Текст книги "Русская литература в Германии. Восприятие русской литературы в художественном творчестве и литературной критике немецкоязычных писателей с XVIII века до настоящего времени"

3.3. Встречи на одном уровне: контакты с русскими друзьями и учителями в эпоху «поэтического реализма» и немецкого позднего реализма на примере рецепции Тургенева

После 1840 года усиливается интерес немецких писателей и критиков к русской литературе, с особым интересом читаются и обсуждаются произведения Гоголя и Тургенева. Все чаще видные писатели и критики обращаются к творчеству своих русских коллег, вплоть до начала 1880-х годов в центре их внимания были произведения Ивана Тургенева (см. главу 3.2.1). «Записки охотника», «Дворянское гнездо» и другие его романы и повести с начала 1860-х годов становятся предметом немецкой литературной критики, на роман «Новь» сразу после его издания в 1877 году появляются рецензии Теодора Фонтане, Бертольда Ауэрбаха, Юлиана Шмидта и Пауля Линдау. Еще при жизни Тургенева и сразу после его смерти появляются его биографии и сочинения о его творчестве, авторами которых были Фердинанд Кюрнбергер («Тургенев и славянский мир» / «Turgénjew und die slavische Welt» в журнале «Literaturblatt der Presse», 07.06.1866), Мориц Нехелес («Иван Тургенев. Портрет» / «Ivan Turgenjew. Eine Porträtstudie», в журнале «Literaturblatt. Wochenschrift für das geistige Leben der Gegenwart», 1879), Ойген Цабель («Музыка в произведениях Ивана Тургенева» / «Die Musik in Iwan Turgenjews Werken», в журнале «Musik-Welt. Musikalische Wochenschrift für die Familie und den Musiker», 1881, «Иван Тургенев. Литературное исследование» / «Iwan Turgenjew. Eine literarische Studie», 1884), Людвиг Пич («Иван Тургенев. Личные воспоминания» / «Iwan Turgénjew. Persönliche Erinnerungen», в журнале «Nord und Süd. Eine deutsche Monatsschrift», 1878) и др. Крупным пропагандистом творчества Тургенева был Мориц Хартманн (1821–1872). Он лично знал Тургенева, переводил его произведения и писал статьи о нем для немецких журналов (например, для журнала «Freya»). Хотя переводил он отчасти с французского, его переводы заслужили похвалу Тургенева.

С историко-литературной точки зрения значение ранней рецепции Тургенева заключается в том, что она способствовала становлению реализма в немецкой литературе. Реакция на произведения русского писателя была далеко неоднозначной: например, «Записки охотника» получили положительную оценку Пауля Гейзе, но вызвали абсолютное неприятие со стороны Теодора Фонтане.

Между тем из всех представителей «поэтического реализма» именно Фонтане испытал влияние Тургенева в наибольшей степени, тогда как контакты Тургенева с Бертольдом Ауэрбахом или Теодором Штормом ограничивались лишь перепиской и обменом отдельными произведениями. Шторм читал Тургенева, а Тургенев – Шторма, и, несмотря на личную встречу в 1865 году и переписку, которая велась до начала 1870-х годов, творческого взаимовлияния не происходило: слишком противоположными натурами они были. То же самое можно сказать и об отношениях Тургенева и Бертольда Ауэрбаха: испытывая друг к другу глубокое уважение, они понимали реализм совершенно по-разному, что со всей очевидностью показывает сравнение «Шварцвальдских деревенских рассказов» Ауэрбаха и «Записок охотника» Тургенева. Более ощутимые результаты принесло обращение к тургеневской прозе Пауля Гейзе (1830–1914). Он поддерживал в Мюнхене обширные связи с живущими там русскими и был хорошо знаком с такими видными переводчиками, как Вильгельм Хенкель, Фридрих Фидлер и Клэр фон Глюмер. В период между 1854 и 1883 годами Гейзе заслужил признание как рецензент и издатель русской литературы (в журнале «Novellenschatz des Auslandes»). Он писал рецензии как на повести Тургенева, так и на произведения Пушкина, Аксакова, Толстого, Писемского, Достоевского и др. (Demmer 2000: 554). После Вольфсона он был первым немецким критиком, который оценивал русские тексты не только с точки зрения их содержания, но отмечал также их стилистические и структурные особенности.

