Текст книги "Русская литература в Германии. Восприятие русской литературы в художественном творчестве и литературной критике немецкоязычных писателей с XVIII века до настоящего времени"

Достоевский был переведен на немецкий язык уже в 1846 году; фрагменты его первого романа «Бедные люди» и перевод «Записок из мертвого дома» поначалу остались незамеченными; из первого немецкого издания Достоевского 1846 года было продано всего 150 экземпляров. Одним из первых переводчиков и критиков творчества писателя был упоминавшийся выше Вильгельм Вольфсон. Сдержанность по отношению к Достоевскому немецкая читательская аудитория проявляла до начала 1880-х годов; даже открывший новую эру перевод «Преступления и наказания» Вильгельма Генкеля не смог завоевать книжный рынок Германии. Лишь после смерти Достоевского в 1881 году, вызвавшей большой отклик в прессе, и впечатляющей церемонии похорон писателя, на которой присутствовало около 40 000 человек, интерес к нему и его произведениям в немецкоязычных странах начинает стремительно расти, им увлекаются как философы, в том числе Ницше (Dudkin/Asadovskij 1973: 678 ff.; Meyer 2000), так и многие писатели, особенно представители активно формирующегося в тот период немецкого натурализма. Между 1882 и 1890 годами в свет выходят немецкие переводы почти всех его произведений, нередко под разными названиями, например роман «Подросток» («Der Jüngling») выходит с заголовками «Junger Nachwuchs» (1886), «Ein Werdender» (1905) и «Ein Halbwüchsling» (1909). В отдельных случаях переведенные фрагменты произведений получают самостоятельное название, как это произошло с главами 34 и 35 «Идиота», озаглавленными переводчиком «Aufzeichnungen eines Schwindsüchtigen» (досл. «Записки чахоточного») (1891). В центре широкой и многоплановой дискуссии оказываются три крупных романа: «Преступление и наказание», «Идиот» и «Братья Карамазовы». Несмотря на то, что роман «Бесы» часто называют антиподом «Идиота», он столь живого интереса не вызывает, что связано не в последнюю очередь с его полемическим характером и интерпретацией в нем специфически российских проблем.

В центре внимания оказывается «Раскольников» – переведенный Вильгельмом Генкелем в 1882 году роман «Преступление и наказание»; в период с 1882 по 1894 год он выдержал семь изданий. Перевод Генкеля и банальная, однако очень успешная постановка романа на немецкой сцене Цабелем и Коппелем (Dudkin 1978: 183 f.) стали важными событиями на пути к славе Достоевского в немецкоязычных странах и дали простор разнообразным трактовкам его произведений.

Достоевский – самый читаемый русский писатель в немецкоязычных странах. Поколения поэтов и писателей, как пишет Хорст Бинек во вступительной статье к изданной им антологии «Достоевский для всех» («Dostojewski für alle», 1981), вдохновляли, сбивали с толку и тревожили не только его персонажи, но и «дикая и варварская» проза (де Вогюэ) русского писателя. Георг Брандес использует в этой связи прилагательное «скифская», которое служит здесь, в противоположность более ранней имагологической аргументации, не для создания стереотипного образа России, а для характеристики литературного стиля автора. Произведения этого русского писателя стали, особенно для молодого поколения, абсолютно новым опытом восприятия разрыва между «своим» и «чужим». Завораживала не столько иная культурная и литературная традиция, сколько предпринятый Достоевским радикальный опыт деконструкции субъекта, отрицания его власти над самим собой, о которой свидетельствуют противоречивый внутренний мир героев, исчезновение аукториального рассказчика, необычайно тонкий анализ процессов, происходящих в человеческом сознании, и инновационный способ их текстуализации с помощью внутреннего монолога, несобственно-прямой речи и техники «потока сознания». Ряд консервативный критиков оценили этот опыт как бесцеремонное и брутальное нарушение эстетических законов.

