Текст книги "~ А. Часть 1. Отношения"

«Не дай Бог сейчас что-нибудь выкинет…»

– Андрей Евгеньевич, спасибо вам ну просто огром-ней-шее, – чуть ли не по слогам пропела женщина, на секунду зависая в дверях. – А то я уж думала: ну всё, пропадем.

«Это что, и есть Литвин? – я мысленно ахнула. – А я-то считала, ему будет как минимум под пятьдесят…» Тут Данька прищурился, и на его лице загуляло весьма подозрительное выражение, точно «заяц» прикидывал, сойдет ли ему с рук, если он попросит у Литвина достать ему с неба воробышка. Поймала взгляд «зайца» и одними губами прошипела: «Даже не думай!» Данила в ответ наивно распахнул глаза: «А сейчас-то я что сделал?»

– Да ладно вам, Софья Семёновна, не придумывайте, – сочным басом с легкой насмешкой пророкотал Литвин, покосился на меня, и в его голубых глазах промелькнул чисто мужской интерес: – А вы ко мне?

– Да, – я сдвинула ноги, чтобы подняться с диванчика. – А вы Литвин?

– Литвин, – усмехнулся Добрыня Никитич и чуть дольше, чем следовало, задержался глазами на моей груди.

– Клёво. А то мы к вам вместе пришли, – безмятежно подал голос Данила. Литвин обернулся. При виде Даньки его светлые брови изумленно поехали вверх, а на лице появилось удивленное, растерянное и даже шоковое выражение, какое, очевидно, бывает у людей, когда они видят призрак. «Что это с ним?» – не поняла я. Впрочем, долго размышлять над этим казусом мне не пришлось, потому что Данька выкинул очередной фокус: в своих самых лучших традициях невозмутимо уставился на Литвина и даже вопросительно изогнул бровь. Литвин сглотнул и замер.

– Андрей Евгеньевич, так когда мне к вам на приём прийти? – встряла Софья Семёновна, с любопытством наблюдая за мизансценой, разворачивающейся в коридоре.

– Двадцать третьего… в понедельник… как анализы ваши придут, – медленно произнес Литвин, не сводя с Даньки задумчивых глаз. Потом перевёл не менее задумчивый взгляд на меня. Софья Семёновна посмотрела на наше трио, пожевала губами, что-то прикинула и, очевидно, пришла к каким-то своим, пусть неправильным, но далеко идущим выводам. Расплылась в сладчайшей улыбке и развернулась к Литвину:

– До свидания, Андрей Евгеньевич, всего вам хорошего, и сейчас – и в будущем, – со значением пропела она, ухитрившись объединить в одном взгляде Литвина и меня.

– Да, Софья Семеновна, да, – рассеянно ответил Литвин. Софья Семёновна открыла рот, видимо, намереваясь, прояснить свою мысль, но тут «заяц» отчетливо и презрительно хмыкнул. Теперь опешила и Софья Семёновна. Зато Литвин моргнул и оглушительно захохотал. Его трубный хохот прокатился по коридору, долетел до двери центрального входа, откуда немедленно показался недовольный охранник. Увидел Литвина и, успокоенный, исчез.

– Нет, ну это нереально, конечно, – смеясь, с трудом выговорил Литвин и вытер глаза. Поймал мой взгляд и дружелюбно пояснил: – Молодой человек, – кивок на Даньку, – мне кое-кого напомнил.

– Кого? – моментально заинтересовалась я, потому что лично мне Данька временами напоминал только одного человека.

– Да так, приколиста одного. Фу, черт, как живой, но – лет двадцать тому назад. Хотя… – задумчиво протянул Литвин и прищурился на Данилу, – … хотя, если присмотреться, то не очень-то он и похож… Так, ладно. Софья Семеновна, – Литвин развернулся к женщине, – жду вас с внучкой на прием двадцать третьего, в четыре часа, а пока до свидания. А вы, – взгляд на меня, – прошу ко мне вместе с молодым человеком, если это вам на пять было назначено.

– До свидания, – сообразив, что натура сводницы и желание счастья ближнему завели её не туда, смущенно пискнула Софья Семёновна.

– До свидания, – в полной тишине попрощался с ней и Данила. Литвин прикусил губу и, пряча улыбку, быстро отвернулся.

– До свидания, – не зная, куда глаза девать, повторила я, но сделала только хуже, потому что Софья Семёновна смутилась ещё больше. Втянув голову в плечи, она развернулась и торопливо скрылась в недрах коридора.

