Текст книги "Мужские откровения"

Почему жив русский театр?

Самое удивительное для меня в нынешнем театре – то, что он вообще сохранился, каким-то непостижимым образом. Мало того: значение театра в России возросло. Это очень вдохновляет. Я далек от того, чтобы говорить – мол, в современном российском театре все прекрасно. Но уже не редкость, когда какая-то постановка в региональном театре вызывает общероссийский резонанс, о ней говорят, спорят, она заставляет людей думать – это уже хорошо. Кто-то, конечно, получает такой резонанс через скандал, переходит черту, срывается. Но причина резонанса в таких случаях все равно в интересе публики к театру, а не к скандалу. Если бы людям был неинтересен театр, никакой скандал на сцене не вызвал бы серьезного отклика. В целом же театр живет, и это здорово. Кому сказать спасибо за то, что российский театр жив? В первую очередь энтузиастам, которые вместе с театром пережили и переживают порой очень непростые времена. Государству, которое поддерживает современный театр.

Недавно, будучи в Париже, я решил сходить в театр. Выбрал очень приличную постановку, с хорошими артистами и прессой – четыре с половиной звезды. Неожиданно легко купил билет. Тридцать евро. В Москве средняя цена билета выше. И попасть на хороший спектакль не так-то просто.

Пришел я на Монмартр. Обычный парижский театр – хороший, уютный, небольшой, с историей. Попутно замечу: большие драматические театры у нас – это тоже советское наследие: только в СССР строили театры-храмы. Этот факт тоже оказал влияние на формирование отношения к театру в обществе. Во всем мире только оперные театры могут похвастаться большими, помпезными, вызывающими восхищение зданиями, а в России это обычное дело даже для областного театра драмы.

Так вот. Что меня поразило в том парижском театре: среди собравшейся там публики я был самый молодой. Заметно выделялся своим юным возрастом. Впрочем, тот же самый опыт был у меня и в других европейских странах. В Европе в театры ходит публика в диапазоне 60+. В такие моменты я всегда возвращаюсь к своим ощущениям от встречи со зрителем, который приходит на мой спектакль «Цветы для Элджернона» в московском РАМТе. Это в большинстве молодые люди. Разумеется, в Европе существует экспериментальный, молодежный театр, с теми же непременными скандалами, но он находится где-то в стороне от общего течения. В основном же это – серьезный разговор с очень взрослым зрителем.

Мы сумели сохранить связь с гораздо большей аудиторией. Предполагаю, тут срабатывает единственное правило: люди идут только туда, где им интересно и где они слышат и видят что-то важное для себя. Есть еще одна отличительная черта в нынешнем российском театре. Она не относится к каким-то «основополагающим принципам», она просто есть – простая и немного трогательная. Весь русский театр, который исторически зародился в провинции, говорит со зрителем в основном на «московском наречии». Этот невольный акцент – это ни плохо ни хорошо; просто так сложилось. Калуга, Кострома, Воронеж – стиль узнаваем везде.

Однако обратите внимание: сегодня публика, ищущая для себя чего-то важного, идет не только в театр, она идет на многочисленные выставки и в музеи современного искусства. Почему так? Почему во всех крупных городах мира есть музеи современного искусства? Почему люди приходят, платят деньги за билеты и смотрят на странные работы странных авторов? Мне кажется, эти две сферы – современное искусство и театр – сейчас находятся на стадии столкновения. Не катастрофического, но концептуального. От этого контакта может произойти взаимное оплодотворение, должно родиться какое-то новое звучание, новый язык, которым заговорит новый театр.

Во многом этими надеждами объясняются мои шаги по обновлению театра «Модерн». Я очень рад, что к нам в театр приходят новые люди – артисты, художники, драматурги, композиторы, с которыми мы творим нечто новое, живое. Потому что цепляться за прошлое и в этом искать свой стиль – это тупик. В легендарном для русского театра XIX веке играли и говорили со зрителем языком девятнадцатого века, в XX веке Ефремов, Евстигнеев и другие великие артисты были понятны всем, потому что проживали на сцене жизнь человека двадцатого века. В XXI веке артист или режиссер будут понятны зрителю, только если они смогут передать ему свои мысли и переживания современным языком.

