Текст книги "J & J. Роман"

J & J
Роман
Жан Легенэк
Юлия Вельбой

© Жан Легенэк, 2016

© Юлия Вельбой, 2016

ISBN 978-5-4483-0473-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Мне четыре-пять лет. Я иду вместе с дедушкой по тропинке, ведущей от его дома до моста. Дед мой жил на краю света на маленьком острове – полуострове на самом деле, который связывался c сушей мостом длиной около ста метров. Мы ездили к дедушке каждый год и проводили там все лето. Так мы шли по тропинке, и вдруг я услышал, как с ним заговорила одна из его племянниц (на острове все жители были родственниками). Она заговорила на бретонском, местном языке, и он ответил так же. Бретонский был у них родной язык. До тех пор я этого не осознавал. Только в тот момент, как дедушка ответил ей на бретонском, я вдруг понял, что у него есть другой язык, на котором он говорит с другими людьми (с нами он всегда говорил по-французски). И тогда у меня родилось понятие иностранного языка. До этого оно не существовало, хотя я, наверное, больше ста раз слышал, как дед таким же образом приветствует родственников. Я впервые осознал непонимание того, что говорят окружающие меня люди. Доверие мое к надежности языка разбилось на части.

Мне четырнадцать лет. Мы сидим в классе. Возле меня – большой одноклассник по фамилии Иванов. На парте перед ним лежит сборник русских народных сказок с прелестной картинкой на обложке. Название написано кириллицей. Я не знал, что такое кириллица, и что значит это название. В школе мы учили только английский, другой шрифт мне на глаза никогда не попадался. Меня поразило то, что там стоят отдельные согласные – это казалось мне загадкой. Хотя отдельные согласные бывают и у нас. Я сразу же решил, что выясню, в чем дело.

Я купил себе учебник, словарь и второй том полного собрания сочинений Н. В. Гоголя (первого в магазине не было) – ни в чем не сомневался! – и стал читать приключения Чичикова со словарем. Очень трудно было запоминать имена, места и события. Никогда больше в своей жизни я не проявлял такого упорства, такой решимости.

Через три года я сдал экзамен по русскому языку, истории и культуре в университете. Но потом возникли иные заботы. Я не то чтобы разлюбил русский язык, но занимался чем-то другим, чем обычно занимаются в этом возрасте… Родились дети. Прошли целые десятилетия до того, как я вновь взялся за русский с целью окончить дело, которое нельзя окончить.

О бретонском я совсем забыл. К тому же, дед всегда отказывался обучать меня. Ему так долго внушали: это язык бескультурных людей, язык неинтересный, бесполезный, что он поверил этому. В школе помечали тех, кто говорил на бретонском – к ним в карман совали камень или устричную раковину. Тот, кто в конце учебного дня оставался с ракушкой, был наказан.

Советская власть имела мудрость не запрещать местные языки. Третья Французская республика не была такой здравомыслящей. Позже я попытался учиться бретонскому самостоятельно, но мне так никогда и не удалось овладеть им как следует. Мой бретонский – книжный, школьный, я не могу на нем свободно разговаривать. Да это и не нужно, теперь мало кто на нем говорит. Другие местные говоры, такие как баскский и эльзасский (который является диалектом немецкого), выжили, бретонский же не оправился. Жаль. Это был своеобразный, правда, ужасно сложный язык.

Глава 1

Месье Жан, я, наверное, разочарую Вас. Я не так молода, как та юная особа на странице в Контакте. Она прекрасна, но совсем не я. Дело в том, что моя настоящая фамилия не Вельбой, а Качикова, под этой фамилией меня и ищите. Моя страница есть в Одноклассниках, там висит несколько моих фото. Две, кажется. И в LJ я тоже есть.

Извините, Юлия.

Странно, как мы иногда реагируем: я прочел Ваш роман и попробовал искать Вас в интернете; увидел на страничке фото миловидной девушки с нежным лицом и узнал в ней Вашу героиню. Мне почему-то втемяшилось в голову, что прототипом для героини должна быть не кто иная, как Вы. Конечно, это чистая выдумка. Еще раз извините.

Ничего страшного. Вы так хорошо пишете по-русски, у Вас, наверное, русские корни?

Спасибо за комплимент. Писать-то я пишу грамотно, понимаю тоже хорошо. А говорить – это катастрофа. За разговор я взялся серьезно лишь год назад, когда мы с моим другом из Донецка, Владимиром, почти ежедневно начали разговаривать по Скыпе. До этого я почти никогда не говорил с русскими. Русских корней у меня нет.

