Текст книги "Сталин. Генералиссимус Великой Победы"

Однако Сталин не терпел пустословия. Подчеркивая способность Сталина быстро отделить зерна здравых мыслей от плевел болтовни, Байбаков замечал: «Сталин… умел выявлять то, что истинно думают его собеседники, не терпя общих и громких фраз». Громыко вспоминал: «Вводных слов, длинных предложений или ничего не выражающих заявлений он не любил. Его тяготило, если кто-либо говорил многословно и было невозможно уловить мысль, понять, чего же человек хочет. В то же время Сталин мог терпимо, более того, снисходительно относиться к людям, которые из-за своего уровня развития испытывали трудности в том, чтобы четко сформулировать мысль». А. С. Яковлев запомнил, как во время первой встречи с ним, когда авиаконструктор был смущен неожиданным появлением Сталина, тот помог ему преодолеть смущение: «Вдруг сбоку открылась дверь и вошел Сталин. Я глазам своим не поверил: не мистификация ли это? Но Сталин подошел, улыбаясь, пожал руку, любезно справился о моем здоровье. „Что же вы стоите? Присаживайтесь, побеседуем. Как идут дела с ББ?“ Постепенно он расшевелил меня и я обрел возможность связно разговаривать».

Нередко Сталин превращал обсуждение вопроса в острый спор, сознательно сопоставляя прямо противоположные мнения участников совещания. В ходе этих споров сторонник той или иной точки зрения иногда оказывался в явном меньшинстве, но Сталин, чувствуя, что потерпевший поражение в дискуссии – знаток своего дела, неожиданно поддерживал его и находил компромиссное решение. Адмирал И. С. Исаков рассказывал писателю К. Симонову, как на одном совещании его предложение об увеличении оснащения линкоров на шесть зенитных орудий было отклонено голосами тех, кто исходил из практики сухопутных армий. По его словам, Исаков «был подавлен, отошел в сторону, сел на стул… И вдруг, как иногда человека выводит из состояния задумчивости шум, так меня вывела внезапно установившаяся тишина. Я поднял глаза и увидел, что передо мной стоит Сталин. „Зачем товарищ Исаков такой грустный? А?“ Тишина установилась двойная. Во-первых, оттого, что он подошел во мне, во-вторых, оттого, что он заговорил. „Интересно, – повторил он, – почему товарищ Исаков такой грустный?“ Я встал и сказал: „Товарищ Сталин, я высказал свою точку зрения, ее не приняли, а я ее по-прежнему считаю правильной“. – „Так, – сказал он и отошел к столу. – Значит, утверждаем в основном проект?“ Все хором сказали, что утверждаем. Тогда он сказал: „И внесем туда одно дополнение: „с учетом установки дополнительно еще четырех зенитных орудий того же калибра“. Это вас будет устраивать, товарищ Исаков?“ Меня это не вполне устраивало, но я уже понял, что это максимум того, на что можно рассчитывать, что все равно ничего больше никогда и нигде мне не удастся добиться, и сказал: „Да, конечно, спасибо, товарищ Сталин“. – „Значит, так и запишем, – заключил он заседание“.

Почти не вмешиваясь в ход дискуссии до поры до времени, Сталин венчал ее. Он был творцом финала создававшегося под его руководством произведения и участники «сталинского оркестра» твердо верили в умение Сталина четко сформулировать реалистичное решение. Байбаков замечал: «Мы, участники кремлевских совещаний, утверждались в уверенности: Сталин в любом сложном деле знает, что предпринять. Никогда, ни разу не принимал он пустых и расплывчатых решений. Это происходило лишь после того, когда все аспекты обсуждаемой проблемы были досконально разобраны и все сомнения были устранены. Только тогда, когда Сталин окончательно убеждался, что нужное решение найдено и оно реально выполнимо, он твердо подытоживал: „Итак, я утверждаю“.

