Текст книги "Я шкурой помню наползавший танк"
Автор книги: Юрий Хоба
Жанр: Книги о войне, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Какого хрена торчите, старики-разбойники? – крикнул с подножки автоматчик. – Мотайте отсюда побыстрее, пока ответка не прилетела.
– А куда мотать-то? – взвыл Вольдемар. – Куда крестьянину податься?
ПУЛЯ – ПОД ЛОПАТКУ, ОСКОЛОК – В КОЛЕСО
Известный в православном мире монах Зосима однажды сказал, что венки на месте дорожной трагедии являются знаками почитания дьявола. Так это или нет, судить не мне, но таких знаков на трассе Старобешево – Иловайск достаточно. В частности, одно ДТП, к счастью без летального исхода, произошло на наших глазах. Водитель двигавшегося навстречу внедорожника оставил по левому борту сгоревшую машину боевой пехоты, но не вписался в закругление и располосовал правый бок о разбитый вдребезги танк.
Выразив сочувствие по поводу случившегося и поделившись в качестве успокоительного сигареткой, напомнили бедолаге о расхожем сегодня выражении: «Ни пули – под лопатку, ни осколка – в колесо».
Напомнить-то напомнили, а сами, что называется, сели в лужу. Скрюченный в три погибели осколок стали сделал в колесе дыру, заштопать которую без соответствующих инструментов не представлялось возможным.
– Не мы первые, не мы и последние, – молвил Вольдемар, когда рядом припарковалась еще одна легковушка с пробитым колесом. – Что, землячок, тоже пострадал? Только напрасно так далеко выехал на обочину. Там могут быть штучки посерьезнее осколков…
– Мужики, – поежился коллега по несчастью, – вы полагаете, что обочина заминирована?
– Да кто ее знает… Вон, в паре шагов от тебя, под обгоревшим кустиком снаряд валяется, если хрюкнет, небо с овчинку покажется.
– Так здесь всё обгоревшее. И кустики, и ёлочки на взгорке, и подсолнечник за обочиной.
– Стреляли, – подвел черту дорожному диалогу наш водитель. – И вот что любопытно при этом не взяли разрешение ни у крестьян, ни у лесников.
МОРПЕХ И ГРОЗА
На блокпосте вынужденная остановка. Идет смена дозора. Операцией руководит стриженная под новобранца дамочка. Острые ключицы под флотской тельняшкой, остро-повелительный голос.
– Тётенька с автоматом, – смеется Вольдемар, – ругается матом. Прямо – гроза.
– Вы что, – удивился велевший нам дождаться смены караула ополченец, – знакомы с нашей командиршей? Откуда знаете ее позывной – Гроза?
– Тридцать секунд, как впервые увидели. И ваш позывной, если не ошибаюсь, Морпех?
– Да вы не журналисты, а экстрасенсы…
Ополченец – сплошной колорит. Берет морпеха с «крабом» советской эпохи, опаленные, как пожнивные остатки за блокпостом, усы. На предложение сфотографироваться с командиршей шутливо бросает ладонь к срезу берета:
– Слушаюсь и повинуюсь. Гроза, иди сюда, нас для истории запечатлеть желают. Нет, обойдусь без «балаклавы». Я почти местный, из запорожских казаков, но за потной тряпицей прятаться не намерен.
Командирша на поверку оказалась не такой уж грозной. И вообще дала понять, что она в первую очередь представительница прекрасной половины человечества. Наверное, в этом и есть дамский шарм – невзирая на автомат, солдатские берцы и прическу новобранца, оставаться женщиной.
Смена караула закончена. Прощаемся с ополченцами и вскоре выбираемся на трассу Старобешево – Иловайск. Пахнет горелой резиной, оплавленным металлом и чем-то раздражающе кислым. Возможно, он исходит от гильз, которые шуршат под ногами на манер осенней травы. Справа в поле – «Нона» со свернутым стволом, слева – БМП, которую именуют братской могилой пехоты.
ПОГОСТ НА ОБОЧИНЕ
С трудом продираемся сквозь кладбище разбитой техники. Чудовищной силы и удивительной точности фугасы перемололи отходившие на юг колонны украинских батальонов. В этом скопище горелого железа невозможно с первого взгляда отличить братскую могилу пехоты от бронетранспортера. Сорванные башни, вывалившиеся внутренности, обрывки камуфляжного тряпья.
