Текст книги "~ А. Часть 1. Отношения"

Соловьёв повернул ключ в замке зажигания.

– Нет, подожди. Я хочу кое-что обсудить. – Игорь взглянул на меня, заглушил машину. Уже явно нервничая, перегнулся, задевая мои коленки, открыл бардачок и вытащил початую пачку сигарет. Помял одну и сунул в рот. Спохватился:

– Будешь?

Я покачала головой:

– Нет… Игорь, скажи, моя мама говорила тебе, что я хочу взять опеку над Данилой?

Игорь помедлил, но кивнул:

– Да, говорила. Но, если честно, я ей не поверил.

– Почему?

– Ну, ты же никогда не хотела детей? – ответил Игорь и насторожился: – А что, ты действительно собираешься оформить опеку? Сань, не вздумай: я, конечно, все понимаю, но с учетом того, что мы свалим отсюда…

– Нет, опека мне не нужна. – Я ощущала себя так, словно шла по острию ножа.

– Слава те господи, – рассмеялся Игорь и даже театрально смахнул с лица невидимый пот. – А то я уж было решил, что у тебя крыша поехала.

– Мне нужно усыновление над этим мальчиком.

– Чего, чего? – распахнул глаза Соловьёв.

– И усыновишь его ты.

По салону машины растеклась тишина.

– Повтори, – тихо сказал Игорь и отложил сигарету.

– Игорь, ты хочешь эстонский паспорт?

– Так, так… а вот с этого места давай поподробней. – Соловьев развернулся, оперся ладонью о спинку моего кресла, локоть его второй руки вжался в руль. Я видела, как пристально он рассматривает меня, как недоверчиво щурит глаза, пытаясь понять, что у меня на уме. Но на уме у меня было только одно: перестать наконец играть с Игорем в игры.

– Соловьев, ты хочешь жить в другой стране, – медленно начала я. Игорь молча смотрел на меня. – А я хочу остаться здесь и забрать ребенка. Ты и я можем пожениться, потом разойтись, или даже сразу считать наш с тобой брак фиктивным, но до всех этих махинаций я хочу поставить на ноги Данилу. С его диагнозом явно что-то не так: ну не может быть, чтобы сегодня не научились лечить врожденный порок сердца. Чтобы вплотную заняться этим вопросом, мне нужно свободное время. Оптимальный вариант – ты переводишь меня из ведущих на любое другое вакантное место, но, главное, чтобы на этом месте я не была привязана к жесткому графику. Куда меня определить – сам выбирай, мне это все равно.

– Ты еще и карьеру решила загубить? – озадаченно хмыкнул Игорь. – Откровенно говоря, я удивлен.

«Ты бы лучше удивлялся, когда я фактически объявила тебе, что я тебя не люблю и жить с тобой не буду», – подумала я.

– Нет, Саш, это полное идиотство, конечно, – протянул Соловьёв и посмотрел на меня, побарабанил пальцами по спинке моего кресла. – Впрочем, если ты так настаиваешь, то есть один вариант… Смотри, что можно сделать… – Игорь откинулся на сидении и прикрыл глаза. – Предположим, ты уходишь из ведущих. Но, чтобы ты не потеряла в зарплате, я выбью у генерального бюджет под серию авторских передач, которые ты снимешь. Темы сама придумаешь, а с учетом нашей канители на подготовку каждой программы отведем тебе по шесть месяцев. Ну, а я на твоё место поставлю Афанасьеву из «Новости 24». Ты её не знаешь, – быстро добавил Игорь, – но Константин Сергеевич – а он в шорт-листе наших рекламодателей – в своё время очень просил за неё. Так что не вижу особых проблем с твоей заменой.

И я решила: раз Игорь начал придумывать свой план, то и на мои условия он согласится.

