Текст книги "Сталин. Генералиссимус Великой Победы"

Напугало часть партийных верхов и выступление Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б), когда он, осудив сложившиеся методы руководства (подбор сотрудников по принципу личной преданности руководителю, фальшь в официальной отчетности), выдвинул программу направления на учебу всех партийных руководителей и выдвижения новых на их место.

Борясь против альтернативных выборов и выдвижения новых руководителей, ряд секретарей областных и республиканских комитетов пугали возможностью того, что предстоявшие в декабре 1937 года выборы в Верховный Совет СССР откроют путь к власти для врагов советского строя. Так, в своей записке секретарь Западно-Сибирского крайкома партии Р. И. Эйхе потребовал принятия чрезвычайных мер против якобы имевшихся в Западной Сибири «сосланных кулаков». На основе этой записки 28 июня было принято решение Политбюро, разрешившее создать «тройку» из начальника управления НКВД по Западной Сибири, прокурора Западной Сибири и самого Эйхе. Этой «тройке» разрешалось принимать решения о высшей мере наказания в отношении «активистов» из «повстанческой организации сосланных кулаков».

По оценке Жукова, «инициативная записка Р. И. Эйхе оказалась тем камушком, который вызвал страшную горную лавину. Три дня спустя, 2 июля, последовало еще одно решение Политбюро, распространившее экстраординарные права, предоставленные поначалу лишь Эйхе, уже на всех без исключения первых секретарей ЦК компартий, обкомов и крайкомов».

Объясняя, почему Сталин и другие члены Политбюро поддержали записку Эйхе, Жуков исходит из того, что руководитель Западной Сибири «выражал требования значительной группы первых секретарей, а может быть, и их абсолютного большинства». Очевидно, что на каком-то этапе Сталин и его сторонники в Политбюро отступили под натиском требований местных партийных руководителей, выступавших за развязывание репрессий.

Объясняя, зачем «Эйхе и его коллегам… вдруг потребовались не когда-либо, а именно в середине 1937 года столь жесткие, крайние меры», Жуков утверждает, что «широкомасштабные репрессии, да еще направленные против десятков и сотен тысяч крестьян, были выгодны, прежде всего, первым секретарям обкомов и крайкомов. Тем, кто в годы коллективизации восстановил против себя большую часть населения, которую и составляли колхозники и рабочие совхозов, – бессмысленным закрытием церквей; рабочих и служащих – отвратительной организацией снабжения продовольствием, предметами широкого потребления в годы первой и второй пятилеток с их карточной системой. Именно местным партийным руководителям, и именно теперь, в ходе всеобщих равных, прямых, тайных, да еще и альтернативных выборов, – грозило самое страшное – потеря одного из двух постов, советского, обеспечивавшего им пребывание в широком руководстве, гарантировавшего обладание неограниченной властью».

Жуков подчеркивает: «Ведь по сложившейся за истекшее десятилетие практике первые секретари крайкомов и обкомов обязательно избирались сначала депутатами ЦИК СССР, как бы подтверждая тем полную и единодушную поддержку всего населения края, области. Потеря же депутатства, теперь уже в Верховном Совете СССР, означала утрату доверия со стороны как беспартийных, так и членов партии. А в таком случае чуть ли не автоматически мог возникнуть вопрос о дальнейшем пребывании данного первого секретаря и на его основном посту, партийном».

Жуков добавляет: «Столь же выгодными массовые репрессии оказывались и для НКВД, карательной в основе организации, существование которой после фактического завершения „разоблачений“ и арестов подлинных и мнимых сторонников Троцкого, Зиновьева, Бухарина теряло смысл. И потому вполне возможно, что Ежов, сам выходец из партократии, в недавнем прошлом секретарь Марийского обкома, Семипалатинского губкома, Казахского крайкома, не утратив чувства корпоративности, легко нашел общий язык с Эйхе, со многими первыми секретарями и согласился с необходимостью как можно скорее устранить тех, кто непременно проголосовал бы против них, а может быть, и провел бы собственных депутатов».

