Текст книги "Все дело в папе. Работа с фигурой отца в психотерапии. Исследования, открытия, практики"

(Клиент нуждается в демонстрации своих достижений именно отцу – материнского восхищения недостаточно для того, чтобы чувствовать себя уверенно. Как же сильна эта тоска по отцовской поддержке и одобрению!)

Т.: Конечно, очень хочется чувствовать, что ты папе важен. Значит, все-таки он интересовался? Через маму…

К.: Хотя есть один момент, когда я по-настоящему гордился, что это мой папа. На Новый год в школе. Когда его на школьной елке попросили сыграть Деда Мороза классе в четвертом-третьем.

(Ход мыслей клиента меняется, как и его эмоциональное состояние. С одной стороны, он уходит от неприятного чувства обиды, с другой – вспоминает уникальный эпизод, из которого можно развить новый, целительный нарратив.)

Т.: Круто! Обзавидоваться можно просто. Не просто папа, а Дед Мороз для всех!

(Поддержка и подкрепление хорошей истории клиента, отражение его детской радости и восхищения отцом.)

К.: Я, конечно, сразу узнал его по голосу, но вида не подавал. Потом ему сказал, что он самый лучший Дед Мороз. Наверное, это самый яркий момент, когда я действительно был горд, что это мой папа.

(Изменения в нарративе клиента: из «папы, который мной не интересовался», он превращается в «папу, которым я гордился».)

Т.: Что там с твоим образом, с трибуной?

К.: Чего-то он у меня там мигает. Образ папы рядом с мамой то исчезает, то появляется на трибуне.

(Положительная динамика образа по сравнению с началом работы.)

Т.: Добавь туда яркости из истории про Деда Мороза…

(Обращение к ресурсному опыту клиента, интеграция образа отца.)

А еще попробуй представить, что ты смотришь с трибуны глазами папы. И к себе направляешь этот поток гордости и радости за сына.

К.: Сейчас попробуем…

Почему-то он держит руку мамы, что, на мой взгляд, для него не типично, слишком демонстративно, и болеет за меня, порой очень эмоционально. И, кстати, мигать перестал, если со стороны представить.

(Положительная динамика образа, его трансформация в результате интеграции воспоминаний клиента в целостный образ отца; восстановление семейной иерархии: образ мамы и папы как пары.)

Т.: Супер! Расскажи еще немного о том, что ты видишь.

(Закрепление полученного образа, побуждение пережить заново эти изменившиеся воспоминания.)

К.: Самое интересное, у меня ощущение, будто бы я просто вселился в голову к папе и вижу ситуацию его глазами.

Я могу переключаться, как в фильмах камеры переключают, с себя на папу и с папы на себя. Но при этом мое и его видения не смешиваются, все реально, и ощущения у каждого свои. Я даже представить не мог, что папа так себя может вести. Причем это происходит как будто без меня, образ зажил своей жизнью. Я просто в шоке!

(У клиента постепенно нарастают сильные чувства, он удивлен. Эта работа с образом аналогична работе со стульями, с фигурами в психодраме, рисунками и т. д., когда клиенту предлагают вести диалог попеременно то от имени значимой фигуры, то от себя; или от имени своих разных частей личности… Возможность посмотреть глазами другого человека, вложив в уста значимой фигуры важные для клиента переживания и слова, которые он хочет услышать, имеет мощный терапевтический эффект. Это буквальный опыт того, чтобы «быть самому себе хорошим родителем». В то же время клиенты порой описывают этот опыт как «не свойственный им», что можно расценивать и как преодоление эгоцентрической позиции, и как эмпатически прочувствованные «из поля» реальные переживания того, на чье место они становятся. С какой бы теоретической позиции мы ни объясняли этот феномен, он оказывается эффективен в этом случае.)

Т.: Мужчины суровые, не проявляют чувств… Но это не значит, что их нет… Может, ты чувствуешь то, что на самом деле переживает папа? Хоть он этого и не показывает.

Смотри… получается, что ты обижен на папу, потому что думаешь, что ты ему был неинтересен… а это не так. Ему просто очень сложно было это выразить. Он же не мама. Он выражал это по-своему.

