Текст книги "~ А. Часть 1. Отношения"

– Арсен Павлович, Арсен Павлович! – зовет меня Ленка Терёхина.

– Юль, погоди, – прикрываю трубку ладонью. Гляжу на медсестру, которая сидит за столом и тоже держит в руках трубку, правда, не мобильного, а АТС. – Ну, что?

– Это из телемедицинского центра. Напоминают, что они вас ждут и что у вас консультация с Ижевском на полвторого назначена, – рапортует Терёхина.

– Да? – Я удивлённо перевожу взгляд на часы. Вообще-то, сейчас только четверть первого. И у меня есть как минимум десять минут, чтобы вежливо распрощаться с Юлией и перейти в другой корпус, но – скажите мне, что изменится, если в очередной раз попытаться объяснить женщине, что ты никогда её не любил, а она тебя даже не слышит?

– Юль, – я встаю и возвращаю на место цветок в горшке, – пожалуйста, выполни всего одну мою просьбу, ладно?

– Хорошо. Какую? – с готовностью говорит Юлька.

– Забудь, что я был в твоей жизни.

– Но… – пока она захлебывается словами, я сбрасываю её звонок. Опускаю мобильный в карман, поправляю на груди бейджик и неторопливым шагом направляюсь к лифтам.

Телеконсультация с Ижевском закончилась в три. В три десять успел заглянул в буфет. Перехватив бутерброд (опять сухомятка), в три двадцать сажусь в машину и еду в поликлинику, которую обслуживает «Бакулевский». В полшестого возвращаюсь обратно. Впрочем, кому интересен график врача – жизнь, расписанная по минутам, которая принадлежит кому угодно, но не тебе?

В пять сорок я уже стоял у умывальника в мужском туалете «Бакулевского» и разглядывал себя в зеркале. Бледное, осунувшееся лицо, с которого стекала вода, и усталые, старые глаза, в которых словно кто-то выключил свет. «Всё, что ты будешь видеть каждый день в операционной, впитается тебе под корку мозга. Научись уходить от этого, или твоё сердце остановится раньше, чем у больного», – это тоже слова моего «отца». По щеке скользнула капля воды и холодной дорожкой юркнула за ворот свитера. Поморщившись, стянул с вешалки полотенце, вытер щеки и лоб. Тщательно осмотрел пальцы. Поднес их к лицу и ощутил едва уловимый запах въевшегося в них антисептика. «Вымыть с мылом ещё раз?» Поморщился: «Для кого? Для неё?» Прихватив полотенце, отправился в ординаторскую. Вытащил из шкафа висящий там на плечиках чистый белый женский халат (спасибо Ленке Терёхиной), перекинул его через локоть, сунул руки в карманы брюк и отправился к лифтам. Съехал вниз и ровно в шесть перешёл в просторный мраморный вестибюль центрального входа в медцентр. Бросил взгляд по сторонам, посмотрел, как через стеклянные двери вертушки просачивается толпа: у врачей закончилась смена. Эстонки в вестибюле не наблюдалось. Вздохнув, прислонился спиной к прохладной колонне и приготовился ждать.

– Арсен Павлович, – позвал меня хрипловатый с мороза и прерывающийся от быстрой ходьбы голос. «Она…» Я медленно повернулся.

Она подходила ко мне справа, очевидно, пройдя в «Бакулевский» через распашные двери, куда устремился основной поток людей, вот поэтому я её и не заметил.

– Вы давно меня ждёте? – она смущенно улыбнулась, на ходу расстегивая куртку. Я зачем-то кивнул, разглядывая её припорошенную снегом макушку. Белобрысый хвостик. Лишенное косметики и чуть влажное от снега лицо. Большую спортивную сумку через плечо. И глаза, которые она старательно отводила в сторону.

– Привет, – просто сказал я.

– Привет, – чуть запнувшись, кивнула она.

– Помочь раздеться?

Выражение её лица тут же стало враждебным. «Черт тебя раздери, ну почему с тобой все мои фразы становятся двусмысленными?» Я раздраженно дёрнул щекой и указал подбородком на её сумку.

– Могу подержать, – пояснил я.

– А-а, – она усмехнулась, – да нет, спасибо. – Оглядевшись, шагнула к гостевому диванчику, опустила на сидение сумку и принялась быстро выпутываться из куртки.