Однако не все дискуссии у Сталина проходили гладко. Сталин порой раздражался в ходе дискуссий и терял контроль над собой. Адмирал И. С. Исаков утверждал: «Сталин в гневе был страшен, вернее, опасен, трудно было на него смотреть в это время и трудно было присутствовать при таких сценах». Вспоминал о вспышках сталинского гнева и Г. К. Жуков: «Обычно спокойный и рассудительный, он иногда впадал в раздражение. Тогда ему изменяла объективность, он буквально менялся на глазах, еще больше бледнел, взгляд становился тяжелым и жестким. Не много я знал смельчаков, которые могли выдержать сталинский гнев и отпарировать удар».

И все же есть примеры того, как люди умели отстоять свое мнение перед лицом сталинского гнева. Об этом свидетельствует рассказ летчика-испытателя Байдукова. После неудач подготовительных полетов на самолете «АНТ-25» было принято решение совершить перелет через Северный полюс на американском самолете. Для решения этого вопроса к Сталину были вызваны Байдуков, Леваневский, авиаконструктор Туполев. Как вспоминал Байдуков, «я никогда прежде и потом не видел таким рассерженным Сталина, хотя не раз встречался с ним. Сталин резко настаивал на том, чтобы мы не мучились, а поехали в Америку и купили там нужную для перелета машину». В ответ на это Байдуков взял слово и сказал: «Товарищ Сталин, я считаю, бесполезное дело – ехать в Америку за самолетом». Сталин разозлился еще больше: «Требую доказательств!» Впервые видел такого Сталина. Обычно он с нами ласково, очень вежливо разговаривал. А тут подошел, зеленые глаза, и сапогом два раза по ковру стукнул, мне даже смешно стало: «Требую доказательств!»

А я знал Сталина: ему раз соврешь, больше с ним встречаться не будешь! И Байдуков сказал: «Товарищ Сталин, за два месяца до нашего с Леваневским вылета погиб Вилли Пост, величайший летчик мира, одноглазый, который решил с Аляски перелететь до Северного полюса, а с полюса – сесть в устье какой-нибудь сибирской реки. Что, неужели в Америке нет таких самолетов, как „АНТ-25“? Оказалось, что нет. И ехать туда за самолетом бесполезно». – «Я требую доказательств!» – настаивал Сталина. «Вилли Посту, товарищ Сталин, дали бы самый лучший самолет, если бы он был в американской промышленности!» Кроме того, Байдуков сослался на сведения о том, что в ближайшие четыре-пять лет зарубежные авиастроители не смогут создать самолет «с дальностью большей, чем десять тысяч километров, а у нашей машины дальность четырнадцать тысяч километров, она уже существует, и, наверное, можно и дальше ее совершенствовать. Американцы – такие звонари: если бы у них что-то было, на весь мир бы растрезвонили! Более подходящего самолета для дальних перелетов, чем „АНТ-25“, я не вижу». Байдуков убедил Сталина. Он смягчился и согласился с мнением летчика.

Порой Сталин уступал аргументам специалистов, даже если они его не убедили окончательно. А. С. Яковлев писал в своих воспоминаниях: «Мне запомнилось, что начальник НИИ ВВС Филин настойчиво выступал за широкое строительство четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков „Пе-8“. Сталин возражал: он считал, что нужно строить двухмоторные бомбардировщики и числом побольше. Филин настаивал, его поддержали некоторые другие. В конце концов Сталин сдался, сказав: „Ну, пусть будет по-вашему, хотя вы меня и не убедили“. (Жизнь, однако, доказала правоту Сталина. Как писал Яковлев, „Пе-8“ поставили в серию на одном заводе параллельно с „Пе-2“. Вскоре, уже в ходе войны, к этому вопросу вернулись. „Пе-8“ был снят с производства, и завод перешел целиком на строительство „Пе-2“. Война требовала большого количества легких тактических фронтовых бомбардировщиков, какими и были „Пе-2“.)

Иногда ошибочные решения были следствием того, что Сталин не замечал недостатков предложенного проекта, если его авторы обещали быстро и с наименьшими затратами достичь желаемого результата. По этой причине не раз Сталин поддерживал технически необоснованные предложения и сомнительные научные гипотезы, обещавшие решение насущных проблем. Получалось, что «дирижер» не всегда справлялся с взятыми на себя задачами, и созданное произведение содержало фальшивые ноты. Мой отец вспоминал, как на одном совещании Сталина подкупила внешне красивая убедительность аргументов о так называемой экранной броне и было принято решение в пользу заведомо негодного проекта. Отцу пришлось доказывать ошибочность принятого проекта на полигонных испытаниях.