При въезде в село Осыково остовы военных вездеходов и два десятка разбросанных вдоль дороги солдатских касок. Они закопчены, словно чугунки у неряшливой хозяйки, а в рваных дырах бездомным щенком скулит ветер-позёмка.
На правой обочине первые захоронения. Если, конечно, таковыми можно считать наспех засыпанные окопы и связанные полиэтиленовыми лоскутами кресты из неошкуренных жердочек.
И без того сопровождавший нас всю дорогу смрад усиливается дыханием тлена. А еще он имеет звуковое сопровождение. Это суетятся слетевшиеся на пир кладбищенские мухи.
Еще одна могила у крайнего дома. Крест из точно таких жердочек, на холмике совершенно новая каска. Она выглядит неправдоподобно зеленой на фоне растоптанных танковыми гусеницами стеблей чернобыльника. Оставила война свои следы и рядом с сараем-пристройкой, стены которого густо исклёваны пулями.
– Господи, – крестится хозяйка Нина Владецкая, – что здесь творилось! Так стреляли, что собака обезголосила, а у коровы молоко пропало. Я уж плакала, плакала… Тикали солдатики, кто в камыши побег, кто прямиком через кукурузу… Часть побитых увезли, часть прикопали на месте. Вон в той могилке сразу пятеро, а сколько за греблей полегло…
Глаза у Нины Александровны настолько голубые, что обозначившиеся слезы показались каплями растаявшей бирюзы.
– За какие грехи друг друга поубивали? И те, и другие мне вроде сыночков были. Так за что их, скажите, пожалуйста? – спрашивала невесть у кого, возможно, у самого неба, хозяйка, и горе бирюзового цвета плескалось в её глазах.
«ГРУЗ 200» МИМО ПРОЕЗЖАЛ…
Разбитая техника чередуется с сугубо мирными сценками. За сельской околицей – поваленный снарядом тополь, на нем в позе наездницы дама почтенных лет, рядом – двуручная пила и топор. Назвалась Полиной Андреевной.
– Если всего бояться, – говорит женщина, – значит, надо безвылазно сидеть в подвале. А поросятам еду варить, а собачку с кошками кто накормит? Нет, помогать мне не надо… Сейчас муж вернется, он первую партию дровишек домой повез, продолжим заготавливать топливо в зиму. Спасибо военным, тополя снарядами посбивали, осталось только раскряжевать.
На протарахтевший асфальтом танк Полина Андреевна даже не взглянула. Будто это не боевая машина, а возвращающийся с поля трактор. Правда, автобус с торчащими из окон автоматными стволами все-таки удостоился внимания:
– Одним днем люди живут. Скоро дожди пойдут, холода ударят, а они с выбитыми стеклами ездят. Наверное, стрелять мешают. А сколько можно стрелять? Вон, чуть поодаль два «Града» догорают.
Заготовительница древесины малость ошиблась. Поодаль действительно чадили две установки залпового огня. Но потяжелее «Градов». Мы с Вольдемаром на левом фланге хилого войска не стоим, однако выпавшую из обоймы «сигару» едва сдвинули с места.
А говорят, скоро появится еще более жуткий зверь по кличке «Торнадо-С». Кидается реактивными снарядами трехсотого калибра на двести с лишним километров и одним залпом способен вспахать четыре гектара поля брани.
Впрочем, «Грады» тоже меньше всего напоминают детские игрушки. Вот уже который месяц кряду засевают осколками хлебные нивы, обочины дорог второстепенного назначения, городские газоны и погосты.
– По этой дороге, – говорит на прощание Полина Андреевна, – при мне проехало три или четыре грузовика. И на каждом надпись – «Груз 200». Вы не скажете, что это за груз такой?
«БРОДЯГУ» РАССТРЕЛЯЛИ ЗА ОКОЛИЦЕЙ
О караване с грузом «двести» упомянули и жители Новоекатериновки. Но об этом чуть позже, а пока вернусь к брошенным установкам РСЗО. Судя по всему, их накрыли огнем на марше. Часть обслуги уцелела и даже пыталась сбить пламя, о чём свидетельствуют использованные огнетушители. Здесь же распотрошенная аптечка, резиновый жгут и шприцы.
