Текст книги "Сталин. Генералиссимус Великой Победы"

В это время производство еще не знало привлечения врачей к разработке машин. Практика КБ Грабина была новаторской. Нет сомнения в том, что затем опыт Грабина Сталин использовал и для разработки других военных машин. Не случайно он лично проверял, удобна ли военная машина или оружие для бойца.

Столь же внимательно занимался Сталин и решением вопросов о создании летательных аппаратов. Жуков писал: «ЦК ВКП(б), И. В. Сталин много времени и внимания уделяют авиационным конструкторам. Можно сказать, что авиация была даже в какой-то степени увлечением И. В. Сталина». Сам Сталин это признавал. В своем выступлении 20 января 1938 года он говорил: «После героев Гражданской войны я больше всех люблю наших летчиков… Вы уж простите меня, товарищи, это моя слабость… Все что угодно, могу пойти на любые уступки, но чтобы наших летчиков обижали, этого я не могу допустить».

Даже в своих выступлениях на праздничных приемах Сталин выдвигал конкретные задачи перед авиастроителями и летчиками. Обращаясь 2 мая 1934 года к летчикам, он сказал: «Желал бы, чтобы наши истребители имели скорость 440–450 километров в час. Наши разведчики должны дать эту же скорость 440–450 километров в час. Это, конечно, сократит радиус их действия. Это не страшно. Надо, чтобы разведчик умел бы не только своевременно видеть цель своей разведки, но и сумел уйти, удрать от истребителя противника».

Говоря о бомбардировочной авиации, Сталин тогда заявил: «Я думаю, что основную роль в будущей войне будут играть бомбардировщики ближнего действия, но с большой скоростью. Основным типом будет, вероятно, 2-моторный бомбардировщик со скоростью 340–350 километров в час. Это не значит, что нам не нужны бомбардировщики дальнего действия. Нам нужны бомбардировщики с радиусом действия в 2000 километров (я говорю о радиусе действия, а не дальности – значит туда 2000 и обратно 2000, а всего дальность 4000–5000 километров). Бомбардировщикам нужен потолок в 5000 метров (голоса в зале: 6000, 7000). За 6 километров, даже за 7 километров ругать не будем».

В. В. Суходеев отмечал, что Сталин «пристально следил… за развитием советской авиации, регулярно встречался с летчиками, авиаконструкторами и директорами авиазаводов. Он со знанием дела обсуждал с конструкторами особенности тех или иных типов самолетов, давал конкретные указания по разработке новых образцов истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков, необходимых для них двигателей. Даже малейшие изменения в конструкции самолетов и авиамоторов производились только с его разрешения и затем оформлялись соответствующими постановлениями правительства».

О внимании Сталина к авиации свидетельствует и Главный маршал авиации А. А. Новиков. В своих воспоминаниях он писал о спорах, которые велись в руководстве страны по поводу тяжелых бомбардировщиков «Пе-8»: «Из конфиденциальных разговоров я узнал, что по поводу этих машин у Сталина разгорелся спор. Тогдашний начальник Научно-исследовательского института ВВС Красной Армии А. И. Филин горячо настаивал на скорейшем запуске „Пе-8“. Сталин не соглашался. Он считал, что нам бомбардировщики подобного класса не нужны, а стоял за двухмоторные средние бомбардировщики. Но все же Сталин согласился запускать „Пе-8“ в малую серию. Перед войной было выпущено несколько десятков новых бомбардировщиков». Воспоминания авиаторов и авиаконструкторов свидетельствуют о том, что Сталин проявлял глубокий и вдумчивый интерес к созданию самолетов самых разных образцов, а вовсе не требовал построить «сто тысяч легких бомбардировщиков», как утверждал В. Б. Резун в своих фантастических сочинениях.

Сталина интересовало не только количественное наращивание вооружений. Он постоянно подчеркивал необходимость овладения новой военной техникой. Говоря о «храбрости» советских воинов, он в своем выступлении 2 мая 1933 года подчеркивал: «Нам мало храбрости, надо владеть техникой, как гармонией, и драться надо техникой». В своем выступлении через год, 4 мая 1934 года, Сталин развивал эту же мысль: «Авиация нуждается в храбрых людях, но нам нужна не просто храбрость, а расчетливая большевистская храбрость. Большевистская храбрость означает твердое знание техники и законов природы, овладение этими законами».

