Текст книги "Мужские откровения"

Эх, Лев Николаевич, наивный вы человек. «Что мы будем делать с этим временем?» Мы его будем проживать. Куда ж мы денемся.

Сбрасывая скорость, или Я играю на виниле

Винил – большой эгоист. Он очень серьезно относится к себе и требует того же от своих поклонников. Ну, например, у проигрывателей пластинок нет пультов дистанционного управления. Нет перемотки. Тебе надо – вставай, иди к проигрывателю и сам переставляй иглу звукоснимателя. Переставляй аккуратно, не торопись. И мне нравятся эти правила, этот кодекс поведения. Нравится то, что пластинки так упорно и так успешно сопротивляются цифровой эпохе. Мы все сегодня живем как будто на повышенных оборотах: утром быстренько проглатываем новости с ленты телефона, днем так же на бегу отвечаем на электронную почту, вечером одним глазом пробегаемся по комментариям в соцсетях. С винилом так не получится: ты опускаешь иголку звукоснимателя на диск – и ты сознательно притормаживаешь, снижаешь обороты своей жизни. До размеренных 33¹/₃. И пусть часто нам просто лень встать с дивана, чтобы переставить иголку, – это снижение скорости само по себе по нынешним временам уже средство самосохранения.

Сегодня в самом слове «винил» есть что-то особенное, с одной стороны, слегка забытое, с другой – модное. Для меня винил – ни то ни другое. Пластинки никогда не уходили из моей жизни, и занимался я ими не потому, что это модно. Музыкой я начал увлекаться с четырнадцати лет. «Подсадили» меня мой дядя, большой любитель винила, мои друзья, которые слушали музыку. Многие слушали на магнитофонах. У кого-то были проигрыватели, но самые обычные, советские. Хорошая пластинка, а тем более аудиотехника высокого качества были роскошью. Помню, как я однажды долго-долго копил деньги на Dark Side of the Moon – экономил, клянчил у родителей. Наконец, купил – вполне приличную пластинку, югославского «пресса». Конечно, это была не Англия и не Америка, и даже не Германия, но тоже ничего. Всяко лучше, чем Апрелевский завод грампластинок. При зарплате моей мамы в сто рублей пластинка стоила двадцать пять.

Я собираю винил до сих пор. Мне это нравится. Путешествуя, я стараюсь найти поблизости специальные магазины, посмотреть, порыться в стопках пластинок. Иногда что-то покупаю. Это часть моей личной модели расслабления и успокоения. Причем иногда, для того, чтобы избавиться от каких-то назойливых мыслей, мне даже не нужно включать проигрыватель – достаточно просто полистать какое-то время конверты с пластинками. Это моя терапия.

Люди, которые занимаются музыкой, играют на музыкальных инструментах, прекрасно понимают, насколько в процессе погружения в музыку важны тактильные ощущения. Гриф гитары, мундштук тромбона, скрипичный смычок – прикасаясь к ним, музыканты совершают настоящий ритуал. С винилом происходит примерно то же самое.

Начать с размера. Фотография или коллаж на обложке – они же довольно крупные, и эти изображения производят на вас гораздо большее впечатление, чем маленькая картинка на коробке кассеты или CD-диска (как было раньше) или превью альбома где-нибудь в Apple Store (как это происходит сейчас). Это прекрасно понимали на Западе, и потому в золотой век винила над дизайном обложек для пластинок работали лучшие художники и графики, а конверты иногда сами по себе становились произведениями искусства. Хотя, разумеется, как и в любом другом виде искусства, там были и великие авторы, и великие авантюристы. Это вообще отдельная история.

Вот, вы берете пластинку. Вы смотрите на обложку и уже погружаетесь в эстетику альбома. Его оформление – это как восьмая нота в гамме. Цвет «звучит» в вашей голове, помогает глубже понять и саму музыку. Это может быть что-то очень простое и монохромно-лаконичное, а может – нечто буйно-разноцветное. Такова и сама музыка. Вы аккуратно, чтобы не поцарапать, двумя пальцами достаете пластинку из конверта. Смотрите, нет ли пыли. Кладете на виниловый стол. Берете специальную щеточку, смахиваете пылинки. Опускаете иголку звукоснимателя на дорожку. Этот момент контакта двух механических приспособлений, который рождает звук, для меня до сих пор – волшебство. В общем, обращение с винилом в какой-то момент становится больше похоже на общение с ними, благодаря ему вы ощущаете себя почти что музыкантом, который ухаживает за своим инструментом.

