Текст книги "Я шкурой помню наползавший танк"

Я вижу, каким оно будет. Вначале падут туманы, затем их сменят тягучие, как песнопение волчьих стай, дожди, а в байрачном лесу пуще прежнего засвищут желуди, которые насквозь прошивают грибные шляпки и заставляют вздрагивать толстошкурых кабанов.

Но ненастье грядет не сегодня или завтра. И сейчас похожая на монастырскую послушницу река несет мою лодку туда, где плещется океан сентябрьского солнца.

Часть четвертая
О братьях меньших замолвите слово

ГРАЧИ ПРИФРОНТОВЫЕ

Грачи, как и цепные псы, надвигающуюся опасность угадывают раньше обывателей. Если среди ночи за городской околицей раздалось карканье, будь уверен – птицы услышали лязг досылаемых в казенники снарядов сто двадцать второго калибра.

Правда, сами военные стороной обходят черные тополя на месте слияния малой речушки и безымянного ручья, где ночуют пернатые. Меры предосторожности ввели после того, как водитель-механик самоходки поздним вечером решил прогреть двигатель. В результате экипаж панцирника весь последующий день соскабливал с брони въедливое гуано.

Страдающие медвежьей болезнью пернатые заодно отучили домохозяек оставлять на ночь вывешенное для просушки белье. А все потому, что при первых же залпах грачи покидают ночлежку и до самого утра кружат над городом. Они густо укрывают крыши домов белыми потёками и приводят в состояние шока запоздалых прохожих. Я сам однажды чуть не распластался на тротуаре, когда над головой раздался густой шум. Такой обычно издают летящие стаей реактивные снаряды.

Впрочем, бомбардировки иногда делают доброе дело. Стоит парочке фугасов разворошить городскую свалку, как грачи стремглав мчатся туда, где можно утолить голод контужеными опарышами.

ПОМИНАЛЬНОЕ ЯБЛОЧКО

Погосты первопроходцев Дикого поля чем-то напоминают протянутые за подаянием ладони нищих. Оплывшие могильные холмики похожи на пропитанные хронической грязью мозоли, а обесцвеченная ненастьем полынь кажется бахромой изношенных манжет.

Однако мне нечем осчастливить протянутые ладони. Поэтому в душе зарождается чувство беспомощности и вины перед рубленными из ноздреватого камня крестами.

Они безвозвратно увязли в скудной почве и обросли лишайниками. Но если потревожить перчаткой их вековой покой, обнажаются древнегреческие письмена.

Прошу своего восьмидесятипятилетнего поводыря Христофора перевести содержимое эпитафий, однако старец виновато пожал плечами:

– Всего две зимы в школу ходил. Язык предков понимаю, могу объясниться, а вот чтению не обучен.

– В таком случае ответьте: что побудило вас похоронить супругу на заброшенном погосте?

– Чего ей среди чужих делать… Здесь все свои, начинал с прадеда Ставра, который сто два года прожил. А вот и могила моей жены Доры. И – Соньки…

Захоронения эллинов легко угадываемы по каменным домикам у основания крестов. Только у последнего пристанища двух близких Христофору душ он поновее. И зажжённая в нем свеча горит беспокойнее. Наверное, её огонек тревожит дыхание поводыря. Опустив в кладбищенскую траву правое колено, он очищает фаянсовую тарелку от прилипшего яблочка.

– Сильно они этот фрукт любили, – молвил старец, выкладывая на тарелку добытое из полотняной сумки новое яблочко. – Пока зубы имели – грызли, а когда те высыпались, употребляли пропущенное через терку.

Кто такая Сонька, мне известно. Трехцветная кошка, которая пятнадцать лет кряду тенью следовала за хозяйкой. В магазин, на огород, к колодцу.

– Когда у крыльца разорвался снаряд, – продолжает Христофор, – Дора штопала в кресле шерстяной носок, а Сонька дремала у нее на коленях. Их так и убило одним осколком. Потом меня язычником обозвали. А я решил – уж коль они вместе до выпадения зубов прожили, пусть вместе в одной могиле будут.

Поднявшись с колена, старец добывает из той же полотняной сумки заткнутую резиновой пробкой поллитровку.

– Сельский батюшка против того, – добавляет он, – чтобы поминки устраивать на кладбище. И за Соньку меня отчитал. Нельзя, говорит, животным вместе с нами лежать. Но я думаю, что прав не он, а Господь, который поселил на земле бок о бок человека и зверя.