Одновременно Сталин ставил вопрос о необходимости бережного отношения к жизни воинов. 4 мая 1934 года он говорил: «Почему у нас иногда гибнут летчики? Гибнут потому, что, желая спасти самолет, считают позорным пользоваться парашютом. Некоторые думают, что самолет ценнее летчика. Это неверно. Самое драгоценное для нас летчик, жизнь одного летчика несравненно дороже нам даже трехсот самолетов. Мы можем наделать сколько угодно и каких угодно самолетов в самые короткие сроки, а хорошего летчика не так скоро подготовишь».

Эту же мысль повторил И. В. Сталин в своей беседе с летчиком В. П. Чкаловым 2 мая 1935 года. Когда Сталин задал ему вопрос, почему летчики не пользуются парашютами в аварийных ситуациях, летчик ответил, что они летают на опытных машинах, представляющих большую ценность, и их надо беречь во что бы то ни стало. По словам историка Владимира Невежина, «на это последовало наставление вождя, свидетельствовавшее о его озабоченности проблемой аварийности в ВВС: „Ваша жизнь дороже нам любой машины. Надо обязательно пользоваться парашютом, если есть в этом нужда!“

Через два дня Сталин в своем выступлении на приеме 4 мая 1935 года вновь вернулся к этой мысли. В неправленой стенограмме его речи написано: «Кадры в армии – это очень ценное дело, это из всех капиталов, существующих в мире, самый ценный капитал… Этого у нас не понимают, к сожалению… У нас не понимают, что техника – это оружие, но она сама не действует, она действует только в руках людей, умеющих эту технику пустить в ход. Значит, нужны кадры. Мертва без кадров техника, а с кадрами ей предоставлены возможности творить чудеса. Ухаживают за машиной, хвастают, что у нас много машин, научились владеть ими, а проявить заботу о людях не умеют. Вот почему у нас голод в людских кадрах. Кадры решают все. Мы дошли до той точки, когда страну насытили техникой и когда кадры решают все, буквально все. А этого люди не понимают, не умеют ценить живых людей». В стенограмме, выправленной Сталиным, это положение звучало так: «Старый лозунг – „техника решает все“, являющийся отражением уже пройденного периода, когда у нас был голод в области техники, – должен быть заменен новым лозунгом, лозунгом о том, что „кадры решают все“. В этом теперь главное».

Глава 10
Укрепление идейно-политического единства страны и политический кризис 1937–1938 гг

Несмотря на огромные достижения оборонной промышленности, советские Вооруженные силы продолжали отставать от армий крупнейших стран мира. Ситуация усугублялась тем, что ведущая страна Западной Европы Германия, ранее почти разоруженная Версальским договором, вступила после прихода Гитлера к власти на путь ускоренной милитаризации. Обращая внимание на внешние угрозы для СССР, Сталин в своем отчетном докладе XVII съезду ВКП(б) особо остановился на приходе к власти нацистов в Германии, расценив его «как признак того, что» буржуазия «не в силах больше найти выход из нынешнего положения на базе мирной внешней политики, ввиду чего она вынуждена прибегнуть к политике войны… Как видите, дело идет к новой империалистической войне как к выходу из нынешнего положения». В международной обстановке, чреватой угрозой войны, Сталин так определял принципы советской внешней политики: «Мы стоим за мир и отстаиваем дело мира. Но мы не боимся угроз и готовы ответить ударом на удар поджигателей войны. Кто хочет мира и добивается деловых связей с нами, тот всегда найдет у нас поддержку. А те, которые попытаются напасть на нашу страну, – получат сокрушительный отпор, чтобы впредь неповадно было им совать свое свиное рыло в наш советский огород».

Постоянно подчеркивая в своих выступлениях готовность советских людей нанести сокрушительный удар возможному агрессору, Сталин не исключал возможности того, что Красная Армия может быть принуждена отступать под натиском превосходящих сил хорошо вооруженного противника. Позже, выступая 20 января 1938 года на приеме в честь депутатов Верховного Совета первого созыва, Сталин возразил летчику Валерию Чкалову, который воскликнул: «Мы никогда ни перед кем не отступим!», Сталин заявил: «Чкалов ошибается. Бывают моменты, когда армия должна отступить… Ленин нас учил, – плоха та армия, которая научилась наступать и не научилась отступать… Армия, которая научилась наступать, но не обучена в деле отступления, будет разгромлена. Плоха та армия, которая научилась наступать, но которая не научилась отступать».

