе «пять» за расставленную западню, я с улыбкой гляжу на Сечина, ошеломлённого моим натиском и, главное, внезапностью моей выходки. Впрочем, в себя он приходит быстро. По-моему, даже быстрее меня. Я бы даже сказала, что он и вовсе не дёргался, если бы не заметила, как подпрыгнула дублёнка на его плече, когда он машинально сжал пальцы в кулак.

– Саша, а сколько по времени снимается подобная передача? – разглядывая меня, осторожно интересуется Сечин.

«Хочешь мягко дать задний ход, сославшись на то, что у тебя загруженный график?»

– А жёстких сроков у меня нет, – продолжаю радовать Сечина я. – Могу снимать хоть полгода.

– Полгода? – удивляется он. – Но ведь тогда эта передача будет дорого стоить.

– Ничего страшного, у меня хорошие отношения с руководством, оно потерпит, – жизнерадостно обещаю я и мысленно передаю привет Игорю. Сечин глядит на меня так, словно я НЛО, залетевшее в его «Бакулевский».

– Ну, соглашайтесь, Арсен Павлович, вы же хотите, чтобы «дорогая» передача получилась интересной и познавательной? – добиваю я Сечина, с удовольствием ощущая его моральные корчи.

– Саша, у меня график плотный, – в конце концов признается он.

– Ничего, я под вас подстроюсь.

– Я смогу выделять вам максимум по полчаса в день, – предупреждает Сечин.

– Так и быть, – улыбаюсь я.

– Вы всё-таки хотите дать мне второй шанс? – Он тоже улыбается, но смотрит как-то странно и даже загадочно.

«Второй шанс? Что он имеет в виду?»

– Вы насчёт сорванного вами ток-шоу?

– Нет… Не важно, забудьте. Саша, у меня характер жуткий, – он уже фыркает.

– Уговорили, – киваю в ответ, и Сечин смеётся:

– Ладно. Вы меня – тоже.

Очень довольная тем, как я провернула первый этап задуманного, сбегаю на несколько ступенек вниз и поворачиваюсь к Сечину:

– А мы, кстати, уже пришли. Кофе ждёт вас за этой дверью.

Не сводя с меня этого странного и задумчивого взгляда, Сечин медленно спускается вниз и, остановившись рядом со мной, толкает дверь для меня. Собираюсь юркнуть в проём, когда слышу:

– А вы молодец, Саша.

И это уже совсем другой голос: низкий, уверенный – и пробирающий меня до костей. Вскидываю голову, заглядываю в его зрачки – и забываю, как дышать. Зато с оглушительной ясностью понимаю, что имела в виду Марго, когда сказала, что Сечин при желании может трахнуть глазами. Ощущение находящейся в сантиметре от моей кожи его руки, ненавязчивый аромат парфюма, живое, тёплое, сильное тело рядом – всё расплывается в пятна и распадается на куски, потому что остаются только его глаза: острые, жёсткие. Знающие.

«Господи, – всполошенным воробьём мечется в моей голове, – такое ощущение, что с меня одежда спадает». Сглотнув, инстинктивно отступаю на шаг. Почему-то очень хочется прикрыться руками. За неимением лучшего покрепче вцепляюсь в своё портмоне, а лицо Сечина снова неуловимо меняется. В его проницательных зеленоватых глазах появляется насмешка, окатившая меня ледяной водой, уголок рта изгибается в улыбке, точно Сечин только что подшутил надо мной, сыграв со мной в соблазнителя.

– Саша, я кофе не пью, – дружелюбным голосом произносит он, а у меня мурашки по коже бегают. – Там, в вашем заведении, чай есть? – Я киваю и, кажется, начинаю приходить в себя. – Кстати, – невинный взмах длинных ресниц и короткий взгляд на часы, – у нас осталось всего пятнадцать минут.

Сечин убирает ладонь от косяка и придерживает для меня дверь. Я молча просачиваюсь мимо него в коридор.