(Объяснение способствует заземлению эмоций клиента, размещению полученного нового опыта в реальности, связи новых образов и переживаний с жизнью и историей клиента, закреплению нового нарратива.)

К.: Кстати, второй яркий момент вспомнил, когда я был очень горд за то, что это мой папа и я на него похож: это когда мы спустили его рисовальные принадлежности с чердака. В этот момент я почувствовал гордость за то, что я на него похож: я тоже увлекаюсь живописью, как и он в мои годы. Честно говоря, все сильнее понимаю трагизм ситуации, когда мама сказала ему убрать все на чердак, когда мы с братом были совсем маленькие. Чтоб мы не уничтожили. Он же у меня в свое время, можно сказать, настоящим художником был.

(Актуализируются воспоминания, связанные с фигурой отца – его личностью, интересами; «я как папа», гордость за отца, идентификация с ним, общность в любви к изобразительному искусству.)

Т.: Ого!

К.: И с живописью завязал, это же тоже много времени занимало, а маме нужно было, чтобы он больше дома помогал с нами, детьми. А ведь его работы на конкурсы, выставки разные брали…

Т.: Надо очень сильно любить, чтобы отказаться от важного. Ради того, кто важнее всего.

(Терапевт обращает внимание на позитивные намерения отца. Важно также, что терапевт-женщина дает оценку его действиям в ином свете, нежели мама, – с пониманием, признанием ценности и уважением.)

К.: У меня такое ощущение, будто бы я какого-то человека неосознанно казнил. Несправедливо вынес приговор.

(Клиент внезапно от обиды переходит к другой полярности – чувству вины. Это не случайно, поскольку эти чувства дополняют друг друга. Возможно, актуализировалась вина по отношению к отцу в ситуации, когда клиент был вынужден сделать выбор между ним и матерью. Или более ранняя – за то, что якобы из-за них, детей, папа был вынужден отказаться от чего-то важного в своей жизни, а они были не в силах оценить этой жертвы.)

Т.: Что с тобой?

(Поддерживает клиента, помогает назвать и высвободить сильные чувства.)

К.: Обнять его охота.

(Чувство тепла, стремление к близости с отцом.)

Т.: Обними его сейчас, мысленно. Веришь теперь, что он тобой гордится?

(Возможно, терапевт несколько поспешно «спасает» клиента от переживания сильных чувств. Однако его действия продиктованы тем, что близится окончание сессии, и он выбирает не разворачивать этот процесс «обида – вина», с тем чтобы не пускать клиента в предполагаемую область травматических переживаний, завершить работу в ресурсном состоянии и выполнить рабочий контракт.)

К.: Ага. Правда, чувство вины еще не отпустило.

Т.: Наверное, он тоже чувствовал себя виноватым, что не может дать всего.

К.: Наверное.

Т.: Ну скажи ему: «Мне жаль, что мы так долго не могли встретиться. Теперь это в прошлом».

(Клиент стремится избавиться от тягостного чувства, терапевт идет ему в этом навстречу, трансформируя вину в сожаление.)

К.: Вроде бы он всегда был рядом, а я сам как-то даже уходил от него.

Т.: Папа всегда рядом. Хоть и на некоторой дистанции.

(Закрепление нового образа отца, внушение.)

К.: Наблюдает порой издалека, согласен.

Т.: С любовью, интересом и гордостью наблюдает.

(Внушение, закрепление.)

Предлагаю тебе недельку попрактиковаться: время от времени возвращаться к ощущению поддержки от папы, где ты это в себе чувствовал, – за спиной. Особенно если ты что-то хорошо делаешь, представляй, как папа смотрит и гордится, с любовью, интересом и гордостью наблюдает.

(Переход к домашнему заданию, которое поможет клиенту сделать изменившийся образ папы с мамой во внутреннем плане устойчивым.)

К.: Хорошо.

Т.: И говорит что-нибудь типа «я тобой горжусь», «молодец», «я в тебя верю». Какие-нибудь такие простые слова, которые важно было услышать именно от папы.