Так во всем: если в юности я, для того чтобы посмотреть хорошие фотографии современных европейских фотографов, ходил в библиотеку и выписывал там журналы в читательском зале, то теперь я просто беру смартфон и захожу на какой-нибудь фотосайт. И теперь не нужно брать с собой лезвие и втихаря вырезать из этих журналов понравившиеся снимки, как делал в свое время я – каюсь! было такое! – а можно просто скопировать файл к себе на телефон. Наша жизнь сильно изменилась. Изменилось значение многих слов. Изменились технологии. Мы сами поменялись. Театр не может не измениться вместе с жизнью.

Я убежден, что сегодня талантливая молодежь может найти и реализовать себя именно в театре. Говорю это, опираясь на личный опыт. Когда-то я занимался рекламой, видеоклипами, потому что это было безумно интересно. Я очень горжусь этим периодом. Потом было интересно заниматься телевидением. Но шоу-бизнес, клипы, реклама, телевидение – все это совсем неинтересно сегодня. Журналистика неинтересна. Неинтересно кино. Сегодняшнее кино предало своего зрителя. Оно подменило тайну кинематографа физиологическим процессом: включается экран – выделяется слюна, и зритель принимается жевать свой попкорн.

Только театр по-прежнему интересен зрителю. Может быть, потому что театру по-прежнему интересен человек. Не как физиологическая особь, а как личность. И этот взаимный интерес надо сохранять и поддерживать всеми силами.

Народный артист и «народный артист»

Нынче такое время – о народных артистах сам народ вспоминает, только если случится какой-нибудь скандал. Вот, Николай Басков и Филипп Киркоров снялись в клипе, который даже не заслуживает серьезного обсуждения – настолько он неинтересен и пошл. Но интересен сюжет, развернувшийся вокруг этой истории: широкая общественность, возмущенная клипом, выступила с призывом лишить Баскова и Киркорова званий народных артистов России. Народ, присмотревшись к своим артистам, заявил, что они – не его артисты, не народные. Народ, так сказать, против. Ну, против и против. Пошумели, погалдели, пофлудили в соцсетях – все успокоилось. Все стало как прежде: народ – отдельно, артисты – отдельно.

Пришел я как-то на спектакль, в котором играл один из любимых моих актеров, Саша Балуев. Купил программку, решил почитать. Вижу в составе труппы: «заслуженный артист Российской Федерации, лауреат премии такой-то, лауреат такого-то конкурса…» – добрых пять строк одних званий и титулов. Отдельным абзацем существует артист. Следующим в списке значился «актер Александр Балуев». Про спектакль ничего говорить не буду. Хороший был спектакль. И артисты хорошие. Вне зависимости от количества строк в программке напротив их имен.

Конечно, вся эта система маркировки – «народный», «заслуженный» – придуманная сразу после революции, была очень удобна для большевиков. И Сталин в 1930-е годы замечательно использовал этот рычажок управления творческой интеллигенцией. Система была проста: довеском к званию, которое само по себе могло согреть лишь самолюбие его обладателя, шли вполне ощутимые «коврижки» в виде дачи, пайка, повышенной ставки в театре. Размер и степень сладости «коврижки» зависели от масштабов звания: свои заслуженные-народные артисты были в союзных и автономных республиках (труба пониже, дым пожиже), а были заслуженные-народные Советского Союза: тут уже слой масла на хлебе был вполне ощутим. И уже без иронии: деньги, которые государство доплачивало артистам со званиями, иногда были очень и очень кстати.

Система была эффективна: я не историк советского искусства, могу ошибаться, но вот так, навскидку, на память не приходит ни один пример того, как народный или заслуженный артист Советского Союза выступил бы на каком-нибудь съезде ЦК КПСС против «генеральной линии партии».