Кто-нибудь, скажите мне, как он это делает?

Надо сказать, что в телецентре достаточно много мест, где можно перекусить. Расположены они преимущественно в зданиях АСК-1 (большое) и АСК-3 (малое). Правда, ветераны «Останкино» до сих пор с ностальгией вспоминают подземный ресторан телецентра, где, по слухам, была барная стойка длиной аж в сто метров, а пирожные пекли настолько шикарными, что телевизионщики набивали ими огромные жестяные бобины из-под плёнки и приносили эти пирожные домой, чтобы угостить невиданной выпечкой родных и близких. Говорят, что этот ресторан в ближайшем будущем собираются восстановить, но пока все планы ограничиваются лишь разговорами, так что самым пафосным и дорогим в телецентре остаётся ресторан на одиннадцатом этаже, куда ходят преимущественно большие боссы, а самым дешевым – кафетерий в АСК-3, торгующий пиццей и незамысловатыми сосисками в тесте. К слову, эта забегаловка заслужила в народе меткое прозвище «задний проход» из-за своего расположения (кафетерий находится в холле у служебного входа на противоположной от главной, «лицевой» стороны телецентра).

Но самым демократичным и самым популярным в «Останкино» все-таки считается «Джонка» – некое подобие типичного ресторанного дворика, где обедают практически все. «Джонка» объединяет в себе несколько столовых, закусочных и кафе самообслуживания. Именно здесь и находится крошечный бар «Стандарт» – конечная цель нашего с Сечиным путешествия. Бар немного походит на скандинавские кафе (широкие светлые окна, гладкие бежевые стены и коричневые деревянные столики) и выживает в конкурентной среде «Джонки» благодаря двум вещам: во-первых, из-за отсутствия суши в нём никогда не бывает наплыва людей, поэтому здесь можно поговорить спокойно. И, во-вторых, здесь работает официанткой бойкая хохлушка Маруся, которая, по словам иногда поразительно вредного Димки, «ухитряется соответствовать всем вкусам останкинского руководства».

Дойдя с Сечиным до бара, я заглядываю в помещение через стеклянную дверь. Убедившись, что в заведении никого нет (если не считать Маруси, устроившейся за стойкой с книжкой, и двух неизвестных мне молодых людей, которые сидят за расположенным прямо у входа столом, пьют «минералку» и о чем-то мирно беседуют), не дожидаясь помощи Сечина толкаю стеклянную дверь и, пока врач ловко перехватывает её, здороваюсь:

– Маруся, привет!

Получив в ответ беглые любопытные взгляды ребят и характерное Марусино: «Саня, вiтаю77
  Привет (


[Закрыть]украин.)!», направляюсь к столику, который стоит в самом дальнем углу, у окна, и не заметен из коридора. Отсеяв таким образом нежелательные визиты знакомых, которые могут увидеть меня из-за стеклянной двери и подойти, чтобы поздороваться, устраиваюсь за облюбованным мной столиком. Сечин, пройдя следом, с интересом осматривается вокруг.

– Арсен Павлович, здесь вешалки нет, – дружелюбно предупреждаю я. – Дублёнку можно повесить на стул.

Сечин, продолжая с любопытством рассматривать бар (стойка темного дерева, стеклянная, начищенная до хрустального блеска, витрина, за которой батареей выставлены прохладительные напитки, плюс зеленый высокий напольный цветок в горшке у окна и подвешенная под потолок плазма, на экране которой крутятся музыкальные клипы), бросает дубленку на спинку соседнего стула и усаживается напротив меня. Я тяну к себе клеенчатую папку с нехитрым меню. Раскрыв папку, кладу её обратно на стол и разворачиваю меню лицом к Сечину. Покосившись на папку, Сечин поднимает на меня вопросительный взгляд.