Впрочем, Сталин умел признавать свои ошибки. Адмирал И. С. Исаков вспоминал ход обсуждения строительства одной железной дороги, которая была построена поверх наспех построенного шоссе, проходившей через болото. Во время обсуждения Исаков «попросил слова и, горячась, сказал об этой железнодорожной ветке, что это не лезет ни в какие ворота… что вообще эта накладка железнодорожных путей на шоссе, причем единственное, – не что иное, как вредительство. Тогда „вредительство“ относилось к терминологии, можно сказать, модной, бывшей в ходу, и я употребил именно это выражение. Сталин дослушал меня до конца, потом сказал спокойно: „Вы довольно убедительно, товарищ Исаков, проанализировали состояние дела. Действительно, объективно говоря, эта дорога в таком виде, в каком она сейчас есть, не что иное, как вредительство. Но, прежде всего, тут надо выяснить, кто вредитель? Я – вредитель. Я дал указание построить эту дорогу. Доложили мне, что другого выхода нет, что это ускорит темпы, подробностей не доложили, доложили в общих чертах. Я согласился для ускорения темпов. Так что вредитель в данном случае я. Восстановим истину. А теперь давайте принимать решение, как быть в дальнейшем“. Исаков подчеркивал, что „это был один из многих случаев, когда он демонстрировал и чувство юмора, в высшей степени свойственное ему, очень своеобразного юмора, и в общем-то способности сказать о своей ошибке или заблуждении, сказать самому“.

Видимо, чтобы избежать подобных ошибок, Сталин старался максимально строго проверять качество новых идей с помощью остро поставленных вопросов. Однако и в этом случае он мог ошибиться. Порой случалось, что верно поставленные вопросы обнажали не порочность новой идеи, а лишь неподготовленность докладчиков к защите своего предложения. Так один раз случилось с моим отцом и его коллегами. Их ценное предложение о замене сварных башен танков литыми, которое впоследствии было удостоено Сталинской премии, первоначально было отвергнуто на том основании, что конструктор не смог четко ответить на технически обоснованные вопросы Сталина.

Сталина не удовлетворил первый же ответ на его вопрос: «Как изменится положение центра тяжести танка при переходе на новую башню?» Ответ конструктора: «Если и изменится, товарищ Сталин, то незначительно», немедленно вызвал ответную реплику: «Незначительно – это не инженерный термин. Вы считали?» – «Нет, не считал». – «А почему? Ведь это военная техника». Не спуская с конструктора глаз, Сталин спросил, как изменится нагрузка на переднюю ось танка? Конструктор, встав, тихо сказал: «Незначительно». – «Что вы твердите все время „незначительно“ да „незначительно“, скажите, вы расчеты делали?» – «Нет», – тихо ответил конструктор. «А почему?» Конструктор молчал. Сталин положил на стол находившийся у него в руках листок с проектом решения и сказал: «Я предлагаю отклонить предложенный проект постановления как неподготовленный. Указать товарищам, чтобы они с такими проектами в Политбюро не входили».

Мой отец и конструктор были расстроены, но, когда они уже шли по кремлевской лестнице, отца нагнал один из сотрудников аппарата Сталина, который дал добрый совет: «Надо быстро подготовить новый проект. И самое главное – необходимо дать справки по всем вопросам, которые задавал Сталин». Совет оказался дельным и проект, который дал «зеленую улицу» литым башням, был вскоре принят в Политбюро.

В. В. Суходеев подчеркивает: «Еще перед войной Советское государство, лично И. В. Сталин уделяли огромное внимание созданию и развитию бронетанковых и механизированных войск. В стране строились новые танковые заводы, преимущественно в восточных районах, конструкторами создавались новые типы танков, которые осваивала оборонная промышленность. Была введена реорганизация автобронетанковых войск. Новые танки создавались талантливыми конструкторами М. И. Кошкиным, А. А. Морозовым, Ж. Я. Котиным, Н. Л. Духовым».