А что такое вообще народный артист – если без кавычек, по сути? Это не тот, кого узнают на улице: тогда народным артистом мог бы стать любой более-менее настырный человек из телевизора – хотя и такие варианты тоже имеют место. По моему мнению, народный артист – это уже не только и не столько звание как признание таланта и творческих достижений, а образ жизни. С этой точки зрения народными артистами были такие разные личности, как, к примеру, Алексей Баталов и Владимир Высоцкий. Ну и что, что у первого был значок и корочка о присвоении звания, а у второго – нет? Они оба воплощали в себе представления подавляющей части населения нашей страны о том, каким должен быть человек. Они оба были «агентами влияния». И их влияние распространялось не только на сцену, оно ощущалось и вовне.

Жаль, но именно этого сегодня не осталось. Те же Киркоров с Басковым – они звезды, кто спорит, но в чем заключается «народность» этих и подобных им исполнителей, для меня загадка. В том, что они собирают полные залы, может быть? Не знаю, насколько это показательно. А между тем вне поля зрения широких народных масс существуют многие и многие по-настоящему заслуженные и по-настоящему народные артисты – существуют очень скромно, на грани с бедностью. Бог с ними со званиями – званиями сыт не будешь; вот кому доплачивать нужно – этим старикам, которые были кумирами для наших отцов, этим героям ушедшей эпохи, на которых хотели быть похожими мы сами. Поэтому я был очень рад услышать на одной из встреч худруков московских театров предложение Николая Губенко: хорошо бы, чтоб Москва выделила какие-то деньги на прибавки к пенсиям тем народным артистам-москвичам, которые, несмотря на звание, сегодня живут, потеряв страну, не сумев приспособиться к «прекрасному новому миру», который мы построили. Они сегодня просто выпали из жизни, почти забытые государством и людьми. Моя искренняя благодарность московским властям за то, что это предложение было услышано и реализовано. Государство вспомнило об этих достойнейших людях. Будем помнить и мы.

Исторический факт, которым хочется подвести итог: в числе первых народных артистов Советской России были Шаляпин и Собинов.

Нестабильность как метод, или Как стать актером

Я не знаю, существует ли такая профессия – актер. Но я точно знаю, что, чтобы стать актером, нужно учиться. Просто потому, что без этого не может развиваться любой человек, каким бы делом он ни занимался.

В 1975 году выдающегося советского оператора Валентина Железнякова пригласили на фестиваль «Свемы» (был такой производитель фото– и кинопленки в Советском Союзе). Там показывали лучшие работы, снятые на эту пленку. Когда же его попросили поделиться впечатлениями от увиденного, он назвал это «конкурсом среди горбатых». Потому что художественного изображения там не было. И пленка была не способна дать изображение, которое можно назвать художественным, и, главное, общий уровень работ был невысоким.

Вот это – «конкурс среди горбатых» – я часто вспоминаю, когда вижу, что и как снимают сегодня. Сегодня технологии позволяют сделать любое изображение, снять с любого ракурса, достичь любого качества «картинки». Но художественного изображения по-прежнему нет. А единственный критерий успеха – касса. Ну, так если даже с этой точки зрения смотреть на отечественное кино – где они, кассовые сборы? Где он, коммерческий успех? Две-три картины в год с трудом возвращают вложенные деньги.

Мое поколение режиссеров (а именно оно сегодня считается вроде бы как главной производительной силой российского кинематографа) воспитывалось на замечательных фильмах прошлого. Возьмем, к примеру, советские фильмы о войне: «В бой идут одни старики», «Отец солдата», «Они сражались за Родину» и сегодняшние военные фильмы. Сегодня это скорее компьютерные игры, которые никого не трогают по-настоящему. Почему так произошло? Ответ простой: сегодня фильмы снимают не для того, чтобы поделиться со зрителем своими переживаниями, болью, счастьем, – нет. Их снимают, чтобы заработать деньги. И, естественно, на вооружение взят передовой опыт в этом деле – голливудский. А Голливуд борется за расширение аудитории. И потому в фильме не может быть ничего по-настоящему страшного, тяжелого для восприятия – иначе получишь плохой прокатный рейтинг, фильм не возьмут кабельные компании и т. д. Поэтому теперь и у нас все – понарошку.