В сотне шагов от установок залпового огня дорогу сторожит совершенно целая самоходка, на борту которой мелом написано «Мины», еще дальше – завалившаяся в кювет БМП и опаленное пламенем камуфлированное тряпье. Точно такими же лохмотьями усеян асфальт под проводами высоковольтной линии электропередачи на окраине Новоекатериновки. Подъехавшие на велосипедах подростки наперебой делятся впечатлениями:
– Сидели в погребе. Второй раз за сегодня. После бомбежки прикатили сюда и увидели горящие грузовики. А на проводах мертвый человек висел.
Досталось и самой Новоекатериновке. Есть убитые, раненые, разрушено несколько домов, церковь, два магазина.
– Слышь, – говорит кормчий, – у них здесь массовая сдача в плен, что ли? На рукавах и на машинах лоскутья белой материи. Давай-ка спросим вон того мужика, который с костыликом…
– Выполняем приказ коменданта, – прояснил ситуацию с белыми тряпицами хроменький мужичок. – Чтобы отличить местных от пришлых чужаков, у которых злой умысел в голове. Один грузовик без белых ленточек, но с полным кузовом нациков пытался въехать в село, так его танк прихлопнул.
ТЕЛЕФОННЫЕ ЗВОНКИ НА ТОТ СВЕТ
В селе информационный голод. Завидев возле одноэтажного клуба машинёшку с табличкой «Пресса» на лобовом стекле, к ней подтягиваются местные. Вдруг удастся узнать что-нибудь новенькое.
Но, как я понял, еще больше местным хочется поделиться информацией собственного разлива. Сколько окон выбито, кто ранен, в чьем погребе прятались отступающие из Иловайского котла солдаты.
– У меня в сарае и хоронились, – сообщает старик со следами бесполезной борьбы с зеленым змием на лице. – Открываю дверь, а на меня несколько пар глаз в упор глядят: «Дедко, – просят, – помоги Христа ради в полон сдаться». Пришлось уважить. Нацепил кусок марли на черенок от лопаты и повел бедолаг к ополченцам. А вы как думаете, за такие дела мне медаль или премия положены?
– Чарка водки тебе, дед, положена, – отвечает молодайка, которую я тайком сфотографировал на фоне сгоревших под клубом броневиков. – Если бабка, конечно, расщедрится.
– От вас, гадюк семибатюшных, разве дождешься чего доброго, – вздыхает старик. – А ты лучше расскажи, как за селом колонна с трупаками проехала, и как убитых на бугре хоронили.
Но так и не назвавшая себя молодайка с велосипедом отмахивается:
– Завтра власть, не приведи Господи, опять поменяется, будет то же самое, что и Кузьме, который нацикам список агитировавших за референдум на блюдечке преподнес. Где он теперь, этот Кузьма, не знаешь, дед?
Услышав про Кузьму, старик тоже пошел на попятную:
– Пожалуй, и я промолчу. Шкура целее будет. А хоронили бедолаг где-то за селом. Говорят, звонки потом из-под земли слыхать было. Наверное, мелко прикопали…
Поиск еще одной могилы мы отложили на следующие дни. Решили дать передышку нервам. Они и так были до предела натянуты дорогой смерти.
Часть вторая
Ненависть подобна смрадному ручью
Восстал брат на брата, разлилась над землей вражда лютая. И рады тому были лишь подьячие-мздоимцы, шинкари, да гробовых дел мастера, ибо сказано: «Кому – война, кому – мать родна».
Из летописи.
ЧУЖАЯ КРОВЬ
Война выжигает не только землю. Колесим по линии фронта всего несколько месяцев, а я уже перестал содрогаться при виде разорванных в клочья человеческих тел и боевых машин пехоты.
Такая перемена меня озадачила. Однако, хорошенько поразмыслив, пришёл к выводу, что это сработал защитный механизм. Ведь если и дальше воспринимать войну оголёнными нервами, то вскоре угодишь в психушку. Впрочем, защита периодически дает сбой. За селом вместо названия запомнилось выложенное камешками на косогоре «Победа 96», чуть не протаранили догоравший посреди дороги танк.
Подбитый панцирник казался агонизирующим чудищем. Впечатление усиливал сочившийся из брюха расплавившийся свинец. Подобно только что пролитой крови, он застывал серебристым озерцом.