– Мне не надо, я меню уже наизусть выучила. – Я улыбаюсь чуть покровительственно, но при этом боязливо шарю глазами где-то в области переносицы Сечина. Почему-то после сцены на лестнице я никак не могу заставить себя смотреть ему прямо в глаза. Сечин, кивнув, преспокойно утыкается носом в меню. Я рассеянно слежу за клипом Тимура Валеева, модного этой зимой. Маруся, покусывая белыми зубками самодельную закладку для книги (серебристая обертка из-под шоколадки, сложенная в узкую ленту), жадно пробегает глазами книжные страницы. Молодые люди, покосившись на плазму, сворачивают разговор и встают. Тот, что помоложе, роется в кармане брюк и бросает на стол сторублёвки.

– Маруся, мы рассчитались! – кричит он, и ребята уходят.

Маруся, вздохнув, неохотно закладывает фольгой недочитанную страницу. Спрыгивает с барного стульчика, обходит прилавок, ловко сгребает купюры в карман клетчатого передника и направляется к нам, на ходу раскрывая миниатюрный блокнот.

– Что вы выбрали? – Каштановые кудряшки на её голове бойко подпрыгивают, когда Маруся слегка нависает округлым, или, как однажды выразился Димка, «сдобным» бедром над плечом Сечина. Поскольку Сечин занят тем, что продолжает неторопливо ездить глазами по меню, я делаю заказ первой:

– Мне как обычно.

– Эспрессо, большая чашка и сахар не класть. Так? – уточняет Маруся.

– Точно.

Маруся, для вида черканув что-то в своём блокнотике, кивает и переводит вопросительный взгляд на Сечина:

– А вам?

«Господи, иногда наблюдать за ним – одно удовольствие!» Я мысленно веселюсь, созерцая, как непрошибаемый доктор, продолжая изучать список блюд, невозмутимо интересуется:

– Скажите, а пирожные у вас свежие?

– У меня?! – Маруся вспыхивает и бросает на меня такой возмущённый взгляд, точно спрашивает: «Ты кого сюда привела?»

– Свежая. Здесь всегда всё свежее, – мысленно извиняясь перед Марусей, беру на себя Сечина.

– Тогда два эклера и чёрный чай. И, желательно, свежезаваренный, – Сечин впервые с начала разговора поднимает на Марусю глаза, и её обиженное лицо чудесным образом расслабляется. Больше того, на нём даже появляется то задумчивое выражение, какое я уже видела у Марго, когда Ритка исповедовалась мне в гримёрке относительно чувств, вспыхнувших у нее к Сечину.

– Арсен Павлович, – оценив очередные выкрутасы врача, не смогла удержаться я, – если пирожные для меня, то я не буду, спасибо.

Здесь, по идее, любой нормальный человек подколол бы меня взглядом: «Что, Саша, бережёте фигуру?», но Сечину, видимо, моя фигура до фонаря, хотя в его зрачках и мелькает нечто, отдаленно напоминающее смущение. Пока я пытаюсь сообразить, а чем, собственно говоря, вызван этот конфуз, Маруся, подождав, не добавит ли Сечин к заказу ещё что-нибудь, но так и не дождавшись, демонстративно захлопывает блокнот и марширует обратно за стойку, откуда немедленно раздаётся звон чашек, тарелок, шум кофемашины и уютное хлопанье двери двухкамерного холодильника.

Покосившись на окно и цветок в горшке, Сечин переводит взгляд на меня. В глазах вопрос: «О чем вы хотели поговорить?»

– Арсен Павлович, насчёт авторской передачи… – До того, как приступить к заключительной фазе операции, результатом которой должна стать отправка Даньки к нему на консультацию, я на всякий случай решаю вытащить из него все его позывные, – вы не против обменяться со мной телефонами? И ещё: в какое время вам лучше звонить? Просто не хочется откладывать в долгий ящик разработку сюжета, – с фальшивой улыбкой оправдываюсь я.