И главное: те люди, которые снимают сегодня все эти «фильмы понарошку», – это как раз те, кто преподает нынешним студентам творческих вузов основы мастерства! Нет уже тех личностей, о которых мы читали в книжках, им на смену пришло новое поколение, оно чуть иначе смотрит на вещи. Чему тогда удивляться, что молодые актеры выходят из стен театральных вузов, имея не совсем точное представление о том, что такое – хорошо, а что такое – плохо в современном театре и кинематографе. Авторы как-бы-фильмов учат студентов как-бы-творчеству.

Я говорю об этом не с чужих слов. Как художественный руководитель театра «Модерн», я занимаюсь кастингом актеров, знакомлюсь с выпускниками театральных вузов. Так вот, впечатления у меня очень неоднозначные. Девяносто процентов мне не нравится вообще. Я смотрю на молодых ребят и понимаю, что они ошиблись с выбором профессии. Вот, стоит передо мной красивая девушка. Уверен: в детстве все вокруг умилялись: ах какая красавица, какие глаза, ах как хорошо малышка читает стихи, как поет, как уверенно выступает на утренниках! Ну просто актриса! И вот, девочка вырастает с этой мыслью, поступает в театральное училище, учится там несколько лет, заканчивает его, – а она не актриса! Все при ней, но она не актриса. Таких девяносто девять процентов. Юноши приходят. Этакие Актер Актерычи. В моей юности такие ребята считались «душой компании», они обычно сидели в окружении девушек и играли на гитарах. Но они не актеры, они хорошие ребята с гитарами. Этих Актер Актерычей видно с десятого ряда, невооруженным глазом. Как так получилось, что им не подсказали с самого начала правильный путь?

Конечно, есть настоящие талантливые ребята. Их, как всегда, очень немного. А основной материал, из которого сегодня создается российское кино, – это как раз эти самые Актер Актерычи. Вот поэтому, стоит три минуты посмотреть любой российский сериал – и, даже не разбираясь в сюжете, вы сразу чувствуете: не то, не верю.

Интересно, что выпускники театральных вузов на собеседованиях одним из первых задают мне вопрос: «Сколько вы будете мне платить?» Хочется спросить в ответ: а может, это вы будете платить театру за то, что здесь вы получите настоящее, живое образование? За то, что именно здесь вы – если повезет, в меру способностей – ощутите атмосферу настоящего творчества, мучительного, радостного, полного сомнений, ошибок и иногда – открытий? Все мы прекрасно знаем, что еще в советские времена система образования работала так, что по окончании вуза молодого специалиста еще пару лет «обкатывали» в условиях реального производства. Та же необходимость профессиональной адаптации сохранилась до сих пор. И выпускник театрального института – не исключение. Это очень сырой материал, с которым надо кропотливо и тщательно работать минимум полгода, прежде чем он сможет что-то показать на сцене. Так, может, это вы, юноша, заплатите театру за это полугодичное обучение? Выйдя из студенческой мастерской, вы еще далеко не мастер, вы – начинающий подмастерье, которого берут в надежде на результат в будущем. Очень многие этого не понимают. В этой связи я иногда задумываюсь, насколько нужны студенческие театры при творческих вузах. Не лучше ли отправлять ребят во взрослые труппы на практику – регулярно, помногу? Чтобы они с самого начала поняли, что творческая жизнь – это непрерывное движение, а не реализация бизнес-плана ради увеличения кассовых сборов.

Кстати, про Америку. Там есть мощная индустрия, производится огромное количество фильмов ежегодно – тысячи картин, сериалов, тысячи каналов. Соответственно, есть сотни актерских агентств, актерских школ, творческих студий. В этих школах, между прочим, никто по четыре года не учится. Я часто об этом думаю, когда смотрю на молодых ребят и девушек, потративших четыре года (может быть, четыре лучших года!) своей жизни на то, чтобы приобрести – что? Ремесло? Так я даже особого ремесла не вижу. Да, техника важна: координация, голос, движение и так далее, – но и этого нет!