В своем отчетном докладе на XVII съезде ВКП(б) Сталин исходил из того, что в ходе своего отступления под напором агрессоров с Запада Красная Армия может утратить ряд обширных областей СССР. Говоря о программе развития сельского хозяйства, Сталин поставил задачу создания «базы хлебного производства на Волге», учитывая «рост городов на Волге, с одной стороны, и всякие возможные осложнения в области международных отношений – с другой». Таким образом, Сталин давал понять, что тогдашние основные зернопроизводившие регионы – Украина и Северный Кавказ – могут оказаться в зоне боевых действий или попасть под временный контроль иностранных захватчиков. Этот прогноз Сталина, к несчастью для страны, реализовался в ходе Великой Отечественной войны.

Ожидание новой войны заставляло задумываться и о том, выдержит ли страна напор агрессии. Важнейшей задачей стало укрепление идейно-политического единства страны на патриотической основе.

Тень грядущей войны, которая легла на Советскую страну из близкого будущего, требовала решительного отказа от национального нигилизма в советской идеологии. Сталин даже выступил с беспрецедентной для советских коммунистов критикой работы одного из основоположников коммунистической теории Фридриха Энгельса. В своем письме к членам Политбюро ЦК ВКП(б) Сталин писал, что статья классика марксизма «О внешней политике русского царизма», по сути, подготовила идейную почву для того, чтобы германская социал-демократия поддержала кайзера Вильгельма II в годы Первой мировой войны. Сталин доказывал ошибочность утверждений Энгельса о том, что величие России – дело рук возглавлявшей ее кучки авантюристов, что Россия является главным оплотом реакционных сил в Европе, что крушение России – это путь к освобождению Европы от капитализма.

Из оценок Сталина следовало, что одной из идейно-политических основ западноевропейской социал-демократии являлась агрессивная русофобия. Сталин напоминал, что в своих письмах Бебелю 1891 года Энгельс призывал поддерживать усилия Германии в будущей войне против России, заявляя: «Если Россия начнет войну – вперед на русских и их союзников, кто бы они ни были» и «победа Германии есть, стало быть, победа революции». Сталин решительно отвергал эти русофобские установки.

Одновременно Сталин считал, что необходимо внести изменения в освещении отечественной истории. Из школьных программ была изъята «Русская история» М. Н. Покровского, изображавшая прошлое нашей страны как период беспросветного мрака и дикости. По указаниям Сталина были созданы новые школьные учебники истории СССР, в которых не было места русофобии. Эти учебники были внимательно разобраны И. В. Сталиным, С. М. Кировым и А. А. Ждановым в «Замечаниях», написанных ими в начале августа 1934 года.

Был нанесен удар и по нигилистическому освещению русского прошлого в советской художественной литературе. 14 ноября 1936 года было принято постановление ЦК ВКП(б) «О пьесе „Богатыри“ Демьяна Бедного, которая была поставлена на сцене Камерного театра. Поэт был осужден за клевету на русское прошлое.

Еще раньше Сталин в частном письме к своему старому знакомому Демьяну Бедному 12 декабря 1930 года обращал его внимание на его одностороннее и негативное освещение русского прошлого. Сталин писал: «Весь мир признает теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Россию. Революционеры всех стран с надеждой смотрят на СССР как на очаг освободительной борьбы трудящихся всего мира, признавая в нем единственное свое отечество. Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу, и прежде всего русскому рабочему классу, авангарду советских рабочих, как признанному своему вождю, проводящему самую революционную и самую активную политику, какую когда-либо мечтали проводить пролетарии других стран… А Вы? Вместо того, чтобы осмыслить этот величайший в истории революции процесс и подняться на высоту задач певца передового пролетариата, ушли куда-то в лощину и, запутавшись между скучнейшими цитатами из сочинений Карамзина и не менее скучными изречениями из „Домостроя“, стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения… что „лень“ и стремление „сидеть на печке“ являются чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит, и русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими».