На приеме в честь участников первомайского парада 1934 года, состоявшегося на следующий день, Сталин высказал ряд своих пожеланий о дальнейшем развитии танков. Он говорил: «Мои пожелания танкистам: желал бы, чтобы мы имели побольше амфибий. Их надо нам несравненно больше, чем имеем. Желал бы иметь побольше Т-28 (трехбашенный средний танк. – Авт.) и Т-38 (плавающий танк-амфибия. – Авт.); они показали себя неплохо. Далее, желал бы иметь побольше БТ (легкий танк. – Авт.), но не таких, какие имеются сейчас. БТ – хороший танк, но желательно, чтобы у него было побольше ведущих осей и чтобы они сами себя возили, – колесно-гусеничные».

Сталин внимательно следил за вооруженностью танков. Конструктор артиллерийских систем В. Г. Грабин вспоминал, как однажды, когда он работал в Ленинграде, его вызвал к телефону Сталин. Он говорил: «Хочу посоветоваться. Есть мнение, что тяжелый танк вооружен маломощной пушкой. Сейчас рассматривается вопрос о его перевооружении: предлагают поставить 107-миллиметровую. Хотелось бы знать, что вы думаете по этому вопросу. Вам, видимо, трудно дать оценку, ведь речь идет о вашей 76-миллиметровой пушке».

Грабин признал, что 76-миллиметровая пушка отстает от современного уровня. «Значит, вы тоже считаете ее недостаточно мощной для тяжелого танка?» – «Да, товарищ Сталин». – «Сожалею, что раньше не узнал об этом. Но теперь наши оценки не расходятся? А как по-вашему, можно ли поставить 107-миллиметровую пушку?» Грабин ответил утвердительно. Сталин переспросил: «Вы уверены в этом?» – «Вполне, – ответил Грабин. – Для подтверждения скажу, что мы уже установили 107-миллиметровую модернизированную пушку в танк КВ-2». – «Значит, вы утверждаете, что 107-миллиметровую пушку можно установить в тяжелый танк?» Грабин замечал: «Я хорошо знал: если Сталин задает несколько раз один и тот же вопрос, он проверяет, насколько глубоко разбирается в проблеме собеседник, насколько тверд в своем мнении».

Грабин отвечал: «Да, у меня нет никаких сомнений, что такой вариант вполне оправдан. Если я правильно понял, эта пушка должна быть мощнее 107-миллиметровой модернизированной». – «Вы правильно меня поняли, – ответил Сталин. – То, что вы уже имеете такой опыт, прекрасно. Значит, теперь мы установим 107-миллиметровую пушку в тяжелый танк? Это очень важно, товарищ Грабин. Пока мы не вооружим тяжелый танк такой пушкой, не сможем чувствовать себя спокойно. Задачу эту надо решать как можно быстрее. Вы сами видите, какая международная обстановка».

Г. К. Жуков отмечал: «И. В. Сталин считал артиллерию важнейшим средством войны, много уделял внимания ее совершенствованию». 2 мая 1934 года Сталин говорил: «Об артиллерии… Наша полковая артиллерия должна увеличить свою дальность. Нам нужна дальность порядка 12–14 километров».

Потом Сталин не раз возвращался к проблемам развития артиллерии. В своем выступлении на приеме в честь депутатов Верховного Совета СССР 20 января 1938 года Сталин заметил: «Если мы с вами заглянем в историю, то оказывается, что всегда решающую роль играла артиллерия… Решала и решает успех всегда артиллерия. Чем брал Наполеон в своих войнах? Артиллерией, уверяю вас. Чем взяли немцы в 1870 году, как они разбили французов под Седаном? Артиллерией, уверяю вас! Чем били немцы французов или русских во время империалистической войны? Смею уверить – артиллерией. Чем были биты немцы под Верденом? Артиллерией французов. Артиллерия – великая вещь, уверяю вас. Для того чтобы увенчать успех кавалерии, пехоты, авиации, – для этого нужна артиллерия. Нет артиллерии – нет армии, нет победы! Без хорошей артиллерии нет закрепления военных успехов».