Достоевский открыл новый взгляд субъекта на свое «Я», на его многослойность и бездонность, на неподконтрольное разуму сосуществование противоположных желаний и мыслей, на опасное соседство во внутреннем мире добра и злом, любви и ненависти, на дьявольскую природу красоты и противоречивую сложность этического оправдания преступной личности (Раскольников в «Преступлении и наказании»). В произведениях Достоевского предугадана проблема диссоциации «Я». Несколько лет спустя эту проблему обнаруживают философы, например Эрнст Мах («Анализ ощущений и отношение физического к психическому» / «Beiträge zur Analyse der Empfindungen», 1886), и психоаналитики, например Зигмунд Фрейд, она находит воплощение в художественных текстах представителей Венского модерна Германа Бара («Я не может быть спасено» / «Das unrettbare Ich», 1904) и Артура Шницлера, у которого она ведет к переосмыслению фигуры рассказчика. На основе всего вышесказанного вырисовывается долгое время господствовавшая линия интерпретации, согласно которой произведения Достоевского и даже вся русская литература в целом рассматривались как отрицание логоцентрической картины мира и призыв к преодолению разрыва между субъектом и бытием, личностью и народом. Немецкие современники Достоевского были поражены тем мастерством, с которым он раскрывает эти темы, опираясь на изученные позднее Бахтиным принципы диалогизма и полифонии. Отсюда аффективное, доходившее до самоидентификации с автором и героями восприятие романов Достоевского. Сцены скандалов и провокаций, изображение болезни и преступлений, предельно сжатое время фабульного действия, аналитическая природа повествования, замаскированная под хаос взаимоисключающих мотивов и речевого поведения – все это захватывало читателей и требовало осмысления. Примерами осмысления могут служить произведения Томаса Манна, Георга Тракля, Кристиана Моргенштерна (в посвященном писателю стихотворении «К Достоевскому»), Гуго фон Гофмансталя и многих других уже упоминавшихся выше немецких писателей. Десятилетия спустя Генрих Манн дает в своей автобиографии («Обзор века», «Ein Zeitalter wird besichtigt», 1946) своеобразное резюме: школу Достоевского (как и Толстого) прошел целый народ – слова, свидетельствующие о впечатляющей современности произведений русского писателя, актуальности его произведений для немецкой культуры ХХ века.

Распространению текстов Достоевского с конца 1880-х годов способствовала социально-психологическая интерпретация романов и личности автора писателями и публицистами в контексте немецкого натурализма. Затем литературно-критический подход был вытеснен культурологическим, историко-философский – психологическим и теологическим, поскольку стало ясно, что проза Достоевского является не просто натуралистичным изображением сложных социальных отношений, что многогранный анализ пороговых ситуаций, содержащийся в его романах, имеет огромное идеологическое значение, формирует мировоззрение общества. Своего апогея специфически немецкое «присвоение» Достоевского достигло в первой трети ХХ века, особенно в период между 1919 и 1925 годами, когда немецкий книжный рынок буквально наводнили многочисленные переводы и публикации (Gerigk 2000). Как будет показано далее, практически все известные немецкоязычные авторы первой половины ХХ века так или иначе откликнулись на творчество Достоевского. И он сам, и его персонажи становятся героями книг, театральных спектаклей и кинофильмов, произведений музыкального и изобразительного искусства (например, гравюра Макса Бекмана «Портрет Достоевского», 1921). Кроме того, идеологические размышления на стыке религии, этики и эстетики, присутствующие в больших романах Достоевского, порождают далекие от литературы толкования, авторы которых провозглашают русского писателя идеологическим лидером немецкой «консервативной революции», превозносят его как «мистика», «мученика» и «пророка» или отвергают как «националиста-славянофила» и «антисемита». Этот пласт рецепции Достоевского был изучен, в частности, в работе Майке Шульт, собравшей и прокомментировавшей отзывы немецких теологов (Schult 2012).

Высокую оценку творчества Достоевского мы находим и в первых литературоведческих работах о нем. К ним относится прежде всего масштабный труд Нины Гофман, вышедший в 1899 году под заголовком «Ф. М. Достоевский. Биографическое исследование» («Th. M. Dostojewsky. Eine biographische Studie») и оказавший влияние на восприятие Достоевского Францем Кафкой. Монография Гофман стала предвестником необозримого потока самых разных работ, посвященных анализу и интерпретации творчества Достоевского, и поток этот не иссякает вплоть до сегодняшнего дня. Ни один другой русский писатель не имел столь решающего влияния на восприятие русской литературы в Германии.