А еще душу занозил вой, в котором сполна было глубинной боли и безысходной ярости.
Не представляю, как человек мог выбраться из горящего танка, но он сделал это и теперь полз вдоль придорожной канавы.
Мы с Вольдемаром, что скрывать, просто оцепенели. И пока приходили в себя, рядом скрипнул тормозными колодками самосвал. Его водитель, мужик предпенсионного возраста, на бегу выдернул брючный ремень и соорудил из него удавку на левой ноге танкиста.
– Дайте жгут или чего другое! У парня и правая в крови, – крикнул он нам. – И бинты, если есть.
– Не надо бинты, – выл раненый. – Лучше – добейте!
– Тихо будь, – осадил водитель. – Вон, ребята «скорую» тебе уже вызывают. Главное – хозяйство не зацепило, остальное до свадьбы заживет.
– Не желаю! – продолжать скулить раненый. – Лучше добейте монтировкой, суки! Иначе вернусь! Глотки зубами рвать буду, выблядков ваших в сортире утоплю! Сепарюги проклятые!
– От боли крыша совсем поехала, – молвил водитель самосвала после того, как носилки с танкистом задвинули в салон «скорой». – Но зачем же детей в сортире топить?
И пока фельдшерица не захлопнула дверцу, из «скорой» доносился вой:
– Добейте, суки!!
– Чистый тебе зверь, – вздохнул водитель самосвала и внимательно оглядел испачканные чужой кровью ладони.
ПОЛТОРА ПРОЦЕНТА
– Вот уж никогда бы не подумал, что женщина способна материться похлеще боцмана.
Эту фразу я услышал от огнеборца Игоря, у которого на счету укрощенных пожаров больше, чем прожитых лет.
– Впрочем, – продолжает молодой человек, – войти в положение гражданки может каждый. Снарядом сто двадцать второго калибра снесло крышу дома, летняя кухня полыхает, чужие люди с пожарными рукавами по цветникам топчутся.
– Поинтересовался, где плохих словечек нахваталась?
– Спросил. Поварихой в детском саду работает, а там от малявок и не такое услышишь… Но больше меня смутило другое. Оказывается, у тётки с каждой зарплаты удерживают полтора процента на содержание укровояк, которые в её хату снаряд влепили.
ОПЛЕУХА ОТ БЕЗЫСХОДНОСТИ
По электронной почте получил письмо, внизу которого стояло всего две буквы – «ЕЕ».
«ЕЕ» – это Елена Евгеньевна, которой я подарил одну из своих книг. Педагог в отставке, любительница словесности и анекдотов. Однажды пожаловалась, что при обстрелах не знает, чем себя занять: «Мечусь с кошкой на руках по комнатам и потихоньку схожу с ума».
– Записывайте происходящее по горячим следам. Проверено, отвлекает. Да и для истории надо что-нибудь оставить.
И вот присланный на рецензию первый литературный опыт. Оставаясь верной себе, Елена Евгеньевна начала с анекдота: «Два мужика, постарше и помоложе, бегут, чтобы успеть до закрытия ликероводочного отдела. Но только ступили на крыльцо, а дверь перед носом и захлопнулась. Старший без лишних слов разворачивается да как треснет меньшего в ухо. Тот поднимается с четверенек и сквозь слезы интересуется: ”За какие грехи наказание?” – ”А что делать, что делать?” – взвыл старший.
Подобную сценку наблюдала на станции Еленовка. Жду электричку, чтобы к дочери в Мариуполь уехать. А здесь обстрел начался. Все пассажиры под защиту вокзальной стены переместились, на перроне только один старичок остался. Снаряды над головой пешком ходят, а он преспокойно курит. Минут семь или восемь спустя на перроне еще трое объявились. Солдаты. Лица в копоти, одежда разорванная, озираются, словно стая волков за ними гналась. И сразу к старику с вопросом: ”Батя, в какой стороне Волноваха?” – ”Что?” – ”Батя, в какой стороне Волноваха?” – ”А?” И тут один из вояк как влепит старичку в ухо. ”Зачем, изверги, – кричу издалека, – старого человека обижаете? Глухой он”. Хотела добавить, что электричка, если обстрел прекратится, скоро прибудет, но троица уже подалась по шпалам в сторону узловой станции Волноваха. На бегу тот, который старичка ударил, обернулся и неведомо кому кулаком погрозил: ”Придет время, за всё, сепары, ответите!”»