На этом приеме Сталин провозгласил тост «за то, чтобы наша артиллерия была первоклассной, чтобы она была лучше германской артиллерии, лучше, чем японская, чем английская артиллерия… чтобы наша артиллерия как внутри страны, так и вне, на некоторых территориях, отдаленных от нашего государства… показала успехи, показала, что она – первая в мире артиллерия».

О том, что Сталин не ограничивался общими требованиями, а проявлял пристальное внимание к развитию артиллерии, свидетельствуют рассказы В. Г. Грабина о судьбе его 76-миллиметрового артиллерийского орудия Ф-22. Разработанная им дивизионная пушка была встречена недоброжелательно многими в руководстве Красной Армии. Заместитель наркома обороны СССР М. Н. Тухачевский исходил из того, что классическую артиллерию следует заменить создававшейся тогда динамореактивной.

В своих спорах с Тухачевским Грабин отдавал должное безоткатным динамореактивным орудиям. Он признавал, что «при одинаковой мощности они легче классических пушек». Но конструктор отмечал и ряд существенных недостатков. Он подчеркивал, что «динамореактивный принцип не годится для танковых пушек, потому что при выстреле орудийный расчет должен уходить в укрытие – специально вырытый ровик. По этой же причине динамореактивный принцип не годится и для дивизионных пушек: они не смогут сопровождать пехоту огнем и колесами».

Тухачевский не только возражал Грабину, но настаивал, чтобы тот пересмотрел свои взгляды. Он говорил ему: «Вы молодой конструктор, подающий большие надежды, но не замечаете, что тормозите развитие артиллерии. Я бы посоветовал вам еще раз более тщательно проанализировать вопрос широкого применения динамореактивного принципа, пересмотреть свои взгляды и взяться за создание безоткатных орудий».

Этот разговор, казалось для Грабина, означал конец его работе над его дивизионными пушками Ф-20 и Ф-22. На другой день, 14 июня 1935 года, состоялся показ артиллерийской техники, на который прибыли И. В. Сталин, В. М. Молотов и другие руководители страны. Когда дошла очередь до его орудий, в том числе пушки Ф-22, выкрашенной в желтый цвет, В. Г. Грабин рассказал о них Сталину и другим. Грабину показалось, что ему не удалось заинтересовать руководителей своими пушками и они проявили больше внимания к универсальной пушке, созданной под руководством конструктора Маханова. Затем руководители страны пошли дальше.

«Вдруг, – вспоминал Грабин, – замечаю: Сталин резко отделился от всей группы и направился в мою сторону. Что бы это могло значить? Почему он вдруг изменил свой маршрут? Я продолжал стоять как вкопанный, но все мои мрачные мысли в момент испарились. Меня занимало теперь лишь одно: неужто Сталин действительно идет ко мне… Сталин подошел к дощечке с данными о нашей „желтенькой“, остановился и стал внимательно читать. Сделав над собой какое-то невероятное усилие, я подошел поближе. Сталин обернулся ко мне и стал расспрашивать. Его интересовала дальность стрельбы, действие всех типов снарядов по цели, бронепробиваемость, подвижность, вес пушки, численность орудийного расчета, справится ли расчет с пушкой на огневой позиции и многое другое. Я отвечал. Долго длилась наша беседа, под конец Сталин сказал: „Красивая пушка, ею можно залюбоваться. Но главное, что она и мощная, и легкая“. Мне была приятна столь высокая оценка».

Начались стрельбы. Грабин вспоминал: «Как только орудие умолкло, Сталин сказал Маханову: „Ваша пушка отказывала, а пушка Грабина работала четко, даже приятно было смотреть“. – „Грабин мой ученик“, – ответил Маханов. „Это хорошо, – сказал Сталина, – но он вас обскакал“.