Часть пятая
Дневник из подземелья. Страницы, опаленные войной

ДВА ЭКЗЕМПЛЯРА ПЕПЕЛИЩА

– Вы что, – спросила хозяйка ксерокопии, – эту рукопись подобрали на пепелище?

– Не совсем так, – ответил я. – Рукопись на время одолжил молодой человек, который планирует встретить Новый год в подвале.

– Понимаю. Сейчас модно венчаться под водой, день рождения отмечать на Эвересте.

– Опять ошибочка вышла. Человек перебрался в подвал после того, как дом повредило обстрелами.

– Но почему не переедет в более спокойное место? Ведь не все города и села Донбасса превращены в руины…

– Опасается, что лихие людишки растащат имущество… Я бы попросил вас сделать ксерокопии побыстрее. Надо вернуть рукопись, как обещал, к завтрашнему дню.

– Хорошо. Загляните через час-полтора.

Копия оказалась готова к оговоренному сроку. Причем в двух экземплярах.

Второй хозяйка заведения сделала для себя.

– Машинально прочла пару страниц и не удержалась, – объяснила она. – Уж больно захватывающе написано.

Против такого самоуправства я возражать не стал. Наоборот, своеобразная рецензия утвердила меня в изначальном намерении – подготовить для газеты одну-две подачи.

Осталось лишь убрать некоторые корявости и матерные словечки в адрес представителей враждующих сторон. Делаю это в интересах автора, чей полуразрушенный дом находится в серой зоне, куда по очереди заглядывают служивые ВСУ и ополченцы. Итак…

Полна сковородка угольев

День первый. Нормальные люди ведут летосчисление от Рождества Христова, а я – с бомбардировки поселка. Громыхало и прежде, но большей частью в стороне. Поэтому перестрелки скорее вызывали любопытство, чем страх. Однако, когда влупили по-серьезному, стало ясно – на мою малую родину пришла самая настоящая война.

Дошло и до остальных. Едва от близкого взрыва запел хрусталь в серванте, жена, забыв о жарившейся на плите картошке, вылетела во двор. Как мне показалось, при этом отворила дверь без помощи рук.

Во дворе к ней присоединились обе собаки, Муха и Дамка. Вся гоп-компания скатилась по ступенькам в подвал и там затаилась.

Я тоже едва не сорвался на галоп, но тут же взял себя в руки. Даже если от страха нутро превращается в скользкую сосульку, мужик обязан сохранять невозмутимый вид. Иначе перестанут уважать другие и сам себя. А последнее, может быть, еще более существенно.

И в то же время не следует держать варежку распахнутой. Шел позволяющим сохранить достоинство шагом, а в результате получил удар пониже спины. Только ступил на верхнюю ступеньку подвала, как дверь от взрывной волны пришла в движение, и я прямиком скатился на Антонину. Та от неожиданного подарка аж крякнула.

А вообще, жена – гражданка предусмотрительная. Загодя приволокла в подвал садовые стулья, старый ковер, свечи, упаковку газированной воды, запасные очки и «Повесть о жизни» Паустовского.

Это ее диванная книга. Стоит нам поцапаться, как она демонстративно укладывается на диван вместе с «Повестью». А потом дрыхнет до самого вечера. Наверное, книга у нее вроде успокоительного и снотворного.

Я же чтивом не запасся. Поэтому от скуки общаюсь с собачонками. Дамка в собеседницы не годится. Лежебока похлеще хозяйки. Стены подвала вибрируют от разрывов, а она похрапывает, уткнувшись носом в картофельный ларь. Зато Муха – друг, товарищ и брат. Мордочкой и глазами тянет на председателя шахтного профкома. Только речи не толкает. И звукоприемниками все время манипулирует. Одно ухо – торчком, другое вроде привявшего лопушка.

– Что, – спрашиваю, – обидел кто?

Потерла лапкой правый глаз, потом – левый. Будто слёзы вытерла. А не учил ведь никто.

– Искупаться бы, – продолжаю беседу, – да на улицу нос не высунуть.

Купаться мы ходим в балочку, где на месте шахтного ствола в незапамятные времена образовался провал. Пруд размером с мой огород, однако вода глубинно ледяная. Такое впечатление, что провал подпитывают родники загробного мира.

Когда я бываю занят, Муха принимает водные процедуры самостоятельно. И после этого обязательно вываляется в пыли. А так как пыль у нас пополам с угольной пудрой, шубейка из рыжей превращается в пепельно-черную.

Собственно, у нас эти два колера являются преобладающими. Пепельный и черный. Даже зелень к исходу лета теряет свой изначальный цвет.