В дальнейшем Сталин публично дал высокую оценку русскому народу. Выступая 2 мая 1933 года на завтраке в Кремле для участников первомайского военного парада, Сталин говорил: «Русские – это основная национальность мира, она первая подняла флаг Советов против всего мира. Русская нация – это талантливейшая нация в мире… Если русские вооружены танками, авиацией, морским флотом – они непобедимы».

Осознавая неизбежность войны, Сталин придавал большое значение военно-патриотической пропаганде. Подготовка к самоотверженной защите своего Отечества от посягательств извне органично сочеталась с возрождением уважительного отношения к ратному подвигу предков. С нигилистическим отношением к досоветскому прошлому было покончено. В предвоенные годы в советской художественной литературе появились романы, воспевавшие подвиги русского военно-морского флота (романы С. Н. Сергеева-Ценского, А. С. Новикова-Прибоя), славные деяния русских государей («Петр I» А. Толстого, «Дмитрий Донской» С. Бородина). На экранах страны появились киноленты, посвященные великим деятелям дореволюционной России: «Петр Первый», «Александр Невский», «Минин и Пожарский», «Суворов». В школах заучивались наизусть лермонтовское стихотворение «Бородино» и отрывки из «Полтавы» о сражении войск Петра I против шведов. Из своего довоенного детства автор запомнил небольшие цветные картинки для детей, на которых были изображены солдаты Суворова, герои Бородина и Полтавы, а также набор картонных воинов Куликовской битвы.

Сталин заботился о том, чтобы образы русских полководцев были переданы верно художественными средствами. Сталин раскритиковал спектакль «1812 год», поставленный режиссером И. Я. Судаковым в Малом театре по Л. Н. Толстому. Суходеев привел следующие высказывания Сталина: «Судаков совершенно исказил Кутузова. Это не полководец, а какой-то больной старик. Ничего не осталось от этого великого человека. Ведь как-никак он руководил войсками, он вел войну, он был ее организатором». Позже, когда снимался фильм «Кутузов», Сталин говорил: «Кутузов спас Россию от поражения. Он не считался с царем и его окружением, действовал на свой страх и риск. В него верил русский народ. Таким надо показать его в фильме».

В. В. Суходеев приводит и критические оценки Сталина сценария фильма о Суворове, снятого в 1940 году: «Сценарий „Суворова“ страдает недостатками. Он тощ и не богат содержанием. Пора перестать изображать Суворова как добренького папашу, то и дело выкрикивающего „ку-ка-ре-ку“ и приговаривающего „русский“, „русский“. Не в этом секрет побед Суворова».

«В сценарии не раскрыты особенности военной политики и тактики Суворова: 1) правильный учет недостатков противника и умение использовать их до дна; 2) хорошо продуманное и смелое наступление, соединенное с обходным маневром для удара по тылу противника; 3) умение подобрать опытных и смелых командиров и нацелить их на объект удара; 4) умение смело выдвигать отличившихся на большие посты вразрез с требованиями „правил о рангах“, мало считаясь с официальным стажем и происхождением выдвигаемых; 5) умение поддержать в армии суровую, поистине железную дисциплину».

«Читая сценарий, можно подумать, что Суворов сквозь пальцы смотрел на дисциплину в армии (невысоко ценил дисциплину) и что он брал верх не благодаря этим особенностям его военной политики и тактики, а главным образом – добротой в отношении солдат и смелой хитростью в отношении противника, переходящей в какой-то авантюризм. Это, конечно, недоразумение, если не сказать больше. Эти замечания относятся также к известной пьесе „Суворов“, поставленной в ЦТКА».

Сталин старался пропагандировать опыт великих русских полководцев среди советских военачальников. Маршал Советского Союза А. М. Василевский рассказывал В. В. Суходееву, как «в разговоре с нами Сталин ставил в пример то Суворова: дворянин, а заботился о простом солдате, то Кутузова: умудренный полководец, а всегда выступал против недооценки противника. При этом поражал нас знанием военных и исторических деталей битв, проведенных великими русскими полководцами, литературы о них». «Считаю, – замечал А. М. Василевский, – что, высоко ценя по-своему и Суворова, и Кутузова, Сталин, приводя их в пример, хотел и стремился к тому, чтобы наши военачальники сочетали в себе замечательные положительные качества и того, и другого русских полководцев, а не просто удовлетворялись следованию заложенными ими традициями бить врага наверняка, не были рабами авторитетов, умели быстро и точно оценивать сложившуюся обстановку и не ошибаться в принятых решениях».