Я живу на юго-западе Франции, в Лиможе, тихом небольшом городе. У нас с женой есть дом возле Кагора. Там кабинет, где я принимаю своих пациентов. Жена работает в Лиможе, я каждую неделю провожу там три дня. Она приезжает в наш дом, когда у нее отпуск.

Когда-то я служил учителем французского языка, потом инспектором народного образования. До сих пор преподаю в университете французскую грамматику и педагогику, но это не отнимает у меня много времени. Еще я занимаюсь тем, что мне нравится: психоанализом и письменным переводом с русского. Связи между двумя вещами не ищите.

Издадут Ваш роман или нет, я все равно рад его переводить, тем более, что точного срока нет. Было бы прекрасно, если бы Вас читали и во Франции, но знаю, шансов мало.

Жан, мы же с вами где-то коллеги! Я тоже работала переводчиком, только немецкого языка. Переводила инженерные каталоги и деловую переписку. Лингвистического образования у меня нет, меня взяли так, на пробу, и оказалось, что моего уровня вполне достаточно. Язык я выучила самостоятельно. Мой дедушка был учителем немецкого языка, и у нас дома было много немецких книг. Я просто брала в руки книгу и читала. Правда, теперь многое уже забыла. Без постоянной практики все забывается.

Приятно познакомиться, уважаемая коллега! К сожалению, я не смог войти на сайт Одноклассники, чтобы увидеть Вас. Вернее, я зарегистрировался, но не увидел там поля для поиска. Наконец, в Контакте нашел некую Юлию Качикову. Вот ссылка. Это Вы?

Да, это я. Но, кажется, там я не очень на себя похожа, фотография сделана в виде акварельного рисунка. Высылаю вам другую, с веб-камеры. Она более реалистичная.

Юлия! Какое прекрасное лицо! Какая Вы прелесть! И это очень скупо сказано. В действительности Вы лишь немного старше той девушки в Контакте, которую я нашел в начале своих поисков.

Спасибо :) Это обычное домашнее фото, я даже не ожидала, что вам так понравится.

Юлия, я всегда рад вашим сообщениям.

Продолжаю переводить, но до сих пор перевел только три главы.

Я тоже рада Вашим сообщениям, Жан. Мне кажется, Вы тонкий и думающий человек. Знаете, мы здесь психоаналитиков видим только в кино: приходит человек, ложится на кушетку и начинает что-то говорить. А врач делает из его слов какие-то свои выводы. Как это странно. И я, наверное, никогда не смогу отделаться от ощущения, что это такой вид игры.

Я заинтересовался психоанализом много лет назад, когда у меня болел желудок, и все лекарства оказались бесполезны. Я обратился к психологу. Каждый сеанс он говорил со мной по полчаса о всякой всячине, как с соседом по площадке… а я должен был платить за это пятьдесят евро! Мне пришлось отказаться от него и обратиться к другому врачу, который лечил с помощью т. н. релаксации. Помню, лежу на кушетке, а он повторяет монотонно: «Моя правая рука приятно теплеет», на французском «Мом бра друа эт агрэаблэман шо» (приблиз.).

Мысленно повторив эту формулу, я испытал ощущение, будто рук у меня уже нет! Я спросил врача, что это значит. «Очевидно, имеет значение созвучие выражений агрэаблэман шо (приятно тепло) и агрэаблэ маншо (приятный однорукий человек). Я моментально понял, что такое влияние мысли и слов на тело и относительная значимость звуков и смысла.

Сначала я брал сеансы психоанализа из-за проблем со здоровьем. Продолжать меня толкнуло любопытство. Узнав о влиянии слов на тело, я хотел идти дальше. Врач посоветовал мне обратиться к одной из его коллег, молодой женщине, уверяя, что она очень способная.

Я записался к ней на консультацию. Врач была одновременно психиатр и психоаналитик, что у нас не редкость. У нее были темные глаза и строгий взгляд. Она говорила очень мало, тон ее был сухой, немного насмешливый. Мне было не по себе, а вместе с тем очень любопытно; Теперь я понимаю, что на самом деле подсознательно хотел сорвать с нее маску безразличия и холодности, которая так меня задевала. Впоследствии я осознал, что эта ситуация в точности повторяла другую, забытую ситуацию, когда я испытывал чувство неполноценности при сестре, старшей меня на четырнадцать лет.