К.: Напрямую он мне таких слов никогда особо не говорил, хоть я и ощущал порой.

Т.: Хороший результат – это когда ты во внутреннем плане видишь папу и маму вместе, они оба одного размера и яркости, никто никуда не пропадает, и ты как сын чувствуешь хорошую связь с обоими.

К.: Да, идеальный вариант. Буду стремиться к этому.

Т.: Это теперь только от тебя зависит.

(Терапевт передает ответственность за создание устойчивых изменений в его внутренней реальности, которая влияет на самоощущение и восприятие клиента.)

К.: В конце я уже мог их так представить. Вначале очень тяжко было. Не появлялся совсем. А вот по поводу связи – надо еще с этим поработать мне.

Т.: Если уделять этому внимание, связь будет крепнуть.

(Внушение положительных изменений.)

К.: Буду стараться.

Т.: Там уже все есть. Надо позволить этому быть.

(Завершение рабочей части сессии, закрепление внушения, вера в клиента, проявление терапевтического оптимизма – уверенность в том, что изменения возможны.)

* * *

Далее клиент был информирован о закономерном возникновении чувств обиды и вины, возможной причине их возникновения – необходимости в конфликте выбрать сторону мамы или папы. Также терапевт высказал предположение, что эти чувства могут влиять на настоящую жизнь клиента, управляя его самоощущением, решениями, отношениями с другими людьми. Клиенту было предложено понаблюдать, как эти чувства проявляются в его жизни. На этом сессия завершилась.

Мы предполагаем, что с возвращением фигуре отца ее значения, восстановлением иерархии в системе и переходом на «мужскую сторону» клиент получит достаточно ресурса для того, чтобы пройти сепарацию от матери.

Необходима также работа с чувствами обиды и вины, поскольку в настоящий момент они являются регуляторами жизни клиента, с ревизией убеждений, чтобы сделать требования клиента к себе и окружающим более реалистичными (в данный момент клиент пытается соответствовать маминому «идеалу мужчины»).

В этом также существенную поддержку может оказать присоединение клиента к отцовской фигуре, образно выражаясь – инициационный переход с «женской половины» на «мужскую».

В дальнейшей работе с этим клиентом терапевту следует больше внимания обращать на контрперенос: уходить от роли заботливой мамы, которая проявляется в директивном стиле общения и авторитетном высказывании своего мнения; больше внимания уделять актуальным чувствам клиента, спрашивать его о них, давать время и пространство для их выражения; больше времени посвящать контракту, чтобы клиент мог составить более ясное самостоятельное представление о том, чего он хочет.

Это важно также в силу специфики возраста и решаемых в этот период задач – формирование и укрепление собственной идентичности, сепарация от родителей, целеполагание и формирование жизненной перспективы. Возможно, более продуктивной будет работа с мужчиной-консультантом.

Приложение 2
Непридуманные рассказы: письма клиентов об отце

* * *

Эту картинку [фотографию отца] мне прислала тетка из Израиля, сообщившая, что она моя двоюродная сестра, отец был ее дядей, и они крепко дружили. Я ее повесила, а она мне написала под комментарием к ней: «Как вы можете его ненавидеть? Это блестящий был человек, тонкий, умный, ироничный, спортсмен, красавец, тонкий психолог, прекрасный собеседник, все его обожали, на моем выпускном все девочки хотели с ним танцевать».

«Здорово, – пишу ей уже в личке, – что он был такой тонкий и классный, жаль, что имел привычку делать и бросать детей, уводить баб у лучших друзей, был мелочный мудак и травил собственную мать, а так молодец».

Завязывается длинный небезынтересный диалог, в котором всплывает много мерзких подробностей того, что отец говорил семье обо мне и маме, много смешного типа «ну как же он платил бы вам алименты, двум дочерям – ни на горных лыжах ни съездить покататься, ни за границу к родственникам». Я довольно быстро посылаю ее на… и забаниваю, потому что она, ну, просто дура и пришла мне 28-летней сообщить, что отец бы мной гордился, и неспроста я Вера Николаевна, как бабушка моя Вера Николаевна Комиссаржевская, и что у меня есть классные еврейские корни, революционеры, герои, моя прапра, например, сбежала из гарема турецкого султана, на пиратском судне переплыла через Черное море и зажила себе весело в Украине и т. д. – в общем, я своя, ура.