В начале июля руководители ЦК республик, обкомов и крайкомов представили количественные данные на расстрелы и высылки членов «антисоветских организаций». При этом, как отмечал Жуков, «самым кровожадными оказались… Р. И. Эйхе, заявивший о желании только расстрелять 10 800 жителей Западно-Сибирского края, не говоря о еще не определенном числе, кого он намеревался отправить в ссылку; и Н. С. Хрущев, который сумел подозрительно быстро разыскать и „учесть“ в Московской области, а затем и настаивать на приговоре к расстрелу либо высылке 41 305 „бывших кулаков“ и „уголовников“.

Местные руководители пользовались обвинениями в антисоветской деятельности для сведения счетов со своими соперниками. После решения Политбюро от 2 июля местные руководители буквально засыпали Москву сообщениями о «разоблачении» тех или иных видных деятелей союзных республик, областей или краев.

На основе этих запросов Н. И. Ежов подготовил приказ по НКВД от 30 июля 1937 года «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», в котором предписывалось «раз и навсегда покончить с подлой подрывной работой против основ Советского государства». К этому времени, как отмечает Жуков, «уже определили число будущих безымянных жертв в четверть миллиона человек, свидетельствуя, что намеченная акция обернется невиданными ранее воистину массовыми репрессиями».

Эти репрессии получили название «ежовщины» по фамилии наркома внутренних дел, проявлявшего незаурядную энергию и неординарную фантазию в «разоблачении» заговоров. По мере того, как стремление разоблачить заговорщиков переросло в шпиономанию, охватившую и работников НКВД, и коллег арестованных, и многих советских людей, круг арестованных расширялся.

Ежовщина не приняла бы таких масштабов, если бы она не получила широкой поддержки во всех слоях советского общества. Глубокие революционные преобразования 30-х годов, открывшие возможности для социального роста и раскрытия талантов и способностей десятков миллионов людей, имели, как и всякая революция, свою теневую сторону. У большинства советских людей произошли в кратчайшие сроки кардинальные перемены в социальном положении, профессиональных занятиях, политическом мировоззрении, культурных ценностях. Неизжитое недоверие бывших жителей деревни к горожанам и городской культуре являлось благодатной почвой для роста самых причудливых предрассудков и нелепых подозрений. В то же время открытие новых культурных горизонтов сопровождалось вторжением в сознание людей мешанины из примитивных шаблонов политической пропаганды и подхваченных в обывательской среде вздорных слухов и искаженных представлений об окружающем мире. Миллионы советских людей были готовы объяснять сложные проблемы страны вредительством тайных врагов. Отречение от религии не могло не разрушить традиционные ориентиры людей относительно того, что плохо, а что хорошо, что можно, а что нельзя делать.

В то же время для других миллионов людей стремительные преобразования означали прежде всего катастрофические утраты, порождавшие у них жгучую ненависть к тем, кто преуспел после революции, и желание отомстить им.

В эти годы особенно много доносов было написано на руководителей различных уровней. Доносы могли писать те, кто видел в них конкурентов на вакансии, открывшиеся после марта 1937 года, те, кто считал их виновными в лишениях тех лет, в арестах и гибели от голода родных и близких, в крушениях их судеб. Жертвы «развернутого наступления по всему фронту» в деревне могли мстить тем, кто выселял их самих или их родных, мучил или издевался над ними и их семьями во время коллективизации или насильственного изъятия зерна. Среди арестованных партийных руководителей было много тех, кто активно участвовал в коллективизации.

Всеобщая подозрительность, аресты по вздорным обвинениям, превращение доброжелательных и уравновешенных людей в параноиков, выискивающих врагов у себя под кроватью, и в разъяренных палачей – такие явления характерны для периодов, когда общество оказывалось в состоянии кризиса, войны, междоусобицы или в напряженном ожидании внешней агрессии или внутреннего переворота.

Дав простор тем, кто без труда обнаруживал тайных врагов государства в своем окружении и призывал уничтожать их как «бешеных псов», Сталин и его соратники явно утратили контроль над репрессиями. Проанализировав материалы Смоленского архива, вывезенного немцами во время войны, а затем захваченного американцами, историк Г. Т. Риттерспорн пришел к выводу, что Сталин «не всегда был способен управлять ходом событий», и утверждал, что в эти годы Сталин потерпел «политическое поражение».