– А теперь вот что, – Игорь наклонился ко мне, словно собирался поправить подол моей юбки, но вместо этого придавил тяжелой влажной ладонью моё колено. Я дернулась, но Соловьев придвинулся ближе, и его взгляд начал блуждать по моему лицу: – Для начала, спасибо за откровенность, я её оценил. Согласен, лучше играть в открытую, чем в прятки и поддавки. Так что буду с тобой откровенен так же, как ты: усыновление мне в принципе не интересно. Но эта та цена, которую я готов заплатить, потому что переехать на ПМЖ в ЕС с моей профессией журналиста просто так не получится – я узнавал, – а сидеть в этой стране я больше года не собираюсь. Я вообще рассчитываю свалить отсюда максимум через год, то есть к следующему лету, потому что ровно столько времени мне понадобится, чтобы собрать деньги и документы. В своё время ты с твоими амбициями и здравым смыслом показалась мне неплохим вариантом, к тому же – давай уж совсем честно! – нам было неплохо вместе. Я поддерживал тебя, ты помогала мне. И хотя я не очень хорошо понимаю, почему ты ставишь условием брака наш последующий развод, обещаю не идти против тебя. Если ты через год вообще будешь настаивать на разводе! – усмехнулся Соловьёв. – Теперь что касается усыновления… вообще-то, с моими связями оформить его легко, но отменить ещё проще. – Я вздрогнула, и Игорь, как краб, впился пальцами в мою ногу, придвинулся ещё ближе, душа меня своим горячим дыханием и слишком приторным запахом after shave. – Так что с этого момента мы пара, Сашка. Мы для всех официально пара: для коллег, для твоего отца, для твоей матери. Никто и ничего не должен знать. В противном случае наш брак посчитают фиктивным, а это грозит осложнениями с получением мной гражданства. И последнее… – Игорь наконец отпустил мою ногу, вернул подол юбки на место и даже одобрительно похлопал меня по коленке, – что бы ты сейчас ни думала обо мне, я, Сашка, не мерзавец. Я тоже понимаю, что этого парня надо лечить. Я подумаю, что можно сделать. Но учти: останется ли этот «заяц» с тобой – ты ведь так его называешь? – теперь зависит лишь от тебя. И если ты хотя бы попытаешься меня кинуть, то можешь распрощаться с надеждой на то, что ты вообще увидишь своего «зайца», потому что я накатаю в органы опеки и попечительства такое письмо, что тебя и близко к нему не подпустят. Всё ясно?

Я смотрела на мужчину, сидящего в кресле напротив меня, веря и не веря, что это Игорь. Тот самый Игорь, который когда-то сделал всё, чтобы очаровать меня. Тот самый Игорь, который умел красиво ухаживать. Тот Игорь, который вызывал уважение у мужчин и восхищал женщин. Я считала, что за полгода хорошо изучила его, но нам только кажется, что мы знаем людей, если они с нами спят, едят и разговаривают, пока ты не наступишь на горло их песне. Вот тогда они и покажут тебе своё истинное лицо.

– Саш, ты всё поняла? – Игорь повысил голос, и я медленно кивнула. – Ну и славно. А теперь поехали в «Останкино», у меня правда через два часа совещание. – Игорь отвалился от меня, пристегнулся, завёл машину. – Ремень накинь, – посоветовал он и, заметив мои дрожащие руки, снисходительно усмехнулся: – Знаешь, что самое интересное? Твоя мать считала, что я твердо стою на ногах, потому что я живу разумом, а ты – сердцем. Но мы всегда в дураках у своего сердца, Саша. Мы всегда у него в дураках…

«Неизвестные причины замедляют ход картины» – мягким голосом мурлыкнула на моей кухне Ёлка. «Мобильный… кому я понадобилась?»

Я вздрагиваю и возвращаюсь в настоящее. Проскочив коридор, влетаю в периметр кухни, где на столе уже прыгает мой телефон. Не разбирая номера, хватают айфон и прижимаю его к уху.

– Да, – прошипела я.

– Саша? Добрый день, это Валерий Иванович из поликлиники. Я вас разбудил? – смеётся мужчина.

Для справки: Валерий Иванович – это тот врач, к которому мы с Данилой попали после полугодичных мытарств в престижных клиниках, рекомендованных знакомыми Игоря, и тот самый врач, который, разговорившись со мной, посоветовал мне попытаться пристроить Данилу на консультацию в «Бакулевский».

– Нет, не разбудили. – Я прикрываю трубку рукой, попутно косясь на закрытую дверь комнаты, где ещё спит мой «заяц».

– Саша, у меня есть для вас отличная новость, – радостно заявляет Валерий Иванович, – у меня получилось организовать для вашего парнишки обследование в «Бакулевском» у одного из лучших специалистов по детской кардиологии, который, кстати, учился с Сечиным.

– Да вы что? – я недоверчиво поднимаю бровь. – Но вы же сами сказали, что самый лучший кардиолог в нашей стране – Сечин?