– Что?.. Ах да, конечно, – Сечин равнодушно пожимает плечами. Чуть изогнувшись, вынимает из внутреннего кармана пиджака чёрный «Нокиа». Я энергично дергаю «язычок» пластиковой молнии портмоне, отчего молния издает пронзительный визг. Спохватившись, уже спокойней достаю из кошелька айфон.

– Диктуйте свой номер, – с легкой усмешкой наблюдая за мной, предлагает Сечин. – Я вам наберу, и у вас останется мой телефон.

– Восемь, девятьсот шестнадцать, триста двадцать один… – размеренно начинаю я.

– Ваш заказ, – появляется с подносом Маруся.

Пока она с победоносным видом расставляет на столе чашки, сверкающие белизной тарелки, одна из которых пустая, а на второй красуются два пышных эклера с такой убийственной шоколадной обливкой, при виде которой мне немедленно хочется откусить свой не в меру бойкий язык, Сечин набирает мне, и мой мобильный издает характерную мелодию.

– Ага, вижу, – бросив взгляд на дисплей айфон, я игриво прищуриваюсь: – А свой рабочий дадите?

– А что, Марго его уже позабыла?

Знаете, что такое ирония? А это то, что в исполнении Сечина заставляет меня ощущать себя в непривычной для меня роли объекта для шуток.

– Я имею в виду, прямой, – стараясь говорить равнодушно, поясняю я.

– Ах, прямой… ну пишите. – Сечин ищет что-то в своём телефоне, после чего кладёт «Нокиа» на стол и подталкивает его ко мне пальцем. Поглядывая на светящийся синим дисплей, быстро и аккуратно переношу все цифры в айфон и поднимаю голову:

– Арсен Павлович, а электронная почта у вас есть?

Сечин в ответ смотрит так, что мне уже хочется его пнуть. Такое ощущение, что я его постоянно развлекаю: в его зеленоватых глазах прыгают чертики, а на языке, видимо, крутится очередная острота на мой счёт. Оценив мои сурово поджатые губы, Сечин, смирившись, вздыхает:

– Имейл простой – номер моего мобильного, но вместо последних двух цифр две единицы. Далее «собака» и гмейл ком.

«Ах, так это его личный адрес? Отлично, так даже ещё лучше!» Пряча от Сечина торжествующий взгляд, я утыкаюсь в айфон и добавляю в его карточку недостающие координаты. Откровенно говоря, очень хочется заполучить и его домашний телефон, но я откровенно опасаюсь перегнуть палку. Вбив электронный адрес Сечина, победоносно забрасываю айфон в портмоне, попутно отметив, что за последние двадцать минут мне трижды пытались прозвониться Игорь и Лида. Маруся, закончив сервировать стол, прихватывает свой поднос, но, прежде чем исчезнуть, бросает быстрый, внимательный взгляд на пустой безымянный палец правой руки Сечина. В ответ я уже мечтаю закатить глаза или просто покрутить пальцем у виска, потому что этот красивый мужчина в общении вовсе не так приятен, как кажется. Впрочем, это его проблемы, а не мои, и я придвигаю к себе пузатую чашку с эспрессо. Сечин подносит к губам кружку с чаем. Сделав глоток, одобрительно кивает и отставляет чай в сторону. Поколебавшись, берется за тарелку с эклерами и поднимает на меня чуть виноватый взгляд:

– Вы точно не будете?

«Так злой доктор у нас сладкоежка? Какая прелесть!»

Дико, безумно, просто невероятно хочется его подколоть. Но я, покачав головой, прячу улыбку, наблюдая, как взрослый мужчина с хорошей фигурой уверенно берётся за вилку. Примерившись, отламывает от засочившегося сливочным кремом эклера кусок и отправляет его в рот. Жуёт, проглатывает и в пять секунд приканчивает первое пирожное. Машинально отмечаю, что ест Сечин быстро, но аккуратно.