– Вешалка слева, – заметил я.

– Вижу, – она опять улыбнулась, но при этом по-прежнему прятала от меня глаза. Повернулась ко мне спиной и направилась к гардеробу. Я проехался взглядом по её узким плечам, по перетянутому резинкой хвостику, размеренно раскачивающемуся при ходьбе. Оценил её ноги, которые, по-моему, росли у неё даже не от ушей, а прямо из её белобрысой макушки. Остальному обзору мешал её свободный тёмный свитер под горло и мешковатые джинсы. В голову почему-то пришло, что она либо не хочет ощущать себя женщиной, либо прячется от мужского внимания. И всё-таки что-то в ней было, что, помимо её желания, притягивало к ней взгляды. Она замерла у стойки, передавая гардеробщице куртку, на секунду повернулась ко мне, и я понял, что: юное, чистое, даже строгое лицо – и при этом безупречная женственность линий тела.

Гардеробщица протянула ей номерок, и Аасмяэ вернулась ко мне, на ходу пряча его в задний карман джинсов. От движения её руки свитер на её груди натянулся, и я, помедлив, отвёл глаза. Она подошла, потянулась за сумкой. Стряхнув наваждение, я успел перехватить её руку. От моего прикосновения Аасмяэ вздрогнула и отшатнулась, и это не столько обидело меня, сколько, откровенно говоря, разозлило. Решительно отобрав у неё сумку, я закинул её на плечо, мысленно прикинул тяжесть (килограммов пять, не меньше) и перебросил эстонке белый халат.

– Спасибо, – она улыбнулась и поискала глазами зеркало. Ближайшее облицовывало колонну, рядом с которой стоял я. Я отодвинулся. Явно пытаясь избежать моей помощи, Аасмяэ быстро и ловко продела руки в рукава, поморщившись, вытянула из-под воротника попавший туда хвост, потянула халат вниз за полы, чтобы он сел ей на плечи. Застегнула пуговицу на груди и поймала мой взгляд в зеркале. – Как влитой, – довольно сообщила она.

И я вдруг успокоился. Просто понял, что будет дальше. И что врать себе дальше, в общем, бессмысленно. Я хотел её. Она нравилась мне, несмотря ни на что. Нравилась, вопреки даже здравому смыслу. Но между нами по-прежнему висела одна нерешаемая проблема: она была журналисткой – профессиональной, бойкой, назойливой, и что мне делать с этим, я абсолютно не знал. И вот тогда я задал себе другой вопрос: а что же мне с ней делать? Соблазнить её? Заставить её соблазнить меня? Или – оставить её в покое, потому что чувство самосохранения мне говорило, что с этой историей нужно завязывать прямо здесь и сейчас, или всё это может плохо закончиться.

– Ну, чем займемся? – вместо этого спросил я.

– В смысле? – Аасмяэ поджала губы, но моего взгляда она по-прежнему избегала. «Забавная у неё реакция на меня, – грустно хмыкнул я. – Какое там меня соблазнять? Да она даже смотреть на меня избегает. Хотя вчера, по-моему, сделала всё, лишь бы заинтересовать меня».

– В том смысле, что вы делать тут собираетесь? Сразу снимать? В сумке аппаратура? – Я похлопал по боку сумки, висевший у меня на плече.

– Ах, вот вы о чём, – слабо улыбнулась Аасмяэ и тут же уселась на своего любимого конька: – Да нет, в сумке планшетник и кое-какие вещи Данилы. – Заметив мои плотно сжатые губы, она осеклась, но быстро взяла себя в руки: – Вообще-то сначала я бы хотела просто взглянуть на «Бакулевский». Прежде чем передачу снимать, нужно понять, с какой отправной точки писать сценарий.

– Понятно. И что будем смотреть?

– Всё, что покажете. Но я бы с удовольствием поглядела на ваш телемедицинский центр, приёмное отделение, палаты больных… – («Точно. Сердечникам только этого и не хватает», – ехидно подумал я.) – операционные… – («Ну, с операционными у тебя тоже вряд ли пройдет…») – ординаторскую… – („Интернов“, что ли, по ТНТ насмотрелась?») – Одним словом, всю вашу обычную жизнь, – заключила она.

