Текст книги "Я шкурой помню наползавший танк"

Часть третья
Одинокое эхо под звёздами Дикого поля

ПРИСТАНИЩЕ БЕГЛЫХ – БАЙРАЧНЫЙ ЛЕС

Думаю, не следует плевать в лицо тому, кто утверждает, будто бы Донбасс представляет собой слегка разбавленный рахитичной зеленью промышленный пейзаж. Что, спрашивается, взять с человека, который за горными отвалами и терриконами не сумел разглядеть островок байрачного леса, рукотворное озерцо на опушке и факел осины, робко освещающий дорогу приближающейся осени.

Правда, сегодня далеко не каждому позволено пройтись едва приметной тропинкой, которая деликатно огибает сиенитовые останцы и дубы, чьи корявые кроны свидетельствуют о вековом противостоянии Дикого поля залетным суховеям. Ну разве что вам удастся уговорить временного хранителя здешних мест, бывшего колхозного завгара Леонидовича.

Несмотря на давнее знакомство, он допустил меня лишь после обещания не фотографировать его людей и не разглашать координаты потаённого места, чью тишину периодически нарушает привязанный за лапу к колышку петух Пётр Петрович.

– Рыбака на противоположном берегу, озерцо, осинку и этот гриб, надеюсь, запечатлеть можно?

– Ради бога, – великодушно позволил провожатый. – Рыбак – чужой, гриб вместе с другими поджарим на костерке. А ваше желание я только приветствую.

Пусть люди знают, что Донбасс богат не только полезными ископаемыми. Лишь бы дождик не испортил фотосессию…

Похоже, опасения хранителя байрачного леса докатились до небес. Дикой кошкой по кронам пробежал ветерок, и мелкое серебро окропило успевшего запеленаться в полиэтиленовый дождевик рыбака.

– А вот и наш схрон, – объявил шедший впереди Леонидович. – Люда, почему не установлена большая палатка? Да не повторите прошлую ошибку… Растянули между дубами вверх тормашками. А потом удивлялись: как же так вышло?

КАРТОШКА В УГЛЯХ ОТ ЕЛИЗАВЕТЫ

Сказано слишком громко. Леонидович окрестил схроном то, что больше напоминает бивуак среди столетних деревьев, где расположилась компания из шести взрослых и одной юной особы восьми лет от роду.

– Дочь племянницы моей жены Светки, – вполголоса объяснил хранитель байрачного леса. – Спилась и скурвилась племянница ниже плинтуса… Вот мы и забрали. Хотя нашу Причепиловку обстреливают безбожно, но зато девочка присмотрена и накормлена. Собственно, ради Елизаветы мы и перебрались сюда из сырых подвалов. Война закончится, удочерим.

– А как же мама? – чутким зверьком встрепенулась малышка. Светлоголовая, глаза – утонувшие в тихих травах цветы цикория.

– Боже мой, – вздохнул Леонидович. – Услышала… Не переживай, и маму заберём. Только стрелять перестанут, сразу заберём.

– Лизонька, – окликнула от очага полноватая женщина, чья зеленая косынка и плавная поступь придавали ей сходство с лесной феей на пенсии. – Иди, милая, пособи… Она у нас редкая умница. Такой борщ сварила.

– Я когда вырасту, – отозвалась девочка, – поваром на корабль наймусь. Стану много зарабатывать денег и вам отсылать. Чтобы голодные не сидели.

– Господи, – снова вздохнул Леонидович и смахнул со щеки пробившуюся сквозь листву каплю влаги. – Мы и так не голодные благодаря тебе… Борща дважды добавку просил… Кстати, что посоветуешь на ужин?

– Картошек в углях. Каждую надо разрезать, сделать углубление для кусочка сала и обернуть фольгой. А чтобы спеклась по-быстрому, можно накрыть старым ведром и обложить его горящими полешками. Это меня дядя Витья, который к нам с водкой ходит, научил.

Тягостная, как вода омута, из которого только что вытащили утопленника, тишина зависла над байрачным лесом. Лишь в тёмном провале оврага шепелявил невидимый отсюда ручеёк, да жестяным шорохом откликалась на прикосновения дождинок листва.