Конечно, аналоговый звук мягче и корректнее «цифры», это для меня давно уже не предмет спора. Хотя и в аналоге, за все время его существования, тоже не все однозначно. Например, я никак не могу понять: как диски, записанные в Америке лейблом Blue Note в 1950-х годах, могут до сих пор звучать лучше, чем современный винил?! Взять мою любимую Джули Лондон: ее диски какого-нибудь пятьдесят седьмого, пятьдесят девятого годов лучше, чем ее же записи, сделанные в девяностых! Вот этого я понять не способен. Да, я в курсе: другая техника, ламповые транзисторы, медные провода и т. д. Но сегодня, когда у студий есть любые возможности – хоть возьми и воссоздай полностью винтажную технику! – почему-то не получается воссоздать главное: звук, атмосферу. Так, может быть, в виниле главное – не техника? Может, больше зависит от человека? А если это так, то винил, возможно, обладает волшебной способностью улавливать какие-то невидимые колебания человеческой души? Улавливать, а потом и оживлять их каждый раз, когда иголка звукоснимателя опускается на диск и прикасается к его черной бархатистой поверхности?

Аналоговый звук живой. Он не такой металлический, машинный, как цифровая запись. Об mp3 как о формате я даже говорить не хочу. Я даже не знаю, с чем сравнить прослушивание музыки в mp3. Ну, чтобы легче было представить: возьмите фильмы Феллини, оцифруйте их, разукрасьте на компьютере, как сейчас модно, наплевав на изначальный замысел автора и эстетику фильма, а потом смотрите их на мобильном телефоне одним глазом. Вот, это – примерное сравнение. Цифровой формат срезает все самое тонкое, стирает все то, что придает записи уникальность.

Некоторые малосведущие люди удивляются: почему виниловые диски стоят так дорого? Позвольте совет: найдите возможность и внимательно послушайте хорошую запись на хорошей технике. Вы услышите результат творческого труда огромного количества людей – музыкантов, продюсеров, аранжировщиков, дирижеров, звукооператоров, вы услышите оригинальные, «живые» инструменты, ощутите эффект присутствия – как будто вы очутились внутри этой музыки, живой и живущей прямо в вас, прямо в этот момент. Конечно, это можно ощутить, только если вам доступно «полное звучание» – качественные записи и качественная техника.

Как-то раз в магазине в Москве я увидел фонокорректор – это аппарат, который раскодирует сигнал. Восемьдесят девять тысяч долларов. Один из самых качественных. Спросил: кто же такое покупает? Мне ответили: «Не поверите, Юрий, недавно у нас это купил человек, который живет в однокомнатной квартире и носит один и тот же свитер. Простой инженер, средняя зарплата. Всю жизнь копил». И я понимаю, к чему стремился этот человек: он всю жизнь хотел услышать живой звук, ощутить его в себе и себя – в нем. Если вам доведется пережить подобный опыт, тогда, возможно, вы поймете, и почему винил и все связанное с ним стоит так дорого, и почему, несмотря на эту дороговизну, люди по-прежнему увлекаются пластинками.

Причем так ведь было всегда, даже в советское время. Прекрасно помню «явки», где в Москве собирались продавцы и покупатели. Помню, как в воскресный день в каком-нибудь скверике вроде бы сама собой образовывалась небольшая толпа народу, все чинно прогуливались по дорожкам, время от времени останавливаясь как будто для разговора и невзначай заглядывая в сумки к продавцам. Приближение милиции приводило в действие механизм эвакуации: продавцы быстро расходились в разные стороны, унося главную ценность – пластинки, чтобы через полчаса, как только уляжется суматоха, вернуться на прежнее место и продолжить «беседу». Помню, как иногда кого-то все-таки хватали, и в следующий раз мы могли недосчитаться нашего собрата, которого взяли за спекуляцию.

