Текст книги "Эра Огня"

Юлия Курбанова
Эра Огня

Пролог

Хмурое небо низко нависло над городом. Казалось ещё немного, и оно обрушится на головы людей, идущих толпой к Главной площади, но оставит их невредимыми – только расстелется у ног, превратится в легкий туман и окутает каждого молочной пеленой. Промозглая сырость, пробиравшая до костей, не смогла удержать ни одного из этой толпы дома. Несмотря ни на что все они стекались к заветному месту. И если бы из под земли вырвалось пламя и встало стеной на их пути, они бы бесстрашно прошли через него только потому, что отложили все свои дела и не хотели возвращаться к ним раньше времени. Готовилось событие не из ряда вон выходящее. И даже не событие, а повседневное дело, ставшее обыденной частью жизни для горожан. Люди в Авиране привыкли к подобным событиям и столпились на площади кто из праздного любопытства, кто из злорадства, кто из горькой покорности судьбе. Мелочные недостойные чувства, но и они требовали удовлетворения. Однако в толпе нашелся один человек, которого это событие потрясло и сделало равнодушным ко всему остальному. Он отвёл глаза, когда увидел, как упала и истошно закричала женщина. Он только немного удивился, когда на помощь ей бросились несколько человек. Он воспринимал собравшихся здесь людей как жестоких соучастников подготовляемой казни, намеренного убийства, и взаимопомощь среди них казалась невозможной. Они должны были также ненавидеть друг друга как старались ненавидеть несчастную, ради которой отложили все дела и проделали путь от дома до Главной площади.

На площади толпа образовала круг. В центре его стоял столб на небольшой возвышенности. Вокруг столба уже разложили бревна и вязанки хвороста. Все было готово. Появились священники-лжеборцы. Лица их – схожие между собой маски, ничего не выражали. Фигуры – двойники в чёрных одеждах, несли себя гордо и надменно. Они встали в центре круга и сложили руки замком на уровне груди. Толпа замерла в ожидании, пока двое палачей вели осужденную к месту казни. Это была стройная девушка с длинными тёмными волосами, распущенными по плечам и опадавшими плавными волнами до пояса. Платье, надетое на ней, превратилось в лохмотья. Ее глаза потухли, стали бессмысленны и пусты. Увидев её, многие поняли, что она больше не подвластна страху смерти – сильнейшему человеческому страху. Она была слишком истерзана всем, что пришлось вынести в руках палачей, и смерть ей казалась избавлением. Это немного расстроило жестокую толпу. Гул голосов волной перекатился над головами людей и стих как не бывало. Девушку приковали цепями к столбу и начали обыкновенную проповедь, предостерегая и наводя ужас на собравшихся.

– Кара земная и кара небесная настигнет любого, кто творит зло! – так закончил свою речь лжеборец.

Из уст его упали последние слова, и тогда из притихшей толпы раздался вопль:

– Мария!

До сих пор, он не мог поверить, что видит перед собой именно ее. Эта измученная узница не могла быть Марией – той прекрасной женщиной, которую он любил. Всю проповедь он простоял как во сне. И только с последними словами лжеборца туман помрачения, одурманивший его сознание, рассеялся, и он все понял. Он понял, что ее больше не будет рядом с ним. Не будет нигде и никогда. Мария… Мария… Он не заметил, как мысли перешли шепот, шепот перерос в крик, как тело его рванулось вперёд, расталкивая окружающих, нанося удары. Вспыхнул костер. Мария повернулась. В многолюдной толпе она не могла его видеть, но она узнала его голос. По щекам ее потекли слезы, и тут же высохли: огненные языки слизнули их с ее лица. И тогда ответный крик, крик страха и боли вырвался из ее груди, уже полностью объятой пламенем.

1

Одним пасмурным утром глава Авиранского Лжеборческого комитета, самолично утвержденного им пятнадцать лет назад, он же наместник в городе – Влас Аморанок, сидел у себя в кабинете и о чем-то размышлял, иногда заговаривая вслух. Но хитрецу, если бы такой оказался поблизости, вряд ли удалось бы что-то подслушать, слишком неясно и непоследовательно звучали слова наместника. Лицо его маленькое, невыразительное, с острыми чертами и подозрительными глазками, никогда не оставалось спокойным надолго. Странные мысли бродили у него в голове и всегда находили отражение на лице. Вот его тонкие бескровные губы сложились в коварную ухмылку, неожиданно сверкнули глаза, и тут же проворная судорога расколола это лицо на части и сделала его неузнаваемым. Собеседник грозного наместника немеет от страха, силясь разгадать, что стало причиной этой внезапной перемены. Но обыкновенно, причиной становились мысли, не имеющие никакого отношения к несчастному (а собеседники наместника в основном бывали несчастными). Влас Аморанок обращал мало внимания на реальных людей. Погруженный в себя, он мог совершенно забывать об их присутствии. Гневался, одобрял или казнил он уже позже. В своем воображении рисуя образ того или иного человека, наделял его достоинствами и недостатками по собственному желанию и в соответствии с этим вершил судьбы. Увы, редко создаваемые им химеры имели что-то общее с оригиналом.