Правда, после первой бомбардировки добавился оттенок свежей ржавчины. Его я впервые заметил, когда малость поутихло и вся гоп-компания покинула подвал.

– Слышь, Антонина, – говорю, – виноградные листья вроде бы ржаветь начали.

– Слышу только одно, – в сердцах ответила жена. – Запах обуглившейся картошки. Ты почему газ не выключил?

Я промолчал. Бесполезное это дело – доказывать женщине и начальству, что ошибка произошла по их вине.

Огнеборец и медбрат

День двадцать третий. Почти три недели не брал в руки карандаш. Столько всего навалилось, что дым из одного места шел. Едва Антонина вывалила в помойное ведро уголья со сковородки, как налет повторился.

На этот раз я героя из себя корчить не стал. Сгреб в охапку кошку Мусю и возглавил направляющуюся в подвал процессию. После того, как хлопнула по седушке дверь, никак не могу отделаться от ощущения, будто сижу на муравейнике.

Стены тряслись так, что Антонина оторвалась от книги.

– Спусти в подвал прадедушкин обушок, лом и лопату. Если завалит, не откапываться же голыми руками, – сказала, словно выговор, не подумав своим бабьим умишком, что я спланировал оснастить бомбоубежище шанцевым инструментом.

– Ты бы лучше соорудила парочку бутербродов, – прошу. – Видел, как хлеб и колбасу в сумку кидала. – С самого утра не жравши. И звери голодные.

– Нате, – шмякнула сумкой о ларь, – лопайте, – и вновь уткнулась в книгу. Невозмутимая, можно подумать, что родилась и провела всю жизнь под снарядами. Бутерброды я разделил на пять ртов. У Муськи он хоть и поменьше, но с голодухи орет так, что на берегу провала слыхать. Сам тому свидетель.

– Теперь бы чайком не мешало брюхо полирнуть, – мечтательно произнес я и поперхнулся.

Наверху громыхнуло так, что даже лежебока Дамка подняла голову, а подвал заволокло серой пылью, которая, наверное, таилась в щелях каменной кладки с позапрошлого века.

– По-моему, горелым потянуло, – гадательно произнесла Антонина. – Неужели опять что-нибудь на плите забыли. Куда подхватился?.. Под осколки? Так знай: на лечение и похороны денег у меня нет…

– Двум смертям всё равно не бывать…

Первое, что бросилось в глаза, были виноградные листья на встрепанной лозе. Более серьезные изменения – усыпанный стеклом и битым шифером двор, а также обнажившиеся стропила дома – заметил уже потом.

Мне всё это показалось дурным сном. Сейчас же ущипнул себя за то место, по которому утром шлепнула подвальная дверь. А когда и это не подействовало, добыл из пачки сигарету, сделал несколько глубинных затяжек и попытался осмыслить произошедшее.

Окончательно же пришел в себя от надсадного воя и треска пожираемого пламенем дерева. Кричала соседка баба Настя!

– Горым!!! Люди добрые, хто в Бога веруеть, ратуйте!

На удивление, электролиния оказалась цела. Это я понял, когда насос в колодце на поворот рубильника откликнулся утробным гулом. Присоединил к гусачку шланг и поволок его к меже, за которой полыхал домишко бабы Насти.

– «Скору» зови, – вопила она. – Митю-сыночка осколком в голову убило. Лежит на травушке посреди двору… А может, дыхаеть еще? Ты погляди, Сашок, погляди!..

Короче, в тот день мне пришлось побывать и пожарным, и медбратом. А когда Митьку на попутной машине отправили в поселковую больничку, нашлась работа и дома. До сумерек сгребали битое стекло, остатки кровли, осыпавшуюся с потолка штукатурку.

Чтобы смыть копоть, пыль и Митькину кровь с ладоней, мы с Мухой уже в потемках отправлялись на провал. Собачонка все время путалась под ногами и задирала кверху острую мордочку, будто ждала ответ на мучившие ее вопросы.

– Не знаю, – ответил я. – Ну ладно – люди, они всегда грешны, а за какой хрен вас, животин бессловесных, обижают, ума не приложу.

Муха тут же присела и принялась тереть лапкой глаза. Вначале – правый, затем – левый. И уши ее в сгущавшейся темноте казались привявшими лопушками.

КРИНИЦА У ЧЕРТА НА КУЛИЧКАХ

Человек со скверным характером сродни ядовитому растению, которое упомянуто в стихотворении «Анчар». Представителей этого вида ничтожное меньшинство. Просто природа расставляет их таким образом, что всякий раз оказываешься в зоне их вредоносного воздействия.