Затем, по словам Грабина, Сталин сказал: «Орудия хорошие, но их надо иметь больше, иметь много уже сегодня, а некоторые вопросы у нас еще не решены. Надо быстрее решать и не ошибиться при этом. Хорошо, что появились у нас свои кадры, правда, еще молодые, но они уже есть. Их надо растить». Грабин вспоминал: «Мы с Махановым шли рядом, но ни я, ни он не произнесли ни слова: понимали, что не с нами ведет этот разговор Сталин. Через несколько метров он остановился. Остановились и мы. И тут Сталин как-то лукаво произносит: „Познакомьтесь…“ Мы в один голос ответили, что уже давно знакомы. „Это я знаю, – сказал Сталин, – а вы при мне познакомьтесь“. Маханов улыбнулся, и мы пожали друг другу руки. „Ну, вот и хорошо, – не скрывал своего удовлетворения Иосиф Виссарионович“.

«Я не мог ничего понять. Сталин приобнял нас, развернув в направлении к нашим пушкам. Сделав несколько шагов, опять остановился: „Товарищ Маханов, покритикуйте пушки Грабина“. Такого поворота, признаться, никто из нас не ожидал. Подумав, Маханов произнес: „О пушках Грабина ничего плохого не могу сказать“. Не ожидал я такого ответа, даже удивился. А Сталин, прищурив глаза, уже обращается ко мне: „А теперь вы покритикуйте пушки Маханова“. Я вынужден был принять правила этой непонятной игры и, собравшись с мыслями, выплеснул: мол, универсальная пушка имеет три органических недостатка. Перечислил их и заключил: „Каждый из этих недостатков приводит к тому, что пушка без коренных переделок непригодна для армии“. Сказав это, я умолк».

«Молчали и Сталин с Махановым. Я не знал, как они отнесутся к моим замечаниям, и испытывал некоторый душевный дискомфорт. Но, сознаюсь, ни о чем не сожалел. Не моя же была инициатива, рассудил я про себя, ну а раз спросили, не врать же в самом деле. Сделав паузу, Сталин предложил мне: „А теперь так же принципиально покритикуйте свои пушки“. Это уже было из раздела иррационального, хотя здесь была своя „сермяжная“ правда: умел критиковать других, сумей раскритиковать и себя».

«И тут меня очень выручило то, что мы всегда объективно оценивали сделанное, в том числе и эти пушки. Я рассказал о недостатках. Перечисляя их, объяснял, как они могут быть устранены, и в заключение сказал, что устранение дефектов значительно улучшит боевые качества пушек. От такого я даже вспотел».

«Сталин сказал: „Выходит, что нашли, за что критиковать свои пушки. Это похвально. Хорошо, что, создав пушки, вы видите, как их улучшить. Это значит, что ваш коллектив имеет перспективу. А какую из ваших пушек вы рекомендуете?“ Опять неожиданный вопрос. Я молчал. Сталин повторил еще раз. „Надо бы прежде испытать пушки, а затем уже давать рекомендации“, – заметил я. „Это верно, но учтите, нужно торопиться. Времени много потеряно, оно нас не будет ждать. И все-таки, какую же вы рекомендуете?“

«Я отдал предпочтение „желтенькой“. – „А почему эту, а не другую?“ – „Она лучше, чем Ф-20“. – „Но чем лучше?“ – „Ф-22 мы проектировали позже, чем Ф-20, учли и устранили многие недостатки“. – „Это хорошо. А теперь мы отправим вашу пушку в Ленинград, пусть военные ее испытают. Я правильно понял вас: в ней действительно нет ничего заграничного?“ – „Да, товарищ Сталин, она создана нашим КБ по своей схеме, из отечественных материалов да и на нашем оборудовании“. – „Это замечательно“, – Сталин явно был в настроении».

Как замечал Грабин, «это был первый случай, чтобы опытный образец отправлялся на полигон». Когда Грабин обратил на это внимание, то Сталин ответил: «Ну что ж, не бывало, так будет».

Однако судьба пушки Ф-22 еще не была решена. Как вспоминал Грабин, на состоявшемся вскоре совещании в Кремле «ни один не упомянул нашу Ф-22… Все пели хвалу универсальной пушке, утверждая, что только она, именно она, позарез нужна армии». Выступавшие утверждали, что время классических орудий прошло, что за рубежом переходят на универсальные орудия.