– Мою жизнь? – усмехнулся я – кстати сказать, вполне безобидно. Аасмяэ промолчала и отвернулась к зеркалу. Аккуратно заправила за ухо прядь волос, смахнула с халата несуществующую пушинку, одним своим видом ухитрившись продемонстрировать мне, куда я могу катиться вместе с моими шутками. Вот тут я и принял решение. По всей видимости, в койку её укладывать придётся мне, но сначала мы окончательно разберемся, что она ко мне испытывает и почему постоянно прячет глаза, потому что последнее уже начало доставать меня.

– Ладно, свою жизнь я вам покажу, – недвусмысленно обещаю я. – Но сначала предлагаю с дороги чайку попить. Или, в вашем случае, кофе.

– У вас есть кафетерий? – задумчиво тянет она, мазанув по мне быстрым взглядом.

– Есть. Правда, не такой, как у вас, в «Останкино».

– Вы меня интригуете, – она насмешливо фыркнула.

– Мм, вы меня тоже.

И тут она рассмеялась. Это был удивительный смех: озорной, лёгкий, весёлый, словно в её жизни никогда не было ни дерьма, ни проблем. Так умеют смеяться люди, у которых душа, как окно, открывается настежь. Жаль, что я никогда не умел так смеяться.

– Ладно, пойдемте, – кивает она.

– Лучше поедемте, – я отвернулся и направился к лифтам.

Ждать лифт нам не пришлось: одна из кабин уже стояла внизу, и из неё выходила очередная группа медперсонала. Кто-то бросил мне: «Добрый вечер», я кивнул: «Добрый». Первым зашел в лифт, дождался, когда в кабину шагнет она, стукнул пальцем по кнопке с шестёркой. Эстонка отошла в сторону, и от её движения запах крахмала халата странно смешался в узком пространстве лифта с ароматом её духов. Створки дверей закрылись, и я развернулся к ней. Она отступила и, заведя назад руки, прижалась спиной и ладонями к металлической обшивке лифта. К её губам прилипла выбившаяся из прически прядка волос. В свете люминесцентных ламп её светлые волосы стали почти серебряными. В голову пришло, что достаточно протянуть руку, чтобы отвести эту прядь от её губ. Или – поцеловать её. Наклониться и, обхватив ладонью её затылок, заставить её смотреть мне прямо в глаза. Но её взгляд продолжал упрямо блуждать где-то поверх моего плеча, потом задумчиво перебрался на латунную плашку с кнопками лифта. Я стоял и рассматривал её лицо, замечая те мелкие детали, которые ускользали от меня раньше. Матовая нежная кожа подбородка и скул. Маленькая родинка на щеке и такая же над левой бровью. Бледно-розовый естественный блеск чуть приоткрытых губ и тонкие ресницы, которые под светом ламп казались прозрачными и почему-то напомнили мне крылья пойманной в кулак стрекозы.

«Ну, посмотри на меня, – мысленно позвал её я. – Посмотри на меня, потому что я точно знаю, что я хочу увидеть в твоих глазах. Потому что я видел это вчера. Потому что я не мог ошибиться».

Но она продолжала упрямо следить за счетчиком этажей, точно в её голове шёл обратный отсчёт: «шесть… пять… три… один». Лифт взлетел на шестой этаж, и створки дверей с шелестом расступились. Она сделала шаг из кабины и посмотрела по сторонам.

– Вперед, – скомандовал я. Она послушно вступила в холл.

«Интересно, она заметит, что коридоры „Бакулевского“ напоминают её телецентр?» – пришло мне в голову.

– Очень похоже на… – она повернулась ко мне.

– На ваше «Останкино», – закончил за неё я, и она распахнула глаза – светло-серые, удивленные, чистые. Но в них по-прежнему не было того, что хотел увидеть в них я.

– А откуда вы знали, что я собиралась это сказать? – произнесла эстонка. Я пожал плечами:

– А я не знал – просто догадался.

Аасмяэ задумчиво покусала губу:

– Да? Ладно, куда дальше?

– Теперь только прямо.