Притом, что, я же знаю, они много учатся, они по-настоящему живут этим – но где же результат? Почему молодые люди, которые пять минут назад были модно одеты, громко болтали и искренне смеялись на улице, при выходе на сцену превращаются в старичков? В свои девятнадцать они читают фрагменты …из «Анны Карениной». Никто не читает современную прозу, никто не читает современные стихи. Да пусть я даже не пойму эти стихи – лишь бы только передо мной был живой человек! Нет: молодой человек закрывает глаза, вдох-выдох и – щелк! – перед тобой на сцене старичок.

Кто их этому научил? Зачем? Меня удивляет, как педагоги и руководство творческих вузов, как руководство Союза кинематографистов периодически жалуются на то, что в стране нет хороших режиссеров. Секундочку. Вы же как раз за это и отвечаете. Вы набираете студентов, учите их – кому вы адресуете свои жалобы в таком случае?

Есть еще один момент. Я считаю, что сила образования в том, что оно никогда не прекращается. Точнее, это условие настоящего образования: если оно не прекращается, человек возрастает в своем деле, в своей профессии. Для творческого человека образование и вдохновение – вообще, взаимосвязанные понятия. Но так получилось, что вся наша система – она выстроена как раз вопреки тезису о необходимости непрерывного образования: есть школы, колледжи, институты и университеты, которые молодые люди заканчивают, – и все. Дальше – новый этап: работа, семья, дети и т. д. О том, где, как и чему может научиться, например, тридцатилетний человек, речь вообще не идет.

И это касается в том числе и театра, и кино. У зрелых актеров нет никаких возможностей для обучения. Да, понятно, что серьезный актер не успокаивается на достигнутом, он ищет пути для самообразования – он учится на репетициях, учится, читая книги, слушая музыку. Многие хорошие актеры регулярно ходят на спектакли, чтобы посмотреть на то, как работают их коллеги, чтобы поучиться каким-то их творческим находкам. Но этого недостаточно.

Кстати, есть и противоположные примеры (и таких немало), когда актер или актриса, достигнув какого-то уровня, с облегчением взбираются на свой небольшой пьедестал и уже – ни ногой, никуда. Им неинтересны чужие достижения, они не ходят на чужие спектакли, не смотрят кино, не спорят о творчестве. Они начинают побаиваться что-то менять: они нашли свой стиль, язык, – зачем трогать то, что и так неплохо работает? А ведь без эксперимента, без интереса к новому нет развития. Трусоватый актер – такое тоже бывает, и нередко. Многие боятся сделать неверный шаг – и не делают никакого.

Это я к тому, что главной целью системы театрального образования, как мне кажется, должна быть сознательная нестабильность. Нестабильность как свойство движения, изменения, эксперимента, самой жизни, наконец.

Театр Кабуки: как взобраться на японскую «колокольню»?

О театре Кабуки сложно говорить, если воспринимать и оценивать его с позиций традиционного, понятного нам русского театра. Хотя эти позиции – они правильные, проверенные временем, завоевавшие авторитет в мире и т. д. И отечественный зритель имеет полное право судить о театре именно с этой точки зрения: созвучно ли то, что он видит, русской театральной традиции, или нет; нравится ли ему то, что он видит, или не очень. Но в данном случае это «нравится» будет шаблоном, который помешает увидеть и почувствовать главное.

Ну, например: с традиционной русско-европейской точки зрения, японские артисты не могут петь, вообще. Они хрипят, они постоянно срываются на фальцет. Они играют на как будто расстроенных, дребезжащих инструментах. Все выглядит так, будто спектакль ставили пятилетние дети: они соорудили совершенно детсадовские декорации, за которые, кажется, загляни – увидишь ночные горшки с вишенками и грибочками; дети разрисовывали чудовищным, кричащим гримом лица актеров, они же заставили взрослых актеров странно двигаться по сцене, странно говорить – как будто это не живые люди, а фарфоровые куклы. Плюс – звучащие на протяжении всего спектакля «закадровые» пояснения – нараспев, под музыку:

– Миядзаки встал на ноги! – на сцене актер поднимается с пола.