«Жалко только, – пишу, – что для того, чтобы мое существование вообще кого-то из вашей семьи заинтересовало – хотя все были в курсе моего рождения, естественно, – должно было пройти тридцать лет, написано три книжки, и морда моя, так похожая на отцовскую, должна была по телеку быть показана, и только тогда вы решили мне написать. Неважно».

Проходит полгода, и мы с Кеплер в Киеве пьем и имеем долгую беседу о наших отцах и черных дырах, ими оставленных. И я говорю: «Это нужно нам, не им: нужно их отпустить. Они были мудаками и не изменятся; а мы еще можем измениться и еще будем счастливы, надо только приложить большое душевное усилие. Надо перестать их ненавидеть, потому что надо перестать ненавидеть себя».

Я возвращаюсь в Москву, и на день рождения отца, 27 марта, мы едем на Новодевичье, и там его довольно быстро отыскиваем. И там его фотография, и выбито: «1949–1993». И я смотрю и вдруг впервые чувствую не гнев, не отчаяние, а жалость: какая неуклюжая жизнь – произвести на свет трех дочерей от разных баб, всех одинаковых с лица, и помереть глупой смертью в сорок три, ни одну не воспитав. Как горько и по-дурацки все получилось. Не рефлексирую. Выдыхаю.

Через два дня улетаю в Непал. Из Непала, потом Вриндавана, прилетаю домой – беременная Ф. – и попадаю в довольно лютую эмоциональную воронку, потому что: с Саней мы только вот расставались и вообще ничего не понятно, с мамой очень тугие и странные отношения, жить негде, работать теперь непонятно как, и в узел тяжкого многолетнего личного п…ца очень не хочется втягивать какое-то новое, чистое и долгожданное, – хоть и незапланированное – существо, которое этого ничем не заслужило. Очень простуженная, плохая, в пять недель лечу на концерт в Сургуте, который мне не позволили отменить, и после него мне говорят: «Если вы эту беременность хотите сохранить, посидите хотя бы месяц дома».

И я сажусь дома и думаю: «Ну, с чем у меня хуже всего сейчас? С душой. С зубами». И иду делать самое невыносимое в любой жизни: в психотерапию и лечить зубы. Без анестезии: слишком маленький срок.

В 12 недель происходит курс для психологов «Все дело в папе». Там человек 15 будущих профессиональных терапевтов и одна беременная Полозкова, и, наблюдая, как горько рыдает 50-летний лысый дядька, который не может папу рядом с мамой нарисовать на листе А4 в рамках простейшего задания – «потому что его никогда не было рядом», я думаю тихо: «Может, я зря всю жизнь вообще не пишу и не говорю об этом всем, полагая, что меня все это вообще не задело. Может, пора».

И нам дают задание: вспомнить пять самых светлых историй о папе из детства – что бы там ни было. «Да вы издеваетесь, – говорю, – я его видела-то один раз в жизни». – «Ну, вспомните не пять, сколько вспомните». – «В себя придите, – говорю, – он помер в мои семь, мы не жили вместе, откуда мне их взять. Ну, там, дядя рассказывал, как мой отец приходил в роддом и вышел оттуда счастливый, показывая глазищи – от такие. Но это же понятно, зачем придумалось и рассказывалось: чтоб хоть как-то замять весь смертный стыд ситуации». «А вы проверьте это, – мне отвечают, – вдруг правда».