Она развернулась и изумленно уставилась на латунную табличку с цифрами «6» и «9», привинченную к двери. Хмыкнув, я толкнул дверь кабинета, пропустил её вперед. Аасмяэ, стараясь не коснуться меня плечом, переступила порог. Я зашел следом, захлопнул дверь, бросил её сумку на стул, стоявший у входа. Открыл шкаф и, стягивая надоевший за день халат, принялся с интересом наблюдать, как она осматривается.

Её взгляд с любопытством проехался по белым стенам с двумя черно-белыми постерами, календарем, иконой «Всех скорбящих радость», синему наливному полу, подоконнику с лохматым цветком в горшке, полускрытому за белыми жалюзи. С забавным подозрением осмотрел двухместный синий тканный диванчик с оставленной там мной газетой. Прогулялся по голубым, в тон обивки дивана, офисным креслам, придвинутым к серым столам с мониторами стационарных компьютеров. Пробежал по шеренге однотипных серых шкафов с глухими, без стекол, дверцами и, наконец, прилип к примостившемуся у дивана низкому журнальному столу закаленного стекла, на котором красовались простой электрический чайник, чашки, собранные из разных сервизов, жестяная коробка с заваркой, початая банка растворимого кофе и обливная глиняная миска с пряниками, колотым сахаром и чайными ложками.

– Это что, и есть ваш кафетерий? – Аасмяэ обернулась ко мне.

– Почти, – кивнул я. – Это, Саш, ординаторская.

– Мм… А я думала, вы ведёте меня в свой кабинет.

«Это цифра „69“ тебя надоумила?»

Но желания говорить пошлости у меня не было, так что я предпочел удивиться:

– А зачем мне кабинет? – Открыл крышку чайника и заглянул внутрь, проверяя, есть ли в нём вода и хватит ли её на двоих. Решил, что хватит, и включил чайник. – Стол есть, чайник есть, компьютер – вон. Даже диван имеется.

– А – икона зачем?

– А мы, Саш, люди верующие, – усмехнулся я. – Вы верите в нас, а нам остается верить лишь в Бога… Ну что, кофе?

– Кофе, – с готовностью кивнула она.

– Поухаживать за вами?

– Попробуйте, – она обнажила в улыбке ровные белые зубы.

– Присаживайтесь и располагайтесь, как дома, – пошутил я, забирая с дивана газету и перекладывая её на свой стол.

– Спасибо. Но если можно, то я расположусь тут, – в тон мне усмехнулась она и потянула к себе за ручку моё синее кресло.

– Как скажете. Хозяин – барин, – прокомментировал я, наблюдая, как она неторопливо уселась, плавным движением закинула ногу на ногу. От ее движения свободная брючина джинсов поехала вверх, обнажив изящную щиколотку. Заметив мой взгляд, она наклонилась и небрежно вернула штанину на законное место.

Чайник фыркнул и закипел.

– Сколько кофе сыпать? – поинтересовался я.

– Две чайные ложки с горкой.

– В какую чашку?

– Вон в ту, большую, белую.

– С цветочками?

– Без цветочков.

Самое интересное заключалось в том, что она безошибочно выбрала мою чашку. Промолчав, я насыпал ей кофе. Цапнул себе чью-то кружку, бросил туда заварку и поднял на Аасмяэ глаза:

– Сахар, пряник?

– Лучше ложку, – насмешливо пожелала она.

Налил ей кипяток в чашку и поставил её перед ней на стол. Протянул ей чайную ложку (кстати, тоже свою: Бог троицу любит) и предложил:

– Держите.

– А вы? – подняла брови она.

– А я обойдусь.

Захватив чай, я обошёл её кресло и сел за стол. Положил на столешницу локти, спрятал под мышку одну ладонь, и, поднеся кружку к губам, принялся изучать эстонку. Аасмяэ, чуть помедлив, повернулась ко мне, но сделала всё, чтобы её взгляд упирался не в меня, а в цветок на подоконнике. Обхватив чашку руками, она медленно, маленькими глотками пила свой кофе. В ординаторской, как заварка в моей кружке, постепенно оседала мягкая тишина. Едва слышно щелкали стрелки часов, примостившихся на шкафу. Откуда-то с улицы долетал гул машин. Аасмяэ понемногу тянула кофе, я неторопливо пил чай, продолжая её разглядывать и размышляя о том, что наше общение пробуксовывает. Его явно требовалось столкнуть с мертвой точки.