Кстати, пострадать за музыку мне тоже довелось. Как-то в школе учителя обнаружили у меня в портфеле пластинку – кажется, это был Челентано – и чистую магнитофонную пленку. Я собирался переписать диск на пленку – уже не вспомню, кто меня об этом попросил, кто-то из одноклассников. Меня обвинили в нелегальном заработке. Интересно, что идея зарабатывать на переписывании музыки с пластинок на магнитофонные пленки посетила меня только тогда, когда педагогический «трибунал» выдвинул свои обвинения. Я не понимал, как это: продавать самодельные записи своим же друзьям-товарищам? Как оказалось, так было можно – по мнению моих учителей. Нет, конечно, подпольным «писателем» я не стал ни тогда, ни позже, но моя картина мира в тот момент немного поменялась.

Конечно, мешал «железный занавес». Нам казалось – вот если бы не было всех этих сложностей! Вот тогда бы мы насладились настоящим музыкальным разнообразием! Хотя теперь я понимаю одну странную вещь: то ли занавес был как-то не слишком качественно склепан-сварен, то ли наоборот, был сконструирован каким-то особенно хитрым образом, но музыка сквозь него все равно просачивалась. Причем просачивалась только качественная музыка. В Советском Союзе знали «Пинк Флойд», «Битлз», «Дорз», Джимми Хендрикса, слушали лучшие – по-настоящему лучшие! – образцы диско и поп-музыки вообще (одна «АББА» чего стоит: полстраны знало их песни). Но, когда этот занавес рухнул, к нам хлынул потоком такой шлак, который утопил все по-настоящему ценное и интересное.

Между прочим, от поглощения этим шлаком хорошую музыку спас именно винил, его дороговизна. Масскульт наводнил рынок дешевым музыкальным продуктом – простой музыкой за небольшие деньги. И, если посмотреть сегодня на количество скачиваний треков у известных исполнителей, нетрудно заметить, что самые популярные вещи – это именно оно: ритмичное и примитивное в музыкальном плане нечто. И я лично спасаюсь от этого в мире винила. Наверное, это можно назвать бегством от реальности. Может быть. Музыка создает новые миры, и если уж куда бежать – то только туда, где красиво. Я, например, большой поклонник прогрессив-рока – почему? Да потому, что прогрессив исполняют только очень хорошие музыканты, с прекрасным образованием и развитым эстетическим чувством. Мир, который они создают своей музыкой, разнообразен, сложен и прекрасен. Это очень непростая, практически симфоническая музыка, и, если ты так себе музыкант, ты просто не сможешь это сыграть. А где-то далеко существуют другие миры, серые и блеклые, вроде панка или, прости, Господи, шансона – в том значении, которое этому термину придает отечественный слушатель вот уже не один десяток лет. Музыки там очень мало, да она там по определению и не главная. Рэп, кстати, для меня – уже даже не совсем музыка, потому что он – больше про слова. Может быть, именно поэтому сегодня рэп вышел на сцену как «музыка протеста», и запрещают сегодня концерты в первую очередь рэп-исполнителей.

Моя дядя, благодаря которому я стал поклонником винила, рассказал мне случай, произошедший с ним не так давно. Поехал он за границу. Как обычно, нашел магазин пластинок. «Зашел, – говорит, – а внутри просто развалы, горы дисков. Начал копаться – мама дорогая! Все, о чем я только мечтал в молодости, – все здесь есть! Записи, о которых я читал в журналах, о которых мне рассказывали «ветераны» – вот они, живые, настоящие. Стою обалдевший, листаю конверты и понимаю, что у меня трясутся руки…»

Когда я сегодня подхожу к полкам с пластинками, будь то дома или в салоне магазина, руки у меня, конечно, не трясутся, но внутренний трепет и предвкушение чего-то необыкновенного возникает всегда. Каждый раз. Волшебный мир.

Здоровый образ жизни

ЗОЖ для меня – это излишества и нарушение правил. Поясню. Всякая система только тогда устойчива, когда она позволяет себе некий люфт, запас прочности. Конечно, основа прочности – это правила. Но между железными нормативами и непозволительной расхлябанностью, где-то посередине, просматривается небольшой зазор, такая щелочка, которая придает устойчивость всей конструкции и через которую лично я вдыхаю воздух свободы.