– Ошибся, – оптимистично фыркает Валерий Иванович. – А вообще-то, я с самого начала вам говорил, что Даниле нужен не взрослый, а детский врач, и к нам вчера как раз поступила льгота на прием у такого врача. К тому же, нашелся один хороший человек, который за вас попросил.

«Что ни день, то новости…» Я поднимаю глаза и ловлю своё отражение в висящем в прихожей зеркале. У меня круглые удивленные глаза, брови домиком и резинка на макушке, при помощи которой я собрала волосы в самый уродливый пучок в своей жизни. Поморщившись, сдергиваю резинку. Но есть одна мысль, которая упорно вьет гнездо в моей голове.

– Валерий Иванович, а как фамилия этого детского врача? – приглаживая волосы, спрашиваю я.

– Литвин.

– А – вашего хорошего человека?

Вы уже поняли, что у меня на уме? Вот именно: мне кажется, что тут не обошлось без вмешательства незабвенного доктора Сечина.

– О, Сашенька, это большой человек. И его фамилия настолько известна в наших узких медицинских кругах, что посторонним ее нельзя называть, – ёрничает Валерий Иванович.

Странно, но это объяснение не переубеждает меня. Больше того, вся эта история с невесть откуда взявшимся спонсором кажется мне всё подозрительней. Но, с другой стороны, замешен ли в ней Сечин или нет, сейчас не так важно, потому что у меня наконец появилась реальная возможность отправить Данилу в «Бакулевский» к врачу, который учился с Сечиным, а значит, и сам вряд ли окажется плохим специалистом.

– Валерий Иванович, как зовут Литвина и куда нам с Данилой подъехать?

Валерий Иванович прекращает резвиться, называет мне его имя, отчество и говорит:

– Саша, запомните, а лучше запишите: Данилу нужно привезти на обследование завтра, но не в «Бакулевский», а в поликлинику, которую «Бакулевский» обслуживает. Адрес: Ленинский проспект, дом восемь, второй корпус, кабинет номер сто пять, пять вечера. Захватите учетную карточку Данилы и все его документы.

– А деньги брать? – интересуюсь я.

– Ну, и деньги возьмите. Хотя наш с вами замечательный спонсор, по-моему, уже за всё расплатился, – Валерий Иванович снова хихикает.

– Валерий Иванович, спасибо вам огромное, – искренне, от души благодарю я.

– Не за что, Сашенька, обращайтесь. Рад помочь, до завтра – завтра увидимся в поликлинике, я тоже там буду.

Валерий Иванович прощается и вешает трубку. Я возвращаю айфон на стол. Вспомнив о том, что сегодня в двенадцать мне надо звонить Сечину по поводу съемок «дорогой» передачи, которые я ему навязала, я мысленно чертыхаюсь.

«Ну и кто тебя за язык тянул?» – ругаю себя я. В голову тут же приходит заманчивая мысль отменить звонок Сечину: он же сам говорил, что это мне решать, звонить мне ему или нет? Но вся беда заключается в том, что я, идиотка, ещё вчера успела сообщить Игорю, что Сечин на съемки согласен, а Соловьев, в свою очередь, сгонял к нашему генеральному и обнадежил его, что с «Бакулевским» после провала ток-шоу проблем нет, а в сетке вещания даже появится моя авторская программа о «Бакулевском». Так что деваться мне, в общем, некуда, кроме как самой зайти к генеральному, но сразу положить ему на стол моё заявление «по собственному».

«Значит, всё-таки придется звонить…» Очень хочется закурить, но, когда дома Данила с его шумами в сердце, этого делать категорически нельзя, так что я, бросив взгляд на часы, поднимаю руки и на ходу собирая волосы в хвост, отправляюсь будить «зайца». Открыла дверь и услышала его мерное дыхание. Подошла ближе, присела на корточки перед его кроватью. Посмотрела на его взлохмаченную голову, потрясла Данилу за теплое плечо, выбившееся из-под толстого одеяла:

– Дань, просыпайся.

Сопение тут же прекращается. Тем не менее, этот шельмец упорно продолжает делать вид, что он спит. Впрочем, на его месте я бы тоже не спешила вставать, чтобы возвращаться в детдом.

– Дань, – вздыхаю, – вставай. «Гостевой режим», к сожалению, кончился.