– Саша, – решив для начала показать ей другого, более мирного Арсена Павловича, позвал её я, – так откуда начнем осмотр «Бакулевского»? Ординаторскую вы уже посетили, центральный вход видели. Коридоры, в общем, тоже уже осмотрели. В палаты к больным я вас, простите, не пущу. Насчёт операционных тоже проблема: во-первых, большинство операций проводится утром; во-вторых, чтобы провести вас туда, нужно получить разрешение главврача, а он его вряд ли даст. Что касается телемедицинского центра, то это я обещаю устроить, но не сегодня, а завтра. Вернее, послезавтра, – исправился я, потому что на завтра у меня были другие планы.

– Знаете, а я вот тоже сижу и думаю, с чего начать? – задумчиво протянула Аасмяэ и бросила короткий, быстрый взгляд в мою сторону. – Вообще-то, до посещения «Бакулевского» я считала, что можно построить сценарий по типу POV.

– Это как?

– Ну, снять передачу как повествование от лица человека, который вызывает доверие. Например, можно взять симпатичную женщину, или представительного мужчину… или даже подростка, и рассказать, как герой программы попадает к вам в «Бакулевский». Показать его глазами, как проходят обследование и диагностика, как назначается лечение. Но что-то подсказывает мне, что если я пойду по такому пути, то интересной передача не выйдет.

– А что выйдет? – поинтересовался я, рассматривая, как двигаются её губы.

– А будет, Арсен Павлович, обычный рассказ о хорошей больнице и очень нужной услуге, но не более того. – Она нахмурилась и заглянула в чашку.

– Ну и что в этом плохого? – не понял я, наблюдая за тем, как она подносит чашку к губам.

– Да, в общем-то ничего, – она допила кофе и с легким стуком поставила чашку на стол, – только тогда у нас с вами рекламный ролик получится. А я хочу…

– Ещё? – предложил я, имея в виду «ещё кофе».

– Нет, спасибо, мне хватит, – она покачала головой и продолжила: – А я хочу, чтобы у нас с вами получилось что-то действительно стоящее. – Вздохнула и внезапно закинула руки назад, потянулась плавно, как кошка. Опустила ладони на подлокотники кресла, побарабанила по ним пальцами и покосилась на меня: – У меня первая авторская программа про русских в Эстонии интересной была, – внезапно призналась она, – и мне очень хочется, чтобы программа о «Бакулевском» получилась не хуже, а лучше. – Она резко хлопнула руками по ручкам кресла и поднялась. Подошла к окну.

– Курить хочется, – жалобно сообщила из-за плеча. – Но здесь ведь нельзя? – Она отвернулась.

И тут мне пришла в голову одна мысль… Помнится, я обещал показать ей свою жизнь в «Бакулевском»? А что, если я действительно ей её покажу? Конечно, не всю, и, разумеется, без захода на личную территорию, но это будет та самая часть, которую мало кто видел.

Покатав эту идею так и сяк, я допил чай, поставил кружку на стол и достал «Нокиа». Набрал номер, послушал гудки, поглядывая на эстонку.

– Мешаю? – истолковав мой взгляд как намек на то, что меня ждет деловой разговор, она сделала движение в сторону двери, очевидно, собираясь выйти из ординаторской. Я мотнул головой:

– Нет, не надо.

– Алло? – раздался в трубке голос женщины, от которой я был без ума последние шестнадцать лет.

– Вероника Андреевна, здравствуйте, это я, – произнёс я.

– Сень, ты? Вот так сюрприз! – отозвалась женщина – единственная, кто упрямо называл меня только коротким именем. – Ну, чем порадуешь?

– Порадую я вас чуть позже, – пообещал я. – Но сначала скажите, как вы себя чувствуете?

– Держусь только твоими молитвами, – совсем молодо рассмеялась женщина, которая родилась в двадцать втором году, в двадцать лет окончила курсы медсестер и ушла на фронт, в сорок пятом получила диплом Первого московского мединститута и, отработав хирургом в больнице на Красной Пресне, в пятьдесят шестом перешла в будущий Институт грудной хирургии, чуть позже переименованный в «Бакулевский», где у неё постигал азы профессии мой «отец» и я, молодой и злой обормот. Непостижимо, но даже сейчас, когда ей было под девяносто пять, тембр её голоса был чист и звучен, и абсолютно лишен свойственных большинству пожилых людей ненужных ударений и пауз, словно призванных подчеркнуть весомость каждой выданной ими фразы. И… надо ли говорить, что я в самых дружеских отношениях с этой женщиной и её семьей?