Более интенсивная творческая рецепция тургеневской прозы наблюдается у представителей немецкого позднего реализма, в частности у Леопольда фон Захер-Мазоха, Фердинанда фон Заара, Марии фон Эбнер-Эшенбах, а также у молодого Томаса Манна, Германа Гессе и Стефана Цвейга.

Среди крупных немецких писателей второй половины XIX века, наибольшее значение русская литература имела для Теодора Фонтане (1819–1898). Он одним из первых в Германии назвал Тургенева своим «учителем и образцом для подражания» (в письме Людвигу Пичу от 23.12.1885) и на протяжении всей своей жизни, хотя и с различной интенсивностью, обращался к России и русской литературе. Его высказывания о политике, культуре, изобразительном искусстве и литературе России не всегда однозначны, нередко критичны (Plett 2000: 572 ff.), но положительные оценки, особенно, когда речь шла о литературе, все же преобладают. Фонтане был лично знаком с важнейшими переводчиками и популяризаторами русской литературы, такими как Мельгунов, Вольфсон, Видерт и Боденштедт. С Вольфсоном его долгое время связывала близкая дружба, с остальными, например с Ойгеном Цабелем, он состоял в переписке.

Первое сильное впечатление от русской литературы Фонтане получил благодаря своему наставнику и другу Вильгельму Вольфсону. Изданная в 1898 году вторая автобиография Вольфсона «С двадцати до тридцати» («Von Zwanzig bis Dreißig»), по словам Фонтане, не только побудила его к изучению русского языка, которое, правда, не увенчалось успехом, но и познакомила его со множеством русских авторов «от старика Державина … Карамзина и Жуковского до Пушкина, Лермонтова, Павлова и Гоголя». Немалую часть того, что он почерпнул тогда из автобиографии Вольфсона, Фонтане сохранил в своей памяти до преклонных лет. Вольфсон начал активно популяризировать русскую литературу, когда два года (1841–1842) учился в Лейпцигском университете и посещал литературное общество. Фонтане прочитал в то время «Пиковую даму» и «Повести Белкина», а также русскую лирику (Жуковского, Державина, Лермонтова). Дальнейшему углублению его знакомства с русской литературой способствовали посещения Берлинского литературного клуба «Туннель над Шпрее» («Tunnel über der Spree»), на заседаниях которого регулярно читались и обсуждались переводы произведений русских авторов, сделанные как членами клуба, так и гостями. Перед самым вступлением Фонтане в клуб в 1841 году Роман фон Будберг-Беннингсгаузен представил в «Туннеле» свой перевод Лермонтова. Фонтане присутствовал также на чтениях таких переводчиков, как Франц Брёмель, Видерт, Вольфсон и Боденштедт (Schultze 1963a; 1963b; 1974), которые выносили на обсуждение свои переводы из Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Гоголя и Кольцова. К активным занятиям русской литературой Фонтане побудил Вольфсон. Переписка между ними красноречиво свидетельствует о том, что Вольфсон играл в отношениях с Фонтане роль литературного наставника и существенно повлиял на его эстетические взгляды. В частности, выдвинутая Фонтане концепция «просветления действительности» была подготовлена теорией «идеал-реализма» в литературно-критических работах Вольфсона, публиковавшихся в журнале «Russische Revue». Кроме того, благодаря Вольфсону Фонтане познакомился с творчеством важнейших русских писателей и многое узнал о русской культуре. Свидетельством интереса Фонтане к русской литературе служит его намерение написать работу о Гоголе, а также его рецензии на издания Павлова, Гоголя, Лермонтова и Жуковского. Еще в 1860-е годы он планировал публикацию эссе о трех русских писателях – Гоголе, Толстом и Тургеневе – под общим названием «Критические прогулки на Восток и Запад» («Kritische Wanderungen in Ost und West»).