Я прихожу домой и говорю: «Мам, а что, отец был у тебя в роддоме?» «И не раз, – говорит, – записки даже оставлял». – «Ого, – говорю, – а почему я об этом впервые слышу?» – «Ну, ты не спрашивала», – отвечает моя гениальная мама, залезает на стул и извлекает из шкафа такой жванецкий портфельчик, а в нем – фейсбук, только бумажный и тридцатилетней давности: открытки, письма от подруг о ссоре и примирении, признания в любви, рисуночки и пр. И правда, есть несколько бумажных полос с ровным почерком: «Пришел, принес книги, а сегодня неприемный день, оказывается. Ну, зайду потом. Как хорошо, что все благополучно». И – открытка, такая советская страшненькая открыточка про 8 марта (я родилась пятого). Что-то типа: «Поздравляю с Веснушкой». Ждали мальчика, Федора, а родилась я. У меня еще нет имени. Веснушка – это я.

Тут я сажусь и минут пятьдесят рыдаю как весь п…ц, потому что надо было прожить жизнь и ждать уже своего ребенка, чтобы узнать, что ты не позор и кромешный стыд, не нежеланный, лишний, никому не нужный геморрой, а Веснушка, и папа твой пришел в роддом и передал маме эту открытку, хотя они давно расстались. Надо было потянуть за нитку, чтобы из небытия ссыпалась смс-ка, которая шла 28 лет.

Я не могу сказать, что я стала сразу как-то капитально счастливее или глубины разверзлись и показали сияющие недра. Мы поженились, родили Федора, поругались с мамой и не общались почти год – скверный, долгий год – потом помирились. Я не выдающаяся мать, не идеальная жена, не лучшая дочь. Но я написала стишок про деда Владимира и деда Николая. Я успокоилась. Это половина меня и четвертинка одного сильно любимого мальчика. Ничего случайного. Ничего ужасного. Ничьего злого умысла, просто цепь идиотских поступков и перестройка. Ну, с этим уже можно как-то жить, по крайней мере. А также брови, глаза, способ улыбаться и вот эти, как их, носогубные складки. Ну, как вот это, а, я ведь видела его один раз в жизни в два года. И в зеркале каждый день.

Вера Полозкова, 1 августа 2018 г.

Привет, пап!

Ну как ты там? Очень хочется разузнать у тебя обо всем, там ведь все по-другому. Обо мне ты, наверно, все знаешь, вам там должны показывать.

Сожалею, что у меня о тебе нет ничего из собственных воспоминаний. Всегда хотелось опираться на что-то свое о тебе. Тем не менее, это не мешает мне скучать по тебе так же, как если бы ты был живой и далекий от меня.

Мне тут говорили, что я похож на тебя лицом, телом и походкой. Ладно лицом и телом, но про походку узнать было забавно. Я понятия не имею, как ты ходил, но, видимо, это было так же забавно, как у меня. Интересно, в сырую погоду у тебя тоже обе штанины сзади были грязными по колени?

Мне тебя сильно не хватает, папа: начиная с незнания элементарных вещей типа «как поменять розетку», постепенно углубляясь в моей потребности в тебе, и, наконец, доходя до сути, которую я пытаюсь познавать из раза в раз самостоятельно, без уверенности в том, что то, что я делаю, – верно.

Жаль, что нет почты между нашими «мирами». Жаль, что я не могу отправить тебе это письмо или получить на него ответ.

Как ни странно, я до сих пор ощущаю в себе недостаток «мужского». Сначала дедушка и дядя пытались возместить твое отсутствие (за что навсегда моя им благодарность). Позже, будучи уже взрослым, я пытался «обнаружить» твою фигуру внутри себя в кабинетах психологов, на разных марафонах, в книжках о папе – получилось так себе. Естественно, я бы предпочел видеть тебя на месте их всех, даже если бы у тебя это выходило хуже.

Хочу просто побыть рядом с тобой, ощутить соприсутствие в голове и теле или хотя бы твое наличествование, если большее запрещено.

Хорошо, что у нас с тобой есть несколько совместных фотографий. У меня в альбоме есть одна: смешная и очень странная. На ней мне месяца четыре, по моему положению в твоих руках можно понять, что я еще даже не сижу, да и голову держу с трудом. Ты меня крепко держишь двумя руками, видимо, чтоб я случайно не выпал. А на головах наших забавные атрибуты: у тебя – меховая женская шапка, а у меня – кудрявый парик… До сих пор интересно узнать, что за перфоманс у нас тогда случился.