Наряду с непомерной жестокостью к другим жила в его душе горькая жалость к себе. На протяжении всей жизни он не мог принять своей фамилии. Когда-то в детстве, когда Влас жил с родителями в небольшой усадьбе, на тихой, ничем не примечательной улице Жатвы, где раньше жили только жнецы и пахари, но потом они переселились ближе к окраинам города, освободив место на улице для небольших усадеб, вроде той, в которой жил маленький Влас… Так вот, когда-то в детстве Влас случайно услышал, как его наставник Щелчок (такой кличкой наградил Влас наставника за бесконечные щелчки по носу, которыми тот, без сомнения, злоупотреблял) беседовал с кем-то на кухне. Среди легкомысленной болтовни Щелчок упомянул своего воспитанника: «Бедный мальчик, – с грустью произнес он, – ему предстоит прожить жизнь с такой фамилией». Женский насмешливый голос поинтересовался, что не так с фамилией мальчика. «О! – воскликнул Щелчок, – фамилия его означает – изгнанный за грехи! Плохая фамилия». Подслушанный разговор произвел сильное впечатление на Власа. Он захотел узнать больше. Мрачнее тучи, он отправился в библиотеку, которой прежде не посещал годами. Там он перерыл сотни книг, разыскивая подтверждение словам болтливого наставника, но ничего подобного не нашел. Загадка осталась неразрешенной. Однако с тех пор он считал, что именно фамилия виновата во всех его злоключениях. Если кто-то произносил ее вслух, то обязательно в этот день с ним должна была приключиться неприятность. Фамилия сопровождала его всюду как злой рок и, конечно, она была причиной всех ошибок, совершенных наместником. Никто об этой странности Власа не знал. Своим священникам и разведчикам жестокий учредитель лжеборчества наказал величать себя Высокоборство Влас или просто Ваше Высокоборство, и не упоминать фамилии понапрасну. Гончие (так он называл священников-лжеборцев и разведчиков), подчинялись ему беспрекословно. Их служение граничило с поклонением. Долгие годы он оставался для них божеством. Отправь он на смерть хоть всю монаршую семью, никто бы и не подумал воспротивиться. Наместник не мог ошибиться. Для многих он был страшнее и величественнее императора. И уж если он надумал забыть о своей фамилии, все остальные забывали вместе с ним.

Так, сидя за столом и заговаривая с собой, Влас Аморанок совсем перенесся в свое воображение и не слышал, как к нему быстрым шагом вошел один из его лжеборцев. Это был юноша двадцати лет, с густой копной волос, грустными глазами и слишком упрямым ртом. Его красивые черты сыграли с ним злую шутку: создавалось впечатление, что он страдает от своего упрямства. Возможно так оно и было. Ходил он всегда спешно и стремительно, даже если никуда не спешил. В его походке жила его нетерпеливая душа. Вечно она рвалась ввысь, увлекая за собой мысли и дела юноши. Он родился мечтателем. Он рвался изменить мир. В мечтах перекраивал все на свой лад: где люди подобны ангелам и всегда счастливы; злодеев не существует, они не могут существовать в мире, где правит любовь и справедливость. Он видел рай на земле и серьёзно полагал, что этого можно добиться. Только не знал, с какой стороны приступить к делу. Звали его Данил.

То, что он явился прямиком в особняк наместника, означало какое-то особенно важное происшествие. Обычно Аморанок принимал в резиденции – его двухэтажном дворце на Главной площади. Обратившись к Аморанку несколько раз и не получив ответа, Данил набрался храбрости прикоснуться к нему. Только так можно было вырвать наместника из когтей его больного воображения, да и то не всегда. Труся ужасно, что и это не подействует, молодой лжеборец приблизился к Аморанку и неуклюже ткнул пальцем ему в плечо. Это пробудило жестокого властителя. Он вздрогнул, медленно поднял голову и уставился на Данила своими подозрительными глазами.