– Пошли, – прошипела я веселящемуся у стены «зайцу». Данька отлепился от стенки и подхватил с диванчика свой рюкзак. Литвин распахнул дверь кабинета.

– Простите, он не всегда себя так ведет, – проталкивая в дверь «зайца», извинилась я.

– Уверены? – усмехнулся Литвин.

«Заяц» вспыхнул, но промолчал. Молясь, чтобы он не выкинул ещё что-нибудь, я проскользнула следом. Литвин закрыл дверь и предложил:

– Садитесь.

Данька плюхнулся на стул у окна, завернул ноги за ножки стула и, обняв рюкзак, прижал его к животу. Я села на стул рядом, по привычке быстро оценила периметр.

Это был самый обычный кабинет типичной московской клиники – белые стены, серый линолеум на полу, запах чистоты и чуть-чуть больницы. Обстановку составляли пара застекленных шкафов с какими-то научными книгами, письменный стол с компьютером, вращающееся кресло на роликах, стулья, на которых сидели мы с «зайцем», и врачебная кушетка, на которой устроились плюшевый енот, пупс и симпатичный мишка. Впрочем, по левой стене помещения находилась ещё одна дверь – видимо, к кабинету примыкала ещё одна комната. Но что находилось там, я так и не поняла, потому что дверь туда была плотно прикрыта.

Пока я осматривалась, Литвин расстегнул халат, под которым обнаружились голубой свитер и джинсы, и с удобством устроился в кресле. Откинулся на спинку, заложил ногу на ногу, покачал ей туда-сюда и, войдя в привычную роль детского врача, с лёгкой снисходительностью в голосе предложил:

– Ну-с, давайте знакомиться. Представлюсь ещё раз: Литвин Андрей Евгеньевич, прошу любить и жаловать и, если что, не обижаться. Ну, а вас как зовут?

– Александра, но можно Саша, – невольно подстраиваясь под его уютный тон, улыбнулась я.

– А вас, молодой человек? – повернулся в кресле к «зайцу» Литвин.

– Данила, – равнодушно произнёс «заяц».

– Очень приятно, – Литвин кивнул, – ну-с, и на что мы жалуемся, Данила?

И тут я поняла, что «зайцу» чем-то жутко не нравится этот врач, потому что Данька вместо того, чтобы нормально ответить, расстегнул рюкзак, неторопливо полез туда, покопался, вытащил свою пухлую медицинскую карту и, не церемонясь, шлепнул ее на стол перед Литвиным.

– Дань, – прошипела я, чувствуя, что краснею.

– А что? Там же все написано, – играя в наивного, «заяц» поднял вверх брови.

– Угу, – разглядывая Даньку, но уже без улыбки, произнёс Литвин. Не сводя с него глаз, подтянул к себе карту, аккуратно расправил её, разложил на столе и принялся её изучать.

– Выраженный акроцианоз1515
  Акроцианоз – специальный термин, обозначающий синюшную окраску кожи, что связано с недостаточным кровоснабжением мелких капилляров. При расстройствах кровообращения цианоз выражен на наиболее удалённых от сердца участках тела: пальцах рук и ног, кончике носа, губах, ушных раковинах.


[Закрыть]? Угу… Симптомы «барабанных палочек» и «часовых стекол»1616
  Симптом барабанных палочек – небольшое утолщение концевых фаланг пальцев кистей и стоп при хронических болезнях сердца с характерной деформацией ногтевых пластинок в виде часовых стёкол.


[Закрыть] имеются? Ну что ж, это типично, – донеслось до меня его бормотание. – Мм, а дыхание у нас везикулярное, но хрипов нет? Это хорошо. А вот грубый систолический шум1717
  Систолический шум – шум, выслушиваемый в период сокращения желудочков между первым и вторым тонами сердца. Во время работы сердца происходит периодическое сокращение отдельных его частей и перераспределение крови по полостям. В результате такого процесса возникают звуковые колебания, которые распространяются по внутренним тканям на поверхность грудной клетки, что и является аускуляцией сердца.


[Закрыть] во всех точках аускультации мне совершенно не нравится… Давление есть, но печень не увеличена?

– Так я же не пью, – безмятежно прояснил ситуацию «заяц», а я подумала, что сейчас я его убью. Выдохнула:

– Извините.