Эту же точку зрения разделяет и Юрий Жуков, показывая, как произошел отказ от альтернативности выборов. Он обращает внимание на то, что образец протокола окружной избирательной комиссии, который предусматривал второй тур голосования в случае, если «ни один из кандидатов не получил абсолютного большинства голосов», был завизирован Сталиным, Молотовым, Калининым, Ждановым и Кагановичем в конце августа 1937 года. В это же время был утвержден образец избирательного бюллетеня, который также предусматривал наличие нескольких кандидатов. Слова из образца бюллетеня, которые приводит Жуков: «Оставьте в избирательном бюллетене фамилию ОДНОГО кандидата, за которого Вы голосуете, остальные вычеркните», сохранились в бюллетене до конца Советской власти, хотя на практике вплоть до конца 80-х годов альтернативных выборов не проводили.

Однако на состоявшемся в октябре 1937 года пленуме ЦК предложение об альтернативности выборов было окончательно отвергнуто. Одновременно усилилось и положение Ежова. 12 октября 1937 года на пленуме ЦК Ежов был избран кандидатом в члены Политбюро. Празднование 20-летия советских органов безопасности происходили особенно пышно. Свой доклад на торжественном собрании в Большом театре, посвященном этой дате, член Политбюро А. И. Микоян назвал: «Каждый гражданин СССР – сотрудник НКВД».

Однако все большему числу людей становилось ясно, что разгул массового доносительства наносит непоправимый урон правящей партии. По поручению И. В. Сталина Г. М. Маленков выступил на январском (1938) пленуме ЦК с докладом «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии и формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». В принятом по этому докладу постановлении приводились примеры того, как исключали людей за то, что их родственники или знакомые были объявлены контрреволюционерами, сообщалось о случаях, когда в течение одного дня различные обкомы исключали десятки, а то и сотни.

Осуждая «преступно-легкомысленное отношение к судьбе членов партии», постановление обвиняло «многих партийных руководителей» в том, что они «позволили врагам народа и карьеристам обойти себя и легкомысленно отдали на откуп второстепенным работниками разрешение вопросов, касающихся судеб членов партии, преступно устранившись от руководства этим делом». В то же время критике не были подвергнуты органы НКВД и их деятельность. Напротив, приводились примеры того, как НКВД не находили «никаких оснований для ареста… исключенных из партии».

Положение Ежова казалось по-прежнему непоколебимым. Поэтому его назначение 9 апреля 1938 года на пост наркома водного транспорта при сохранении прежней должности не вызвало ни у кого подозрений в том, что готовится его опала. Практика совместительства была широко распространена в это время. Имя Ежова по-прежнему не сходило со страниц газет и журналов. И все же постановление январского пленума 1938 года стало началом конца ежовщины, а также началом возвышения Маленкова. Его сын писал: «Маленков знал, что Ежов пользуется большой поддержкой в Политбюро и располагает… полным доверием Сталина… Но Маленков понимал также, что Ежов, получив в свои руки огромную исполнительную власть, был готов уже идти и против своего Хозяина. В этих условиях отец мог рассчитывать и на поддержку Сталина».

Тщательно подготовившись, Маленков в августе 1938 года передал Сталину личную записку «О перегибах». А. Маленков замечал: «Далее я пишу по рассказу отца, записанному мною и затем проверенному по моей записи: „Я передал записку И. Сталину через Поскребышева, несмотря на то что Поскребышев был очень близок с Ежовым. Я был уверен, что Поскребышев не посмеет вскрыть конверт, на котором было написано – „лично Сталину“. В записке о перегибах в работе органов НКВД утверждалось, что Ежов и его ведомство виновны в уничтожении тысяч преданных партии коммунистов. Сталин вызвал меня через 40 минут. Вхожу в кабинет. Сталин ходит по кабинету и молчит. Потом еще раз спрашивает: „Это вы сами писали записку?“ – „Да, это я писал“. Сталин молча продолжает ходить. Потом еще раз спрашивает: „Это вы сами так думаете?“ – „Да, я так думаю“. Далее Сталин подходит к столу и пишет на записке: «Членам Политбюро на голосование. Я согласен“.