ЗАРЕВО НАД ПЕРЕКРЕСТКОМ
Давно замечено – если в окнах отражаются артиллерийские зарницы, человека тянет к ему подобным.
Так и я, заслышав голоса на перекрестке, оставляю устроенный на лестнице НП и бреду туда, где в темноте мерцают огоньки сигарет. Мужиков трое, все с моей улицы. Ответив на пожелание доброй ночи, продолжают прерванный разговор:
– Неужели не понимают, что каждый упавший на город снаряд порождает как минимум врага? А то и кровника… У моей племяшки жениха убило, так она сегодня забегала к нам попрощаться. В камуфляжке, с пистолетом на ремне.
– На той стороне только радуются, если здесь кого убьет. Позавчера отвозил смену, услышал кой-чего… Заходит в салон автобуса двухметровый укроп, рот до ушей: «Что, сепары, укакались, когда ваш городишко ”Градами” взбодрили?» Мои пассажиры, ясно дело, как воды в рот набрали. Но двухметровый, думаю, в том молчании, кроме страха, еще и другое почувствовал. Выматерился и ушел.
– Я тоже на той стороне недавно был. Отвозил запчасти к комбайну, которым должны тёщину пайку убирать.
– Давай покороче, горло надо промочить…
– А покороче – вышел из посадки возле тёщиного надела малый с автоматом: «Здесь, – говорит, – мины по периметру. Ближе, чем на полсотни шагов к полезащитной полосе не суйтесь». – «Что же вы, – спрашиваю, – мирным людям мешаете урожай убирать?» Как он взъерепенился: «Это вы – люди? Колорадские жуки, которых давить надобно». Плюнул мне на левый башмак и обратно, в посадку, уполз.
Притихли мужики, булькнуло в передаваемой из рук в руки бутылке. А на лицах отблеск артиллерийских зарниц. И точно так же, как пожары за дальней околицей, смрадным ручьем растекалась злоба, чью горечь ещё придется отведать донецкому шахтеру, херсонскому чабану и закарпатскому лесорубу.
НАС ПОСЛАЛИ ЗА ДАЛЬНИЙ МЫСОК
Раннее утро. Загородный пруд. Противоположный берег едва просматривается сквозь пух предрассветной дымки. Рыбаков двое, Василий и Васька: так мужиков называет бабушка Галина. Василий – сын, Васька – зять. За глаза – Тюлюлюй.
Что сие означает, остается лишь догадываться. По крайней мере, в толковых словарях есть тюлька и тюль, а Тюлюлюя нет.
Я при Василиях вроде приложения. Узрели в выходной у калитки соседа, пригласили подышать свежим воздухом. И теперь, похоже, раскаиваются. Соглядатай на рыбалке – все равно что тёща в спаленке молодоженов. Да ещё со свечой в руке. Её бы послать подальше, но деликатность мешает. Впрочем, глаза компаньонам стараюсь особо не мозолить. Устроился под кустиком одичавшей бирючины, изучаю окрестности. А они под занавес лета так же хороши, как и дамочка, о которой сказано: «Сорок пять – баба ягодка опять». Это у неё, прелестницы лукавой, ладони пахнут росой луговых трав и медовыми сотами.
В окрестностях обозначилась еще одна живая душа.
– Похоже, – говорит зять бабушки Галины, выбирая из банки червя пожирнее, – Бурмило ползет. Ишь, как веслами туман перелопачивает.
– Сейчас начнет ныть, что местечко для избранных захватил, – добавил Василий.
– Кто такие, эти избранные? – поинтересовался я из-под кустика.
– Начальники всякие, менты, кореша егеря, – объяснил Васька, – крутизна местная, при которой Бурмило ряшку отъел.
Наконец шлепки прекратились, и в пологий берег на некотором удалении воткнулась лодка. Физиономия гребца, как я заметил, благожелательностью не светилась. Да и лицом я бы поостерегся её назвать. Похожие на ягодицы щеки, верхняя губа козырьком свисает над нижней, глаза цвета болотной воды. Воистину – ряшка.
– Сматывайте снасти и – бегом за дальний мысок, – командует егерь.
– Счас, – окрысился Васька. – Только шнурки погладим!
– Умный, да? Или бугром назначили?