Два великих полководца России служили Сталину эталонами, с помощью которых он оценивал качества советских военачальников. Главный маршал авиации А. Е. Голованов вспоминал: «Однажды, когда шел разговор о Суворове и Кутузове, я был свидетелем того, как Сталин довольно долго молча прохаживался по кабинету, вдруг остановился и сказал: „Если бы можно было распоряжаться личными качествами людей, я бы сложил качества Василевского и Жукова вместе и поделил между ними пополам“. Неожиданно высказанное, казалось бы, не по существу темы разговора мнение Верховного (этот разговор уже шел во время войны. – Прим. авт.) пролило свет и на личное отношение к Суворову и Кутузову. То, чего не хватало, по его мнению, у Суворова, он видел у Кутузова, и наоборот».

Внимание, которое Сталин уделял воспитанию советских людей в духе патриотизма, вызывало злобу у Троцкого и троцкистов. Такой подход не всегда находил понимание и среди многих большевиков, считавших, что история страны началась с 1917 года. Сталину противостояли те, кто воспринимал итоги Гражданской войны как свою личную победу и право на вечное пребывание у власти. Многие партийные руководители уверовали в свою непогрешимость и не меняли методы управления со времен Гражданской войны. Они стали тормозом на пути консолидации страны и могли нанести немалый вред в случае развязывания войны.

В отчетном докладе на XVII съезде партии Сталин говорил о них: «Это люди с известными заслугами в прошлом, люди, ставшие вельможами, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков… Как быть с такими работниками? Их надо без колебаний снимать с руководящих постов, невзирая на их заслуги в прошлом. Их надо смещать с понижением в должности и опубликовывать об этом в печати. Это необходимо для того, чтобы сбить спесь с этих зазнавшихся вельмож-бюрократов и поставить их на место. Это необходимо для того, чтобы укрепить партийную и советскую дисциплину».

Исследователь этого периода советской истории Ю. Н. Жуков считает, что в начале 1934 года курс Сталина и его сторонников (он включал в него прежде всего Молотова, Ворошилова, Кагановича и называет их «узким руководством») вступил в противоречие с настроениями так называемого широкого руководства, к которому он относит местных руководителей. По мнению Жукова, разногласия между «узким» и «широким» руководствами проявились как в области внешней, так и внутренней политики. Ю. Н. Жуков утверждает: «Несомненно, слова Сталина в докладе на XVII съезде партии о возможности использовать парламентаризм и буржуазную демократию оказались далеко не случайными и имели отношение не только к европейским странам. Именно от даты произнесения их, скорее всего, и следует вести отсчет медленно вызревавшей идеи конституционной реформы».

Создание новой Конституции должно было способствовать преодолению негативных последствий Гражданской войны во имя сплочения советского общества, покончить с засильем «вельмож-бюрократов», подрывавшим прочность Советского государства. Подготовку доклада «по конституционным вопросам» поручили секретарю ЦИК СССР А. С. Енукидзе. Однако когда настало время для доклада на съезде Советов в начале 1935 года, докладчиком стал В. М. Молотов, а не А. С. Енукидзе. Ю. Жуков обращает внимание на то, что в своей докладной записке накануне съезда Енукидзе проигнорировал ряд принципиальных предложений Сталина, в том числе введение тайных выборов вместо открытых. По мнению Жукова, это было неслучайно.

По оценке Жукова, Енукидзе, а также комендант Кремля Петерсон, заместитель председателя ОГПУ Ягода, а также такие военные руководители, как Корк и Фельдман, принадлежали к тем участникам «революции и Гражданской войны», которые «сохранили собственное мнение по возникшим проблемам, не желая ни принимать новый курс Сталина, ни становиться откровенными конформистами. Они продолжали ориентироваться только на мировую революцию, сохранение незыблемости классовых основ Республики Советов, диктатуры пролетариата, не желали отказываться от того, что являлось смыслом жизни». Так или иначе, но заговор военных во главе с Тухачевским и заговор работников ОГПУ во главе с Ягодой соединился с заговором Енукидзе и Петерсона.