Вероятно, быстрое принятие Сталиным решения объяснялось тем, что он давно собирался нанести удар по тем, кто сорвал проведение его политической реформы, но он не был уверен в поддержке других руководителей. По предложению Г. М. Маленкова в августе 1938 года первым заместителем Н. И. Ежова был назначен Л. П. Берия, который с начала сентября активно приступил к исполнению своих новых обязанностей. К этому времени Ежов погряз в пьянстве, и это лишь способствовало его дискредитации. Авиаконструктор А. С. Яковлев вспоминал, как Сталин возмущался поведением Ежова: «Звонишь в наркомат – уехал в ЦК, звонишь в ЦК – уехал в наркомат, посылаешь на квартиру – вдребезги пьяный валяется».

17 ноября 1938 года было принято постановление Совета народных комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», подписанное В. Молотовым и И. Сталиным. После положительной оценки работы органов НКВД в 1937–1938 годах «по разгрому врагов народа» обращалось внимание на то, что «массовые операции по разгрому и выкорчевыванию враждебных элементов, проведенные органами НКВД в 1937–1938 годах при упрощенном ведении следствия и суда, не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и прокуратуры. Более того, враги народа и шпионы иностранных разведок, пробравшиеся в органы НКВД как в центре, так и на местах, продолжая вести свою подрывную работу, старались всячески запутать следственные и агентурные дела, сознательно извращали советские законы, производили массовые и необоснованные аресты, в то же время спасая своих сообщников, в особенности засевших в органы НКВД». Таким образом, обвинения, выдвинутые против отдельных партийных работников в постановлении январского пленума ЦК, теперь переадресовывались работникам НКВД. Вскоре Ежов был снят с поста наркома внутренних дел, а весной 1939 года арестован.

Ежовщина нанесла немалый урон и руководящим кадрам Красной Армии. Правда, впоследствии масштабы репрессий 1937–1938 года среди военных преувеличивали и говорили о 40 тысячах расстрелянных. На самом деле в эти годы было уволено из рядов Красной Армии по политическим мотивам 29 тысяч человек. Они были арестованы. Из них расстреляно было около 8 тысяч, а остальные получили сроки заключения. Но 13 тысяч человек были освобождены из-под ареста и восстановлены в Красной Армии.

Многие из освобожденных и восстановленных в должности сыграли затем значительную роль в руководстве Красной Армии. Как признавал Рой Медведев, который отнюдь не старался скрыть масштабы репрессий, несколько тысяч командиров Красной Армии было освобождено, и они вернулись в строй. Среди них были «будущие Маршалы Советского Союза К. К. Рокоссовский и К. А. Мерецков, будущие генералы армии А. В. Горбатов и С. И. Богданов, будущий вице-адмирал Г. Н. Холостяков, будущий комиссар украинских партизан С. В. Руднев, герой ленинградской обороны Н. Ю. Озерянский». Но нет сомнений и в том, что многие из арестованных и расстрелянных, ставших невинными жертвами оговора и произвола, могли бы успешно выполнить свой профессиональный долг в годы войны.

Хотя ежовщина нанесла немалый ущерб стране, другим следствием событий 1937–1938 годов стало отстранение от власти многих высоких чиновников, которые сами настаивали на репрессиях. Как правило, они стали жертвами доносов своих конкурентов-интриганов. Репрессированными оказались, в конечном счете, Р. И. Эйхе и многие составители «квот» на расстрелы. Другим следствием перемен в управленческом слое, в том числе и в Вооруженных силах, стало выдвижение новых, хорошо образованных и высококвалифицированных специалистов, не державшихся за устаревший опыт времен Гражданской войны. Вызывает сомнение расхожее утверждение о том, что новые командиры, заменившие тех, кто был репрессирован, оказались негодными для руководства армией. Невольным свидетелем в пользу достоинств военачальников, которые составили костяк руководства Красной Армии после репрессий, стал Йозеф Геббельс. В своем дневнике он записал 16 марта 1945 года: «Генштаб представляет мне книгу с биографическими данными и портретами советских генералов и маршалов… У меня сложилось впечатление, что мы вообще не в состоянии конкурировать с такими руководителями. Наш генералитет слишком стар, изжил себя и абсолютно чужд национал-социалистскому идейному достоянию… В отличие от них советские генералы не только фанатично верят в большевизм, но и не менее фанатично борются за его победу, что, конечно, говорит о колоссальном превосходстве советского генералитета».