– Да ладно вам извиняться-то, – усмехнулся Литвин, – что ж вы так убиваетесь? Я с молодыми пациентами давно знаком, не то ещё видел, так что будем считать, что у меня иммунитет уже выработался…. Ну-с, молодой человек, – Литвин закрыл карту и отодвинул её от себя, – что у вас болит, я примерно понял. А теперь раздевайтесь.

– В смысле? – Данька вспыхнул и машинально подобрался на стуле.

– В прямом.

– Зачем?

– Слушать вас будем.

– С кем? – окончательно опешил «заяц» и даже головой покрутил: – Здесь же, кроме нас, никого нет.

– С кем надо будем вас слушать! Вон туда проходите и скидывайте одежду, – Литвин указал подбородком на закрытую дверь, ведущую в смежную комнату. Данька поднялся, всучил мне рюкзак и жалобно посмотрел на меня.

– Иди-иди, всё нормально, я тебя здесь подожду, – подбодрила его я, но тут вмешался Литвин:

– Вы уж простите, но не могли бы вы пока подождать в коридоре?

– То есть мне выйти? – не поняла я.

– То есть вам выйти, – кивнул Литвин, и эта его манера произносить фразы напомнила мне Сечина. Невольно нахмурившись, я поднялась:

– И сколько мне ждать?

– Полчасика, может, побольше. Да, кстати, я правильно понял, что проводимое лечение эффекта пока не даёт? – Литвин задумчиво посмотрел на «зайца», замершего у моего стула, и побарабанил пальцами по столу.

– Да, – кивнула я, – не дает.

– Угу… Ну ничего, сейчас разберёмся, что это у вас за интересный порок сердца такой. – Литвин поднялся с кресла и застегнул халат: – Ну что, Данила, пошли в смотровую?

Данька бросил на меня абсолютно затравленный взгляд. Сердце сжалось, остро кольнуло жалостью. Попыталась ободряюще улыбнуться ему, но он только сморщился и побрел, а, вернее, пополз в сторону комнаты, на которую указал Литвин. Толкнул дверь и застыл, увидев пугающе огромный, похожий на операционный, стол, жужжащие аппараты, провода и подключенный к столу компьютер. «Да это же телемедицинский центр! Я же видела подобный в музее «Бакулевского», – сообразила я. Наверное, если бы я не была тогда на экскурсии у Вероники Андреевны, этот стол испугал бы и меня. «Идиотка, – я мысленно отвесила себе оплеуху, – надо было ребенку не лекции о поведении в машине читать, а про музей рассказать».

– Дань, поверь, это нормально. Честно, – произнесла я.

«Заяц» обернулся. Пару секунд он смотрел мне прямо в глаза, потом кивнул и решительно переступил порог комнаты. Литвин бросил на меня заинтересованный взгляд. Cделав вид, что я ничего не заметила, я вышла из кабинета.

Прикрыла дверь, уселась в коридоре на диван и приготовилась ждать. Над дверью вспыхнула красным лампочка. Раздумывая над тем, что происходит сейчас в смотровой, и о том, что надо будет как-нибудь попробовать провести «зайца» в музей к Тригориной, я спохватилась, что даже не знаю её телефон благодаря Сечину. Покусав губы, встала с дивана, прошлась по коридору к окну. Втянула ноздрями вкусный морозный воздух, просачивающийся через приоткрытую оконную створку. Привстав на цыпочки, посмотрела во двор поликлиники. Там, лавируя между сугробами, вальяжно шел большой черный кот. Под порывом ветра качнулась ветка, и коту на голову упал снег. Кот испуганно присел, помотал головой и скачками унесся за сугробы. Улыбнувшись, бросила взгляд на часы. Полчаса почти истекли, и я поймала себя на мысли, что уже не на шутку волнуюсь. Казалось бы, вполне типичная вещь: Данька был на приеме у врача. Но чем дольше он находился у Литвина, тем сильней нервничала я, с каждой минутой подозревая всё более худший диагноз. Но даже зная о том, что у страха глаза велики, себе невозможно сказать: «Перестань» и прекратить бояться.

Пытаясь справиться с волнением, я принялась измерять шагами коридор. На сто пятом шаге красная лампа погасла, и я буквально рванула к двери, но, подлетев к ней, застыла. «Постучать? Сразу войти? Или подождать, пока Литвин сам позовет меня?» Пока я раздумывала, как поступить, в недрах кабинета стукнула дверь и раздались шаги. «Идет за мной, – поёжилась я, – Господи, что он скажет?»

Дверь распахнулась.

– Входите, – пригласил Литвин. Испытующе заглянула ему в лицо, пытаясь понять, какие новости ждут меня.