Человек мало того что способен думать – он еще наделен способностью переживать эмоции. В первую очередь – радость. Мне кажется, это главное. Может быть, это главный дар нам от Господа Бога. Почему я так говорю? Да потому что Творец наградил способностью радоваться даже животных – посмотрите на собаку, когда возвращается домой хозяин, когда он приносит ей косточку. Значит, радость нужна и важна даже для животных. Тем более – для нас, людей. И как-то так получилось, что наша радость рождается не только оттого, что мы в очередной раз выполнили заповедь или преодолели соблазн, но и по множеству других причин. Когда мы можем позволить себе выпить вина, поесть вкусной еды, мы радуемся – ну, что поделать, такова наша природа! И – да, мы рады иногда поесть после шести вечера или – о, грехи наши тяжкие! – залезть в холодильник ночью. Ну здорово же: открыть холодильник, окинуть взором полки и выбрать – самую неподходящую, самую вредную вкуснятину! Зачем лишать себя этой радости? Ради чего? Ради лучшего самочувствия? Так ведь в основе все равно лежит ощущение радости и свободы. А если их нет – в чем смысл самоограничения?

Разумеется, все это не относится к тем, кто вынужден ограничивать себя по состоянию здоровья. Речь исключительно о среднестатистическом гражданине – относительно здоровом и имеющем некую возможность изредка баловать себя чем-то, выходящим за рамки привычного рациона. В конце концов, мы живые люди. Нам свойственно увлекаться чем-то или кем-то – книгой, историей, компанией, девушкой. И испытывать радость и удовлетворение оттого, когда мы это что-то или кого-то завоевываем. И именно эта радость дает нам свободу. Свободу не думать о лишнем бокале шампанского, когда на новогодней вечеринке тебе улыбается девушка, к которой ты так долго не решался подойти. Свободу весело облизывать крем с пальцев после того, как ты раздал своим друзьям по куску торта на твоем юбилее. Свободу не вытаскивать из кармана глюкометр в тот момент, когда за тебя провозглашают тост. Уж на что я не люблю голливудские шаблоны в кино, но и они иногда бывают точными. Посмотрите: все современные американские фильмы про «уход в отрыв», эти бесконечные «мальчишники» и «девичники» – все они про то, как человек нарушает привычные правила, по собственной воле или по воле случая, и в результате вдруг ощущает свободу – ту самую, с облизыванием пальцев, ту свободу, которую он не испытывал, может быть, с самого детства!

Но мы верим в формулу. И упорно ищем ее. Не так давно я имел возможность в этом убедиться в поезде Москва – Санкт-Петербург. Рядом со мной ехали три молодые женщины, которые посетили тренинг Тони Роббинса. На всех них лежал глубокий отпечаток ЗОЖ. И, может быть, поэтому они были так похожи друг на друга. «Вы представляете, – восторженно восклицала одна дама, – он сказал, что для того, чтобы начать успешный бизнес, важен не бизнес-план, не стратегия, а настроение! Вау! Главное – настроение, девочки! Вы понимаете – он мыслит так же, как и я!»

Над этим можно посмеяться. Но, с другой стороны, подумайте: Тони Роббинс, этот Остап Бендер XXI века, собрал полный стадион внешне достаточно успешных, состоятельных (вспомните цену на билеты) и состоявшихся людей, которые при этом не довольны своей жизнью! Они по-прежнему ищут чего-то, им все равно чего-то не хватает – несмотря на все их достижения, несмотря на то, что в их жизни формула ЗОЖ наверняка присутствует в абсолюте, в виде фитнеса, йоги, массажа и прочего! Причем им не хватает чего-то важного, главного, и за подсказку – куда идти и где искать это главное, они готовы платить огромные деньги! У них секс – для здоровья. Книги – для улучшения самочувствия. Компания друзей – для зарядки позитивным настроением.

Люди, очнитесь! Все вокруг – книги, друзья, любовь, секс, музыка, кино – все это имеет смысл само по себе, а не как средство достижения вожделенной формулы ЗОЖ! И у каждого из нас есть свои Тони Роббинсы, они рядом, надо только присмотреться. Людей, которые способны перевернуть вашу жизнь, вы можете встретить на лестничной площадке или воскресной службе в храме, на театральной сцене или на вечере встречи выпускников, в кино или на рынке. Эти люди своими поступками, словами заставят вас задуматься и, возможно, принять правильное решение, – стоит только прислушаться.