Что касается Толстого, то его творчество, как и творчество Достоевского, впервые было представлено немецкому читателю Вильгельмом Вольфсоном, переводчиком повести «Поликушка» (нем. название «Paul»). В начале 1870-х годов в немецкоязычных журналах печатаются малая проза писателя и отрывки из «Войны и мира». Заметный рост интереса наблюдается в последнее десятилетие XIX века. Качественные переводы уже упомянутых нами Лёвенфельда, Шольца и др., общедоступные издания отдельных произведений (например, в серии «Collection Janke» одноименного издательства), издание первых, к сожалению, не всегда точных переводов больших романов «Анна Каренина» и «Война и мир» – все это стимулирует интерес к творчеству Толстого, несмотря на то что негативное изображение немцев в «Войне и мире» вызывает у читателей реакцию отторжения. Историко-литературное значение в узком смысле этого слова творчество Толстого приобретает лишь в период натурализма. 1890 год, ознаменованный бурно обсуждавшейся критиками и публикой премьерой пьесы «Власть тьмы» на «Свободной сцене», а также выходом перевода «Крейцеровой сонаты», вызвавшей большой общественный резонанс, – еще один важный этап в раннем восприятии творчества Толстого. Сопоставимый повышенный интерес к Толстому возникает затем около 1900 года, после появления романа «Воскресение», и в 1910 году, после ухода Толстого из Ясной Поляны и его смерти в доме начальника железнодорожной станции Астапово. Читателя и критиков интересует не только творчество, но и личность писателя, и обстоятельства его семейной жизни; одним из важнейших литературных примеров такого восприятия становится драма Стефана Цвейга «Бегство к Богу. Конец октября 1910. Эпилог к неоконченной драме Толстого «И свет во тьме светит»» («Die Flucht zu Gott. Ende Oktober 1910. Ein Epilog zu Leo Tolstois unvollendetem Drama «Das Licht scheinet in der Finsternis», опубликована в книге «Звездные часы человечества» / «Sternstunden der Menschheit», 1943). Увеличение тиражей литературных произведений сопровождается большим количеством статей и монографий. Наиболее значительной из них явилось исследование Рафаэля Лёвенфельда. Повышенное внимание к Толстому с начала 1880-х годов было спровоцировано также государственными и церковными запретами его произведений, написанных после его духовного кризиса. С 1881 года в России действовал запрет на публикацию практических всех его крупных произведений. Вследствие этого они выходили за рубежом, особенно часто – в немецкоязычных странах, как на русском, так и на немецком языке (Hanke 1993: 36 f.). В первую очередь это касается произведений, содержащих социальную или религиозную критику общественных институтов. Их печатают самые разные организации, часто в урезанном виде и плохом переводе. Однако и в этих условиях Толстой приобретает авторитет идеологического лидера общества. Начиная с 1890 года на Толстого ссылаются в связи с этической и религиозной критикой экономического, социального и духовного состояния германского общества при Вильгельме II, идеи писателя служат подтверждением философских, теологических и социологических суждений различной направленности – от консервативных, как в случае Фердинанда Авенариуса, до анархических, как в случае Густава Ландауэра. В этой связи необходимо упомянуть обширное исследование взглядов Толстого социологом Максом Вебером, который в трудах по этике и социологии религии, в особенности в знаменитом сочинении «Наука как призвание и профессия» («Wissenschaft als Beruf», 1917–1919), постоянно обращается к Толстому, нередко полемизируя с писателем. Владевший русским языком, Вебер планировал издать несколько больших работ о Толстом и его этике, но не реализовал свой план (Hanke 1993: 168 f.). Однако многие важные аспекты учения Вебера имеют своей предпосылкой диалог с Толстым. Таковы в первую очередь его размышлениях о соотношении этики убеждения и этики ответственности. Научные труды Толстого и в последующие годы привлекали внимание социологов, например Карла Штелина, и философов, например Освальда Шпенглера, ссылавшихся на них в связи с толкованием исторических событий, таких как Октябрьская революция. У писателей же, например Гофмансталя и Рильке, Толстой-идеолог вызывал неприятие, для них важен и значим был Толстой как художник. Хотя с начала ХХ века интерес немецкоязычной публики все заметнее смещается в сторону Достоевского, Толстого много читают и обсуждают в обществе. Наряду с полным собранием сочинений, выпущенным в издательстве Дидерикса, за первые три десятилетия ХХ века появляется множество других крупных изданий, постоянно печатаются отдельные произведения автора.