Я обожаю наши фото: они – артефакт того, что мы были друг у друга. И до сих пор есть. Даже если я ничего не помню. Даже если тебя физически нет.

Помню моменты, когда я расспрашивал о тебе у мамы: кажется, вы очень друг друга любили, она вспоминала о вашей совместной жизни с большой радостью. И одновременно была (и, наверное, до сих пор) очень обижена на тебя за то, как ты с нами обошелся.

Извини, я здесь не за этим. Это единственные данные, которые у меня есть о тебе.

Очень хочется тебя увидеть. Очень.

Еще, представляешь, пап, я стал врачом. Говорят, это не так просто. Видимо, во время обучения я был не в самом осознаваемом состоянии, раз не смог это зарегистрировать. Мне совсем не тяжело было учиться, и, кажется, я в медицине неплохо так разбираюсь.

Помимо этого, я четыре года проработал в отделении детской реанимации, где зачастую вспоминал о тебе (особенно когда видел пациентов после попытки суицида). Очень жаль таких. Особенно тех, кому эти попытки удаются. В каждом случае хочется отмотать время назад и всех выслушать, побыть вместе, разделить совместно то тяжелое, что вас отняло. Так грустно это, пап. Кажется, уход от проблемы или суицид не решает ее, а наоборот. Жаль, что многое тебе стало недоступным, впрочем, как и мне с твоим уходом.

Сейчас мне двадцать пять. Тебя не стало за пару месяцев до твоих двадцати шести. Как долго мы не виделись. Почти всю мою жизнь. Почти всю твою жизнь.

Это мое письмо – уникальная и прекрасная возможность стать к тебе ближе. Пишу и наблюдаю наше совместное трогательное в этом письме. Наблюдаю и забираю его себе. Ты тоже можешь, чтобы грело.

Тебя здесь давно нет, но ты никуда от меня не исчезаешь. Тебя не завершить никакими датами через черточку под фотографией. Ты продолжаешься в моем лице, теле и походке, в моих действиях, словах и чувствах. Ты продолжаешься мной, а я продолжаю тебя. Даже если это сложно представить.

Спасибо тебе, папа.

С сильными чувствами, долго сидящими глубоко внутри, твой сын Никита.

Никита Савин, 28.02.2023

День защитника отечества

Дорогой папа!

Мне нравится, когда ты сочиняешь мне сказки по ночам! Твои шутки самые смешные! Я люблю тебя сильно обнимать! Мне не страшно, когда ты со мной! Я люблю с тобой разговаривать. Я с душой люблю тебя. Желаю большего! И еще мне тепло от тебя. Спасибо, мой любимый и добрый Папочка! С любовью и с душой, Ася.

Ася Владимирова, 23 февраля 2014 г.

Здравствуй, папа!

Здравствуй. Я пишу тебе этот текст второй раз, первый раз написал с большими чувствами и нелепо удалил письмо.

Пишу, а чувств не становится меньше…

Я совсем не помню тебя в детстве, ты был, а я не помню… Потом помню, но лучше бы забыл… Я искал тебя в тренерах, в учителях, в друзьях, партнерах и даже в женщинах…

Я искал тебя, я хотел с тобою контакта, я не мог его получить от тебя того.

А потом ты появился.

Я почувствовал большую в тебе потребность, огромную, поглощающую… тебя слышать, получать твою поддержку, слушать твою опору.

И я тебе сказал, я сказал, что ты мне очень нужен, очень, очень нужен.

Что я не могу без тебя.

И ты начал звонить, ты начал звонить по утрам, ты очень рано ходил на работу и будил, бодря меня.

Ты стал мне звонить днем, вечером… Ты стал мне появляться.

Ты разный, сильный и слабый, очень теплый, очень любящий.

Я знаю, ты здесь, порою я говорю с тобою. Слышу твой голос в голове, твои советы, твои подбадривания.