– Он возмущен! – сообщает зрителю «ведущий», и Миядзаки гневно хмурит брови.

– У него болит горло! – подсказывает нам дотошный комментатор, как будто и так не видно, что происходит: актер хватается за горло и корчит гримасу боли и страдания.

Это фантастически наивно и примитивно. Если смотреть глазами «классического» зрителя. Да, Кабуки – это дети, играющие в куклы! И, как у детей в их играх все очень честно, по-настоящему – так и здесь.

Кстати, мимоходом – про актеров. В программке перед спектаклем увидел, что напротив имен и фамилий некоторых актеров стоят цифры, допустим, «Сэндзяку Накамура, 4». Это значит, что данный артист – артист в четвертом поколении. Он представитель актерской династии. Красиво. И почему-то в данном случае семейственность не идет во вред делу.

На Кабуки нужно сходить хотя бы раз в жизни, обязательно. Идти туда надо не то чтобы подготовленным (невозможно за два дня перед спектаклем проникнуться многовековой японской культурой и вдруг стать японцем), но нужно постараться поймать правильный настрой. Как мне кажется, главное при этом – понимать, что ты идешь созерцать красоту. Особенную, не природную, но рукотворную. Потому что спектакль театра Кабуки – это невероятный труд, начиная от создания кимоно и заканчивая тем же гримом. И тогда вы окажетесь на нужной волне, вы сможете ощутить и оценить работу актеров. Потому что актеру существовать на сцене в таких условиях, в условиях наивного, очень простого, очень открытого повествования, – это чрезвычайно сложно.

И вот, когда вы предварительно переварите в себе все эти детали, тогда вы сможете оценить то, что увидите на сцене, – эти наивные притчи, с простым юмором, но с большой глубиной. Эти сцены – обращение к чувствам, эмоциям напрямую, без выкрутасов. Там нет ничего лишнего. «Лихо сюжет закручен» – это не отсюда. Здесь все происходит как в жизни. Где и горе, и смех происходят одновременно, и каждый человек переживает и «переваривает» эту странную смесь по-своему. Здесь есть образы, настроение и характеры героев. Потрясающе показанные.

Рукотворность и темперамент – вот, с моей точки зрения, лозунг театра Кабуки.

Очень советую при случае посетить спектакль японского театра. Если получится, берите билеты поближе к сцене – тогда вы сможете увидеть много важных мелочей, выразительных деталей. Первое и самое очевидное: мужчины, играющие женщин, – удивительное впечатление. Какие у них потрясающие движения, как они поворачивают голову, как двигаются кончики их пальцев, – это восторг. Они не притворяются женщинами, они не кривляются, отнюдь! Когда я ездил в Японию, мне было неудобно разглядывать женщин на улицах. Хотя это было потрясающе интересно: молодая женщина на улице Токио, которая идет в традиционном кимоно. С этой точки зрения театр Кабуки – уникальная возможность рассмотреть все в подробностях: как японки соединяют колени, когда садятся, как постукивают их деревянные сандалии гэта, когда они маленькими шажками идут по комнате, как они поводят мизинцем, наливая чай, как двигаются их брови в разговоре. Это уникальное зрелище. Это пиршество для глаз, это гимн художественной мысли и творчеству.

Я допускаю, что это может не понравиться. И, наверное, кому-то это покажется скучным и непонятным. В конце концов, иному даже Сикстинская капелла кажется огромным залом с богато разукрашенным потолком, а детские игры – глупой и шумной возней. Дело хозяйское.

Для меня театр Кабуки – лишнее напоминание о том, что та наша «колокольня», с которой мы, взобравшись туда однажды, судим о всем новом и непривычном, – она одна из тысяч. Залезать на каждую новую, конечно, стоит каких-то усилий. Эта японская «колокольня» – очень красивая, оттуда открывается прекрасный вид.