Жаль, конечно, что ищущие формулу ищут не там. Им кажется, вот сейчас им раскроют формулу счастья, им очень хочется в это верить. Но формулы счастья нет. Так же, как нет формулы здорового образа жизни, как нет формулы гениального спектакля, как нет формулы красоты – вроде пресловутых 90–60-90. Нет всего этого. А где же тогда искать, растерянно спросят меня все эти люди. Не знаю, – отвечу я честно. Но предположу, что, наверное, искать правильнее всего внутри себя самого. И именно там, где-то глубоко внутри себя, каждый из нас находит свои собственные условные 90–60-90. И совсем не факт, что ваши личные, субъективные параметры здорового образа жизни совпадут с классической формулой. И ваши персональные 90–60-90 внешне могут проявляться в фольклорном варианте: «200–200-200. Где талию будем делать?» – почему нет?

Вообще, словосочетание «здоровый образ жизни» я для себя трактую как «умение здорово жить», и медицинские показатели здоровья здесь совсем не на первом месте. Умение здорово жить – это все вместе: это и когда ты преодолеваешь себя, и когда ты нарушаешь границы; и когда ты сдерживаешь эмоции, и когда даешь им выплеснуться со всей мощью. Только тогда в твоей жизни что-то происходит, что-то настоящее и стоящее.

В конце концов, в словосочетании «здоровый образ жизни» главное – жизнь.

Юра-сан. Путешествие за горизонт и обратно

Запад есть Запад, Восток есть Восток… Не знаю, сойдутся ли когда-нибудь Восток и Запад, но слова Киплинга я не раз вспоминал, посещая в Японии, пардон, общественные туалеты.

Японцы, которые разговаривали со мной, часто говорили примерно следующее: Юра-сан, вы, русские, очень странные люди. Вы можете потратить большие деньги на новый плазменный телевизор, который вы, может быть, и смотрите-то не каждый день. А то, чем вы пользуетесь каждый день, у вас до сих пор как будто из девятнадцатого века взято. Догадайтесь, о чем это они говорили. Об унитазах!

Их оценку нас как народа формируют не великая русская литература, не космические достижения, а вещи куда более приземленные. При этом о принижении достижений русской литературы или российской космонавтики речь не идет. Эти люди смотрят на другие признаки цивилизации, их принцип – от простого к сложному. И попробуйте доказать, что они не правы в этом своем подходе. Со своей стороны, могу заверить, что японские отхожие места – это, в нашем понимании, мини-павильон «Наука и техника» на ВДНХ. Уровень технологий, которые там реализованы, можно запросто сравнить с уровнем профессионального медицинского оборудования. Говорящий японский унитаз с миллионом кнопок ставит перед русским туристом извечные «проклятые вопросы»: кто виноват и что делать? Я не раз видел сограждан-туристов, которые выходили из японских ватерклозетов с печатью задумчивости на лицах.

Чтобы было понятно: такие «космические» унитазы стоят в Японии везде – начиная лучшими отелями и заканчивая автозаправками и малюсенькими забегаловками где-нибудь в глубинке. Везде один и тот же заоблачный уровень технологий. Везде, абсолютно везде есть детские туалеты – это комнаты, в которых специальные небольшие умывальники и унитазы, другая, «детская» цветовая гамма интерьера и т. д. И, чтобы уже закрыть тему: зашел я как-то в туалет для инвалидов. Ну, что сказать – в принципе, теперь я видел, как устроен изнутри космический спускаемый аппарат. Правда, я так и не понял до конца – что этот аппарат умеет делать. Думаю, все.

Японский коллективизм порождает иногда удивительные вещи. Допустим, какой-то дизайнер придумал хороший стул. Что в этой ситуации сделают японцы: они соберутся все вместе – двадцать, пятьдесят, сто человек, будут часами ходить вокруг этого стула, сидеть на нем по очереди, тщательно записывать свои ощущения, изучать его чуть ли не под микроскопом, а потом сделают такой же, только на порядок лучше. И это будет идеальный стул. Перефразируя капитана Врунгеля: не каждый идеальный стул – японский, но каждый японский стул – идеальный.