Они встали на путь тайной борьбы против политики Сталина и его сторонников, направленной на устранение негативных последствий Гражданской войны. По мнению Жукова, «к решительному сопротивлению их могло подвигнуть многое, но окончательно – вступление СССР в Лигу Наций, пошедшая полным ходом подготовка создания Восточного пакта… Повлиять на радикализацию настроений мог и отказ – перед прямой угрозой фашизма – от прежней замкнутости… Коминтерна, первые попытки создать народные фронты, объединившие бы вчерашних заклятых врагов – коммунистов и социал-демократов. Наконец, последней каплей, переполнившей чашу терпения, могло стать и известное Енукидзе стремление Сталина изменить конституцию».

Очевидно, что конституционная реформа, задуманная Сталиным, могла нанести сокрушительный удар по многим из тех, кто пришел к власти в ходе Гражданской войны, но уже не отвечал требованиям общественного развития. Опасаясь, что введение равных и прямых выборов оставит их за бортом руководства, они объединялись в попытках отстранить Сталина и его сторонников. Жуков считает: «Заговор как реальность, вероятно, следует отнести к концу 1933-го – началу 1934 года как своеобразный отклик на дошедший до Советского Союза призыв Троцкого „убрать Сталина“, совершить новую „политическую“ революцию, ликвидировать „термидорианскую сталинскую бюрократию“.

Жуков считает, что «для отстранения группы Сталина они (заговорщики. – Прим. авт.) нуждались в достаточно веском предлоге, таком, который был бы понят населением, одобрен и поддержан наиболее активной частью партии». Однако авторитет Сталина и его ближайших коллег затруднял такое открытое выступление. Не исключено, что заговорщики решили устранить физически Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича, Кирова, а затем под предлогом защиты Советской власти осуществить государственный переворот.

1 декабря 1934 года руководитель Ленинграда С. М. Киров был убит. Троцкий расценил «убийство Кирова, умного и безжалостного ленинградского диктатора» как признак кризиса власти Сталина. Кризис в СССР отвечал интересам самых различных сил как внутри нашей страны, так и за ее пределами.

Следствие по делу об убийстве Кирова, которое вел Наркомат внутренних дел во главе с Генрихом Ягодой, явно уходило в сторону от поиска лиц, ответственных за то, что не были своевременно приняты меры для ареста убийцы Николаева. Казалось, что Г. Ягода лишь старался воспользоваться обстановкой для усиления влияния своего наркомата.

Однако в начале 1935 года А. С. Енукидзе был снят со своих постов. В сентябре 1936 года был отправлен в отставку Г. Ягода. В начале 1937 года Енукидзе, Петерсон, Ягода и ряд других заговорщиков были арестованы. В этой обстановке военные заговорщики во главе с М. Тухачевским и их сторонники в партийном аппарате активизировали свою подготовку переворота. Лишь их арест в конце мая 1937 года сорвал их планы.

Приход к власти заговорщиков имел бы катастрофические последствия для нашей страны. Сведения, приведенные в своих книгах Паулем Шмидтом (писавшим под псевдонимом Пауль Каррел) и шефом гитлеровской разведки Вальтером Шелленбергом, доказывают, что Тухачевский, Гамарник и другие военные заговорщики имели тайные контакты с германскими военными. А это могло бы привести к вооруженному вмешательству Германии в дела СССР.

Вскоре после ареста Тухачевского, Уборевича, Якира, Корка, Фельдмана и других военачальников Сталин выступил 2 июня 1937 года на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны. Он охарактеризовал действия Тухачевского и его сторонников как «военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами».

Сталин утверждал, что Тухачевский «оперативный план наш… – наше святое святых передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера… Якир систематически информировал немецкий штаб… Уборевич не только с друзьями, с товарищами, но он отдельно сам лично информировал. Карахан – немецкий шпион. Эйдеман – немецкий шпион. Карахан информировал немецкий штаб, начиная с того времени, когда он был у них военным атташе в Германии… Ядро, состоящее из 10 патентованных шпионов и 3 патентованных подстрекателей шпионов… Сама логика этих людей зависит от германского рейхсвера… Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически сообщали им военные секреты, и эти господа сообщали им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось».