Как вспоминал Грабин, «Сталин непрерывно расхаживал по залу. Несколько раз он подходил ко мне и задавал вопросы, относящиеся к нашей пушке, а также к универсальной и полууниверсальной. Когда он первый раз остановился у спинки моего стула и, наклонившись, спросил: „Скажите, какая дальность боя у вашей пушки и ее вес?“, я попытался встать, но он прижал руками мои плечи: „Сидите, пожалуйста“. Пришлось отвечать сидя. Сталин поблагодарил, отошел и продолжал курсировать вдоль стола».

Грабин дважды выступил в ходе дискуссии. Он критиковал универсальную пушку и защищал свою. Он вспоминал: «Заседание затянулось, а Сталин по-прежнему ходил по кабинету, внимательно слушал, никого не перебивая. Ко мне он подходил много раз, опираясь рукой мне на плечо, чтобы я отвечал сидя. Его интересовали сравнительные характеристики универсальной и нашей дивизионной пушек. Видимо, он сопоставлял их параметры. Найти правильное решение было непросто, так как все высказывались за универсальную, а за нашу Ф-22 – лишь я, Радкевич да Артамонов».

«Наконец, список записавшихся в прения был исчерпан… Председательствующий спросил, нет ли еще желающих. В зале воцарилась тишина. Сталин прохаживался, пальцами правой руки слегка закручивая ус. Затем подошел к Молотову: „Позвольте несколько слов“.

«Манера Сталина говорить тихо, не спеша описана многими. Казалось, он каждое слово мысленно взвешивает и только потом произносит. И вдруг, как гром среди ясного неба, его резюме: надо прекратить заниматься этим эпигонством. Зачем нам следовать за другими. (Думаю, читатель поймет, какой бурей радости отозвались эти слова во мне!) Затем он добавил, что универсальная пушка не может все вопросы решать одинаково хорошо. Нужна дивизионная пушка специального назначения. „Отныне вы, товарищ Грабин, занимайтесь дивизионными пушками, а вы, товарищ Маханов, зенитными. Пушку Грабина надо срочно испытать“. Речь была предельно ясной».

Однако и после этого совещания произошли события, которые чуть не помешали принятию пушки Ф-22 на вооружение. Перед испытаниями и во время них произошли события, которые не характеризовали пушку с лучшей стороны. На новом совещании в Кремле докладчик от главного артиллерийского управления не поскупился на перечисление всех недостатков новой пушки и заключил свое выступление словами: «Пушка Ф-22 испытания не выдержала».

Тогда Сталин сказал: «А теперь послушаем Грабина, что он нам скажет». Увидев, что Грабин растерян, Сталин добавил: «Ну-ну, давайте, товарищ Грабин, скажите, как вы оцениваете положение и что думаете делать».

Грабин признал недостатки и тут же внес предложения по их устранению. «Вы не могли бы убрать дульный тормоз и заменить новую гильзу на старую?» – спросил Грабина Сталин.

Хотя Грабин согласился с предложением Сталина, он знал, что его реализация потребует коренной переработки пушки. Он писал: «Решение снять дульный тормоз и отказаться от новой гильзы практически означало, что мы должны не дорабатывать, не улучшать первый опытный образец, который испытывался на полигоне, а перепроектировать почти всю пушку». Но эта работа была осуществлена в кратчайшие сроки.

Опять состоялось совещание в Кремле, на котором Сталин поставил вопрос: «Когда будет готова пушка?» Принятое совещанием постановление было кратким: «Названный Грабиным срок готовности принять к сведению».

Уже после того, как переделанная пушка была готова, она опять подверглась критике. На совещании в Кремле инспектор артиллерии Роговский сказал: «Товарищ Сталин, надо, чтобы Грабин сделал такую пушку, чтобы при стрельбе не прыгала. И, во-вторых, для перевозки его пушки нужны кони не менее чем по сорок пудов». Грабину стало ясно: «Ведь это смертный приговор пушке».