Для информации: «гостевым режимом» называется временное пребывание ребенка из детдома в твоей семье. Пройдя семь кругов ада, я собрала кучу справок, продемонстрировала всем любопытным чиновникам из органов опеки своё жилище и даже объяснила, кем является в моей жизни Игорь. К счастью, кто для меня Игорь в действительности, органам опеки и попечительства пока неизвестно, как неизвестно и то, что Данила, когда в доме нет Игоря, берет на себя наши с ним завтраки, потому что в дополнение ко всем моим недостаткам, готовить я не умею, химией соединения мяса с сковородкой совершенно не владею, и мою стряпню Данила называет ничем иным, как превращением нормальных продуктов в содержимое помойного ведра.

Вот и сейчас Данька открывает глаза, повозившись, переворачивается на левый бок, подпирает рукой голову и с легкой насмешкой спрашивает:

– И тебе доброе утро. Что, Саша, есть хочешь?

– Очень, – киваю я. – Вставай, я кому говорю?

– Что будем? Омлет или яичницу?

– Что сделаешь, – примерившись, я легонько щелкаю его по носу.

Данька трет ладонью лицо.

– Ладно, женщина, так и быть, сейчас покормлю тебя. – Вздохнув, выбрасывает из-под одеяла худые длинные ноги, садится на кровати и зевает: – Только сначала умоюсь, зубы почищу. Причешусь…

– И побреюсь, – заканчиваю я.

В ответ Данила хватает подушку и запускает её в меня. Не ожидая нападения, я, ойкнув, приземляюсь на пол, на задницу. Оценив результат диверсии, Данила выпрыгивает из кровати и, прихватив свои спортивные штаны, улепетывает от меня в ванную.

– Не бегай! – ору я и, подвернув под себя ногу, быстро поднимаюсь с пола. В ответ из-за двери ванной слышится щелчок замка, шум воды и победоносный веселенький свист. Прихватив Данькины тапки, пристраиваю их под дверь ванной и возвращаюсь в комнату. Уселась на его постели, провела ладонью по сморщенной наволочке, ещё хранившей отпечаток его вихрастой головы и запах теплого сна, машинально заправила выбившийся из неё уголок подушки.

«Какое счастье, что у меня есть ты…»

После завтрака Данила отправляется мыть посуду, а я – собирать его вещи. Засунула в спортивную сумку две пары чистых носков, ещё один теплый свитер, подумав, пристроила к вещам запасную зарядку для телефона (ест он их, что ли?), и, крутя на пальце кольцо ключей, встала в прихожей у входной двери, наблюдая, как Данила, пыхтя, завязывает шнурки на кроссовках.

– Слушай, давай тебе обувь на липучке купим? – в сто пятый раз предлагаю я.

– Нет.

– Ну, давай я тебе шнурки завяжу.

– Нет, – монотонно отвечает «заяц».

– Ну невозможно же так. Тебе нельзя утомляться, тебе нельзя наклоняться, мне ты помочь не разрешаешь. Ну давай кеды на резинке купим?

– Не-ет.

– Тебе не надоело повторять одно то же?

– Нет. – Он распрямляется, пытается отдышаться и глядит на меня. – Мы как, сразу в детдом или ещё куда-нибудь?

– С учетом того, что мне сегодня в двенадцать надо кое-кому позвонить, предлагаю поступить следующим образом: мы, – я подаю ему куртку, – как мы с тобой и договаривались, едем на велотрек в Крылатское. В двенадцать я звоню этому «кое-кому», дальше по обстоятельствам.

– И кто это за «кое-кто»? – ревниво спрашивает Данила.

– Один взрослый дяденька, который не захотел взять тебя на консультацию в «Бакулевский», – отвечаю я и грустно ерошу Даньке волосы на макушке.

– Врач, что ли? – Данила презрительно морщится: врачей он не любит. – Не хотел и не надо. Забудь.

– Забыла. Но имей в виду, завтра в пять вечера нас с тобой ждут в другой клинике, я ещё одного специалиста нашла.

– О блин! – «Заяц» закатывает глаза. – Тогда с тебя мороженое.

– Не-ет, – передразниваю его я, в точности воспроизводя его монотонные интонации.

– Да, – Данила делает шаг ко мне: – Да. Да-а.

Он щурится, и его зеленоватые глаза, на радужку которых попадает зеркальный блик, начинают переливаться всеми оттенками золота.