Не сомневаясь в вине арестованных, Сталин в то же время заявил в конце своего выступления: «Я думаю, что среди наших людей как по линии командной, так и по линии политической есть такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы если такие люди придут и сами расскажут обо всем – простить их… Простить надо, даем слово простить».

Такой подход отвечал духу принятой 5 декабря 1936 года новой Конституции СССР и получившей название «Сталинской». 1 марта 1936 года, отвечая на вопросы председателя американского газетного объединения «Скриппс-Говард ньюспейперс» Роя Говарда, Сталин подробно рассказал о принципах новой Конституции: «По новой Конституции выборы будут всеобщими, равными, прямыми и тайными». Все те лица, которых до сих пор не допускали до участия в выборах на основании принадлежности к «классово чуждым элементам», получали право голоса. Теперь представительство от городов и деревень уравнивалось. (Ранее горожане имели в 5 раз больше возможностей для выбора своего делегата, чем деревенские жители.) Тайное голосование вызывало особое неприятие у партийных вельмож, опасавшихся, что в этом случае большинство избирателей проголосует против них.

Отвечая на вопрос Говарда («В какой мере эта новая система может изменить положение в СССР, поскольку на выборах по-прежнему будет выступать только одна партия?»), Сталин заявил: «Вас смущает, что на этих выборах будет выступать только одна партия. Вы не видите, какая может быть в этих условиях избирательная борьба. Очевидно, избирательные списки на выборах будет выставлять не только коммунистическая партия, но и всевозможные беспартийные организации. А таких у нас сотни». Наличие единственной партии на выборах, считал Сталин, не исключает состязательности. Он говорил Говарду: «Вам кажется, что не будет избирательной борьбы. Но она будет, и я предвижу весьма оживленную избирательную борьбу. У нас немало учреждений, которые работают плохо. Бывает, что тот или иной местный орган власти не умеет удовлетворять те или иные из многосторонних и все возрастающих потребностей трудящихся города и деревни. Построил ли ты или не построил хорошую школу? Улучшил ли ты жилищные условия? Не бюрократ ли ты? Помог ли ты сделать наш труд более эффективным, нашу жизнь более культурной? Таковы будут критерии, с которыми миллионы избирателей будут подходить к кандидатам, отбрасывая негодных, вычеркивая их из списков, выдвигая лучших и выставляя их кандидатуры. Да, избирательная борьба будет оживленной, она будет протекать вокруг множества острейших вопросов, главным образом практических, имеющих первостепенное значение для народа. Наша новая избирательная система подтянет все учреждения и организации, заставит их улучшить свою работу. Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти. Наша новая советская конституция будет, по-моему, самой демократической конституцией из всех существующих в мире».

Однако состязательность между кандидатами в депутаты вызывала опасения тех, кто привык в течение двух десятков лет оставаться несменяемыми руководителями республик, областей, районов и ведомств центрального или местного уровня. Ю. Жуков обратил внимание: «Ни пропагандистских материалов по поднятым им (Сталиным. – Прим. авт.) вопросам, ни панегирических или хотя бы просто положительных откликов, как обычно бывало во всех подобных случаях, так и не последовало ни через день, ни через неделю, ни через месяц… И означало это лишь одно: не только широкое руководство, но даже по меньшей мере часть аппарата ЦК… не приняли сталинской новации, не захотели хотя бы чисто формально одобрить опасную слишком для многих альтернативность при выборах, которая, как следовало из слов Сталина… напрямую угрожала положению и реальной власти первых секретарей – ЦК нацкомпартий, крайкомов, обкомов, горкомов, райкомов. Партократия отказывалась принять сущность политических реформ, выражала свое несогласие весьма своеобразно – демонстративным замалчиванием базисного положения новой избирательной системы, с которой и выступил Сталин, обозначив тем возникновение совершенно необычной по форме оппозиции – латентной, ничем внешне не проявляемой. Но именно потому никто – ни узкое руководство, ни ПБ, ни КПК не могли при всем желании предъявить претензии или обвинения кому-либо из широкого руководства. Более того, при такой обструкции невозможно было доказать и наличие сговора, некоего идейного единства, которое и лежало всегда в основе любой оппозиции».