– Приятно слышать… Вероника Андреевна, а вы на месте? – закинул удочку я, наблюдая за тем, как эстонка, прислушиваясь к разговору, покосилась на наши чашки, подумав, прихватила их и перенесла на журнальный стол, где и пристроила в стороне от чистой посуды.

«Ну, хоть какой-то прогресс в отношениях», – удовлетворенно подумал я.

– Сень, я-то на месте, но ты имей в виду, что через час за мной Андрюша приедет. Кстати, он говорил, что ты к нему сегодня в поликлинику заезжал?

– Было, – признался я, потому что Андрей Литвин был внуком Вероники Андреевны.

– А от меня что ты хотел?

– Зайти к вам на полчасика.

– То есть? – не поняла она. – Ты что, по музею соскучился?

А теперь фанфары, литавры и лавры. Но сначала короткая справка: отработав хирургом в «Бакулевском», Вероника Андреевна осталась здесь, возглавив Музей сердечно-сосудистой хирургии. А музей как раз и был тем местом, куда я собирался сводить эстонку за сведениями о «моей» жизни.

– Очень соскучился, – ответил я. – Но вообще-то я хотел попросить вас показать его одной милой девушке.

При фразе о «милой девушке» Аасмяэ обернулась, и наши глаза наконец встретились. Только у этой «милой девушки» был такой неприязненный взгляд, что я, по идее, должен был нервно закурить в сторонке. Но поскольку я, в отличие от нее, не курил, то я быстро ей подмигнул. Аасмяэ, растерявшись, моргнула, но уже через секунду водрузила на своё лицо то самое каменное выражение, которое я успел окрестить про себя: «Напоминаю, что мы друг другу совершенно посторонние люди».

«Не выйдет, – мысленно покачал головой я, – не получится, потому что я уже у тебя на крючке».

– И чем твоя милая девушка занимается? – заинтересовалась Вероника Андреевна.

– Журналистикой. Она в «Останкино» работает.

При этих словах эстонка прикусила губу, завела назад руки, оперлась ладонями о подоконник и принялась задумчиво есть меня своими большими глазами.

– Так, совсем интересно, – протянула Вероника Андреевна. – А тут она что делает?

– Передачу о «Бакулевском» снимает, – наивным голосом сообщил я.

– А ты как в это влип? – поразилась она. – Это же не твой стиль!

– Потом расскажу, – увернулся я.

– Конечно, уж ты расскажешь, – согласилась Вероника Андреевна, – ты же у нас ещё тот трепач! Ну – ладно, – решилась она, – веди сюда свою журналистку… А кстати, скажи хоть, как её зовут?

– Александра Аасмяэ, – официально представил «свою» журналистку я. Услышав это, «моя» журналистка хмыкнула и, побарабанив пальцами по подоконнику, отвернулась к окну.

– Спасибо, Вероника Андреевна, через пять минут мы к вам спустимся, – пообещал я, спрятал трубку в карман и встал.

– Саш, пойдемте, – позвал я. – Обещаю вам одно потрясающее знакомство.

Полагая, что этого приглашения вполне достаточно, чтобы заинтересовать её, я подошёл к шкафу, стащил с плечиков свой халат, надел и, хлопая себя по карманам в поисках ключа от ординаторской, внезапно сообразил, что Аасмяэ даже не тронулась с места. Я удивленно поднял голову.

– Арсен Павлович, – разглядывая меня, с непередаваемыми интонациями произнесла она, – знаете, я всё смотрю на вас и всё понять никак не могу: это у вас такой стиль общения за долгие годы выработался, чтобы людей постоянно в напряжении держать, или это вы для меня так стараетесь?