– Ваше Высокоборство, – заговорил Данил, – Меня послали доложить вам об одном странном происшествии по поводу колдуньи, сожженной в ту далекую пятницу прошлого месяца на Главной площади.

Он замолчал в ожидании ответа. Но и наместник хранил молчание. Могло показаться, что он и вовсе не слушает. Это было далеко не так.

– Ее звали Мария Веина. Вероятно вы помните. Так вот, вчера, на том месте, где ее казнили были найдены вещи, лохмотья, что были на ней в пятницу прошлого месяца. И даже ее медальон с именем Родион внутри.

Аморанок продолжал молчать. Это взволновало лжеборца. На щеках у него выступили красные пятна.

– Вещи были совершенно целы в этот раз. Но они сгорели, Ваше Высокоборство, в тот далёкий день. Мы это сами видели. Как же так произошло?

Наконец Аморанок заговорил:

– Чего ты хочешь от меня? Чтобы я их сжег? Вы, – он ткнул сухим пальцем в воздух с такой силой, что сам весь содрогнулся, – Вы не смогли сжечь какие-то тряпки, так еще притащились ко мне об этом докладывать?

Данил, дождавшись хоть какой-то реакции от Аморанка, решился робко возразить:

– Мне кажется тут дело не в нас, Ваше Высокоборство. Это очень странно. Такого раньше никогда не бывало… Эти вещи… Теперь, спустя месяц…

– Я надеюсь вы их уничтожили?

– Еще нет. Ведь…

– Уничтожьте. Не надо их хранить. Да и чему вы удивляетесь? Ведь она была ведьмой, а с этими отродьями всякого насмотришься.

И все же после своих последних слов Аморанок продолжал выжидательно вглядываться в лжеборца. Ему казалось, что Данил сказал не все, и его мучило это кусачее чувство. Наместник принял бесстрастный вид и видел, что очень огорчил этим юношу, которого так потряс необъяснимый случай. Сам наместник не желал показывать замешательства. Несмотря на свою длительную практику с ведьмами и колдунами, ни с чем подобным ему до сих пор не довелось столкнуться. Но все считали иначе. Он выглядел человеком много чего повидавшим за время своей продолжительной борьбы с нечистью. И много чего испытавшим. Ведь не зря же он сидел в этом кресле. Выказать неподобающее ему волнение или того хуже, страх, он не мог себе позволить. Но в душе испытал и то, и другое. Он приобрёл с помощью своего положения огромное количество благ, но все же лишился некоторых удобств, доступных простым смертным.

– Что-нибудь ещё?

Данил колебался, и этим возбуждал в наместнике все большее любопытство. Вытянув шею, он не сводил глаз с нерешительного юноши. За каждым его движением Аморанок поводил головой, как змея, готовая сделать смертоносный бросок. Он чуть не выскакивал из кресла. Данил взялся за ручку двери и приоткрыл её.

– Я был уверен, что вы захотите посмотреть на эти…вещи, и поэтому уговорил Яника отправиться со мной. Он сейчас стоит за дверью и ждёт разрешения, чтобы внести их сюда.

Аморанок разочарованно сгорбился и опустил глаза. Он сам не знал, чего ждал от Данила, но не этого. Он даже не понял, о каком еще Янике сейчас говорил юноша, и что он там принёс. В любом случае это не то: слова были сказаны не те.

– Ваше Высокоборство, Яник ждёт только вашего разрешения… Эти вещи стоит осмотреть.

«Ага, вот оно что», – смекнул Аморанок и решительно замахал руками.

– Нет, нет и нет! Мне здесь не нужны эти тряпки. Как вам вообще такое в голову могло прийти! Тащить их сюда, вместо того чтобы сразу уничтожить! Я все сказал, но ты хочешь сказать мне что-то ещё?

– Нет, Ваше Высокоборство. Это все.

– В таком случае…

– О да, конечно.

– Подожди. Скажи, пожалуйста, почему о тебе не доложили? Ты ворвался в мой кабинет очень неожиданно. Где подевались мои люди?

Данил густо покраснел. Только теперь он понял, что совершил непростительную оплошность.

– Это я виноват, – ответил он, – Ваши люди не успели доложить вам обо мне. Я опередил их. Я думал, что вы должны как можно скорее услышать эту небывалую весть.

Аморанок не пришел в ярость, как ожидал лжеборец.

– Твое нетерпение тебя погубит, Данил, – пророческим тоном изрек он, – Можешь идти и впредь будь сдержаннее, чтобы не произошло. И тогда ты проживешь долго счастливых лет.