У японского «коллективного разума» есть, конечно, и оборотная сторона. Малейшее несоответствие общепринятому стандарту означает автоматическое выпадение из цепочки традиционных общественных связей. Такие великие бренды, как Shiseido, Yamamoto и им подобные, основаны японцами, которые вырвались из традиции. В Японии к ним относятся однозначно как к выскочкам, практически отщепенцам. Бородатый или усатый японец – уже почти изгой из общества, этакий выпендрежник. Всякая индивидуальность – это не по-японски. Но это – не отличительная черта японцев. В конце концов, российская присказка «тебе что – больше всех надо?» тоже родилась не на пустом месте.

Я часто видел объявления примерно следующего содержания: если вы заметили трещину в асфальте или камни на дороге – позвоните по такому-то телефону. После каждого такого звонка на место приезжают рабочие и заделывают трещину, убирают камни или мусор. В этой схеме мне нравится то, что государство меня приглашает к сотрудничеству ради достижения очень понятной цели: устранения трещин или уборки дорожного полотна. Увидел – позвони, помоги нам исправить неполадки. Все просто. И все работает. И в этом есть и мое участие.

Они все время ищут способы улучшить свою жизнь, хотят, чтобы счастливо и долго жили – все. И делают это не каждый поодиночке. Бог его знает, почему так. Может, потому что жизнь у них там, на островах, никогда не была и не будет стабильной: трясет же постоянно. Наверное, поэтому у них простой парковщик, который идет по улице и выписывает штрафы, несет под мышкой целлофановый пакет и специальные щипцы – для того, чтобы по пути собирать изредка встречающиеся окурки и прочий мусор. Ему это не трудно делать. Хотя есть и специальные коммунальные службы.

Может быть, их так сплотила тысячелетняя культура – она очень ощутимо, фундаментально присутствует в современной жизни страны, и сегодня там двенадцатый век спокойно сосуществует с двадцатым – в одном пространстве. Я не нашел пока ответы на эти вопросы. Но теперь мне хочется стать немного японцем.

Заборы вокруг строительных площадок – это наглядное пособие по гармонизации отношений в обществе: в этих заборах через каждые десять-пятнадцать метров сделано окно, через которое всякий желающий может заглянуть на строительную площадку и увидеть, как идет строительство, соблюдает ли подрядчик правила техники безопасности и экологические требования. Ведь в нормальном обществе всякий имеет право поинтересоваться этими вопросами, верно? А у людей, которые организуют свою работу четко, в рамках требований законов, ведь не возникнет желания что-то скрыть от посторонних глаз? Вот они и не скрывают. Может, еще и потому, что у них нет посторонних, все – свои.

Я вот еще как это понимаю: любой забор, настоящий или виртуальный, – это потенциальный источник конфликта. И японцы, насколько это возможно, стараются избежать самой возможности конфликта. Отсюда эти окошки в заборах, отсюда – датчики уровня шума на тех же строительных площадках. Они измеряют шум на самой стройке и за пределами участка. Соответственно, вопросы, которые могут возникнуть у жителей или простых «активных граждан», снимаются сразу. Это поражает простотой решения.

Когда я был в Японии, российский Минкульт издал очередной устрашающий приказ, общее содержание которого – усилить контроль над структурами, контролирующими расходование государственных средств. Я на эту тему разговаривал с японцами. Они долго не могли понять, о чем я. Меня несколько раз переспрашивали: есть в России закон, который определяет, кто и как расходует государевы деньги в сфере культуры? Говорю: есть, и давно. А зачем, спрашивали меня наивные японцы, контролирующий орган? Ведь в законе уже прописано: потратил не по делу – арест, суд, тюрьма? И, тем более, зачем контроль над контролем?

Японцы совершенно четко ощущают любые границы, в том числе невидимые – границы вежливости, культурные различия и тому подобное. И, ощущая их, они очень твердо охраняют эти границы от чужаков. Совсем не переживая при этом, что их могут назвать нетолерантными. Что им переживать: кто их так назовет? Те же чужаки: европейцы, американцы, русские. У меня такое ощущение, что им плевать. Мне это нравится.