Более серьезный интерес к русским писателям-реалистам Фонтане проявляет в 1880–1890-е годы. Тургенев и Толстой становятся объектами то восхищенных, то критических замечаний в его письмах, а также рецензиях на пьесу Толстого «Власть тьмы», на роман Тургенева «Новь» и пьесу «Месяц в деревне», которые были опубликованы в газете «Vossischen Zeitung» (Schultze 1963b: 346 f.). Фонтане считает Тургенева своим учителем, восхищается его наблюдательностью, отмечает, что у него «фотографический аппарат в глазах и в душе» (в письме к Эмилии Фонтане от 24.06.1881), завидует его умению создавать лаконичные и точные образы персонажей. В особенности это восхищение относится к женским образам Тургенева, которые Фонтане, мастер психологических женских портретов, ценит очень высоко.

Образ Эффи Брист в одноименном романе Фонтане обнаруживает известное сходство с образом Лизы Калитиной в «Дворянском гнезде», свидетельствуя о том, что Фонтане учился у Тургенева искусству психологической мотивировки действия и созданию атмосферы недосказанности. «Записки охотника» допускают сравнение с циклом рассказов Фонтане «Странствия по марке Бранденбург» («Wanderungen durch die Mark Brandenburg»), где картины природы и социальной жизни также изображаются с точки зрения внешнего наблюдателя, принадлежащего другому социальному кругу, хотя в «Странствиях» большую роль играет локальный колорит.

Чтение Тургеневской прозы было для Фонтане постоянным «подтверждением его художественных принципов», как он писал в уже помянутом письме к Эмилии, но в то же время у него рождалось несогласие, особенно когда речь шла об уточнении его собственного понимания литературного реализма. Наглядное свидетельство тому – встречающиеся в письмах к Эмилии критические высказывания о «Записках охотника», а также рецензии на романы «Дым» и «Новь». Восхищаясь наблюдательностью и повествовательной техникой Тургенева, он вместе с тем беспощадно критикует слишком резкий отрицательный акцент, сосредоточенность на негативных сторонах жизни, мрачные образы, на которые Тургенева вдохновила, по его выражению, «муза в лохмотьях, Аполлон с зубной болью» (письмо к Эмилии от 09.07.1881). По мысли Фонтане, прозе Тургенева недостает просветленности, подразумевающей не произвольную идеализацию, а сознательную поэтизацию действительности, не утаивание ее темных сторон, а художественное преображение материала формой, претворение эмпирического хаоса в светлый космос примиренных противоречий. Такого рода критические замечания, которые можно найти и у Шторма, – последний пишет в письме Тургеневу от 09.12.1866 о его «беспощадной объективности» – относятся к важнейшим высказываниям Фонтане по вопросам эстетики, и показательно, что они были высказаны именно в связи с творчеством Тургенева, на фоне его признания в качестве «учителя и образца для подражания». Это был один из самых ранних прецедентов обращения немецкого писателя к русскому реализму с целью выяснения собственной эстетической позиции. В XX веке такие обращения имели место многократно, как в поэтологических размышлениях Томаса Манна, так и в теоретических работах Георга Лукача. Показателем амбивалентного отношения Фонтане к творчеству русских писателей был тот факт, что позднее он отказался от своей резкой критики или, во всяком случае, ее релятивировал. Так, он смягчает свои изначально яростные нападки на роман Тургенева «Новь», когда в рецензии на «Дикую утку» Ибсена (в газете «Vossischen Zeitung» от 22.10.1888) оправдывает пессимизм Тургенева, замечая, что его резиньяция перед лицом действительности все же совместима с принципами поэтического реализма (Hock 1965: 320). В этой связи примечательно, что на склоне лет Фонтане высоко оценил два произведения Толстого – антипода Тургенева, в которых он изображает безысходную трагедию жизни, ее «горькую ухмылку», как писал Фонтане в уже цитированном письме к Эмилии от 09.07.1881 по поводу Тургенева. Речь идет о рассказе «Смерть Ивана Ильича» и пьесе «Власть тьмы». Особенно высоко Фонтане ценил пьесу, хотя ее откровенно натуралистический характер, изображаемая в ней мрачная картина крестьянской жизни, распад нравственных ценностей, измена, убийство должны были бы, кажется, его оттолкнуть. Тем не менее роман Толстого «Анна Каренина», несмотря на многочисленные переклички с пьесой (супружеская измена как сюжетообразующий мотив, система персонажей и т. п.), никак не повлиял на роман «Эффи Брист».