– Господи, да ты почти с меня ростом, – удивляюсь я.

«И кажется, уже знаешь, как вить из женщин верёвки», – мысленно хмурюсь я.

Парковаться в Крылатском – одно удовольствие: всегда много свободных мест. Мы оставляет машину у Гребного канала, Данька натягивает на уши шапку, я покупаю в кассе билеты, и мы переходим в закрытый комплекс велотрека. Посмотрев на часы (11:55), на Данилу, который с удобством устроился в пластиковом кресле, достал альбом, карандаш и даже прищурился, глядя на арену, где уже собираются на тренировку велосипедисты, я наклоняюсь к нему:

– Мне позвонить надо. Я отойду?

Данька кивает и сует в рот карандаш. Тем не менее, его глаза пристально и недружелюбно следят за каким-то мужчиной, который с интересом наблюдает за мной, пока я, лавируя между креслами, пробираюсь к лестнице.

«Защитник…» Фыркнув, я оборачиваюсь к «зайцу» и машу ему. «Заяц» серьёзно кивает и отводит глаза. Покосившись на Даньку, мужчина, сообразив, что я не одна, разочарованно отворачивается. Я сбегаю по лестнице вниз и толкаю дверь, ведущую в холл. В холле – благодать: простор, тишина и свежий морозный воздух, который льётся из приоткрытого окна. Узкий коридор облепляет арену, я шагаю вперед, облюбовав для разговора с Сечиным большое смотровое окно. Ловлю себя на мысли о том, что начинаю нервничать. Звонить ужасно не хочется, но стрелки часов уже миновали деление «11:59» и готовятся закрыть цифру «12». Набрав в легкие воздух, я делаю вдох и выдох, желаю себе удачи, снимаю с мобильного блокировку и набираю Сечину».

2.

Бакулевский центр, после полудня.

« – Да, Валер. – Я разгуливаю по лечебно-профилактическому корпусу «Бакулевского». Откуда-то чуть тянет тем специфическим запахом, который вам хорошо знаком, если вы хотя бы раз были в больнице. Именно он ассоциируется у вас с болезнями, горем, страданиями и вселяет мысли о бренности существования даже очень здоровым людям. Но, как известно, все страхи и тюрьмы у нас в головах, а на самом деле так пахнет фенол – обычный антисептик. К слову сказать, им до сих пор по старинке моют полы в ряде российских клиник. Я давно привык к этому запаху, и, на мой взгляд, он ничем не лучше и не хуже других. К тому же, дело, по-моему, не столько в запахе, сколько в самой атмосфере медучреждения. Меня, например, однажды занесло в Кисловодск, где я был убит наповал одним видом приёмного отделения больницы. А после посещения их послеоперационной палаты с протекшими потолками, ржавыми трубами и железными койками, ножки которых были прикручены к полу, как в допотопных психушках, я волком взыл, после чего устроил в этой клинике такой тарарам, что их главврач чуть было сам не отъехал в психушку.

Но это самый плохой пример того, что вообще может быть, потому что в нормальных больницах вы никогда не найдете того, что напомнит вам о смертях и болезнях. Что до «Бакулевского», то это, возможно, лучший пример того, как должна быть в принципе организована медицина.

Здесь уютная атмосфера обычной размеренной жизни. Здесь всегда легко дышится, потому что в широких окнах – вид на ухоженную аллею и посаженные прошлой весной деревья. На подоконниках – целая оранжерея цветов. Современный светло-серый пластиковый пол вымыт просто до неприличного блеска. Салатовые жалюзи отбрасывают мягкие зеленые блики на стены и потолки. И все же, настоящий цвет «Бакулевского» – чистый, белый. В белую облицовку одеты изогнутые буквой «с» лечебные корпуса, приемный покой, палаты, которые больше напоминают просторные комнаты, правда, до зубов нафаршированные электроникой. Даже врачи здесь ходят преимущественно в белых халатах. «Мы как ангелы», – однажды пошутил мой «отец». Он, возможно, и был таким. Я – никогда не был. Белый халат для меня – это лишь униформа, и единственное требование, которое я предъявляю к нему: он должен быть безупречно чист, накрахмален и выглажен.