– Пойдемте, поговорим на двоих, пока мальчик одевается.

«Итак, все плохо».

Сердце бухнуло и упало вниз. На негнущихся ногах подошла к стулу, села. «Да не тяни ты кота за хвост, говори!» – хотелось крикнуть мне Литвину. Он неторопливо опустился в кресло.

– В общем, так, – покосившись на закрытую дверь смотровой, он понизил голос. – Есть три новости. Новость первая: ребенку нужно будет сдать анализы и пройти катетеризацию полостей сердца и ангиографию.

– Это… что это? – сглотнула я.

– Это? А это такое исследование, при котором через артерию или периферическую вену вводят катетер и заводят его в полости сердца и магистральные сосуды, – будничным тоном пояснил мне Литвин, и меня начало трясти. – Эй, эй, не надо так волноваться, – сообразив, что он меня до смерти напугал, Литвин наклонился и, пытаясь ободрить меня, накрыл широкой ладонью моё запястье. Ободряюще похлопал меня по руке. – Саша, нам – мне и ещё одному специалисту, с которым я консультировался, – необходимо получить изображение сердца мальчика, чтобы судить о деталях порока.

– Так это и есть та самая вторая новость? То, что у Даньки всё-таки врожденный порок сердца, и это не лечится? – еле слышно отозвалась я.

– Нет, нет, – Литвин помотал головой. – Вторая новость как раз заключается в том, что я и тот, с кем я консультировался, в этом совсем не уверены.

– Тогда – какая третья новость? – выпрямилась на стуле я.

– Ну, – поморщился Литвин, – если наши предположения подтвердятся, то мальчику потребуется операция. Да, трудная, да, сложная. Но жить он будет и, как я надеюсь, счастливо и долго.

Мне стало душно и холодно, потом – жарко. Перед глазами завертелись картинки: протезы, клапаны сердца, которые я видела в музее и держала в руках. Они спасли многие жизни, но спасут ли они ту, единственную, за которую я отдала бы всё, что имею, и даже больше?

– Саша, – наблюдая за мной, Литвин потряс мою руку, – никто не умрет, слышите? Да, бывают неисправимые случаи. А бывают и ошибки врачей. Я не хочу говорить вам ещё кучу каких-то банальностей, утешать вас или вселять в вас радужные надежды, но если вы не настроитесь на позитивную волну, то вы напугаете ребенка до полусмерти, понятно?

Я попыталась кивнуть. Литвин придвинулся ближе, крепче сжал мою руку:

– Саша, услышьте меня наконец. Я и вы…

– Саш, у тебя всё нормально? – прозвенел резкий, хлесткий голос Данилы. Вскинула голову. Данька в рубашке и джинсах, но босиком стоял у распахнутой двери смотровой. Свой вопрос он адресовал мне, но при этом смотрел на Литвина – вернее, на его руку. Литвин вздрогнул и отдернул пальцы от моего запястья. Данила медленно вздохнул, так же медленно поднял голову и в упор, исподлобья уставился немигающими глазами на Литвина – да так, что мне стало страшно. Но то, что испытала я, было ничто по сравнению с тем, что произошло с Литвиным. Я никогда не видела, чтобы взрослый человек так отчаянно растерялся. Он словно стал меньше в размерах: покраснел, подался назад, от меня, откашлялся, прочищая горло, забарабанил пальцами по столу, смутился ещё больше и… в общем, это выглядело даже забавно.

«И с чего я взяла, что Литвин чем-то похож на Сечина?» – подумала я. И тут до меня дошло, почему «заяц» выпустил на Литвина когти. Сначала Даньке не понравился его по-мужски заинтересованный взгляд, брошенный в мою сторону. Его раздразнил намек Софьи Семеновны. Его задела своеобразная манера Литвина разговаривать чуть свысока. И если Игоря, который порой позволял себе так вести себя с ним, «заяц» терпел, раз уж Игорь был неотъемлемой частью моей жизни, то церемониться с Литвиным, который был ему абсолютно никто, «заяц» не собирался. Приоткрыв дверь и увидев, как я скорчилась на стуле и приготовилась зарыдать, а Литвин тискает мою руку, «заяц» решил, что Литвин пытается склеить меня и бросился в атаку.

« – Скажи мне, если тебя обидят.

– Мм, ну и что ты сделаешь?

– Увидишь…» – вспомнила я наш недавний разговор в машине.