Наряду с Фонтане в последней трети XIX века к творчеству русских писателей обращались и малоизвестные сегодня австрийские авторы. Проза Тургенева оказала несомненное влияние на творчество Марии фон Эбнер-Эшенбах (1830–1916), Фердинанда фон Заара (1833–1906) и Леопольда Риттера фон Захер-Мазоха (1836–1895). Все трое, по их собственному признанию, были убежденными почитателями Тургенева и неоднократно отмечали, что многим в своем творчестве обязаны его повестям и рассказам, в особенности «Запискам охотника». Эбнер-Эшенбах и Захер-Мазох обращались к ним, работая над этнографическими очерками. В некоторых произведениях герои читают повести Тургенева, например «Вешние воды» упоминаются в новеллах Заара «Гиневра» (в Венском альманахе «Dioskuren», 1890) и «Грехопадение» («Sündefall», напечатана в международном ревю «Сosmopolis», 1989). Отдельного упоминания в этой связи заслуживает новелла Эбнер-Эшенбах «Поздно ли, рано ли» («Ob spät, ob früh», напечатана в журнале «Deutsche Rundschau», 1908). Ее можно причислить к первым серьезным произведениям немецкоязычной литературы, которые возникли под непосредственным влиянием русского образца – повести Тургенева «Первая любовь». Сюжет новеллы – зарождение первой, безответной любви у шестнадцатилетнего юноши – перекликается с повестью Тургенева, чтение которой героем способствует пробуждению его любви и является в новелле лейтмотивом, образующим рамку повествования.

С особой настойчивостью подчеркивал свое духовное родство с Тургеневым Захер-Мазох, что, впрочем, не вызывало у Тургенева никакого сочувствия. В 1860–1870-е годы Захер-Мазох слыл прекрасным знатоком русской литературы. Его близость к Тургеневу неоднократно отмечала литературная критика, в частности обратившая внимание на общий интерес обоих писателей к философии Шопенгауэра (в предисловии к новелле «Лунная ночь», впервые опубликованной в журнале «Salon für Literatur, Kunst und Gesellschaft», 1868), а также на перекличку тем и мотивов в их прозе (Полубояринова 2006a: 404). Рецензенты причисляют Захер-Мазоха к «немецким последователям Тургенева» (Вильгельм Гольдбаум), называют его «подражателем Тургенева» (Отто Глагау). Галицийским или «малороссийским Тургеневым» (Рудольф фон Готшаль) его окрестили, поскольку он происходил из Галиции и описывал крестьянскую жизнь у себя на родине, так же как Тургенев в «Записках охотника». Кроме того, Захер-Мазох многократно подчеркивал свою близость к славянскому миру, которая находит литературное отражение в его произведениях на русскую тему (например, «Екатерина II. Придворные истории», 1891; новелла «Странник», опубликованная в 1870 году как «пролог» к сборнику «Наследие Каина»). В литературном творчестве Захер-Мазоха заметны переклички не только с «Записками охотника», но и с более поздними романами Тургенева «Новь» и «Дым». Особенно много заимствований обнаруживается в первых двух частях цикла «Наследие Каина», написанных Захер-Мазохом в период между 1860 и 1870 годами и представляющих собой мозаику, составленную из разных элементов нескольких тургеневских текстов (Полубояринова 2006a: 431 и сл.). В особенности это относится к новелле «Коломенский Дон Жуан». Источниками заимствований являются «Петр Петрович Каратаев», «Певцы», «Гамлет Щигровского уезда», «Дворянское гнездо», «Фауст», «Му-му» и др. Новелла «Лунная ночь» вобрала в себя элементы из «Трех встреч», «Фауста», «Призраков», «Бежина луга», а также из романов «Дворянское гнездо», «Отцы и дети», «Дым». Захер-Мазох заимствует у Тургенева описания природы (лес, степь, ночные пейзажи), образы героев (например, образ дворянина-охотника, его встречи с определенными характерами из народа, заброшенная жена), сюжетные мотивы (охота, гостящие друг у друга помещики, вынужденное пребывание под чужой крышей и вытекающие из этого беседы), фигуру рассказчика и рамочное повествование. Дальнейшие переклички с тургеневскими текстами («Записками охотника», «Первой любовью» и др.) проявляются в оформлении садомазохистских мотивов в новелле «Венера в мехах» (жестокая женщина, порабощающая любовь, садомазохистские игры, любовница в мехах и т. д.). Другие тексты Тургенева, например «Переписка», были, по собственному признанию Захер-Мазоха, особенно значимы для концепции садомазохистских отношений, лежащей в основе «Венеры в мехах». Правда, Захер-Мазоха нельзя обвинить в плагиате. При всем сходстве с Тургеневым он вырабатывает собственный повествовательный стиль. Описания природы у него менее лиричны, менее тонки и не так сильно перекликаются с настроением героев; действие упрощено, но зато более драматично; детали, например сцены убийства, более броски; то, на что Тургенев только намекает, Захер-Мазох подробно описывает. Следует отметить, что Захер-Мазох обращался не только к Тургеневу, но и к другим русским писателям: он цитирует Гоголя (в предисловии ко второй части цикла «Наследие Каина»), прибегает к цитатам, аллюзиям и другим интертекстуальным включениям из Карамзина (в «Коломенском Дон Жуане»), Пушкина и др.