– Любите сладкое? – не в силах одолеть искушения, «участливо» интересуюсь я, когда Сечин заносит вилку над вторым эклером.

– А что, разве не видно? – Сечин так по-мальчишески фыркает, что мои губы сами собой складываются в ответной улыбке:

– Видно. Это из-за работы, наверно? Нужен сахар… – я делаю в воздухе витиеватое движение пальцами, пытаясь подобрать правильный медицинский термин.

– Нет. Привычка. С детства, – Сечин отламывает от второго эклера кусок. – Не самая лучшая, конечно, но что есть, то есть, – он философски пожимает плечами и безмятежно отправляет пирожное в рот.

– Арсен Павлович, – решив, что лёд в наших отношениях тронулся, собираюсь вернуться к тому, что интересовало меня примерно с середины ток-шоу, – а можно ещё один личный вопрос? – Сечин кивает и ловит зубчиком вилки шоколадную крошку, бегающую от него по тарелке. – А почему вы там, в студии сказали, что телемедицина – это услуга для врачей, а не для пациентов?

Сечин удивленно приподнимает голову:

– Потому, что это соответствует действительности.

– Но ведь это не так, – осторожно замечаю я. – Мне, например, рассказывали, что вы тоже проводите консультации для пациентов.

Сечин, который как раз готовился расправиться с остатками эклера, помедлив, откладывает вилку в сторону:

– Так, ну и что же из этого следует?

– Ну, например, что у вас всё-таки есть пациенты, – я улыбаюсь, покручивая в руках теплую чашку с кофе.

– Правда? – фыркает Сечин. – И кто же вам всё это сказал?

– Один хороший знакомый.

– Очень хороший? – Сечин насмешливо ломает изящную бровь, а я прямо чувствую, как он начинает загружать в голос иронию, которой расправляется с идиотами.

– Очень хороший, – тем не менее, продолжаю ломать дурочку я. – Такой хороший, что я ему доверяю.

– Напрасно, потому что этот хороший человек вас обманул.

– Ну, и вы на ток-шоу, – выстреливаю я.

– Я? – Думаете, мои слова привели Сечина в замешательство? Ага, держи карман шире: он смеется и цепляет вилкой остатки эклера. – Саша, да Бог с вами. Когда я такое говорил?

На всякий случай, сначала даю ему прожевать и проглотить.

– А там, в студии. Помните, вы еще говорили о том, что только лечащий врач отвечает за жизнь больного? Разве из этого не следует, что вы сами лечащий врач и ведет приемы?

Сечин, моргнув, уставился на меня. Отложил вилку в сторону, поискал глазами салфетницу. Выдернул из пластикового зажима салфетку, тщательно вытер рот. Скомкав, бросил её под тарелку и откинулся на спинку стула:

– Так, а теперь давайте без шуток. Саша, что конкретно что вы от меня хотите?

– Честно? – решительно отодвигаю от себя чашку с остывшим кофе. – Я очень хочу узнать, как записаться к вам на приём.

– У вас что-то болит? Что именно?

Судя по тону Сечина, он мне не очень верит.

– Да нет, у меня ничего не болит, – смеюсь наигранно. – Просто у меня есть один хороший знакомый… – Поймав насмешливый взгляд Сечина, которым он за секунду ухитрился объяснить мне, что думает по поводу такой моей насыщенной личной жизни, пытаюсь исправиться: – Вернее, это не знакомый. Это… – покосившись на стойку бара, за которой сидит наблюдающая за нами Маруся, я обхватываю ладонями сидение стула и вместе со стулом придвигаюсь ближе к столу: – Арсен Павлович, это мальчик, – понизив голос, признаюсь я, – его зовут Данила, Данила Кириллов. Ему четырнадцать лет, и он… он из детского дома.