Что я – Бунов, а Бунов – это сила. И я – это сила, и ты – это сила, и мы – это сила, и мы вместе, и нас не сломить и не сломать.

И я знаю, что ты всегда придешь, всегда отдашь последнее, всегда найдешь ресурсы, ты всегда мне поможешь.

Я люблю тебя.

Я знаю, ты когда-то уйдешь.

Ты уйдешь, и мне будет тебя очень, очень не хватать.

И мне очень слезно это думать. И ты скажешь: «Не плачь, я с тобою».

Ты будешь мне звонить всегда, всегда звонить, и я буду слышать звонкое:

– Здравствуй, Олег Анатольевич!!!

А я буду отвечать:

– Здравствуй, папа…

Олег Бунов, 17 ноября 2014 г.

Про моего папу

Я очень обрадовалась возможности написать про моего папу. Он был замечательный человек, и я горжусь, что во многом я похожа на него, что именно он был моим отцом.

Я пишу в прошедшем времени, потому что мой отец умер, когда мне было 10 лет. Слишком рано для меня. Но сейчас, когда мне самой 34 и я многое сделала, чтобы эта рана зажила, боли уже меньше, а больше любви и благодарности.

Мой папа был удивительным человеком. Все, кто знал его, всегда подчеркивали его интеллигентность, порядочность, ум и тонкий юмор.

Выросши в очень простой семье, в Казалинске, захолустном казахском городке, он приехал в Москву, без денег, без связей с первого раза поступил в МГУ на физфак и окончил его с красным дипломом. Он был предан своей профессии всю жизнь. Я помню у нас дома папки с листочками, исписанными его мелким аккуратным почерком, – тексты, формулы, схемы. Помню, как он брал меня к себе на работу, в НИИ, где исследовал космическую океанологию (!). Для меня, маленькой девочки, это было на грани доступа в тайный магический орден – компьютеры, которых тогда еще ни у кого не было, чертежи и общее ощущение масштаба личности моего отца.

При этом, будучи физиком по образованию, мой папа был тончайшим лириком в душе, играл на гитаре, писал потрясающие стихи (посвященные моей маме, маленькой мне и даже теще, с которой у них были дистантные, но взаимоуважительные отношения).

Он много читал, любил театр и кино, обладал блестящим интеллектом и широким кругозором. Сам, по книжкам, выучил испанский и английский, для кандидатского минимума.

Как я сейчас понимаю, у него был какой-то врожденный дворянский аристократизм и острый ум, потому что где бы на пыльных улицах Казалинска, где он вырос, ему этому обучиться?

А еще он был очень домовитым, мог испечь на 8 Марта пирог с рыбой и устранить любую бытовую поломку. В годы советского дефицита и безденежья он из собранного на свалке хлама мастерил мебель в дом.

Пишу и не понимаю, как в нем все это сочеталось, столько самых разных талантов.

Я была у них с мамой поздним ребенком: когда я родилась, отцу было 39 лет. От первого брака у него был сын, а дочерью я была первой и единственной. Он очень любил своих детей и детей вообще. И у меня было ощущение, что для меня он создал в нашем доме какой-то особый микро-мир, полный волшебства и фантазии. Например, на ночь мне, ребенку, он читал свои любимые книги, смешные и интересные для моего возраста места из них: «Мастера и Маргариту», «12 стульев», «Мифы Древней Греции», «Вечера на хуторе близ Диканьки». В последнюю книжку мы с ним даже играли. Он где-то раздобыл театральный грим и носил меня, разукрашенную, на закорках по всей квартире, как будто я Панночка, а он – Хома Брут. И то, что книги – почти члены семьи, для меня всегда было как-то естественно, я не представляла себе раньше, как кто-то может не любить читать. А теперь понимаю: это привили мне родители.

Также в детстве мне казалось, что Владимир Высоцкий – папин родственник и тоже член нашей семьи, потому что папа часто ставил его пластинки. И по духу, мне кажется, папа в чем-то был похож на своего великого тезку.

У нас с папой было много таких прикольных игр, которые он придумывал для меня. Сейчас бы эту его черту назвали развитыми креативными способностями.