КОШКИ ЭВАКУИРОВАТЬСЯ ОТКАЗАЛИСЬ

Леонидович по очереди знакомит меня с остальными обитателями схрона:

– Прошу любить и жаловать… Лариса Николаевна и Родион Захарович. Педагоги на пенсии. Супруги Олефиренко. Доярка и зоотехник. Безработные. На хозяйстве три коровы… Были… Положило одним снарядом. Лен, когда это произошло?

– В мае. Как раз в Донецке купили доильный аппарат. Вернулись домой, а скотина при последнем издыхании, – оставшаяся не у дел доярка ответила таким отстранённым голосом, будто речь шла о событиях русско-японской войны одна тысяча девятьсот пятого года.

– Ну и мы со Светкой и Лизонькой. Тоже жители Причепиловки. Остальные разбежались по белу свету после того, как на околице прилепили блокпост. Да, чуть не забыл, – хлопнул себя по лбу бывший завгар. – Собачонки следом за нами увязались. Сейчас, поди, лесом шастают, к ужину вернутся. Еще имеется Пётр Петрович. Вон он, за лапу привязан. А кур, как и коров, частью дорезали, частью закопали…

Только сейчас я заметил солидных размеров птицу с похожим на половинку радуги хвостом.

– Что же кошек не взяли?

– Эвакуироваться категорически отказались, – подал голос зоотехник Олефиренко. – Что и подтверждено исцарапанными руками присутствующих. Теперь в нашей Причепиловке из живых душ только кошки да военные ночуют.

Видел я эту Причепиловку. Три десятка отбежавших за село домов, крыши исхлестаны стальным градом, блокпост в обрамлении снарядных воронок, пирамидальные тополя без маковок и раскачивающиеся над обугленными обочинами провода электролинии.

– Поначалу, – продолжает Леонидович, – ночные обстрелы пережидали в подвале. Но что это за жизнь? Господи ж, Боже мой. Живьём в могильном склепе. Думали с остальными уехать, да надежда всё еще теплится: а вдруг прекратится этот бардак?

ТАМ ВЕДЬМЫ ВОДЯТ ХОРОВОДЫ

Утром мои новые знакомые возвращаются в село. По пути делают остановку у магазина, чтобы запастись продуктами и зарядить мобильники. Заодно расспрашивают о событиях в большом мире, делятся новостями местного разлива. Когда ночуешь под открытым небом, всё видно и слышно.

В дальнейшем действуют по обстановке. Имел место ночной артналёт – устраняют повреждения, стаскивают на кучи срубленные осколками ветки; ночь выдалась спокойной – собирают огородину, маринуют в зиму помидоры.

Ну а ужинают при свете костерка, чьи всполохи устраивают на экране ночи феерические пляски. Глядя на них, невольно начинаешь верить в лесовичков и ведьм, которые водят хороводы, оседлав растрёпанные вдрызг мётлы. Часам к десяти пляски утихают. Похрапывает народ в палатке, вернувшиеся с прогулки псы сонными глазами следят за тем, как Пётр Петрович устраивается в траве. Засыпает и костерок. Бодрствуют только двое – Леонидович и гость. Первому возбраняет почивать статус хранителя здешних мест, я же приехал за полторы сотни километров не ради отдыха на природе.

– Как жить дальше планируете, Леонидович? Холода ведь не за горами.

– Отправлю Светку с Лизонькой на Кубань к родственникам. Остальные тоже пусть уезжают. А сам вырою землянку и буду зимовать вместе с собаками и Петром Петровичем, – ответил, словно сорвал бинт с раны. – Пойми, товарищ журналист, не могу уйти далеко от построенного вот этими мозолями дома. Знаю, ничем не помогу, если будет прямое попадание, а всё равно не могу.

Я промолчал. Совершенно нечем было утешить человека, у которого уже не осталось сил, чтобы обзавестись новым жильём.

Затрудняюсь сказать, сколько было выкурено сигарет и выпито кружек заваренного на костерке чая, но, когда я поднес к глазам циферблат наручных часов, проснулся Пётр Петрович. Он, наверное, ожидал, что ему тут же ответят другие петухи, однако звонкое эхо без остатка растворилось за измордованным рукотворными зарницами горизонтом.