4. Восприятие русской литературы между 1885 и 1918 годами

4.1. Исторический и литературный контексты

На протяжении последних двух десятилетий XIX века интерес к политической, социальной и культурной жизни России в немецком обществе растет. Пользующиеся популярностью у среднего класса журналы, такие как «Deutsche Rundschau», «Die Grenzboten», «Westermanns Illustrierte Deutsche Monatshefte» и «Die Gartenlaube», а также издания для рабочих – «Der Sozialdemokrat», «Vorwärts» или «Sächsische Arbeiterzeitung» – постоянно публикуют статьи о России, которые, с одной стороны, дают читателю информацию о кажущейся многим немцам загадочной и чуждой стране, а с другой – стремятся прояснить социальные, религиозные и культурные особенности российской действительности. Информация не всегда достоверна, зачастую журналисты навязывают аудитории предрассудки и клише. Кроме периодических изданий в свет выходит множество исторических сочинений, путевых заметок и мемуаров: эссе Иоганна Шерра о российской истории, работа Юлиуса фон Экардта «Россия до и после войны» («Russland vor und nach dem Kriege», 1879, продолжение многократно переизданной книги «О петербургском обществе», нем. «Aus der Petersburger Gesellschaft», и «Новые зарисовки о петербургском обществе», нем. «Neue Bilder aus der Petersburger Gesellschaft», 1873), книга Макса Нордау «От Кремля до Альгамбры» («Vom Kreml zur Alhambra», 1880), «Русское путешествие» Германа Бара («Russische Reise», 1891) и др.