К счастью, анчар в окрестностях прифронтового села Безыменное не растёт.

Правда, ему пытается подражать скумпия, которая по осени обретает сходство с лисой-огневкой. Но она способна вызвать легкое удушье лишь в жаркий полдень.

А сейчас утро. Такое благостное, что его не осмеливаются тревожить залпы миномётных батарей. Лишь извечный спутник бригантин – зюйд-вест, за неимением штатной работы, впрягся в сухопутную лямку. Он задумчиво вращает лопасти гигантских ветряков и развешивает на колючках терна отсыревшую за ночь паутину.

Будь с нами «Анчар», он бы обязательно сказал об изделиях вездесущих арахн: «Не для коварства, для полета оплетает солнечную сеть».

Ягоды терна выглядят соблазнительно. Одно лучше их не трогать. Обязательно явится пара соек и примется орать: «Гр-рабёж!» Или усядутся на ветку облысевшего лоха и станут смотреть злыми глазами так, что невольно почувствуешь себя забравшимся в чужой сад воришкой.

Близость моря наложила отпечаток на всё, в том числе на сушу. Обставленная по обочинам терновниками полевая дорога – точно копия морских волн. Только замершая. А еще она созвучна стихам, которые читает наш седобородый спутник Кирилл Денисов.

Я записываю в походный блокнот услышанное, однако сухопутные волны заставляют шариковый карандаш плясать под музыку колдобин. На следующий день пытался расшифровать каракули, но удалось восстановить лишь четверостишье, за точность которого ручаться не берусь: «Мой милый друг, свеча уж догорела. Я ждал тебя и встрече был бы рад. Ты на черешни не успела, не опоздай, дружок, на виноград».

Судя по дубу, который отец Кирилла Петровича посадил в день рождения первенца, наш спутник вышел из романтического возраста. Только душа не подметки. Она не изнашивается. И коль на то пошло, я, применительно к ситуации, позволю себе скорректировать известное выражение: «Седина – в бороду, Муза – на порог».

Разумеется, Денисову об этом не сказал. Лишь поблагодарил небеса, что свел с ещё одним человеком, который до седых волос сохранил лирический настрой души.

ОТШЕЛЬНИКОМ ПРОШУ НЕ НАЗЫВАТЬ

Без Денисова мы бы обязательно заблудились на сухопутном приложении к морю. И, возможно, сверзились с плотины степного пруда, за которым лежит конечная цель путешествия – обитель отшельника.

– Прибываем, – подал голос с заднего сиденья Кирилл. – Только, пожалуйста, не называйте моего земляка и друга Мишу Приходько отшельником… Как там у Сергея Ожегова: «Отшельник – монах, живущий в скиту, отказавшийся от общения с внешним миром». А Миша всякому человеку рад. Чужаку в последнюю крынку молока вынесет, имени не спросит… Жаль, не все способны оценить его доброе сердце. А уж злоупотребить доверчивостью желающих изрядно… Однажды приблизились к обители военные. Миша их накормил, молочком напоил, пару крынок в дорогу дал. Но этим сволочам мало показалось. Воспользовались тем, что хозяин быка на водопой повел, двух барашек в багажник погрузили…

Впрочем, классические отшельники водятся не только в скитах. Один из них в качестве уединённого места выбрал железнодорожную станцию на перегоне Донецк – Мариуполь.

Попытку разговорить отшельника я предпринял под занавесь январского дня. Хулиганила поземка, а дымы над печными трубами создавали иллюзию затертой во льдах флотилии миноносцев.

И только один кораблик стоял с погасшими топками.

– Уж не помер ли затворник? – поинтересовался я у глядевшей через калитку дома напротив женщины.

– Утром жив был ещё, – ответила она. – С пустым рюкзаком куда-то подался. Наверное, кукурузные початки сейчас на поле из-под снега добывает. Он ведь из чужих рук подаяние брать отказывается. И печку даже в лютые морозы не топит, и за десять лет слова никому не сказал. Так что не ждите его…

Ну а, глядя на Михаила, не скажешь, что тот питается мороженой кукурузой. Не богатырь, конечно. Обычный мужик с ладонями такой цепкости, что их можно использовать вместо капканов на пушного зверя. И ещё борода как у Фёдора Конюхова. Но кроме неё имелось в облике нового знакомого и другое сходство со знаменитым путешественником. Впрочем, ничего удивительного в том нет. Покоритель всех полюсов Земли и бывший колхозный чабан всю жизнь проводят на вольном воздухе, а крышей им служит одно и то же небо.