Вот как раз в таком белом халате я прогулочным шагом и расхаживаю по коридору «Бакулевского». Левая рука в кармане брюк, правой прижимаю «Нокиа» к уху. Периодически из палат появляются пациенты – преимущественно, пожилой контингент – в частности, бабушки, которые, держа чашки в руках, после полдника спешат за горячей водой к кулеру. Заметив меня, старушки застывают в дверях, и на их лицах появляется напряженно-почтительное выражение. Бабушки неуверенно улыбаются и вполголоса желают мне доброго дня. Впрочем, так ведёт себя большинство пациентов, когда перед ними их лечащий врач, так что я в ответ вежливо наклоняю голову, продолжая неторопливым шагом измерять коридор. Кошусь на сидящую за ресепшен дежурную медсестру Терёхину (двадцать пять или около того, плюс большая любительница делать маникюр на работе). Заметив меня, Ленка Терёхина до ушей заливается краской и торопливо зашвыривает в ящик стола лак для ногтей.

– Ещё раз это увижу, и пойдёшь писать заявление по собственному, – прикрыв трубку ладонью, тихо, без угроз в голосе, предупреждаю я. Терёхина испуганно сглатывает и прячет под стол свои недокрашенные ногти.

Между тем Валерка продолжает в красках расписывать мне, как эстонка восприняла весть об анонимном благотворителе.

– А вообще ей, по-моему, фиолетово, – хихикнув, оптимистично заключает Валерка. – Как я тебе уже говорил, ей главное пацана пристроить на обследование, а кто там похлопотал, ей до фонаря.

– Ясно, – отвечаю я. – Ладно, спасибо, ты молодец.

– Это ты молодец. Откровенно говоря, я давно такого удовольствия не получал! – захлебывается смехом Валерка и, кажется, собирается развивать тему эстонки до бесконечности, но тут в мою трубку вливается второй звонок.

– Подожди, у меня ещё одна линия, – обрываю его восторги я. Отрываю от уха «Нокиа» и вижу на дисплее имя абонента, которого – вернее, которую – я вчера забил в свой список контактов, как «А».

– О! – «радуюсь» я и морщусь. «Вот и Саша. Наша… Всё-таки позвонила».

– Валер, ты прости меня, но меня тут одна барышня хочет, – говорю в трубку я.

– Красивая? – продолжает веселиться Валерка.

– Ага, очень. Всё, давай. Перезвоню.

– Привет барышне! – успевает бросить мой однокашник, прежде чем я отрубаю его звонок.

«Итак, терапия на эстонку не действует. Значит, придется вплотную заняться лечением», – думаю я и, плотней прижав трубку к уху, сухо и коротко бросаю:

– Да.

– Добрый день, это Саша.

«Какое счастье!» – очень хочется сыронизировать мне, но вместо этого я говорю:

– Добрый.

– Я звоню вам, как мы и договаривались, – произносит Аасмяэ и молчит.

– И?

– Что «и»? – не понимает она.

– Ну и что вы хотите?

– Узнать, когда к вам подъехать, – удивленно поясняет эстонка.

– Зачем? – продолжаю ломать комедию я.

– Мы с вами вчера договаривались, – Аасмяэ пытается говорит равнодушно.

– А, ну да… Ладно, через десять минут подъезжайте.

– То есть как через десять минут? Но… но вы же понимаете, что я не успею? – на секунду зависает она и зачем-то добавляет: – Я сейчас на велотреке в Крылатском!

– На велотреке? Отрадно слышать, – «хвалю» её я и планомерно её добиваю: – Спорт – это дело для сердечной мышцы полезное. Так вы к нам на велосипеде подъедете? Вам парковка для велосипеда нужна? Или мне тросик с замком для вас поискать? У нас, по-моему, где-то был один в ординаторской.

Повисает пауза. Эстонка молчит (то ли переваривает мои шутки, то ли готовится послать меня к черту, что мне, в общем, и требуется), но терпение у неё, видимо, бесконечное, потому что она издаёт короткий, хотя и судорожный вздох и произносит вполне ровным голосом:

– Арсен Павлович, а вы знаете, какой казус со мной приключился?

– Откуда? У меня же хрустального шара нет, – любезно откликнулся я.

– Мне сегодня утром позвонил лечащий врач Данилы. Кстати, вам его имя – Валерий Иванович Савушкин – ни о чем не говорит?

– А должно?