«Ну вот я всё и увидела…»

Откровенно говоря, стало смешно и чуть грустно. Но гордость за отчаянного «зайца» – это одно, а Литвина нужно было спасать, и я повернулась к Даниле.

– Дань, иди сюда, – позвала я, – мы тут с Андреем Евгеньевичем как раз обсуждаем, как будем тебя лечить.

– А-а, – недоверчиво протянул Данька, – ну ладно, обсуждайте. Сейчас я к вам выйду, – предупредил он, скрылся за дверью, но предусмотрительно оставил ее приоткрытой.

– Ничего себе, ну и напор, – смущенно произнес Литвин и покачал головой. Посмотрел на меня. – Честно говоря, многое видел, но так меня отфутболили в первый раз.

Я пожала плечами.

– Не берите в голову, – посоветовала я, раздумывая над тем, как бы повел себя Сечин, если бы Данила осмелился так посмотреть на него?

«А никак, – пришло в голову мне, – он бы просто надрал ему уши».

– Ну и что у меня? – Данила, уже в кроссовках и в свитере, снова возник в дверях.

– Сейчас расскажу, – Литвин, всё ещё немного конфузясь, протянул ему медицинскую карту. Пользуясь тем, что «заяц» с деловым видом принялся запихивать её в свой рюкзак, я посмотрела на Литвина: «Ни слова об операции!» Прочитав мой взгляд, он быстро кивнул: «Понял» и продолжил:

– В общем, как я уже говорил, это действительно ВПС, то есть врожденный порок сердца. Случай сложный, но лечению он поддается. Но сначала вам придется кое-какие анализы сдать. Список довольно внушительный и весьма специфический, и, чтобы не забивать вам голову, я, Саша, пришлю его вашему лечащему врачу, а Валерий Иванович сам с вами свяжется и подготовит для вас направление. Когда сдадите полный набор анализов, вы опять придете ко мне. Хотя, возможно, вам придется прийти и между анализами. Договорились?

– Конечно, – кивнула я. «Заяц» промолчал, но на его лице читалось самое горячее желание выйти отсюда и не возвращаться.

– Тогда пока всё, – заключил Литвин. Данька тут же закинул рюкзак на плечо и отправился к выходу. На полпути строго обернулся ко мне:

– Ты идешь?

Литвин улыбнулся, но не сказал ни слова. Поднялся с кресла, проводил нас до двери, открыл дверь.

– До свидания, – попрощалась я, – и спасибо большое.

– Не за что. И – до свидания, молодой человек, было весьма интересно и увлекательно познакомиться с вами, – с легкой усмешкой заметил Литвин, но уже без снисходительных интонаций. «Заяц» в ответ приподнял бровь, немного подумал и, хоть и с видимой неохотой, но произнес:

– До свидания… Спасибо.

Литвин кивнул и закрыл дверь. Над дверью зажглась красная лампочка.

– Ну что, пошли, защитник? – усмехнулась я, потрепав «зайца» по лохматой макушке.

– Сама такая… Так, подожди, – Данька бросил рюкзак на диван, вытянул руки и принялся быстро застегивать манжеты рубашки. – Не успел, – поймав мой взгляд, пояснил он, – несся к тебе, когда этот… ну, когда он тебя… там… – не договорив, он смутился.

– Спасибо, я оценила, – серьезно кивнула я. – А у тебя как всё прошло?

– Где? – не понял Данила.

– Там, в смотровой.

– Ах там, – Данька поморщился, и на его лице появилось до боли знакомое мне выражение. – Ну, в общем, он заставил меня трижды отжаться и на тренажере побегать.

– То есть как, отжаться и побегать на тренажере? – замерла я. В голове пронеслось, что Литвин не должен был, не имел права так поступать, потому что Даниле это категорически запрещено, и что это вообще за врач, и что сейчас я вернусь к нему в кабинет и устрою там такой скандал, что все взгляды «зайца» по сравнению с этим покажутся детской щекоткой.

– Гы, попалась, – жизнерадостно хихикнул Данила.

Я без сил плюхнулась на диван. Данька виновато шлепнулся рядом. Я отодвинулась. Он толкнул меня локтем в бок.

– Саш, ну это правда было смешно, – заскулил «заяц». – Ты бы лицо своё видела в этот момент.

– Я тебя когда-нибудь убью, – мрачно пообещала я.

– Ага. О, во! А знаешь, что было самое прикольное там, в смотровой?

– Что? – потирая ладонью лоб, нехотя отозвалась я.

– Их там действительно было двое.

– Кого?