– Что, мамочка, – послышался детский голос из палатки, – тебе опять плохо? Может, водички подать? Или пива?

– Всё хорошо, Лизонька, всё хорошо, – откликнулась лесная фея. – Спи, милая…

И снова тишина. Лишь над байрачным лесом, озерцом и пропахшей полынком степью плескалась ночь. Беспросветная, скорбная, словно вдовий платок.

БРАТСКАЯ МОГИЛА В ВОЛЧЬЕМ УГЛУ

Позвонил мой давний приятель Виктор Папенфот, который однажды сказал, что хранить родниковую воду в пластиковой посуде – преступление перед природой.

– Новость знаешь?

– Какую именно?

– У нас один придурок натаскал в подвал двухэтажки больше тонны фугасов самого крупного калибра. Хвалился соседям: «Сдам в скупку металлолома, сразу машину куплю». Ну тем, конечно, нет низкого резона жить на пороховой бочке, позвонили в комендатуру.

– И?..

– Придурок незваных гостей в окошко увидел и вместе с рамой со второго этажа сиганул. Теперь, по слухам, у дальних родственников грозу пережидает. Так что приезжай, у нас, как видишь, не скучно. Правда, если встретишь восьмидесятилетнего Трифоновича в чине младшего сержанта, не удивляйся.

СОЛНЦЕВСКИЕ ВЫШЛИ НА ПРОМЫСЕЛ

Селу Солнцево в двенадцатитомнике «Вторая мировая война» отведен целый абзац. Столь высокой чести малая родина Виктора удостоилась благодаря крупнейшему в истории человечества воздушному бою, который летом 1943 года разыгрался в аккурат над излучиной Кальмиуса. Число сбитых в том сражении самолетов не указано, зато доподлинно известно другое – из подобранных за околицей парашютов сельские модницы пошили около сотни шелковых блузок и примерно столько же комплектов нижнего белья.

Я не преувеличу, если скажу, что в современных летописях селу с ясным названием тоже найдется уголок. Правда, на сей раз в роли выгодополучателей оказались не дамы, а мужики.

И все благодаря командованию ВСУ, приказавшему одной из штурмовых бригад отабориться на украшенном чубчиком соснового леса приречном холме. Однако присланное усмирять Донбасс воинство, похоже, сочло, что живой дезертир все-таки лучше мертвого героя, и, бросая технику, устремилось на берег главной водной артерии приазовской степи. При этом одни на ходу переоблачались в гражданское, другие, менее запасливые, просто избавлялись от верхней одежды в окрестностях источника пресной воды

– Наверное, – высказал догадку еще в прошлый приезд наш кормчий, – у бедолаг земля под ногами тлела, коль сигали прямо с утёса. Я бы на их месте поискал более подходящее место и уж ни за какие коврижки не расстался с мундиром. Как в трусах теперь перед начальством предстанут? Особенно если оно женского полу…

Сегодня следов поспешного бегства не видать, всё прибрали земляки Виктора. Лишь ветер-бродяга распихивал под кустики пластиковые бутылки, которые с успехом заменили некогда скитавшиеся по степям шары перекати-поля.

А с Трифоновичем мы всё же повстречались. На вид – восемьдесят с хвостиком, сивые власа свисают на морщинистые щеки, одет в куртку с погонами младшего сержанта. В руках катит велосипед с притороченными к нему баклажками родниковой воды. Завидев нашу машинёшку, остановился.

– Здравия желаю! – поприветствовал Трифоновича наш кормчий. – Что же вы засиделись в столь скромных чинах? Возле вашего сельпо мужиков видел, почти сплошь лейтенанты да капитаны… Теперь они вас честь заставляют отдавать? В наряды вне очереди посылают?

– Это я их посылаю, – бодренько отрапортовал Трифонович. – На правах бывшего бригадира. За то, что куртки с большими погонами поперёд меня похватали… Ну да ничего, сам виноват. Как говорится: «Не зевай на ярмарке, без штанов останешься».

Рассмеялся собственной шутке и покатил велосипед дальше под всхлипывание заточенной в пластиковые баклажки родниковой воды.