Повисла пауза. Откровенно говоря, неприятная. Аасмяэ, успев за одну секунду продемонстрировать мне со всей стервозностью женской натуры, что у неё помимо ног и груди есть ещё острые когти, надменно усмехнулась краешком рта. А я, разглядывая её, вдруг подумал о том, что за эти два дня ни разу не задал себе, в общем-то, вполне нормальный вопрос: а есть ли у неё кто-нибудь? Кто-то, с кем она спит? Кто-то, кто, видимо, дал ей право считать, что она жёстче, сильнее, и что её позиция всегда будет сверху, потому что он – слабак?

– Хотите поговорить на личные темы? – медленно произнёс я. Она самоуверенно кивнула. – В таком случае, ответ такой: это дело вашего восприятия. Потому что я отвечаю только за то, что я делаю, а не за то, как поймут это другие. А теперь мой вопрос, – я шагнул к ней, оперся ладонью о косяк окна, рядом с которым она пристроила свою голову, а заодно, и запер её корпусом своего тела в ловушку, – что изменилось после той сцены на лестнице, в телецентре, которая произошла вчера?

Пауза – и эстонка отпрянула.

– Ничего, – быстро выдала заготовку она.

– Ну да, я так и понял, – кивнул я, разглядывая её глаза. – Ещё есть вопросы на личные темы?

– Нет. Уже. – Распрямив плечи, она попыталась выбраться из западни, созданной из моего тела и руки, но я мягко перехватил её за локоть и вернул обратно. Аасмяэ качнулась, уселась обратно на подоконник (вернее, грациозно на него плюхнулась) и, вскинув голову, царапнула взглядом мой подборок (выше она просто не доставала). – У меня больше нет вопросов, – ледяным голосом повторила она. – А теперь, может, вы уже отойдёте?

– Отлично, раз нет, – я легко её отпустил. – В таком случае, раз мы все обсудили и даже успели поговорить на личные темы, предлагаю объявить перемирие и для начала перейти на «ты». Ты как, не против?

Повисла ещё одна пауза. На этот раз, удивленная.

– Нет, я не против, – неожиданно быстро согласилась она и, черканув по мне взглядом, вдруг загадочно произнесла: – Да, забавно… Позиция вечного превосходства… Самое интересное, что даже зная об этом, я не была готова, что ты это выкинешь.

«Не понял…»

На всякий случай, подождал продолжения, но Аасмяэ (вернее, Саша, раз уж мы с ней перешли на «ты») отлепилась от подоконника, одарила меня ещё более загадочной улыбкой и, на ходу поправляя свой хвост, направилась к двери. Мысленно сделав себе зарубку чуть позже обязательно вытащить из неё смысл фразы о превосходстве, я закинул её сумку себе на плечо и распахнул дверь. Эстонка юркнула в образовавшийся проём и, стоя за моей спиной, принялась наблюдать, как я выключал в ординаторской свет и запирал дверь кабинета.

– Так куда мы идем? – всё-таки поинтересовалась она. Я обернулся:

– Увидишь.

На этот раз поездка на лифте прошла куда веселей. Она довольно мило трепалась о своем недавнем путешествии в Таллинн (кстати сказать, я тоже там был, но не в канун Нового года, как она, а лет десять назад). Разглядывая её выразительное лицо, с которого наконец исчезло то напряженное выражение, которое меня доставало, я мысленно поздравлял себя с тем, что, фигурально выражаясь, вскрыл нарыв, назревший между нами ещё вчера.

Под аккомпанемент её голоса и моих коротких ремарок, которыми я по мере сил расцвечивал её рассказ о городе, в котором она родилась, мы доехали до третьего этажа. Вместе, почти бок о бок, пересекли безлюдный мраморный темный холл и подошли к стеклянным дверям, за которыми горел свет и где, опираясь на палочку, стояла Вероника Андреевна.

– Мой мальчик, – засмеялась она и потянулась ко мне, едва доставая белой, похожей на шар седого одуванчика, аккуратной прической до моего плеча.

– Да уж, – усмехнулся я и наклонился. Сухая ручка с двумя неизменными кольцами обвилась вокруг моей шеи, губы прижались к щеке, и я ощутил знакомое тепло её уже почти невесомого тела.

Опустив меня, Вероника Андреевна с интересом посмотрела на Сашу.

– Это и есть Александра Аасмяэ, – вежливо начал я и почувствовал, как эстонка по-свойски чуть отпихивает меня в сторону. Удивленно вскинул бровь, посторонился и дал ей дорогу. Аасмяэ дружелюбно протянула Веронике Андреевне ладонь и представилась:

– Саша.