Данил поклонился и вышел из кабинета. Как только дверь закрылась за ним, Аморанок больше не смог бороться с желанием увидеть уцелевшие в огне вещи. Он вслед за Данилом выскочил в коридор, где застал щуплого старика Яника. Лжеборца уже след простыл. Яник низко поклонился.

– Я ждал…

– Я знаю, чего ты ждал, – неприязненно перебил Аморанок, – раз уж ты ещё здесь, будь добр показать мне то, с чем пришёл сюда.

Старик развернул толстое покрывало, в которое упрятал лохмотья, и протянул его наместнику. Аморанок с упавшим подбородком, оттянувшим вниз уголки его губ, отшатнулся. И эта ошибка, как ему показалось, выдала его с головой. Он посчитал, что выглядел трусом перед глупым стариком.

– Да как ты смеешь приближаться ко мне с этими грязными тряпками! – заорал он вне себя от гнева, брызжа слюной на Яника, – я велю тебя сжечь вместе с этим отребьем на Главной площади! Может быть тогда ты уяснишь свое место!

Старичок, не в силах отвести испуганных глаз от наместника, только чмокал губами. Он оказался виноватым в одном из самых сильных пороков Аморанка – трусости. И расплачивался за свою вину, дрожа от страха. Но гнев Аморанка быстро угас. Он снова принял невозмутимый вид.

– Сжечь их! – приказал наместник и скрылся в кабинете.

А старик стоял у двери, пригвожденный немой оторопью. Он смотрел на лохмотья и о чем-то думал. Не веселы были его мысли. Но то, что эти лохмотья явились предвестниками нового времени, ещё более ужасного, чем нынешнее – об этом не мог подумать бедный Яник. То, что грядёт оно как безжалостный великан, где каждый день подобен шагу сего исполина – не знал этого и жестокий наместник. Это стало началом нового времени в страшной истории древнего города.

2

Наместник закрылся в кабинете. Как он не старался думать о другом – ничего не выходило. Напрасно Аморанок тщился переключиться на прежний предмет своих размышлений. Мало того, он совсем позабыл, что занимало его мысли до прихода Данила. Раздосадованный, что такая мелочь встревожила его, наместник ерзал в кресле и никак не мог удобно устроиться. Сердце его, подобно птице в клетке, трепетало и рвалось наружу. Да, он считал данное происшествие мелочью. В отличии от своих священников, он уже давно не верил в то, чем занимался. Ни ведьмы, ни колдуны его больше не интересовали. «Вздор!» – неизменно восклицал Аморанок про себя, выслушивая удивительные доклады лжеборцев и приговаривая к казни ту или иную «колдунью». Так, он не сомневался, что найдется объяснение и для этой истории, как для тысяч других. Но тем более необъяснимым был страх, который он испытывал. Тем более подавляющим и гнетущим. Аморанок уже дошёл до того, что начал злиться на Данила, который, как ему казалось, заразил его своей глупой тревогой. Однако взял себя в руки и по обыкновению погрузился в глубокую задумчивость. Шло время, а он все не мог найти разгадки.

– Сам не разобрался в чем дело, так пришёл щедрой рукой рассыпать зерна страха здесь, в моем кабинете, в моем доме. Да ещё, мерзавец, надеялся тут же увидеть всходы. Лохмотья… Хм… Так в чем же дело… Откуда там могли взяться какие-то тряпки? Да и её ли это вещи? Какая же глупость. И о чем только думали эти олухи!

Подобное восклицание немного успокоило Аморанка. После этого он надолго умолк. Со стороны могло привидеться, что он совсем уснул, но ничего подобного и в мыслях у него не было. Прошел ещё час, затем два, шёл четвертый… Время текло, но ничего не менялось. Пока, наконец, его не озарила одна мысль. Это же очевидная вещь! Как только она ему сразу не пришла в голову! Глупость этого испуганного щенка Данила сбила его с толку.

– Дураки! Ослы! Псы бродячие! Сброд пустоголовый! Да ведь все настолько очевидно, что не заметит только слепец! Да может еще горстка этих болванов!