– Ну, там, в смотровой, куда этот врач меня отправил, находился ещё один мужик, – терпеливо объяснил Данька. – Только этот мужик был там не вживую, а в мониторе компьютера. Он из компьютера разговаривал.

– В смысле? – окончательно запуталась я. – С каким мужчиной в компьютере разговаривал Добры… то есть Андрей Евгеньевич?

– А-а, тебе, значит, можно, а мне нельзя? – оживился «заяц».

– Не отвлекайся, – одернула его я, – объясни по-человечески, что там было?

– Не отвлекаюсь. Короче, смотри: когда Добры… то есть когда Андрей Евгеньевич разложил меня на столе, он прицепил ко мне присоски и проводки. А тот мужик… то есть, дядька в компьютере, который, видимо, находился в какой-то другой комнате, или в этом здании, или я вообще не знаю где, начал снимать показания. ЭКГ, АД… ещё какую-то фигню, – Данька небрежно пожал плечами. – Потом они немного поспорили, потому что Андрей Евгеньевич упирался, и тогда этот дядька перешел на заумную медицинскую тарабарщину, и Евгеньевич сдулся. А поскольку компьютер и монитор, из которого этот дядька вещал, были у меня за спиной, то я его не видел. Вот.

И тут меня как подбросило…

– Даня, – стараясь говорить ровным голосом, начала я, – а как он разговаривал?

– Кто, Андрей Евгеньевич?

– Нет, тот дяденька. Из монитора. Какой у него голос?

– Какой? Ну, такой, низкий, – растерялся Данька.

– Низкий, но не бас, как у Андрея Евгеньевича, да?

– Типа того, – «заяц» кивнул.

«Та-ак…»

– Такой приятный низкий голос. С такими спокойными интонациями, точно этот дяденька абсолютно уверен в том, что он говорит, – продолжила я свои изыскания.

– Ну ты закрутила! – Данька восхищенно почесал нос. – Но вообще да, похоже.

– А как Андрей Евгеньевич его называл? – выстрелила я контрольным.

– А никак.

– Точно? Уверен? – я даже расстроилась. – Неужели ни одно имя не прозвучало?

– Ну, тот доктор называл Литвина Андреем.

– А Андрей Евгеньевич его как называл?

– Да никак он его не называл! – рассердился Данька и с подозрением уставился на меня: – А ты почему спрашиваешь?

– Да так, интересно, – ответила я и поднялась с дивана, думая о том, что я, кажется, знаю, как имя этого «дяденьки», потому что я встречала только одного человека с подобным голосом, только одного мужчину, который мог так мастерски играть в прятки, и только одного проходимца, который мог с легкостью это выкинуть.

Вы тоже знаете, кого я имею в виду? Вот именно, Сечина!

И хотя поверить в то, что он, Литвин, а до кучи, и Савушкин спелись, было практически невозможно, я все же допускала подобную мысль, хотя казалась она почти фантастической. И действительно, а не слишком ли большая компания врачей собралась для лечения одного «зайца»? И если Сечин решил мне помочь, то почему он мне ничего не сказал? Не хотел, чтобы я была ему чем-то обязана? А почему, собственно? И, кстати, если он действительно решил мне помочь, то зачем же тогда он два дня назад устроил мне тот жуткий разнос в телецентре «Останкино», когда я всего лишь попыталась пристроить к нему Даньку на телеконсультацию? И что это вообще за игры такие, когда Данилу отправляют в поликлинику к Литвину, но при этом ни Савушкин, ни Литвин не удосужились мне сообщить, что в обследовании примет участие специалист из телемедицинского центра, который так засекречен, что его – ах и увы! – нельзя называть по имени, хотя всем известно, что в нашей стране профильный центр по кардиологии есть только в «Бакулевском»!

Вот такие вопросы и вертелись в моей голове, когда я везла Даньку домой. И эти же вопросы крутились в моей голове дома. И ровно те же вопросы задала я себе сегодня, когда сидела в бизнес-центре и вместо того, чтобы думать о сценарии, битый час впустую втыкала в монитор. Но одна только мысль, что Сечин мог в своих лучших традициях выставить меня идиоткой, бесила меня, выводила из себя и откровенно злила.

«Да кто ты такой, в конце-то концов? – стиснула зубы я. – Почему рядом с тобой все мои города разом взлетают на воздух? Тебя не раскусила Марго, ты не вскрылся там, на ток-шоу, ты ловко отбился от меня в кафетерии телецентра и отшутился в „Бакулевском“, но при этом ты на один щелчок пальцев можешь вытащить из меня все эмоции. Но так не бывает и так больше не будет, потому что я с тобой разберусь и выясню, кто ты и что ты».