Основное правило психоанализа гласит, что пациент говорит о чем угодно, а психоаналитик слушает и не отвечает, пока не найдет в его речи что-нибудь интересное. Он обращает внимание не столько на содержание, сколько на слова или, лучше сказать, на странности: оговорки, противоречия, несуразности.

Итак, я говорил врачу о прошлом, о жизни у нас дома и почему-то рассказал о белых и черных предметах, сейчас уже не помню, каких. Мое внимание к таким подробностям насторожило аналитика, и она спросила, что приходит мне в голову при словах «белое» и «черное». И вдруг я вспомнил: пол в коридоре, который состоит из белых и черных плиток. Я разъярен, как только могут быть разъярены маленькие дети, бросаюсь к двери. Кто-то удерживает меня сзади. Сестра только что вышла замуж, и сейчас уезжает с мужем; кажется, они едут в Италию, да безразлично куда. Мне шесть лет, и я не хочу, чтобы она вообще уезжала! Нет слов, чтобы описать мое чувство потери.

Я чувствовал, что сестра принадлежит мне. Я никогда не задумывался о том, что когда-нибудь она выйдет замуж и покинет нас. Как много значит отъезд сестры для шестилетнего мальчика? Должны ли были родители подготовить меня к этому заранее? Все равно… прошлого не вернешь.

Не спросила бы врач о белом и черном, я продолжал бы рассказ и пропустил бы шанс освободиться от старого непосильного груза. Я ведь совсем забыл об этой домашней драме, никому никогда о ней не рассказывал, кроме своего психоаналитика. Сестра умерла десять лет назад, так и не узнав об этом.

Какая грустная история. В детстве я тоже думала, что брат мне некоторым образом принадлежит. У меня было убеждение, что когда мы с ним вырастем, то поженимся. Не знаю, откуда я это взяла, но такое развитие событий казалось мне естественным. Нет, у нас с ним не было жесткого разрыва, просто однажды поделилась с мамой своими соображениями, а она сказала, что этого не будет. Что Олег вырастет и найдет себе другую невесту, а я – другого жениха. Долгое время я была в недоумении: зачем нам кого-то искать, если мы уже есть друг у друга? При этом мы с братом постоянно ссорились, дрались, вечно что-то делили… Но это не казалось мне препятствием для счастливой совместной жизни.

Как неожиданно, Юлия. У вас похожий детский опыт, правда, менее травматичный. Пожалуйста, продолжайте рассказывать, мне интересно.

А нечего больше рассказывать. Это, пожалуй, и все, что я помню о наших детских отношениях. Скажите, а Вы излечились тогда от болей в желудке? Эти воспоминания помогли Вам?

Да. После сеансов релаксации я чувствовал себя прекрасно физически. Но оставались некоторые нерешенные вопросы моей расстроенной юности, и я надеялся, что с помощью анализа найду ответы на них. И действительно, когда я начал заниматься самоанализом, моя жизнь сильно изменилась.

Она улучшилась?

Я бы сказал, приобрела новый смысл. Жизнь моя стала яснее, светлее. Я понял, чего хочу, и от этого почувствовал себя более достойно.

До анализа я был замкнутым, вечно в плохом настроении; без конца переписывал план романа, которого так и не начал. Я лежал на диване, смотрел телевизор и выкуривал в день по две пачки сигарет. После анализа я перестал смотреть телевизор, бросил курить, снова взялся за учебу, получил два диплома, защитил докторскую диссертацию, опубликовал три книги, стал президентом одной философской ассоциации, которой и занимался в течение последующих пятнадцати лет.

А написали ли Вы тот роман, план которого составили? И о чем он был?

Скажем так, я его писал. В романе рассказывалось о приключениях кота, который вдруг осознал, что умеет говорить на человеческом языке. Люди ничего не подозревали о его способностях и обсуждали при нём семейные и любовные тайны, а кот свой болтовней создавал всевозможные скандалы в городке.

Интригующий сюжет.

Возможно. Но эта история никого из издателей не заинтересовала, и вскоре я забыл о ней. Рукопись исчезла бесследно. Я ее на пишущей машине набирал, еще до компьютерных времен. После первой неудачи я приянлся за план для новой книги. Варианты плана менялись каждый день, я проводил много времени за улучшением структуры романа, пропорций отдельных частей, подсчитывал количество подсекций в каждой части, количество страниц в каждой подсекции и в конце концов погряз во всей этой чепухе. Но первой страницы так и не написал.