– Я – нет, а вот человек под кустиком, так он на всю округу самый большой бугор.
– Почему не знаю?
– Значит, не положено. И вообще, Бурмило, греби отсюда, – вконец осерчал Васька.
Мелковатый, остриженный криворукой парикмахершей, он попер на егеря с такой яростью, что тот, похоже, поверил в мою принадлежность к касте избранных.
– Ладно, – молвил после тягостных размышлений Бурмило. – Оставайтесь. Ни пуха, ни чехуи…
– К черту, – откликнулся Васька. – Хотя тебя следовало послать еще дальше.
Но егерь убрался и без напутствий зятя бабушки Галины. Причем с такой прытью, что за лодкой вырос бурун. Да и мы, честно признаться, мужеством не блеснули. Стоило гаубичному снаряду пропеть в небе гимн заре, и я забыл о фотоаппарате, а мои компаньоны – об удочках. Попадали, кто где обретался.
ВСТАЛИ РАДУГИ НАД ЛОДКОЙ
Первый снаряд сродни первой чарке. Всегда колом. Правда, остальные почему-то мелками пташками не выглядят. Только и того, что начинаешь привыкать. Особенно если взрывы начинают удаляться от тебя лично.
– Какой кадр пропал, – пожаловался я небесам.
– Рыбалка тоже медным тазиком накрылась, – отозвался Василий.
Васька произошедшее никак не комментировал. Он пытался высвободить голову из проволочного садка для рыбы и при этом недоумевал – как такое могло случиться?
В четыре руки мы освободили бедолагу и закурили. Точно такие дымы, только погуще, пучились за полезащитной полосой.
– Старые скирды горят? – предположил Василий. – Пуляют, на кого Бог пошлёт…
– Ну и пусть, – буркнул Васька. – Лишь бы не по нам. А отсутствие клёва – явление временное. И пока рыбки успокоятся, мы тем временем подкрепим подорванные испугом силёнки. Если из-за каждого снаряда от чарки да жратвы отказываться, то какого хрена тогда и жить?
Я от трапезы отказался. Попросил кружку чая из термоса с розочкой на боку и стал глядеть, как родственники раскладывают снедь на сорванных лопушках.
КУКИШ ИЗ-ПОД ВОДЫ ПОЧТИ НЕ ВИДЕН
Солнце калёным ядром выкатилось из жерла Галактики. И вместе с ним явился егерь. Вначале услышали тяжёлые шаги, от которых вздрагивали чёрные ягоды бирючины, а потом из кустов выплыла и туша хранителя здешних мест.
– Пиратский твой бриг где? – полюбопытствовал Васька. – Говоришь, весла коромыслом сделались? А пупок на месте? Мы тут любовались, как ты пахал голубую ниву… Ладно, присаживайся к столу, а то на тебе лица нет. Прими стопарь для успокоения нервной системы.
– Ты тоже хорош, – ухмыльнулся Бурмило. – Думаешь, не видел, как с твоей башки проволочный садок стаскивали? Страусом решил подработать?.. Всё, молчу… Сам понимаю – очко не железное, от снаряда над головой у любого сожмется.
При этом гость с таким вожделением взглянул на украшенные снедью лопушки, что я посочувствовал Василиям. Сейчас громила мигом расправится с салом и помидорами. А если приложится к горлышку литровой бутылки… Однако гость оказался средним едоком. Можно даже сказать – никудышным. Выпил чарку, пожевал сала с хлебом, попросил плеснуть вторую. И сразу же заскучал. Точь-в-точь пригорюнившийся медведь на лесном пне.
– Что головушку повесил? Закусывай, – подвинул Василий поближе к егерю лопушок с салом.
– Не лезет в горло, – вздохнул Бурмило. – Вспомнил, что внучок, ему полтора года всего, руку поломал, так аппетит завял… Понимаете, мужики, какая петрушка приключилась… Дочь в магазин подалась, велела за ребенком приглядывать. А тут бомбардировка началась. Ну зять и навалился на диван, где внучок сидел. Говорит, от осколков телом хотел прикрыть. Но осколки стороной прошли, а у внучонка рука в двух местах треснула.
– Главное что живой, – утешил Васька. – А это, по нынешним меркам, уже хорошо.