Например, мы собирали меня в поход – я брала его старый брезентовый рюкзак, его спальный мешок, с которым он когда-то ездил в экспедиции, «провизию», корзинку для грибов и «шла в поход» по квартире (благо в старой, еще коммунальной, квартире у нас были две большие комнаты и очень длинный коридор). Я думаю, что отсюда изначально пошла моя страсть к походам.

Или из картонной коробки из-под телевизора «Рубин» мы сделали для меня дом, вырезали окошки и двери, разукрасили его снаружи и обклеили переводными картинками. И когда я болела, мы залезали в этот домик, и там я дышала над вареной картошкой (был такой метод лечения), а он показывал мне диафильмы, проецируемые из домика на стену.

Или, когда у нас был волнистый попугайчик Кеша (Кеша умер вместе с папой, в один день), мы играли в троллейбус – делали билетики, а попугайчик их компостировал своим клювом. Или Кеша играл с нами в футбол, гоняя своими когтистыми лапками по столу шарик из фольги. Или для того же Кеши папа сделал курятник из коробки для яиц, вырезал картонных куриц, а Кеша гордо среди них вышагивал по столу, как первый парень на деревне. Я хохотала до слез.

Как взрослый человек, озадаченный безденежьем, проблемами на работе (он был принципиально беспартийным, и на этом основании родной НИИ не был к нему справедлив), в семье (конечно, мама сильно злилась на него, от бессилия) и со здоровьем (он умер от рака), вообще мог такое придумать?

Ну, про чувство юмора я уже писала. Он все время шутил как бы сам с собой, между делом. Одно из ранних воспоминаний. Папа ведет меня в детский сад. У меня из кармашка торчит круглая голова пластмассового оранжевого Чиполлино. А папа говорит: «Вот ты придешь в садик, тебя там спросят:

– Это у тебя апельсинка?

– Нет.

– Мандаринка?

– Нет.

– А что же?

И вот тут ты скажешь:

– Чиполлинка!!!»

Последние годы папа уже сильно болел, не лечился и скрывал от всех свою болезнь (мы с мамой не знали…), запойно пил и (другая сторона медали порядочности и интеллигентности) не мог отстоять себя на работе.

Его идеи крали, и другие, более политически дальновидные и предприимчивые сотрудники получали премии и повышение. Он очень переживал, пил и угасал на глазах.

Уже после его смерти нам пришло несколько писем из разных стран с приглашениями Владимира Викторовича Бадаева к международному сотрудничеству. Я думаю, у него могло бы быть большое будущее, если бы оно было для него возможно…

А еще у нас не было дачи. И вроде бы это грустно. Но благодаря этому обстоятельству мы все вместе с мамой или вдвоем с папой ехали на электричке «куда глаза глядят», бродили по разным дачным поселкам, ели придорожную черноплодную рябину и дикие яблочки, не будучи привязанными к какому-то одному месту. И в этом было столько свободы и дикого духа приключений! Я вспоминаю уже свои личные, более поздние истории юности, связанные с поездками автостопом, путешествиями без денег, с одной палаткой по чужой стране, безбашенными поездками и поступками. Вспоминая о них теперь, уже можно перекреститься и сплюнуть, потому что все эти истории в итоге закончились хорошо. И понимаю, что как будто папа еще в детстве дал мне разрешение, что так можно, что это может быть безопасно и интересно, как будто я все время чувствовала его за своей спиной.

А еще мой папа умел дружить и ценить близких людей.

Его нет уже 24 года, но несколько раз в год его друзья приходят в наш дом и вспоминают о нем. А моя мама дружит с папиной первой женой, они помогают друг другу. Я удивилась, когда другие удивились, что тетя Оля была на моей свадьбе. Для меня дорожить людьми – с детства так же естественно, как читать книги.

Папа научил меня кататься на роликах, коньках и лыжах, читать книги, смотреть душевное кино, рисовать, играть в бадминтон и карты, думать и любить животных и людей.

Но мое главное ощущение, что он научил меня и дал мне благословение быть самой собой.