Закончив с этим планом, я продолжал придумывать новые и новые проекты, которые тоже никогда не воплощались в жизнь, пока не осознал, что неспособен к беллетристике. Я больше философ, чем писатель. Филолог, критик, но не сочинитель романов. Я люблю литературу у других.

Подождите, а как же те три книги, которые Вы упоминали, и которые вы как будто опубликовали?

Это были совсем другие книги! Я написал их на одном дыхании в восхищении перед теми авторами, которые привлекли меня своим исскуством, и тем, что неосознанно приоткрыли дверь в новые области знания. Например, первая моя книга посвящена появлению в литературе XIX века образа бессознательного. В ней я показал (по-моему, довольно убедительно), как фантастические рассказы того времени предсказали такие понятия, которые психоанализ откроет лишь сто или полтораста лет спустя.

Психоанализ помог мне также выбрать профессию. Я был необщителен, но пошел туда, где важнее всего психологический подход и умение контактировать с людьми – я стал инспектором народного образования. Но весьма своеобразным инспектором! Я чувствовал себя свободным соблюдать министерские указания или нет. В моем подчинении находилось около трехсот учителей, которые не только уважали меня как начальника, но относились ко мне с личной симпатией. Я держал себя с ними демократично, отчего коллеги ревновали и часто не одобряли меня.

Работал я с удовольствием. Я делал то, что казалось справедливым мне, а не министерству, и что позволяло подчиненным выполнять свою работу наилучшим образом. Я нашел время для размышлений о своих внутренних проблемах и вдруг осознал, что до этого никогда не пытался думать – жизнь состояла только лишь из привычек.

Я описал здесь видимую часть изменений. Невидимая – была еще более ощутима и более важна.

Как мне знаком тот человек, которым Вы были в период «недумания»! Очень хорошо представляю, как Вы лежите на диване, курите одну сигарету за другой, листаете каналы телевизора… кажется, я даже вижу выражение Вашего лица. Наверное, дело в том, что таких мужчин я повидала достаточно. Таким был мой отец – правда, это состояние вдобавок было приправлено алкоголем, такими были отцы моих подруг (большинство), мои дяди, брат. И такой безысходностью веяло от этих мужчин, как будто они не живут, а доживают свои жизни и только о том и думают, скоро ли всё это закончится. А женщины их сидят на лавочке, лузгают семечки и сплетничают (если уже управились по хозяйству и накормили детей). Так проходит жизнь… Эти картины в юности очень пугали меня, и помню, в пятнадцать лет я решила, что НИКОГДА не буду сидеть не лавочке, а мужем моим будет ученый!

А мужем будет – ваш брат :)

:) Кстати, вчера он приехал. Все собрались вместе: я, мама и Олег – как раньше, когда мы жили еще одной семьей. Мама поджарила картошки на сале, яичницу с луком – тоже на сале, купила томатный сок. Всё это очень аппетитно выглядело и умопомрачительно пахло. Я зашла на кухню, думала, мы сейчас сядем за стол. Но мама предложила поесть только Олегу. Когда он уже сел, она поворачивается ко мне и спрашивает: «А ты будешь»?

Я, скрепя сердце, ответила да. «Тогда принеси себе стул», – сказала мама. Я сходила за стулом и села к столу. Потом ели в гробовой тишине. Я смотрела вниз, в свою тарелку, – просто не знала, как встретиться с ними взглядом. В конце завтрака брат спросил: «Ты, наверное, на что-то обиделась»? Я высказала им всё, что о них думаю.

Поведение Вашей матери, Юлия, кажется загадочным, однако оно может быть вполне объяснимо. А Ваш брат не выступил Вам в защиту? Любопытно, как именно они реагировали на Ваши претензии? Что ответили мать и Олег, помните?

Нет, брат в защиту не выступил. Он слушал меня, нахмурившись, лишь в конце моей речи сказал: «Юлька, ну хватит». Здесь он имел в виду, хватит расстраивать маму.

Олег тогда приехал не просто так, а чтобы чинить маме водопровод. А я пришла шить (у мамы дома стоит швейная машинка). Так что мы собрались вместе случайно. Позже, когда я спросила у мамы, почему же, собственно… она ответила, что картошки было мало, и на всех могло не хватить. А Олегу надо было поесть в первую очередь, ведь он с работы, с ночной смены.

Пока что я не могу сделать никаких выводов о вашей проблеме. Слишком мало информации. Вы можете еще рассказать о ваших семейных отношениях?