ЧТО-ТО ДОМА НЕ СИДИТСЯ…

Овцеферма у чёрта на куличках, по-другому не назовешь затерянный в приазовской степи уголок, строилась без архитектурных излишеств. Лишь бы сверху не капало, да с боков имелась хоть какая-то защита от морского ветра.

Но Михаила, похоже, это ничуть не смущает. Провёл три десятка лет в таких условиях, что даже самый закалённый спартанец давно загнулся бы от воспаления легких и истощения.

Особенно тяжко поздней осень. Сбившаяся в грязно-серую массу отара, задубевший от косо летящей мороси брезентовый плащ, заунывный скулеж запутавшейся в шарах перекати-поля низовки.

Одна отрада – возвращение в хижину, которая от кошары отличается лишь малым размером. Развесил у печки отсыревший плащ, пожевал сала с чёрствым хлебом, приспособил вместо подушки ватник и свободен до самого утра.

– Жизнь чабана, конечно, не мёд, – соглашается Михаил и ерошит холку тысячекилограммового быка. – Не балуй, чертяка… Вот только поменять ее никак не получается… Когда колхозную отару вывезли на мясокомбинат, я вернулся в Безымянное, где у меня хата. Даже начал прикидывать, как расширить жилплощадь, чтобы пускать на лето пляжников. У нас многие только этим и живут… Но стоило весной жаворонку подать голос, как заскучал я. Выбил в счет имущественного пая вот эти хоромы, купил ягнят и вот этого бычка… Глядите, какой красавец вымахал… И уж совсем ожил, когда выгнал маленькую отару на пастбище.

У академика Фёдора Конюхова тоже есть свой дом. И художественная мастерская, где на полотнах плещутся океанские сквозняки, дыбятся пики мыса Горн, плывут вровень с воздушным шаром облака.

Однако не сидится путешественнику в четырёх стенах. Видно, есть на белом свете вещи, за которые человек без колебания готов отдать уютное кресло перед телевизором.

УВИДЕЛ ИСТОЧНИК ВО СНЕ

Говорят, собака или другая, существующая бок о бок с человеком живность со временем делается похожей на хозяина. Внешне, а главное – характером. И если так, то Михаил Приходько – добрейшая душа.

Никто из его подданных не проявил к гостям вражды. Ни круторогий козёл разбойничьего вида, ни чёрный, как грозовая туча, волкодав, ни тысячекилограммовый бык, который весьма благосклонно воспринял ладонь чужака на литой холке.

Впрочем, обитающие в окрестных балках вопсы (помесь волка и собаки), а также новосёлы прифронтовой степи – шакалы – особой свирепостью не отличаются. Никто из них не польстился на выводок черных поросят, а неизвестные в камуфляже, играючись, застрелили всех до единого.

Об этом хозяин обители у черта на куличках поведал мне, когда мы втроем шли на водопой. Миша, гость и ведомый на поводке толщиной в шнурок от башмаков тысячекилограммовый бык.

На водопое, у степной криницы, вновь вспомнился знаменитый путешественник.

В одной из газетных публикаций я писал об этом, что координаты единственного источника пресной воды в селе Атманай, где упокоились родители Конюхова, Фёдор увидел во сне.

Точно таково происхождение и степной криницы. Правда, Миша несколько иначе распорядился открытием. Он, по примеру Конюхова, не возвёл рядом с источником часовенку, а соединил криницу стометровой канавой с пересохшим прудом.

– Теперь, – рассмеялся хозяин обители у черта на куличках, – даю себе перед сном установку – увидеть и другие родники. Я их потом вызволю из подземного заточения. И заодно попрошу Господина нашего, чтобы он подсобил мне в этом деле… Ведь по прямой до линии фронта и трех километров едва ли наберется. А война, как известно, человеческие планы в расчёт не берёт…

Обратную дорогу нам с водителем вновь скрашивал своими стихами сивобородый поводырь. Каюсь, слушал краем уха, ибо продолжал думать о Фёдоре и Михаиле.

Они даже не знакомы друг с другом, идут по жизни совершенно разными путями.

Один – по океанам, льдами Гренландии, рука об руку с облаками. Пути-дорожки чабана поскромнее. И пролегли они по холмам, которые сегодня сотрясает артиллерийская канонада.

Но они – настоящие мужики. Сродственные души. И малость не от мира сего. Ведь небеса только избранным позволяют увидеть во сне координаты сокрытых источников, которые утоляют жажду и исцеляют душу от скверны. Ну а ядовитое растение анчар, как известно, в приазовской степи не водится.