Причина возросшего интереса к России кроется в политических отношениях между двумя странами, которые, в особенности после основания в 1871 году Германской империи, развивались весьма противоречиво и непросто и вызывали общественную дискуссию, которая нашла отражение и в последнем романе Теодора Фонтане «Штехлин» («Der Stechlin», 1897). Прочные династические связи не могли сгладить конфликтов, возникавших на почве зреющего в обществе национализма. Особенно это стало заметно с началом правления Александра III (1881) и после восшествия на трон Вильгельма II (1888), при котором уходит в отставку Бисмарк. На внешнеполитической сцене внимание к России привлекла завершившаяся в ее пользу Русско-турецкая война (1877), дипломатической точкой в ней стал Берлинский конгресс (1878), вызвавший одобрение в германских внутриполитических кругах. Однако разочарование в результатах переговоров, проходивших под председательством Германии, вылилось в недовольство со стороны царской России, за которым последовало явное, затронувшее разные слои населения страны ухудшение российско-германских отношений. Этому уже не могла воспрепятствовать политика Бисмарка, которая была нацелена на укрепление связей с Востоком. В 1859–1862 годах Бисмарк, тогда еще не назначенный на пост канцлера, занимал должность посла Пруссии в Петербурге и знал русский язык. Но инициированное Бисмарком в 1873 году соглашение трех императоров – германского, австрийского и российского, возобновленное в 1881 году в рамках «Союза трех императоров», не было пролонгировано российской стороной в 1887 году, а в 1890 тем же ответила и Германия, не продлившая Договор перестрахования от 1887 года. Преимущественно именно это решение пришедшего на смену Бисмарку правительства Каприви обозначило конец тесного политического сотрудничества двух стран, длившегося более ста лет.

После прихода к власти Александра III (1881–1894) отношения между Германской империей и Россией все более и более ухудшаются, чему немало способствует рьяно проводимая Александром III и его преемником Николаем II реакционная политика русификации балтийского региона, получившая ощутимую поддержку в националистической прессе, в частности в славянофильских сочинениях Юрия Самарина и особенно Михаила Каткова. С немецкой стороны идеологическую подготовку к нарастанию политической конфронтации между Россией и Германией вели в первую очередь такие немецкие историки, как Генрих Рюккерт, Фридрих Мейнеке и Теодор Шиманн, а также культурологи Альфред Вебер и Освальд Шпенглер, дававшие негативную оценку происходящего в России в своих историографических и философских книгах. Это все чаще давало немецкоязычным странам повод для размышлений и спекуляций о положении России между Европой и Азией, а также об угрозе, исходящей от восточного соседа.

Подобные настроения нередко оформлялись в идеи расистского толка; акцент при этом делался на азиатско-варварское начало русских, как, например, в работах уже упомянутого Иоганна Шерра или Пауля де Лагарда, оказывавших заметное влияние на общество (Kopelev 2000: 11–107). Образ «русского азиата», сформировавшийся в этой литературе, сохраняет свое значение вплоть до XX века, напоминая о себе в творчестве немецких писателей, как о том свидетельствуют, в частности, статьи Германа Гессе о Достоевском и эссе «Гёте и Толстой» Томаса Манна. Рост напряженности и взаимного непонимания стал ощутим с 1887 года, еще более ситуация ухудшилась к началу ХХ века вследствие дипломатического и военного сближения России с Англией и Францией, воспринятого Германией как попытка ее изоляции. Сказался также получивший развитие в 1870-е годы конфликт интересов на Балканах, что в конечном итоге и стало одним из поводов к развязыванию Первой мировой войны. В этой связи нельзя недооценивать публицистическое и политическое влияние панславистов или активизировавшихся на востоке Европы неославистов, утверждавших, что политические интересы России обусловлены желанием защитить славянские народы Австро-Венгрии. И хотя возникавшие на этой основе конфликты напрямую не касались связей Берлина с Петербургом, они все же не могли не сказаться на российско-немецких отношениях, поскольку Германия являлась союзником Австрии. Кульминацией противостояния становится Первая мировая война, к началу которой образ врага был доведен почти до абсурда (WÖS NF, Bd. 2).

Между тем динамика экономических отношений войны отнюдь не предвещала. Несмотря на некоторые таможенные разногласия, Германия была одним из крупнейших импортеров российской сельскохозяйственной продукции, а постепенная индустриализация России в период «российского грюндерства», то есть с начала 1890-х годов, еще больше способствует развитию экономических связей.