Грабин вспоминал: «Роговский больше ничего не говорил, да это и не требовалось, все ясно: ему эта пушка не нужна. Сталин тоже ничего не говорил… Я встал по стойке. – Товарищ Сталин, разрешите задать Роговскому вопрос? – Задавайте. – Скажите, пожалуйста, товарищ Роговский, какая кучность боя пушки Ф-22 при стрельбе по движущемуся щиту, обозначающему танк, и по местности? – Хорошая! – Следовательно, подпрыгивание пушки при выстреле не влияет на кучность боя? Ведь эти прыжки происходят после того, как снаряд покинет канал ствола. Можно спроектировать такую пушку, чтобы не прыгала бы, но она будет длиннее и тяжелее».

«Затем задал ему второй вопрос: „Скажите, 76-миллиметровая пушка образца 1902/30 годов какими лошадьми возится?“ – „Шестеркой, и все лошади около тридцати пудов“. – „При испытании опытных образцов полигон установил, что тяговое усиление на дороге твердого грунта для Ф-22 равно пятидесяти килограммам, а для пушки образца 1902/30 годов – шестидесяти пяти килограммам. Таким образом, если шестерка коней по тридцать пудов хорошо везет эту пушку, то столь же успешно, если не лучше, кони справятся с Ф-22. Ваши опасения, товарищ Роговский, беспочвенны“.

«После моей атаки Сталин сделал резюме: „Вопрос ясен, можно принимать решение“. Как вспоминал Грабин, „правительство постановило принять на вооружение Красной Армии 76-миллиметровую пушку Ф-22 и поставить ее на валовое производство“.

А в 1939 году Сталин поддержал Грабина, который предложил усовершенствованную пушку Ф-22 УСВ взамен 76-миллиметровой пушки Ф-22 образца 1936 года. Эту пушку также приняли на вооружение. Подводя итоги очередной дискуссии, Сталин сказал: «Сегодня мы свидетели важного события – пушку Грабина приняли на вооружение. Случайностью это не назовешь. Следовательно, у товарища Грабина есть какие-то свои особые методы работы. Думаю, нелишне нам об этом узнать. Попросим товарища Грабина рассказать, что нового он со своим коллективом внес в эти процессы».

Грабин подробно рассказал про технологическое новаторство конструкторов и пути их творческого поиска. Особый интерес вызывал рассказ Грабина о том, как он привлек врача к работе над пушкой. «Чем мог помочь врач?» – спросил Сталин. Как вспоминал Грабин, «пришлось дать подробные объяснения. Пушка, в сущности, это машина, процесс обслуживания которой аналогичен обслуживанию рабочим коллективом (бригадой) станка или другого механизма. Орудийный расчет – это и есть производственный коллектив, работающий с пушкой. При этом в отличие от любого производства орудийный расчет находится в сложнейших условиях – в разное время года, днем и ночью, под огнем врага. Каковы бы ни были условия, „производительность труда“ расчета должна быть неизменно высокой. Наводчик, замковый, заряжающий, прави́льный и другие члены рабочей бригады, обслуживающие орудие, должны четко, точно и быстро выполнять все команды, выдерживать установленный режим огня. У прислуги очень много обязанностей, вызывающих нервно-психическое напряжение. Поэтому удобство обслуживания – фактор чрезвычайно важный. Конструкция должна быть такова, чтобы приготовления к стрельбе и первые выстрелы не измотали людей, чтобы они могли сохранить высокую работоспособность во время артподготовки, длящейся иногда по нескольку часов. Проверку конструкции орудия с этой точки зрения и производит врач-физиолог. Помощью опытного врача Льва Николаевича Александрова наше КБ пользуется уже много лет. Однажды, например, был случай, когда он забраковал уже готовый образец новой пушки, и мы ее переделали. Это заставило нас привлекать его к работе как можно на более ранних стадиях – проектировании. Изготавливается специальный макет орудия, врач проводит на нем свои исследования и дает предварительные заключения и предложения, которые учитываются конструкторами. Так вынуждены были поступить при создании УСВ. Выносливость орудийного расчета специально проверялась при заводских испытаниях опытного образца, при этом нагрузку стрельбой увеличили сверх требований ГАУ. Усилия Александрова, без преувеличения, сыграли немалую роль, в частности, в том, что скорострельность пушки не снижалась даже при длительной артподготовке». По словам Грабина, его рассказ «слушали внимательно».