У вас шок от моего признания? Да, это есть мой «заяц», которого я люблю так, что душу за него заложу. Но ваш шок – это ничто по сравнению с тем, что произошло с Сечиным. Его спокойная ирония в мгновение ока слетает с него, как шелуха с лука. Глаза вспыхнули, зрачки расширились, точно Сечин испытал настоящее потрясение. Но уже через мгновение его шок сменился яростью – да такой, словно я подняла на него руку. Гнев словно высвободил его энергию: его красивые кисти, которые до этого расслабленно лежали на столе, сжались в кулаки. Клянусь, я даже хруст суставов услышала.

«Что с ним? Что я такого сказала?» Почему у Сечина такая дикая реакция на мои слова? Я не понимаю. Испуганно откидываюсь на спинку стула. Ещё пару минут назад я была абсолютно уверена в том, что я всё правильно рассчитала, и Сечин проявит лояльность к мальчику из детдома и возьмет его на консультацию. Уставилась на мужские ладони, сведённые в побелевшие кулаки.

– Арсен Павлович, – осторожно зову я, – что с вами?

Очевидно, мой голос привел Сечина в чувство. Его пальцы с усилием разжимаются, он поднимает руку к лицу и начинает раздражённо тереть переносицу. Когда он отрывает ладонь от лица, то я второй раз теряюсь при виде его нового превращения. Не знаю, как описать то, что я увидела, но выглядело это так, словно кто-то в ярости вырубил в его зеленоватых глазах теплый свет, да и ещё в бешенстве задёрнул их занавесками.

– Вы этому мальчику – кто? – резким тоном сходу берёт Сечин.

– В смысле? – Я даже вздрогнула.

– Ну, вы сказали, что это мальчик из детского дома, – холодно поясняет мне он. – В матери вы ему по возрасту не годитесь, фамилии у вас разные, так что вы ему и не сестра. Тогда кто вы ему? Опекун? Попечитель?

«Ничего себе. А он, оказывается, в теме…» Но самое неприятное заключается в том, что Сечин почти вплотную подобрался к тому, что является моей тайной. Да, я хочу забрать «зайца» из детского дома. Казалось бы, что в этом такого? В России сейчас много усыновляют. Увы, в моём случае есть одна юридическая загвоздка, и любой здравомыслящий человек, узнав, каким образом я собираюсь её обойти, немедленно сдаст меня органам опеки и попечительства, а те уже никогда не отдадут мне Данилу.

«Саша, сделай так, чтобы меня никогда не забрали назад», – звучит в моей голове тихий, вынимающий из меня душу, голос мальчишки.

«Я тебе обещаю. Я тебя никому не отдам. Я все для этого сделаю».

– Нет, я Даниле не опекун, – старательно складываю губы в легкомысленную улыбку. – Но это не важно, так что давайте считать, что я просто принимаю участие в судьбе этого мальчика, ладно?

Не сводя с меня темного и странного взгляда, Сечин кладет локти на стол и прячет свой подбородок в замок из пальцев. Потирая щетину вокруг своих плотно сжатых губ, он долго разглядывает меня.

– Хорошо, давайте считать именно так, – в конце концов, соглашается он. – А почему вы решили обратиться с этой просьбой ко мне? Или вы не знаете, что детская кардиохирургия существенно отличается от взрослой?

– Знаю, – киваю, – но беда в том, что детские кардиологи не могу поставить Даниле диагноз.

– А если поподробней? – Сечин не сводит с меня внимательных глаз.

– А если поподробней, – откидываюсь на спинку стула и кладу ногу на ногу, – то за последние полгода я слышала уже три диагноза: врожденный порок сердца, хроническая сердечная недостаточность и даже симптом «барабанных палочек».

– Аритмия, понятно, – кивает Сечин. – Что дальше?