– Твоя правда, – снова вздохнул Бурмило. И тут же перешел на крик: – Вы сюда рыбачить пришли, или как? Добыча удочку поволокла! – как был в одежде, так и сиганул в воду, устроив во вверенном водоеме локальный шторм.
Такое смятение воды я видел лишь трижды. Когда присутствовал при спуске со стапелей большого морозильного траулера и парочку раз в Бискайском заливе, который моряки за буйный нрав нарекли Пастью Левиафана. Однако библейского зверя ещё никому не удавалось увидеть.
Как, впрочем, и обитающего в загородном водоеме его дальнего родственника. Так и не показавшись перед фотообъективом, он брезгливо выплюнул стальной крючок и скрылся в пучине. Возможно, даже кукиш нам оттуда показал.
– Неправильная у тебя рыба, товарищ егерь, – обиделся Васька.
– Рыба как рыба, – ответил Бурмило. – Только и того, что на сковородку отказывается попасть… Хотя я бы на ее месте не стал за жизнь цепляться. Фугасами глушат, электроудочками бьют, крючья выползками маскируют… Чего здесь хорошего? После этих слов окрестности, как мне показалось, враз утратили свое обаяние.
И пахли они уже не росой луговых трав и медовыми сотами, а горечью пожарищ.
СОКРОВИЩА ПРИФРОНТОВЫХ ОБОЧИН
Сегодняшний выезд сто двадцать пятый с начала боевых действий. Большинство из них проходило в зоне досягаемости стрелкового оружия, не говоря о ствольной и реактивной артиллерии. По этому поводу наш кормчий счел нужным еще раз напомнить, что главному редактору не мешало бы доплачивать к окладу гробовые.
– Едем к чёрту на именины, – ворчит он, – а где гарантия, что нас минует вражеская пуля?
– Не на именины, а к морю, – поправляю кормчего. – А пули не бойся, ее Александр Васильевич Суворов дурой называл.
ТАНК НА ПРИКОЛЕ
Трассу Донецк – Новоазовск автомобилисты недолюбливали еще во времена Советского Союза. Их, видите ли, смущал танк ИС-3, чья пушка периодически смотрела в лобовое стекло. Как выразился один из гостей шахтерского региона: «Танк на постаменте безобиден, ну а вдруг выстрелит?» К чести местных властей, они учли жалобы водителей. Башню намертво прихватили сваркой, а упражнявшихся в наведении пушки на проезжий люд шалунов наказали в административном порядке.
Впрочем, о танке на приколе забыли сразу же после того, как магистрали потревожили гусеницы современных панцирников. С пушками и способными детонировать боекомплектами.
Иными словами, детские забавы отошли в прошлое. Только на берегу Кальмиуса, рядом с трассой, я запечатлел полтора десятка подбитых машин пехоты и танков.
МЕСТО АВАРИИ – СЕЛЬСКАЯ УЛИЦА
В довольно крепких выражениях водители отзываются и о самой дороге. Если собрать воедино все колдобины трассы Донецк – Новоазовск, то получится котлован вместимостью на пять тысяч кубометров воды. Или чего другого.
Особыми проклятиями осыпаема главная улица села Раздольное. Количество выбоин никто не подсчитывал, однако достоверно известно, что работники во множестве открывшихся шиномонтажных мастерский работают без выходных и перерывов на обед.
Хрестоматийным же стал случай с бронеавтомобилем повышенной проходимости.
Предназначенная для действий в условиях гористой местности, боевая единица потеряла все четыре колеса на рядовой сельской улице. Правда, эта самая улица в последнее время сказочно преобразилась. А вместе с ней и два десятка километров трассы. Теперь единственные неудобства возникает лишь в том случае, когда приходится объезжать асфальтоукладочную технику. Хотя, честно признаться, я не вижу смысла реанимировать дорогу, по которой вновь могут устремиться танковые колонны.
ЯГОДЫ С ИЗУМРУДНОЙ СКАТЕРТИ
Потенциальная угроза висит и над пашнями. Никто не может гарантировать крестьянину, что удастся вырастить и собрать урожай. Однако жизнь продолжается. Чем ближе к морю, где чаще ложатся туманы, тем гуще озимые. Они настолько насыщены изумрудным цветом, что обочины кажутся творением искусных рукодельниц.
И уж совсем колоритны курганы. Их взъерошенные ветрами маковки щедро осыпаны плодами шиповника.