Поскольку репрессии затронули прежде всего управленческие кадры, для миллионов советских людей вторая половина 30-х годов ознаменовалась не арестами и расстрелами, а заметным улучшением материальных условий жизни и снятием политических ограничений, существовавших до принятия сталинской Конституции. Эти обстоятельства лишь способствовали укреплению идейно-политического единства общества. Хотя после начала войны и в Советском Союзе нашлись изменники, но среди них не оказалось видных политических деятелей вроде Квислинга, Лаваля и других коллаборационистов западноевропейских стран. В результате этого немецко-фашистские захватчики не смогли найти существенную политическую опору в советской стране.

Глава 11
Накануне войны

Политический кризис в стране 1937–1938 годов происходил в период обострения международной обстановки. В 1936 году Германия и Япония подписали Антикоминтерновский пакт, направленный против СССР. К этому пакту присоединилась вскоре и Италия. Еще до вступления в этот военно-политический блок Италия в 1935 году напала на Эфиопию (тогда ее называли Абиссинией) и, применяя самые современные средства ведения войны, включая химическое оружие, покорила эту страну. В 1931 году Япония захватила Маньчжурию, а в июле 1937 года развернула полномасштабную войну против Китая, беспощадно истребляя сотни тысяч мирных жителей городов и деревень. В июле 1936 года в Испании был совершен антиправительственный мятеж, который вскоре был поддержан войсками Италии и Германии. В марте 1938 года гитлеровская Германия захватила Австрию. Участники антисоветского блока не собирались ограничивать себя этими захватами.

Оценивая значение этих событий, Сталин в своем докладе на ХVIII съезде партии заявил: «Война, так незаметно подкравшаяся к народам, втянула в свою орбиту свыше пятисот миллионов населения, распространив сферу своего действия на громадную территорию – от Тянцзина, Шанхая и Кантона через Абиссинию до Гибралтара… Новая империалистическая война стала фактом». Надежды на то, что эта война обойдет СССР стороной, были ничтожно малы.

Начиная с захвата Японией Маньчжурии, на дальневосточной границе не прекращались провокации. Одной из самых крупных стала попытка японских войск захватить пограничные сопки у озера Хасан. Хотя нарушители границы были выбиты с советской земли и подвиги красноармейцев в этих боях всемерно пропагандировались в СССР, эти события вскрыли и слабости в обороне советских границ.

В мае 1939 года японские милитаристы напали на территорию Монгольской Народной Республики, с которой СССР в 1936 году заключил договор о взаимной помощи. Еще 1 марта 1936 года Сталин в своей беседе с газетным магнатом США Роем Говардом, отвечая на его вопрос: «Какова будет позиция Советского Союза в случае, если Япония решится на серьезное нападение против Монгольской Республики?», сказал: «В случае, если Япония решится напасть на Монгольскую Народную Республику, покушаясь на ее независимость, нам придется помочь Монгольской Народной Республике… Мы поможем МНР так же, как мы помогли ей в 1921 году». Такое решительное заявление было подкреплено подписанным в марте 1936 года советско-монгольским протоколом о взаимопомощи.

Хотя первые атаки японцев 11 мая 1939 года были отражены советскими и монгольскими войсками, противник продолжал наращивать силы. В ответ в МНР были переброшены новые советские части под командованием комкора Г. К. Жукова. Тяжелые бои в условиях пустынной местности на берегах реки Халхин-Гол, не прекращавшиеся с конца июня до конца августа 1939 года, увенчались окружением и сокрушительным разгромом 18 тысяч солдат и офицеров так называемых императорских частей японской армии.