– А дальше, – начинаю понемногу раздражаться я, – всем вокруг всё понятно, но ребенку не помогают ни стационарное лечение, ни выписанные препараты. Ему всего четырнадцать, а он задыхается от любой физической нагрузки, от элементарного движения вверх по лестнице. Он даже в футбол не может играть со своими сверстниками. И я и решила…

– И вы решили вытащить на ток-шоу меня, воспользоваться моим невольным промахом и заставить меня взять мальчика на консультацию, – ровным голосом заканчивает Сечин.

– Нет, не так, – отбиваюсь я, хотя всё было именно так.

– Не так? А как? – Сечин насмешливо приподнимает бровь, а я ловлю себя на мысли о том, что начинаю тихо его ненавидеть.

– Арсен Павлович, всё, что я хотела, это узнать, как отправить ребенка на консультацию именно к вам, потому что все говорят, что вы очень хороший врач, – в итоге включаю женщину я.

– Очень мило, я оценил, – иронично хмыкает Сечин. Ставит на стол оба локтя и вдруг одним резким движением придвигается ближе ко мне. – А теперь, Саша, позвольте-ка мне вам кое-что прояснить. В общем, так: я не знаю, кто и что вам рассказывал про меня, но я действительно никого не обманывал – ни вас, здесь и сейчас, ни тех людей, там, в студии. Телемедицина – это не отсебятина, а отрасль, которая регулируется определенными правилами игры. Поэтому запрос на консультацию вашего мальчика в «Бакулевский» должны прислать не вы, а его текущий лечащий врач. Как это сделать, прочитайте на нашем сайте. Подаете заявку и получаете профессиональную помощь.

– А я была на вашем сайте. Уже. Вместе с лечащим врачом Даньки, – устав ломать комедию, огрызаюсь я. – И мы с ним такую заявку даже оформляли. А нам в ответ сообщили, что у вас очереди, и надо ждать. И меня это категорически не устраивает.

– Как фамилия лечащего врача Данилы?

Задрожав от вспыхнувшей во мне надежды и радости, лихорадочно хватаюсь за портмоне и дёргаю заедающую молнию. Неосторожно прищемив острой застежкой указательный палец, чертыхаюсь и сую палец в рот. Сечин, поглядев на меня, выуживает из стакана салфетку и протягивает её мне. Отрицательно помотав головой, другой рукой выхватываю из портмоне визитку и бросаю её на стол. Покосившись на белый картонный прямоугольник, Сечин переводит на меня ничего не выражающий взгляд.

– Понятно, – спокойно говорит он и глядит на часы. – Простите, но мне пора. Наши пятнадцать минут закончились.

– То есть? – ошеломленно моргаю я, глядя, как Сечин собирается подняться из-за стола и уйти. – Но подождите… а как же Данила?

– Саша, – Сечин, пробежав глазами по моему жалобно наморщенному лбу, нетерпеливо вздыхает и снова усаживается на стул. – Саша, – повторяет он более мягким тоном, – пожалуйста, услышьте наконец то, что я вам говорю: перестаньте заниматься самодеятельностью. Есть правила, им надо следовать.

– Ваши правила я поняла. А теперь поговорим об исключениях, – откинув все игры в приличия, режу я. – Итак, что конкретно я должна сделать, чтобы Данила Кириллов был отправлен в лучший профильный медицинский центр страны к самому лучшему врачу, если «Бакулевский» – это лучшее медучреждение, а среди практикующих врачей самый лучший – вы?

– Ну, привет, приехали, – Сечин даже поморщился. – Саша, ну хорошо, ну даже если предположить, что я возьму Кириллова на обследование, хотя я – еще раз вам повторяю – не детский врач, то как, по-вашему, «Бакулевский» объяснит тем, кто стоит в очереди, что Кириллов заслуживает это больше других?

– Ему всего четырнадцать, – холодно напоминаю я.

– Это я уже слышал, – невозмутимо кивает Сечин. – А как насчёт того, что в очереди стоят беременные и даже грудные дети?

– Он из детдома, и у него никого нет, – шипящим голосом чуть ли не выплёвываю я.