В семье обо мне сложилось мнение как о человеке странном, оторванном от жизни. Но странном со знаком минус. Никто этого вслух не говорит, но по отдельным словечкам, по выражению лиц, по тому, как меня не хотят приглашать в общую компанию, я догадываюсь.

Меня не зовут не только в узкую компанию, где мама и Олег, но и, так сказать, в «большую семью». Несколько лет назад Олег праздновал день рождение своего сына. Собрались ехать в балку на шашлыки. Замариновали свинины, закупили овощей, водки-селедки, прочей снеди – мои родичи любят хорошо покушать. Приглашены были: обе бабушки, крёстные, кумовья, их друзья, но только – не я! А когда я стала осторожно интересоваться, почему же, собственно… мне ответили, что мясо – продукт дорогой, и на всех не хватит. Это было сказано без всякого юмора.

И вот, картина маслом: теплый летний день, вся компания собирается во дворе и радостно, в предвкушении шашлыков устремляется в балку. А я смотрю на этот праздник жизни из окна, как наказанная.

Да, это не совсем обычно для родственных отношений. Странными здесь кажутся ваши близкие, а никак не Вы. Скажите, а разве им не интересно общаться с Вами? Они знают, что Вы пишете романы?

Знают, но, кажется, они видят в этом что-то не совсем уместное. Когда я была подростком, у нас в подъезде жил писатель. А точнее, Яша-писатель – все называли его так. Это был человек прошедший войну, тюрьму, довольно почтенного возраста и вечно пьяный. Нужно было видеть, как с утра он вышагивает, весь закутанный в черный плащ, в черной широкополой шляпе. Это была не простая шляпа, а с претензией. Не знаю, в чем состояла претензия, в покрое или в особой посадке на голове, но даже в свои двенадцать лет я ее замечала. Подмышкой он нередко нес стопку бумаги (рукопись?) или нечто, обернутое газетой.

Ближе к вечеру его уже видели расхристанным, шатающимся; элегантный плащ нараспашку и запачкан в грязи… Каким чудом ему удавалось сохранять шляпу? Время от времени Яша валялся под лавочкой у нас во дворе: он – отдельно, шляпа – отдельно.

Отец мой потешался над ним, он вообще был жуткий пересмешник. Однажды Яша встал из-под лавочки; стоя на хлипких ногах, огляделся, явно в поисках своей шляпы, а отец мой сказал, указав на крышку от канализационного люка: «Так вот же она!»

Яша-писатель действительно что-то писал, кажется, военные мемуары, и даже ездил по издательствам. Он давал почитать рукопись и моему отцу, над которой тот опять-таки хохотал.

Могу сказать лишь одно: Вы от своих близких очень отличаетесь. К сожалению, они понимают Вас не больше, чем окружность понимает сферу. Это лишь интуиция с моей стороны.

Перевод вашего романа теперь насчитывает сто страниц. Я был довольно занят в декабре, продолжу уже в новом году. Юлия, поздравляю Вас с наступающим Новым годом и хочу выразить одно пожелание: чтобы продолжалась наша с Вами переписка.

Целую Вас.

Jean

Спасибо за поздравления, Жан. Мне было очень приятно их получить.

Когда я была ребенком, это было волшебное время. Папа приносил ёлку, и в доме наступал настоящий ажиотаж. Этот запах, ящик с игрушками, брошенные на пол сосновые ветки, беспорядок в комнате так будоражили меня! Папа говорил: «Отойдите, не мешайте», – а мы всё скакали вокруг и не могли угомониться. Мне казалось – вот, для чего мы жили этот год! Потом мы с братом ложились под ёлку, выключали свет и смотрели снизу на блистающие игрушки. Я могла целый вечер лежать, не отрывая от них взгляд.

Вчера по телевизору в новостях показывали Францию. У вас там уже во всю готовятся к встрече Нового года: улицы украшают огнями, ставят ёлки… А у нас в городе всё будет серо до последнего дня, лишь в ночь с тридцатого на тридцать первое приволокут откуда-то облезшие сосновые ветки и быстро соорудят возле кинотеатра ёлку на железном каркасе. Потом набросят на нее пару трубок бегущих огней, и всё – праздник готов. А у Вас в Лиможе как?

Новогодняя обнимашка!

У нас отмечают не столько Новый год, сколько Рождество. Но по телевидению все преувеличивают – лампы и гирлянды зажигают теперь значительно позже, ведь нужно экономить. А вот игрушки в магазинах выставляют на продажу с каждым годом все раньше. Это будет будоражить воображение детей, малыши будут два месяца надоедать родителям, пока те не купят им что-нибудь. Доход превыше всего! Капитализм так капитализм.