Эти ягоды степи приазовской стали причиной выговора, который Вольдемар получил от тракториста преклонных лет.
– И не жаль топтаться по озимой? – укоризненно спросил он, продолжая копаться во внутренностях припаркованного у обочины колесного трактора. – Сверни на первую попавшуюся полевую дорогу, там, в балочках, такого добра хоть завались.
– Больно уж строгости большие, – попытался отмахнуться кормчий. – С войной под ручку ходим, если бои начнутся, то всё прахом пойдет.
– Не пойдет, – заверил абориген. – Под гусеницы ляжем. Надоело смотреть, как уничтожаются труды наши… И потом, я бы не советовал рвать ягоды на курганах.
– Это почему же?
– Курганы, хотя и древние, но могилы. И все, что на них уродилось – собственность птиц и зверушек.
Вольдемар так и на нашёл слов, чтобы возразить. Молча разжал ладонь и ягоды каплями крови оросили изумрудную скатерть.
ПОЛЕВОЙ СТАН НА ЛИНИИ БОЕВОГО СОПРИКОСНОВЕНИЯ
В конце августа бахча выглядит довольно неряшливо. Выполнявшие солнцезащитную роль сорняки совсем распоясались и теперь посыпают серой пылью рахитичного вида дыньки. Но жизнь продолжается и здесь.
Последние арбузы хоть и мелковаты, однако прохладная мякоть возвращает в середину лета, когда вагончик полевого стана был надежно прикрыт грудами тяжеловесных плодов приазовской степи.
Охраняющая временное пристанище человека чистопородная овчарка наше появление восприняла спокойно. Тявкнув для приличия пару раз, она продолжила игру с мятой кастрюлькой.
– Да только же кормила, – укоризненно молвила вышедшая из вагончика рослая молодка.
Полевой стан плохо приспособлен для обитания представительниц прекрасной половины человечества. Ведь примитивный умывальник едва ли следует считать полноценной заменой душевой кабинки, а при помощи карманного зеркала весьма затруднительно нанести на лицо обстановку. Однако хозяйка бахчи хороша и без косметики. Да и запах степи, которым за лето пропитываются волосы и кожа, будет получше изысканных духов.
– Сворачиваемся, – объяснила молодица. – Соберем остатки арбузов и – домой. За пять месяцев обезножели совсем. Подъем на рассвете, отбой в глубоких сумерках.
О проходящей рядом линии фронта дама даже упомянула. Похоже, сочла это не существенным. Тем более что война пока что лишь время от времени напоминает о себе злобным урчанием.
КЛАДОИСКАТЕЛЬ ИЗ ВЛАДЕНИЙ НЕПТУНА
Еще одним знакомым обзавелись на берегу пруда у Тельманово. Попросил кормчего сделать остановку, чтобы запечатлеть симпатичный коттедж на берегу, а вместо него всё внимание переключил на бродившего по колено в воде рыбака.
– Да это и не рыбак вовсе, – доложил ходивший на разведку водитель. – А чем занимается, я так и не понял.
При ближайшем рассмотрении одетый в гидрокостюм гражданин оказался собирателем монет, свинцовых грузил, по милости рыбаков, и всего прочего, по милости рыбаков и отдыхающих оказавшегося на дне степного пруда.
Назвался Владимиром. Живёт в Донецке. Пенсия, по его словам, смешная. Весьма сноровисто орудует миноискателем и промывочным лотком.
– Похвастайтесь «уловом», – прошу.
– Пока нечем, – отвечает Владимир и высыпает на ладонь горсть потемневших монет и пару пивных крышек.
– А крышки – тоже драгоценность?
– Мусор, которому не место на дне.
– Что-нибудь более существенное попадается?
– Когда как. Бывает, больше килограмма свинцовых грузил выуживаю. Правда, предпочитаю «рыбачить» на Кривой косе. Море все-таки более густо засевают всяческими потеряшками.
– Например…
– Последняя поездка на косу дала перстенек с аметистом, три цепочки, золотой крестик. Что ещё? Рубль царской чеканки, ну и конечно – все те же монеты.
Пожелав Владимиру успешного «клёва», почувствовал в нем родственную душу. Только ищу не свинцовые грузила с монетами, а сокровища степи, над которой витает война.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.