– Точно. И поэтому все остальные должны уступить ему своё место?

– Но есть же экстраординарные случаи, есть же милосердие, в конце-то концов? – я повышаю голос.

– А милосердие, Саша, это такая штука, которую всегда надо ограничивать очень жёсткими рамками, – тихо произносит Сечин и переводит взгляд за окно, – или в противном случае будет тот самый бардак, против которого вы так восставали в студии.

Глядя на красивое, спокойное и сейчас почти ненавистное мне лицо, я выдергиваю из арсенала самое последнее средство:

– Арсен Павлович, если дело в деньгах, то у меня есть. Вы только скажите, сколько?

– На детские дома есть дотации, – Сечин удивленно приподнимает бровь.

– Нет. Вам. Лично.

Пауза.

– Так, всё. Закончили.

Сечин произносит это таким обдирающим меня до костей голосом, каким со мной даже в самые плохие времена не разговаривала моя мама.

Пока я мысленно даю себе по башке за фразу, неосторожно скатившуюся с моих губ, Сечин стремительно поднимается. Порывшись в кармане брюк, вытаскивает пару купюр, не глядя, швыряет на стол. Я тоже вскакиваю, чтобы задержать его, но, запутавшись в ножках так некстати подвернувшегося мне стула, начинаю нелепо извиваться над столом, корчась в каком-то дурацком полупоклоне. Сечин хватает дублёнку со стула. Заметив мои судороги, морщится, но всё-таки возвращается ко мне и одним мощным движением отодвигает от меня стол (хотя, судя по выражению его лица, он бы с большим удовольствием придавил бы меня в углу этой столешницей).

– Спасибо, – отдышавшись, благодарю я. – Пожалуйста, извините меня, и дайте мне ещё пять минут, чтобы всё вам объяснить. Я…

– Значит, так, – голосом, которым можно камни дробить, произносит Сечин, – поскольку я, к своему глубочайшему сожалению, уже дал слово помочь вам с вашей «дорогой» передачей, то я буду вынужден это сделать. И если вы сами не передумаете, то звоните мне завтра в двенадцать. Я скажу вам, когда вам подъехать в «Бакулевский». Что касается ваших прочих, простите, детских инициатив, то здесь я вам не помощник.

– Арсен Павлович! – я почти срываюсь на крик, но он разворачивается и быстро идёт к выходу. – Арсен Пав…

– До свидания, – не оборачиваясь, из-за плеча бросает Сечин. Дверь хлопает, а я остаюсь совершенно одна, если не считать Маруси, испуганно замершей за стойкой бара.

– Ничего себе, – в полной тишине произносит он. – Саш, что это было? Вы же вроде нормально сидели…

– Что?.. Не знаю. – Я плюхаюсь обратно на стул, мучительно пытаясь понять, когда все пошло не так?

«Где же я просчиталась?»

3.

Телецентр «Останкино», холлы, коридоры, парковка.

« – Дрянь, – в ярости вылетаю в холл. Пелена застилает глаза. Ещё бы: женщина, которая мне понравилась, сначала попыталась меня обмануть, а потом сунуть мне взятку. Другими словами, она попыталась меня купить. Нормально, да? Впрочем, кого этим можно сейчас удивить, раз всё продается и покупается – новости, радио, телевидение, услуги врачей и любовниц? Но дело даже не в этом – моя беда заключается в том, что в глубине души я знаю, что моя ярость была лишь спасительной маской, за которую я уцепился, чтобы спрятать свою растерянность. Эмоции – это очень иррациональная вещь. Ты можешь казаться, каким угодно. Ты можешь стать, кем угодно. Ты можешь даже считать, что ты готов ко всему, пока однажды миловидная женщина, сидя напротив тебя за чашкой чая в кафе, не расставит ловушку из слов и не подберёт к тебе единственно-верный ключ, и вот тогда все твои эмоции выстрелят.