Например, человек с татуировкой – самой безобидной! – не имеет шансов попасть ни в ночной клуб, ни в спортзал, ни в бассейн. К нему подойдет менеджер, вернет деньги и вежливо попросит уйти. Почему? Да потому что исторически в Японии татуировка – это символ принадлежности к якудза. А «плохим парням» нет входа в нормальное общественное место, у них свои места отдыха. И вы никогда не докажете, что кельтский орнамент во все ваше плечо не имеет ничего общего с японскими преступными кланами, а в вашей родной Рязани перстни на пальцы или купола на спину набивают себе все «четкие пацаны».

Вот интересно: мы тоже прекрасно знаем историческое прошлое татуировок в России; знаем, что таким способом метили себя преступники, – и это нас волнует гораздо меньше, чем японцев. Оглянитесь вокруг, гуляя по московским улицам: плечи каждой второй девушки «украшает» татуировка. Не берусь судить, хорошо это или плохо, я отношусь к татуировкам спокойно. Но то, как это работает в Японии, мне нравится: тебя «пометили» или ты сам это сделал – будь готов к тому, что твоя «метка» изменит твою жизнь.

Я несколько раз пытался попасть в традиционные ночные клубы для японцев. Без шансов. Мягко, но настойчиво мне повторяли вновь и вновь: для вас, европейцев, есть свои места для отдыха – вон, через дорогу, тут недалеко, можем проводить. А тут отдыхаем мы, японцы. И не надо за нами подглядывать. Так же, как и вы, русские, мы отдыхаем по-своему. И, в общем, с этим я тоже согласился: отдых – это интимная сторона жизни человека, и выставлять ее напоказ не каждому охота.

Нет, конечно, есть и то, что примиряет с «инопланетностью» японцев, делает их похожими на «нормальных людей». Например, все знают, что в Японии какая-то фантастическая средняя продолжительность жизни. Тому есть вполне рациональное и почти криминальное объяснение. Дело в том, что старикам в стране выплачивается очень приличное пособие, причем оно прогрессивное – его размер увеличивается с возрастом пенсионера. Так вот, многие семьи банально скрывали смерть своих бабушек и дедушек, чтобы получать их пособия. Рекордсменам удавалось водить за нос японский собес годами и даже десятилетиями. Потому-то по документам в стране было так много стариков в возрасте 100+. Люди ищут способы улучшить себе жизнь, порой не совсем легальными путями. Еще про стариков: на многих автомобильных номерах я видел цветочек. Оказалось – так обозначают авто, за рулем которых сидят водители старше 70 лет.

В Токио, кстати, нет пробок. Это крупнейший мегаполис мира. Сразу после Японии я оказался во Владивостоке. В этом не самом большом российском городе пробки – всегда, целый день. Я благодарен Японии и японцам уже только за то, что там я увидел, что пробки в принципе можно победить. Можно! Правда, для этого, видимо, надо быть японцем. Ну, или переманить в правительство Москвы человек пятнадцать-двадцать из префектуры Токио.

Мы очень плохо знаем Японию. Русских туристов в стране очень, очень мало. Правда, наши, как всегда, нашли способ выделиться на общем фоне. В Японии жизнь дорогая, отели в общем недешевые. Но наши сограждане, плотно изучив вопрос, выяснили, что, оказывается, в городах Японии есть такие специфические салоны, где желающие могут взять в прокат порно-видео. Причем на сколь угодно долгий срок. Для просмотра этой продукции оборудованы малюсенькие, но очень удобные комнатки, где есть все необходимое – кровать, тапочки, душ, полотенце и пр. «Руссо туристо» мгновенно сориентировались: почасовая оплата в таких заведениях, даже если ты зависаешь там на сутки, ниже, чем в гостиницах. И теперь первое место, где проще всего встретить соотечественника в Стране восходящего солнца, – порносалоны. Знай наших.

Получится ли у нас позаимствовать японский опыт улучшения жизни? Не знаю. В полной мере, наверное, никогда: для этого надо пройти тот же путь, что прошла Япония за свою долгую и непростую историю. В которой никогда и никто не заводил разговор на тему «пора валить». Японцы строят свою страну и никуда не «валят», несмотря на землетрясения, тайфуны и перенаселение. Они искренне убеждены, что, только улучшая жизнь страны, можно добиться улучшения собственной жизни. Мы почему-то верим в прямо противоположное.