Однако политическая ситуация в России пугала немцев своей нестабильностью. Перемены, вызванные индустриализацией и колонизацией, а также отменой в 1861 году крепостного права и другими реформами Александра II, в частности в области юстиции и образования, вызывали в Германии большой интерес, так же как и убийство царя-реформатора нигилистами 1 марта 1881 года, обратившее внимание немцев на размах деятельности революционных организаций, таких как «Земля и воля» или ее радикальное крыло «Народная воля». Реагируя на эти события, немецкая пресса нередко утверждала, что Россия и после реформ осталась страной варварской, а нигилизм и постоянная угроза революции являются закономерным следствием деспотического режима и социально-политической отсталости.

Вместе с тем именно тот факт, что Россия и в эпоху индустриализации сохранила свою самобытность, служит источником особого очарования. Ближе к концу века все слышнее становятся голоса тех, кто, опираясь на критику культуры и философско-историческую аргументацию, противопоставляет наивную и самобытную Россию европейскому декадансу, находя в ней прообраз грядущей новой культуры, духовного и творческого обновления. Уже в 1850-е годы эта идея намечается в культурно-исторических трудах Августа фон Гакстгаузена, Вильгельма Риля и др. (Thiergen 2000) и получает развитие в рамках реставрационных течений, таких как, например, движение «Народное искусство» (Heimatkunstbewegung). Философы и художники, среди них Ницше, Лу Андреас-Саломе и Райнер Мария Рильке, пророчат России большое будущее, а в ее народе видят воплощение рационально непостижимой «русской души», обладающей такими свойствами, как «духовная глубина», «непосредственность жизненного опыта», «внутренняя противоречивость», «смирение», «пассивность», «страстность». В связи с этим и от русской поэзии ожидали не только решения духовных и религиозных проблем, но и ответов на волнующие немецкое общество социальные вопросы, например об отношениях между полами, эмансипации женщин и пр. Как нельзя лучше на эту позицию указывает почти истерическое и крайне спорное восприятие «Крейцеровой сонаты» Л. Н. Толстого, привлекшей внимание к тем болезненным вопросам, которые ставили одновременно с Толстым и Г. Ибсен, и А. Стриндберг: распад семьи, кризис морали, власть сексуального влечения.

При всем различии взглядов на русскую культуру доминирует вера в ее способность дать старой Европе творческие импульсы к возрождению. Несмотря на политическую напряженность, творческие связи между Германией и Россией расширяются, укрепляются и становятся более дифференцированными. Постоянно происходят встречи интеллигенции и людей искусства двух стран, нередко – по инициативе и при поддержке российских предпринимателей, таких как Иван Морозов или Сергей Щукин, меценатов современного изобразительного искусства. С начала 1890-х годов заинтересованную публику начинают знакомить с русским искусством (Raev 2000). Знаменитый балетный импресарио Сергей Дягилев организует в Мюнхене (1898) и Берлине (1906) выставки русского искусства, вызвавшие большой интерес. Российские и немецкие художники сделали Мюнхен европейским центром современного искусства; творческая группа «Синий всадник» («Der blaue Reiter») объединила Франца Марка, Августа Маке, Пауля Клее с Василием Кандинским, Марианной Веревкиной и Алексеем Явленским. Еще одним центром встреч, наряду с Берлином и Мюнхеном, был на рубеже веков университетский город Гейдельберг. Особенно часто словесные баталии происходили в читальном зале имени Н. И. Пирогова. В те же годы в Гейдельберге молодой Георг Лукач занимается Достоевским, а Макс Вебер пишет работы на русскую тему, в том числе «К положению буржуазной демократии в России» («Zur Lage der bürgerlichen Demokratie in Rußland», 1906).

Особенно интенсивным становится литературный диалог. Невозможно представить себе русский символизм без осмысления идей Гёте, романтиков, немецкой идеалистической философии середины XIX века и философии конца века, особенно в лице Ницше и Рудольфа Штейнера. В свою очередь, поздний реализм и натурализм в Германии формируются с опорой на русский реализм в лице Тургенева, Достоевского и Толстого. Этому соответствует и поведение читателей. В начале 1880-х годов наблюдается небывалый рост интереса немецких читателей к русской литературе, как количественный, так и качественный. Уже в 1890 году Эрвин Бауэр и другие критики констатируют, что немецкий книжный рынок наводнен произведениями русских авторов.