Тут Аморанок замолчал. Внушительное молчание его часто говорило громче слов, но говорило ложно. Мысли его нередко бывали совсем не внушительны. «Ну, – думал он, – ведь эта Мария приходилась дочерью одному знатному гордецу, не сумевшему вовремя оценить силу моего могущества. За что ему пришлось поплатиться, бедняге. И тряпки эти только попытка меня напугать. Какой-то шутник, из приспешников Веина их просто подкинул, а эти глупцы вообразили бог весть что». Еще раз убедился Аморанок, насколько просто обвести вокруг пальца дураков. Тут даже умником быть не надо, достаточно того, что они дураки. Но не он, не он. Неужели тот чудак в самом деле вообразил, что этой поистине ребяческой выходкой напугает самого наместника Авирана!

Аморанок встал с кресла и прошелся по комнате, несколько раз наступив на полы своего аляповатого красного одеяния. Гнев закипал в нем все сильнее, раздражение росло. И несносное одеяние, чинившее ему препятствия на каждом шагу, разогревало его злость.

– Но кто же тот смельчак, что это исполнил? – с чувством спросил он самое себя, – может Веин не при чем? Однако… Больше некому.

Аморанок потер глаза и широко зевнул. Весь день он провел в кабинете, а устал сильнее обычного. Разрешая очередную головоломку, подброшенную его же людьми, он совсем утомился.

– Ну почему у них так плохо работает голова? – вздохнул наместник, – Кому мне доверить это дело? Завтра, все завтра… Сегодня я устал и должен отдохнуть.

Ещё раз он прошёлся по кабинету и окончательно решил, что сегодня уже ни на что не способен, и значит все вопросы надо отложить до утра. Пришла пора идти в спальню, где его ждала теплая пуховая постель. Но что-то не отпускало. Как будто кто-то находился в комнате и хватал его за рукав всякий раз, стоило ему сделать шаг в сторону двери. Наместник задержался еще ненадолго.

Выглянув в окно, он едва смог различить очертания редких построек, разбросанных вокруг его особняка. В этих постройках проводили часы отдыха стражники, оберегавшие его покой. Их тени тоже понемногу блекли в вечерних сумерках. Ещё немного и на город опустится ночь. Аморанок поспешил зажечь свечи, иначе он рисковал остаться в полной темноте, чего ему совсем не хотелось.

В детстве будущий наместник не мог спать без света. Рядом с ним всегда стояли две зажженные свечи. Несколько раз за ночь входили слуги и проверяли все ли в порядке. Если свеча гасла, маленький Влас тут же просыпался и начинал вопить во все горло. Правда, немного погодя, когда Аморанок подрос и перестал кричать по ночам, слуги стали тушить свет, если видели, что он уснул. Но темнота так и осталась для Аморанка каким-то зловещим призраком, одушевленным созданием. Для него темнота не значила отсутствие света, скорее наоборот, свет был временным отсутствием темноты. Каждый вечер она наползала с четырех сторон и пожирала все, что вставало на ее пути. Каждое утро она освобождала свет из своих цепких лап и уходила обратно. Куда? Об этом Аморанок и думать не хотел. И вот снова сумерки – очередное нашествие ненасытной тьмы.

«Много же времени у меня заняли лохмотья» – пронеслось в голове наместника. И все же он и теперь не мог отделаться от назойливой мысли о странном происшествии. Она как заноза засела в мозгу и раздражала нервы.

Скоро потемнело настолько, что едва различимые до этого силуэты полностью растворились в непроглядном мраке. Аморанок подошёл к окну и стал тревожно вглядываться в темноту. Его клонило в сон, но эта черная липкая субстанция, накрывшая город, притягивала к себе. Вот что удерживало его в комнате против воли. Казалось за окном ничего не происходит, при этом Аморанок отчетливо осознавал, что какое-то движение там все-таки есть. Местами тьма была настолько густой и объемной, что образовывала непонятные фигуры, без четких границ, но поразительно живые. Они дышали и пульсировали, растекались в стороны, образуя новые фигуры. И все это повторялось бесконечно. Аморанок стоял как завороженный. Что это? Прямо перед ним из густого мрака, как из глины, вылепилась еще одна фигура. Это было лицо в половину его роста. Черные глазницы и черный открытый рот, обезображенный диким страхом, не успев принять окончательной формы, стали стекать вниз, как поплывшая краска стекает по холсту. Несмотря на то, что лицо не имело никаких черт, Аморанок узнал себя. Его пробил озноб. С трудом открывая искривленный рот, как будто передразнивая страшное видение, он не мог ни крикнуть, ни даже пошевелиться. Свечи погасли. Темнота окутала его своим покровом. Добралась и до него. Она отняла у него возможность и двигаться, и говорить. Вдруг раздался сильный стук в дверь. Аморанок упал как подкошенный.