– Мм… Ну так вот, Валерий Иванович мне сказал, что Данилу берут на обследование в «Бакулевский». Вернее, не в сам «Бакулевский», а в поликлинику, которую ваш медцентр обслуживает. За нас с Данилой один очень хороший человек попросил. И знаете, о чём я подумала?

– Понятия не имею.

– Я подумала, а не ваших ли рук это дело? – отрезает Аасмяэ.

– Саш, – едко хмыкаю я, – я, конечно, догадываюсь, что у вас, как у всех журналистов, очень пытливый ум. Но будет лучше, если вы иногда будете давать ему отдых.

В ответ новая пауза, за ней – её рваный вздох.

– А знаете что, Арсен Павлович? – судя по резкому тону Аасмяэ, она всё-таки завелась. – Я к вам приеду! Тем более, что моё начальство уже подписало смету под эту программу, так что деваться мне, в общем, некуда. И хотя я прекрасно понимаю своим «пытливым» умом, что вы сейчас в очередной раз попробовали от меня избавиться, я думаю, что в конечном итоге мы с вами найдем точки соприкосновения.

Не знаю, что конкретно она имела в виду, но мужское воображение – штука довольно жуткая. И хотя я далеко не пошляк, а мой гнев на эстонку должен был по идее меня остудить, но он поддаёт жару, и моё не в меру живое воображение моментально подтягивает мне сцену, где Аасмяэ, постанывая своим чудным голосом с чувственными модуляциями, на которые я успел клюнуть вчера, находит со мной все нужные точки соприкосновения. А с учетом того, что я как раз стою напротив кабинета с цифрами «69», я думаю, вы понимаете, что происходит дальше. Выброс адреналина, беспомощная мысль: «Ты что, придурок, делаешь?», но рот уже наполнился слюной, а поскольку в этот момент я как раз готовился словесно ей врезать, то слюна попадает в дыхательное горло, и я, захлебнувшись, захожусь в зверском кашле.

Эстонка, пискнув, отдергивает трубку от уха.

– Простите, – отдышавшись, выдавливаю я.

– Что это с вами? – подавив смешок, воркует Аасмяэ.

– Так, короче, – рявкаю я в ответ, – у меня есть свободное время в три часа дня и в шесть вечера. Говорите, во сколько будете?

– В шесть, – поразмыслив, отвечает эстонка. – К трем я не успеваю: мне ещё нужно Данилу в детский дом отвезти.

«Черт тебя подери! – злобно думаю я. – Ну зачем, скажи, мне эти подробности и напоминание о детдоме?»

– Хорошо, тогда в шесть. Вы на машине?

– Да.

– Вам парковка нужна?

– Если можно, то да.

– Можно. Номер и марка автомобиля?

– «Хонда Сивик», 567, – размеренно начинает эстонка.

– Смс-кой пришлите!

– Хорошо, – миролюбиво говорит Аасмяэ и спохватывается: – А как я вас в «Бакулевском» найду? У вас же несколько корпусов. Или мне вам позвонить, как подъеду?

– Встретимся в вестибюле у центрального входа. Да, и ещё… ваш размер?

– То есть? – замирает эстонка.

– Размер одежды у вас какой?

Аасмяэ откашливается и осторожно спрашивает:

– Арсен Павлович, простите, вы в себе?

– Я-то в себе, – усмехаюсь я, – а вот вас в больницу никто без халата не пустит. Какой размер у вас? Или хотите в мужском безразмерном ходить?

– А-а, – успокаивается Аасмяэ, – тогда «М», но можно «S» -ку.

– Саша, – я тяжко вздыхаю, – мы с вами не в «Маркс & Спенсер» идем. Российский размер у вас какой? Сорок четыре – сорок два в худшие дни?

– Да… А откуда вы знаете?

«Опыт подсказал», – очень хочется ответить мне.

– Догадался. Всё, жду вас в шесть, – отрезаю я и нажимаю отбой.

Вы думаете, это я её сделал? Ага, чёрта с два: это она второй раз поимела меня. Вчера, воспользовавшись моим невольным проколом, навязала мне эти съёмки, а сегодня, одной случайной фразой выбив почву у меня из-под ног, заявится по мою душу в «Бакулевский».

«Черт-те что происходит. Судьба, что ли, на её стороне? Или это мне с ней везёт, как утопленнику?» Я стою и раздраженно тру переносицу. Тут, как на грех, «Нокиа» издаёт короткую трель: Аасмяэ только что прислала мне марку и номер машины. Мотнув головой, прикусываю губу и размашистым шагом направляюсь к ресепшен, где сидит ещё розовая после моего наезда Терёхина. Продиктовал ей данные, попросил сделать пропуск на служебной парковке, где меньше машин.