Тридцать первого мы немного праздновали с женой, нас было только двое. В 00:05 уже легли спать. Мои дети были в Марокко, а дочь жены, которая провела с нами Рождество, гостила у друзей в горах. Мы выпили бутылку шампаньского, ведь Новый год без шампаньского – не праздник. Ели фуагра и слоёный пирог со сладким мясом.

Сладкое мясо? Оно действительно сладкое или это просто название такое?

Видимо, «сладкое мясо» – неправильный перевод для того, что я имел в виду. Блюдо, купленное мной к новогоднему ужину, называется bouchée à la reine (королевский пирожок) и представляет собой прирог с начинкой из грибов, соуса и телячьей зобной железы. Оно вовсе не сладкое на самом деле.

А как у вас прошел праздник?

Тридцать первого не было ничего особенного: ели, скучали. Первого – мама вытащила меня на прогулку.

Первое января – единственный день в году, когда в нашем городе бывает необыкновенно тихо. Все отсыпаются от безудержного веселья, на улицах ни души. Я люблю гулять в это время. Только под вечер начинают показываться редкие прогуливающиеся парочки и мамы с детьми. Все идут в центр, на ёлку. Под магазинами собираются испитые лица. Они с жадностью откупоривают бутылки и пьют пиво прямо на морозе. Впрочем, они там видны всегда.

С праздником я поздравила только родню в Сибири, а больше никого. Ближайшим родственникам звонить неохота, не по интернету же им писать.

Новогодних карточек я тоже почти никому не посылал, мне лень. Но едва получаю Ваше письмо, хочется тотчас же ответить; на каждое Ваше предложение имею десяток своих, не успеваю записывать. Даже самому себе не могу объяснить почему. Ведь я по природе молчаливый, не склонный к излияниям, свои мысли и чувства не доверяю даже самым близким. Иногда меня в этом упрекают, и заслуженно.

Я не красноречивый, импровизировать не умею, но, читая Ваши сообщения, открываю в себе такие неожиданные реакции и способности к живому слову, которых никогда не подозревал. Меня все время тянет к компьютеру, чтобы проверить, нет ли письма от Вас, или чтобы написать ответ. И когда по той или иной причине не могу сделать этого, втайне страдаю. Мне смешно самого себя. Пожалуйста, не рассказывайте никому.

Не переживайте, Жан, я никому не скажу. Мне не с кем говорить о Вас.

Жан, а если бы Вы встретили меня в своей реальной жизни, ну, к примеру, я была бы вашей студенткой или пациенткой, Вы так же захотели бы со мной общаться?

Если бы мы встретились в реальной жизни, все произошло бы иначе. Если бы Вы были моей пациенткой, например, то мы бы не общались в обычном смысле слова. Во всяком случае, мы общались бы совсем по-другому.

Пациенты говорят много, я – очень мало. Они рассказывают о том, что приходит им в голову, иногда получается крайне бессвязно. Я же стараюсь толковать их высказывания – если только толковать удаётся.

Я никогда ничего не рассказываю пациентам о себе. Психоаналитик является не собеседником, а своего рода зеркалом. Он возвращает то, что ему говорят, но отражает и другой возможный смысл высказанного.

Студентам я тоже не рассказываю о себе. Мы общаемся лишь касательно предмета обучения. Здесь, наоборот, я говорю много, а они мало – обычно лихорадочно что-то записывают. Кстати, я перестал преподавать в университете, в этом году я буду лишь консультировать студентов, будущих учителей. Мы будем общаться по электронной почте, а в июне я окончательно уволюсь. Народному образованию я посвятил сорок лет своей жизни, хватит.

Лишь только дома я говорю о себе, но очень мало. От этого мне часто бывает неловко. Жена редко разговаривает со мной, хотя утверждает, что хотела бы чаще. Когда возвращаюсь из Крессака, где по нескольку дней живу в своем доме, всегда рассказываю ей о местных новостях и интересуюсь, как у нее дела. Она скупо отвечает. Вы же, наоборот, всегда удостаиваете меня подробным ответом. Но Вы иностранка, и так далеко…

Надо же, я раньше и не думала, что могу быть для кого-то иностранкой.

Да, Юлия, Вы иностранка. Но утешьтесь: любимая моя иностранка.