Показателями глубокого интереса к Достоевскому и Толстому явились два крупных издательских проекта, возникших на рубеже веков и призванных познакомить немецкоязычного читателя с их творчеством в полном объеме: издание собрания сочинений Достоевского в мюнхенском издательстве Пипера и уже упомянутое издание сочинений Толстого в издательстве Дидерикса в Йене. Последнее («Полное собрание сочинений») вышло в 1901–1911 годах в 33 томах, в 1910–1912 годах было издано «Собрание сочинений» Толстого в 35 томах. Это была первая попытка представить немецкой публике не только художественные произведения Толстого, но и все его творчество целиком. В результате издательство Дидерихса навлекло на себя в 1902 году обвинение в оскорблении религии, однако впоследствии обвинение было снято (Hanke 1993: 41). Издание Дидерикса стало важной вехой в истории восприятия Толстого немецкоязычной аудиторией, особую ценность ему придают превосходные переводы и содержательные вводные статьи Лёвенфельда.

Еще более значимым оказалось начатое в 1904 году издание произведений Достоевского. На протяжение десятилетий именно это издание определяло интерпретацию сочинений автора в странах немецкого языка – вплоть до появившейся в 1980–1981 году обработки Хорстом Бинеком «Записок из подполья» для театра и радио. Собрание сочинений в двадцати двух томах выходило в период с 1906 по 1919 год, его подготовкой руководили консервативный писатель Артур Мёллер ван ден Брук и частично (1906–1908) Дмитрий Мережковский. Последние три из запланированных двадцати пяти томов в свет не вышли. Что касается не владевшего русским языком Мёллера ван ден Брука, его интерес к Достоевскому (как и статья, посвященная Толстому) носил исключительно идеологический характер (Garstka 2006: 756 ff.) и был продиктован желанием противопоставить эпигонской и эклектичной культуре эпохи Вильгельма II новые ценности, носителями которой являются, по его мнению, молодые народы. Исходя из этого убеждения, он в своих ранних работах расистского толка характеризует Достоевского как консервативного революционера, представителя «юного варварского» народа, стремящегося к духовному превосходству. Творчество Достоевского характеризуется им как синтез «русской мистики и модерна». Во вступительных статьях к отдельным томам издания, написанных во время и после окончания Первой мировой войны, он, как и Томас Манн в «Размышлениях аполитичного» («Betrachtungen eines Unpolitischen», 1918), приветствует формирование русско-германского «общества товарищей по несчастью», противопоставленного Западу, однако, в отличие от Манна, впоследствии все больше впадает в шовинистически-реакционную риторику, соотнося Россию и ее культуру с византийским Востоком и отрицая ее связь с западной культурой. В последующие годы Меллер ван ден Брук, в частности как автор книги «Третий Рейх» («Das dritte Reich», 1923), несмотря на раннюю смерть в 1925, стал идеологом так называемой «консервативной революции» – течения, подготовившего национал-социализм (Kemper 2014). В издании Достоевского за переводческую часть целиком отвечали уроженки Прибалтики – печатавшиеся под псевдонимом E. K. Rahsin сестры Люси (1877–1965) и (особенно) Элизабет (Лесс, 1886–1966) Кэррик. В отличие от Мёллера ван ден Брука, Лесс превосходно владела русским языком и хорошо знала русскую литературу и культуру. Она всю жизнь работала в этой области, занимаясь Достоевским и германо-российскими литературными отношениями. Ее переводы не всегда соответствуют оригиналу, Кэррик часто упрекали за гладкость стиля, не позволившую ей полно передать полифоничность, разорванность русского текста и его стилистическое разнообразие, которое играет важную роль, например, при характеристике персонажей. Однако ее переводы многократно переиздавались и представляют собой выдающееся переводческое достижение, значение которого для художественного восприятия русской литературы немецкоязычными авторами трудно переоценить. Издание Пипера сопровождалось публикацией историко-литературных эссе. Так, в 1914 был издан сборник «Достоевский. Три эссе Германа Бара, Дмитрия Мережковского, Отто Юлиуса Бирбаума» («Dostojewski. Drei Essays von Hermann Bahr, Dmitri Mereschkowski, Otto Julius Bierbaum»), в 1920 году вышла книга Акима Волынского «Царство Карамазовых» («Das Reich der Karamasoff»). В более поздних переизданиях (например, 1999 года) вступительная статья Мёллера ван ден Брука, носившая слишком отвлеченный характер и свидетельствовавшая о недостаточном знании текстов, была заменена на послесловие компетентных славистов. Начиная с 1925 года в том же издательстве вышло восемь томов из «Наследия Достоевского»; их составителями были Рене Фюлеп-Миллер и Фридрих Экштейн, переводы с русского принадлежали Вере Митрофанов-Демелич. Наряду с комментариями к романам и статьями на тему зависимости Достоевского от азартных игр («Достоевский и рулетка», «Dostojewski am Roulette»), в них включены письма Достоевскому его современников («Исповедь одного еврея», «Die Beichte eines Juden»), а также «Дневник жены Достоевского» («Das Tagebuch der Gattin Dostojewskis») и «Воспоминания жены Достоевского» («Die Lebenserinnerungen der Gattin Dostojewskis»).