Через несколько месяцев после боев на Халхин-Голе Сталин принял Жукова и в ходе продолжительной беседы проанализировал последствия поражения японцев. Это была первая встреча со Сталиным будущего маршала, и он, по его словам, «долго не мог заснуть» после этой беседы. В своих воспоминаниях он писал: «Внешность И. В. Сталина, его негромкий голос, конкретность и глубина суждений, осведомленность в военных вопросах, внимание, с которым он слушал доклад, произвели на меня большое впечатление».

Первый вопрос, который задал Сталин Жукову, касался японской армии. Затем он стал подробно расспрашивать о том, как «действовали наши войска». Отвечая на вопросы Сталина, Г. К. Жуков выразил уверенность в том, что «японская сторона сделает для себя теперь более правильные выводы о силе и способности Красной Армии». Эти суждения оказались верными. Поражение на реке Халхин-Гол во многом повлияло на отказ Японии от планов экспансии в Сибирь и Центральную Азию и заставило ее развернуть агрессию в страны Юго-Восточной Азии и бассейна Тихого океана. Судя по рассказу Жукова, Сталин согласился с его выводами и остался им доволен. Назначение Жукова командующим Киевским военным округом означало, что Сталин высоко оценил его полководческие качества, поскольку после начала Второй мировой войны наиболее опасной границей представлялась западная, откуда могла начаться агрессия Германии против СССР.

Растущая агрессивность гитлеровской Германии проявилась в ходе кризиса вокруг Судетской области Чехословакии в 1938 году. Хотя Чехословакия имела договор о взаимной помощи с Францией, последняя не желала оказывать помощь. Заявление же СССР о готовности оказать помощь Чехословакии не было принято правительством этой страны. 29–30 сентября 1938 года были подписаны Мюнхенские соглашения, в соответствии с которыми Судетская область была отторгнута от Чехословакии и передана Германии. Главы правительств Великобритании и Франции Н. Чемберлен и Э. Даладье подписали это соглашение, открывшее Гитлеру путь к расчленению и захвату Чехословакии. Было очевидно, что правящие круги ведущих стран Запада рассчитывали с помощью мюнхенской сделки направить агрессию Гитлера против СССР.

Это подтверждали попытки правительств Германии и Польши организовать совместный поход на Украину, предпринятые зимой 1938–1939 годов. При этом западные державы благосклонно наблюдали за этими попытками, не пытаясь им помешать.

Несмотря на враждебную позицию стран Запада, когда возник новый международный кризис в связи с требованиями Германии пересмотреть статус вольного города Данцига и так называемого данцигского коридора, СССР принял участие в переговорах о коллективной безопасности с Великобританией и Францией. Однако вскоре стало очевидно, что западные державы старались свести к минимуму свои усилия в борьбе против германской агрессии и делают все от них зависящее, чтобы направить вооруженные силы Гитлера против СССР.

К этому времени, несмотря на большие усилия последних лет, подготовка Красной Армии к войне не была завершена. Выход германских войск на западную границу СССР после весьма вероятного захвата ими Польши и прибалтийских государств позволил бы им в считаные дни добраться до Киева, Ленинграда и Москвы. Советский Союз нуждался в дополнительном времени для подготовки к войне. Советской стране нужно было также отодвинуть войска потенциального агрессора как можно дальше от своих важнейших центров. Поэтому Сталин положительно ответил на послание Гитлера 20 августа 1939 года к нему, в котором он просил принять министра иностранных дел Германии Иоахима фон Риббентропа для подписания договора о ненападении.

Сталин лично принял участие в переговорах с Риббентропом 23 августа 1939 года, которые увенчались подписанием советско-германского договора о ненападении. К договору прилагался секретный протокол, определявший «сферы влияния» двух сторон. СССР обязался не вмешиваться в дела значительной части Польши и всей Литвы, объявленных сферами влияния Германии. Германия обязалась не вмешиваться в дела восточной части Польши, Эстонии, Латвии, Финляндии и Бессарабии. (Впоследствии протокол был пересмотрен. «Сфера влияния» Германии в Польше была расширена, а Литва была объявлена «сферой влияния» СССР.)