– Александра Аасмяэ? Я не ослышалась? – Ленка Терёхина делает брови домиком. Я машинально киваю, продолжая раздумывать о своём. – Так она же на МУЗ-ТВ виджеем работала!

«Ещё лучше», – думаю я и с неудовольствием гляжу на Терёхину.

– Ой, как она мне нравилась! – не замечая моих играющих желваков, продолжает исповедоваться Терёхина и мечтательно закатывает глаза. Полюбовавшись на потолок, что-то припоминает и поворачивается ко мне. Во взгляде – одно любопытство и сплошной интерес: – Арсен Павлович, а вы не знаете, она сейчас какие-то передачи ведёт? А когда она приедет? А можно будет с ней познакомиться?

«Теперь совсем здорово». Чтобы не сорваться, делаю глубокий вздох.

– Лен!

– Что? – бледнеет Терёхина и вжимает голову в плечи.

– Просто. Закажи. Ей. Пропуск.

– Хорошо, Арсен Павлович, – барабанит скороговоркой Терёхина, хватается за телефон и, трусливо поглядывая на меня, принимается в спортивном темпе нажимать на кнопки.

Тут опять пиликает «Нокиа». С мыслями: «Их там что, всех прорвало?», мрачно кошусь на дисплей. А там, на определителе уже красуется фотка: на фоне Театра Российской армии стоит и зазывающе улыбается моя «экс» – Юлия. «Ну, эта-то как раз вовремя», – думаю я и нажимаю на вызов:

– Ну привет.

– Привет, – грустно начинает Юлия, – а что ты делаешь?

– То же, что и всегда. Ты что-то хотела? – поймав взгляд любознательной Ленки Терёхиной, я отхожу к окну. Сдвигаю в сторону цветок в горшке и, откинув полу халата, присаживаюсь на подоконник. Смотрю на улицу: снегопад закончился, и из-за рыхлых мохнатых туч готовится выглянуть солнце.

«Почему же я всё-таки не сказал ей: „нет“? – думаю я об Аасмяэ. – Я же мог. Я же хотел – и не стал… Наваждение, морок какой-то!»

– Я хотела с тобой поговорить. Мы вчера не на том закончили, – меланхолично продолжает Юлька.

«Вообще-то, мы с тобой вчера вообще всё закончили», – мысленно отвечаю я, разглядывая запорошённые снегом деревья. Через пять с половиной часов через эту аллею проедет одна очень юная и очень упрямая женщина. У этой женщины невыносимый характер и самые чистые глаза, какие я когда-либо видел. Она поставит машину, войдёт в вестибюль, и наши пути снова пересекутся.

«Зачем? Для чего? Дело ведь не в её „дорогой“ передаче, это же ясно… Просто это я хотел доказать кому-то, может быть, даже себе, что такие, как я и она, могли друг у друга случиться. Но всё это – глупость и блеф, потому что я и она – мы совершенно разные. Нас ничего не связывает. Мы вообще на двух полюсах: у неё – та профессия, которую я ненавижу. Я постоянно вру себе, что мне хочется новизны, но на самом деле очень быстро перегораю и, по большому счету, ценю лишь спокойствие и тишину. Во мне вообще слишком маленький запас прочности, чтобы кого-то любить. Впрочем, я и себя-то, по-моему, не люблю. Тогда зачем это всё? К чему?»

– Ни к чему, – медленно говорю я.

– Ты так считаешь? – напрягается Юлька. – Так у тебя… правда другая?

– Юль, – сообразив, что мои мысли увели меня не туда, перебиваю я, но Юля меня уже не слышит. А может, и никогда не слышала. – Так у тебя действительно роман с той студенткой, из ординатуры? – дрожащим голосом заводит вчерашнюю песню Юлька. – Но я так не думаю… я тебя знаю: ты просто хочешь сделать мне больно! Знаешь что, нам действительно нужно серьёзно поговорить. Давай я к тебе приеду. Во сколько ты сегодня заканчиваешь? В шесть, в семь вечера? – Юлька лихорадочно ищет пути к сближению, и, если честно, то это уже начинает напоминать не трагедию, а водевиль.