– Очень приятно, – кивнула Вероника Андреевна, не сводя с неё глаз, похожих на голубые бусинки. Судя по всему, эстонка произвела на неё впечатление, потому что Вероника Андреевна добавила: – Саша – это прекрасное имя. Кстати, так мою старшую дочку зовут. Ну, а я Тригорина.

– Как в «Чайке»? – моментально нашлась «моя» журналистка.

– Точно, как в «Чайке» … А вообще-то приятно узнать, что нынешнее поколение молодежи ещё читает Чехова. И хотя фамилии у нас с этим центральным персонажем его комедии одинаковые, я не так утомлена жизнью, как он, – усмехнулась Вероника Андреевна и покосилась на меня: – Да, Сень, что я хотела тебе сказать насчет моего Андрюшки. Ты с ним не очень, потому что он…

Взаимопонимание с женщиной – это великая вещь, особенно если перед тобой умная женщина. За секунду прочитав в моих глазах, что при «моей» журналистке тему Андрея Литвина лучше не развивать, Вероника Андреевна тут же изобразила накативший на нее приступ склероза.

– Господи, и что я хотела? – она задумчиво закатила глаза. – Ну, ладно, не важно. Вспомню – скажу… А вы, Сашенька, пойдемте со мной и помогите мне: я женщина пожилая, – добавила эта хитрюга. В ответ «Сашенька» абсолютно непринужденным жестом продела под локоток ее ручку, и миниатюрная пара удалилась в направлении к «Via sacra» – начальной точке экспозиции музея.

Посмотрев им вслед, я усмехнулся, покачал головой и пристроил сумку на стол. Сам уселся на стул и достал телефон. Просматривая звонки и занимаясь своими делами, я периодически вскидывал глаза, наблюдая за тем, как Тригорина просвещает эстонку:

– Основателем Института грудной хирургии, позже переименованного в «Бакулевский», был советский ученый, академик Александр Николаевич Бакулев, который происходил из древней вятской фамилии и стал одним из основоположников нейрохирургии в СССР. Позже Институт возглавил академик Бураковский, который специализировался на лечении врожденных пороков сердца у детей раннего возраста. Кстати, мы с Бураковским ровесники. А вообще, Сашенька, это был выдающийся человек, – донеслось до меня.

Откинув назад голову, я прикрыл глаза. Я знал, что Вероника Андреевна расскажет ей – слышал это, как в первый раз. О том, что направление общей хирургии зародилось ещё в девятнадцатом веке. О том, что у её истоков стояли два гения – наш Пирогов, разработавший ряд уникальных методик (в частности, во время Крымской войны он впервые применил гипсовую перевязку), благодаря чему ему удавалось чаще, чем другим хирургам, избегать ампутации, и французский военный врач Ларрей, которого считают отцом «скорой помощи». Приоткрыв глаза и наблюдая, как Вероника Андреевна с трепетом показывает Саше уникальный атлас Пирогова, изданный в 1841 году, и медали времен Крымской войны, я поймал себя на мысли, что, как это ни горько, но именно войны дают толчок развитию такой мирной науки, как медицина. И что живи Ларрей и Пирогов в одно и то же время, они в период Крымской войны оказались бы по разные стороны баррикады. Поглядел, как Тригорина и Саша переходят к витринам, занятым под экспозицию 100-летней истории сердечно-сосудистой хирургии. И тут до меня донесся заинтересованный голос Аасмяэ:

– На лампу Аладдина похоже.

«Значит, перешли к шаровому протезу», – понял я.

– Да, что-то есть, – засмеялась Вероника Андреевна. – Но вообще-то это первый в мире шаровой протез клапанов сердца. Он вшивался в нисходящую аорту.

– А это где?

– А вот здесь.

«Видимо, подошли к манекену…»

– А теперь, Сашенька, обратите внимание на современные конструкции. Они недавно прошли клинические испытания.

– Такие маленькие… а они тоже в аорту вшиваются? – голос любознательной Саши.

– А это вы у Сени спросите, – любезно сообщила Вероника Андреевна, и я поморщился. – А хотите новейшие кардиостимуляторы для детей посмотреть?