Нападение Германии на Польшу 1 сентября 1939 года и быстрый разгром польских войск вермахтом привели к тому, что германские войска в середине сентября 1939 года оказались у полосы, разделявшей «сферы влияния». Риббентроп в своих посланиях Молотову настаивал на скорейшем вступлении в Польшу советских войск, угрожая в противном случае не посчитаться с соглашением о невмешательстве в советскую «сферу влияния». С одной стороны, вступление СССР могло быть истолковано на Западе как нападение на Польшу, и в этом случае Великобритания и Франция, уже объявившие войну Германии после ее вторжения в Польшу, могли также поступить и в отношении Советской страны. С другой стороны, СССР опасался, что отказ от вступления в восточные области Польши приведет к тому, что германские войска окажутся на западной границе СССР.

Ночью 17 сентября Сталин вызвал в Кремль посла Германии Шуленбурга и вместе с Молотовым объявил ему, что через 4 часа Красная Армия пересечет советско-польскую границу. Сталин ознакомил посла с текстом ноты, которую Советское правительство собиралось вручить послу Польши через несколько часов, и по предложению Шуленбурга снял три пункта, неприемлемых для Германии.

В своей ноте от 17 сентября правительство СССР объявляло: «Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договора, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР…

Ввиду такой обстановки Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии».

Ян Гросс в своем исследовании «Революция из-за границы», подготовленном на основе записей поляков, покинувших СССР вместе с армией Андерса в 1943 году, признавал: «Следует отметить и сказать это недвусмысленно: по всей Западной Украине и Западной Белоруссии, на хуторах, деревнях, в городах Красную Армию приветствовали малые или большие, но в любом случае заметные, дружественно настроенные толпы… Люди сооружали триумфальные арки и вывешивали красные знамена (достаточно было оторвать белую полосу от польского флага, чтобы он стал красным)… Войска засыпали цветами, солдат обнимали и целовали, целовали даже танки… Иногда их встречали хлебом и солью». Изъявления радости по поводу прихода армии, освобождавшей их от режима национальной дискриминации, сопровождались взрывом ненависти по отношению к свергнутому строю.

Как отмечал Я. Гросс, «части польской армии, перемещавшиеся через восточные воеводства, – их всего было несколько сот тысяч солдат – во многих случаях наталкивались на недружественное местное население. Свои последние бои польская армия на своей территории вела против украинцев, белорусов, евреев». Так как восставшее население обращалось за помощью к советским войскам, в эти стычки втягивалась и Красная Армия. Этим объясняются потери среди Красной Армии, которую сначала все население, включая поляков, встретило так радостно. В ходе боев в Польше среди советских войск было 737 убито и 1862 ранено. «Гражданское население (главным образом поляки), – отмечал Я. Гросс, – присоединилось к разрозненным частям польской армии и активно сражалось вместе с ними против советских войск. Было немало примеров такого рода, и в дальнейшем это способствовало отношению советских властей к гражданскому населению как к противозаконным элементам».

Вскоре в областях Западной Белоруссии и Западной Украины были проведены выборы. Население высказалось за присоединение к Белорусской и Украинской ССР. Теперь новая западная граница СССР проходила на несколько сот километров к западу от прежней.

В конце сентября – начале октября 1939 года состоялись переговоры между правительствами Эстонии, Латвии, Литвы и СССР. В них принимал участие И. В. Сталин. На этих переговорах речь шла о создании советских военных баз на территории этих трех прибалтийских республик. Участвовавший в латвийско-советских переговорах министр иностранных дел В. Мунтерс вспоминал, что Сталин «показал удивившие нас познания в военной области и свое искусство оперировать цифрами». Обнаружил Сталин и знакомство с военно-тактическими свойствами территории Латвии, заметив, что «через Ирбентский пролив легко могут пройти 1500-тонные подводные лодки и обстрелять Ригу из четырехдюймовых орудий». По словам Мунтерса, Сталин сказал: «Батареи у пролива должны находиться под одним командованием, иначе не смогут действовать… Аэродромов требуется четыре: в Лиепае, Вентспилсе, у Ирбентского пролива и на литовской границе. Вам нечего бояться. Содержите 100 000 человек. Ваши стрелки были хороши, а ваша армия лучше, чем эстонская».