В конце 1890-х годов усиливается тенденция к сопоставлению Толстого и Достоевского. Начало этой моде кладут эссе некоторых натуралистов и Роберта Зайчика «Мировоззрение Достоевского и Толстого» («Die Weltanschauung Dostojewski’s und Tolstoi’s», 1893), последующее развитие эта тема получает во влиятельной статье Отто Юлиуса Бирбаума («Достоевский», 1910, из упомянутой выше книги: «Достоевский. Три эссе…»), работе Волынского «Русская литература наших дней» («Die russische Literatur der Gegenwart», 1902), книге Шпенглера «Закат Европы» («Der Untergang des Abendlandes», 1918/1922), эссе Томаса Манна «Гёте и Толстой» («Goethe und Tolstoi», 1921/1923) и таких работах, как опубликованные в 1959 году размышления Джорджа Стайнера «Толстой или Достоевский?» («Tolstoy or Dostoevsky?»), книга Федора Степуна «Достоевский и Толстой: христианство и социальная революция» («Dostojewskij und Tolstoi. Christentum und soziale Revolution», 1961), а также исследование теолога Мартина Дёрне «Толстой и Достоевский. Две христианские утопии» («Tolstoj und Dostojewskij. Zwei christliche Utopien», 1969). Самый объемный и влиятельный труд на указанную тему принадлежит Мережковскому, автору монографии «Л. Толстой и Достоевский» (в немецком издании под названием «Tolstoj und Dostojewski als Menschen und als Künstler», 1903). Противопоставление проводится как в биографическом, так и в творческом плане. Толстого характеризует отменное здоровье и витальность, сосредоточенность на телесном, плотском начале; он – «ясновидец плоти», органически связанный с природой и предпринимающий болезненную попытку отречения от нее, но и его религия окрашена язычеством и носит земной характер. В противоположность ему Достоевский – болезненный и страдающий «ясновидец духа», художник, углубленный во внутренний мир человека, христианин, устремленный в мир иной. Типологизация Мережковского, схематичная и вобравшая в себя эстетические идеи Шиллера («О наивной и сентиментальной поэзии» («Über naive und sentimentalische Dichtung»)), оказала огромное влияние на взгляды многих немецких писателей, например Гофмансталя, Бара и в особенности Томаса Манна как автора большого эссе «Гёте и Толстой. Фрагменты к проблеме гуманизма».

Сравнения подобного рода корреспондируют с упомянутой нами ранее, наблюдаемой уже с начала 1890-х годов тенденцией оценивать Толстого и Достоевского, как и русскую литературу в целом, не с художественной, а с мировоззренческой и культурно-философской точки зрения. Противопоставление Толстого и Достоевского высвечивает эту тенденцию особенно ярко. Герои их произведений интерпретируются как носители идей, подвергаемых присвоению и узурпации. Так, в образе Раскольникова из «Преступления и наказания» видят воплощение извращенного идеализма, сравнивают его с Наполеоном, с ницшеанским сверхчеловеком. Идеологическая инструментализация творчества Достоевского и Толстого обнаруживает себя во множестве произведений – от Гофмансталя до Анны Зегерс.