– Саш, три. Обедать в «Джонку» пойдешь? – отвлекает меня от зубовного скрежета голос Тани.

– Что? – подняла голову, бросила взгляд на часы. Действительно, уже три. – Нет, Тань, не успеваю. Меня в пять в «Бакулевском» ждут.

– А, ну тогда я Димку на обед позову, – тянет она, наблюдая, как я выключаю компьютер и сметаю в сумку ключи от машины.

– Позови, позови, – застегнув сумку, я поднимаюсь. – До завтра, Тань.

– До завтра, Саш.

Обхожу столы бизнес-центра, перегородки, сгрудившихся у принтера журналистов и быстрым шагом иду к лифтам. «В „Бакулевский“-то я сегодня приеду, – мрачно думаю я, – но черта с два я поднимусь к тебе в ординаторскую! Сам ко мне в вестибюль спустишься».

***

Спустя два часа я с искривленным от злости лицом стою в вестибюле «Бакулевского» и в третий раз за последние десять минут задаю все тот же вопрос охраннику:

– Почему вы не можете вызвать ко мне Сечина? Это что, так сложно? Не понимаю.

– Девушка, милая, – утомленно вздыхает парень, – я вам тоже в третий раз повторяю: пропуск у вас есть, паспорт есть, этаж шестой, кабинет – шестьдесят девять, я вас не держу – ну так идите к нему! От меня-то вы что хотите?

– Позвоните ему и попросите его спуститься, – в четвертый раз требую я.

– Так, короче, – в глазах у охранника появляется стальной блеск, – у вас есть номер его телефона?

– Предположим, – осторожничаю я.

– Вот тогда сами ему и звоните. И договаривайтесь обо всем, что вам только угодно. А в мои инструкции это не входит. Тут вообще сотни людей работают, и если я начну всем звонить… – охранник пожимает плечами и отворачивается.

– Он мобильный не берет, – жалуюсь я. – Какой у него служебный?

Парень прищуривается:

– За справками – в бюро пропусков.

– Я уже там была, и мне его номер не дали, – в качестве доказательства предъявляю пропуск охраннику.

– Ну так и поднимайтесь к нему! – злится он.

– Спасибо, – со всем отпущенным мне природой сарказмом благодарю я, разворачиваюсь на пятке кроссовки и отхожу от него, спиной чувствуя его колкий, недобрый взгляд.

На ходу достаю из кармана айфон и нажимаю на вызов. «Черт тебя подери, да возьми же ты трубку!» – мысленно скандалю я. Гудок, второй, третий, и на седьмом гудке мой звонок автоматически сбрасывается. «Упертый, мерзкий, редкостный…» – сквозь зубы бормочу я и без сил приваливаюсь спиной к прохладной колонне, облицованной мрамором. Самое интересное заключается в том, что ещё два дня назад я считала себя вполне миролюбивым существом, но сейчас, окажись передо мной Сечин, я с превеликим бы удовольствием кинула в него что-нибудь тяжёлое.

Почему я с таким упорством пытаюсь вытащить его в вестибюль, спросите вы? А очень просто: я боюсь подниматься к нему в ординаторскую. Дверь туда, как мне помнится, запирается, а поскольку у меня, как у каждой нормальной женщины, есть чутье и интуиция, то я догадываюсь о том, что там может произойти.

«Сечин своё не упустит!»

Поразмыслив над тем, каким образом всё-таки вытащить его в вестибюль, где помимо нас будут люди, кошусь на электронные часы, висящие над центральным входом. На табло уже 17:10. То есть у меня есть ещё пять минут, чтобы подняться к Сечину, или же драгоценный Арсен Павлович, по всем законам жанра для опоздавших, может легко меня проучить и вообще отказаться от помощи в съемках. И вот тогда мне придется звонить уже Игорю и плакаться, что я потеряла в «Бакулевском» свой единственный контакт, а Игорь сначала устроит мне выволочку, после чего прилетит сюда разбираться и спасать ситуацию, где и выяснится… А, собственно говоря, выяснить Соловьев может многое, если ему взбредет в голову проверить график моего перемещения по «Бакулевскому» и записи с камер парковки.

«Если они там, конечно, есть… Нет, это уже полный идиотизм, конечно». Сообразив, что у меня, по всей видимости, начинается паранойя, машинально тру лоб. Но поскольку часы на табло отщелкали ещё две минуты, то я отдираю от холодной колонны свою замерзшую спину и обреченно плетусь обратно к охраннику, который при виде меня подбирается.

– Девушка, – металлическим голосом начинает он, – я вам русским языком говорю в пятый раз, что я не буду никому звонить. Я…

– Вот, держите, – сую ему паспорт и пропуск. Охранник прямо светлеет лицом.

– Ну вот, давно бы так, – хвалит он меня и даже открывает мне турникет: – Проходите.

– Мм, спасибо, – огрызаюсь я и направляюсь к лифтам.

Честно говоря, вместо кнопки шестого этажа очень хочется выбрать третий, прийти в музей, найти там добрую Веронику Андреевну и от души нажаловаться ей на Сечина. Но поскольку эта мысль по меньшей мере абсурдна, бью костяшкой пальца по кнопке с шестеркой. Лифт под похоронный марш, играющий в моей голове, птицей взмывает вверх и доставляет меня на этаж ординаторской.

Выхожу из лифта и осторожно выглядываю в коридор. Внимание привлекает стойка ресепшен, предназначенная для дежурных медсестёр. В прошлый раз, когда я здесь была, за ресепшен никого не было, а сейчас стоят сразу две девушки. Одна – невысокая шатенка примерно моих лет с суетливым лицом и неуместным маникюром (переливающийся золотом лак виден даже от лифтов), которая вполголоса рассказывает что-то потрясающей брюнетке с таким лицом и фигурой, о которых можно только мечтать. Призывно изогнувшись и опираясь бедром о белую столешницу стойки, брюнетка рассеянно рассматривает свои ногти и слушает шатенку.

– Сечин… позавчера… и прямо здесь! Нет, ну ты себе представляешь? – долетает до меня взбудораженный голос шатенки.

«Ну вот и сплетни о нас по „Бакулевскому“ пошли», – с тоской думаю я.

– Лен, – не дослушав шатенку, усмехается брюнетка, – ты сколько лет знаешь Арсена Павловича?

– Ну, года три, по-моему.

– То есть ты три года знаешь, что это его бесит, и всё равно нарываешься? Да? А зачем?

Шатенка хмурится и обиженно выпячивает губу. Сообразив, что девушки обсуждали то, что ко мне никак не относится, я буквально выдыхаю и делаю шаг к ординаторской. Заметив меня, девушки оборачиваются. Шатенка выкатывает на меня любопытные глаза. Брюнетка вежливо улыбается, но спрашивает с прохладцей в голосе:

– Простите, а вы к кому?

– К Сечину, в ординаторскую. – Машу в воздухе пропуском.

– А-а, – успокаивается брюнетка и дружелюбно кивает: – Проходите, он как раз там.

Пересекаю коридор, подхожу к двери и слышу шёпот шатенки:

– Слушай, такое ощущение, что это Аасмяэ. Из телевизора.

– Какая Асмяя? – не догоняет брюнетка, делая типичную ошибку в моей труднопроизносимой фамилии.

– Ну, Аасмяэ, с МУЗ-ТВ. Я ещё её хит-парады любила смотреть. Только если это она, то в жизни она так себе. Не причесана, не намазана… И хвостик какой-то крысиный на голове.

– Лен, Господи, ну до всего тебе дело, – вздыхает брюнетка. – Может, это та девушка, а может, не та. А может, это вообще его пациентка. Или к нему в ординатуру опять решили кого-то подкинуть. Тебе-то что, я никак не пойму?

– В ординатуру? – не верит шатенка. – В таком запущенном виде?

При этих словах моё настроение, и так бывшее на отметке «так себе день», стремительно скатывается к градусу «всё отвратительно». Но происходит это не от того, что позволила в мой адрес шатенка (справедливости ради надо сказать, что в ее замечании есть доля истины), а потому, что брюнетка, которая действительно очень хороша собой, с таким рвением защищала Сечина. Сообразив, что в довершении ко всему у меня развивается ещё и комплекс неполноценности, отягощенный приступом мелочной ревности, я расправляю плечи и независимо забрасываю на плечо свой рюкзак. Когда до двери ординаторской остается всего каких-то два шага, сердце предательски пускается вскачь, в висках начинает стучать, а кончики пальцев стремительно наливаются жидким и вязким льдом. На секунду замираю под дверью, делаю вдох и выдох, приказываю себе успокоиться и барабаню костяшками в дверь.