ТАМ ПРЕЖДЕ ВОЛКИ ХОРОВОДИЛИСЬ

Определяя визуально территорию военного табора, я сильно ошибся.

– Не тридцать, а все триста гектаров занимали служивые, – поправил солнцевский голова Сергей Ротта, самый жизнерадостный из итальянцев, которых мне доводилось встречать в чужедальних странах. – Сейчас мы вместе проедем за околицу и вы убедитесь в этом… Да и земли они перелопатили изрядно. Разумеется, не для того, чтобы засеять ее зерном.

Фортификационные сооружения начинаются в километре от села. И тянутся до заброшенных совхозных садов, где еще прошлой зимой хороводились волки, а теперь ветер играет на флейтах орудийных стволов.

Минуем знакомый пруд. Его покрытое рябью плёсо живо напомнило щеки Трифоновича, который потихоньку катил увешенный баклажками дряхлый велосипед. А дальше – вообще лунный пейзаж. Растоптанные фугасами чирьи блиндажей, пропущенные через прокатный стан войны грузовики. И везде, куда не взгляни, везде боеприпасы. Те самые, через которые козликом скакал спасающийся от пули кормчий.

Здесь же, под боком гаубичного снаряда, прикорнул разбуженный от спячки сапёрами фугасик времен Великой Отечественной.

ЧТО СНАРЯДЫ НЕ ВЗЯЛИ, ТО ОСИЛИТ РЕЗАК

Впрочем, приехал я в некогда живописный уголок не для того, чтобы побродить по окрестностям, где вместо начавших опадать листьев шуршат осколки. В частности, интересовало, чем именно сегодня занимаются земляки Виктора Папенфота на изуродованной пашне.

– Кто – чем, – ответил провожатый. – Одни в ополчение записались, другие в огороде ковыряются, а третьи вообще чудят без гармошки. Простите, других слов нет, чтобы охарактеризовать поступок моего земляка. Полагаю, имя называть не обязательно?.. Так вот, приехал этот охламон на мотоцикле, да еще детвору прихватил. Ходит, под кустики заглядывает. Наверное, подобранного возле родника солдатского прикида мало показалось. Захотелось сменкой обзавестись… А здесь ополченцы нагрянули, смотрят – по полю битвы гражданин в камуфляжке шастает. Взяли за причинное место…

– Обошлось?

– Спасибо детворе, объяснили ополченцам, что гражданин в камуфляже не укроповский солдат, а их родитель, который, кроме топора, вил и лопаты, другого оружия в руках не держал… И таких экскурсантов – пруд пруди. Погодите, может, и вы с ними познакомитесь.

Однако земляков Сергея на приречный холм манит не только праздное любопытство. Например, двоих сюда привлек сугубо практический интерес. Присмотрели в окопе подбитый танк и теперь резаком расчленяют его на куски.

– Нужда заставила, – оправдывается перед нами один из них, возрастом постарше, а у самого голос поджат, как хвост провинившегося пса. – Работы никакой, это Сергей Иванович вам подтвердит, а за танковую броню прилично платят.

В сотне метров еще один добытчик металлолома. И хотя мотоциклетная коляска загружена по самую завязку, хозяин транспортного средства продолжает копаться в железном хламе.

– Подорваться не боитесь? – задаю нескромный вопрос.

– Жизнь такая, что ее не жаль, – ответил сердито и, споткнувшись о гаубичный снаряд, разражается фразой, которую невозможно привести даже в умягченном варианте.

НА ЭКСКУРСИЮ – В АД

Добыча металлолома в речной излучине поставлена на широкую ногу. Возле сада – бывшего пристанища волчьей стаи – знакомый с прошлого раза минный тральщик. На броне – свежие распилы, рядом – срезанные детали, в том числе фара с треснувшим стеклом. И ни одной живой души в обозримом пространстве. Похоже, «металлисты», при виде подозрительной компании спрятались и сейчас наблюдают из дальних кустиков. Спустя пять минут рядом с тральщиком останавливается еще одна легковушка.

– И ты, Василий, тоже на экскурсию пожаловал? – грозно вопрошает Ротта. – Да ещё с семейством…

Вижу, что Сергею хочется добавить к сказанному что-нибудь покрепче, однако сдерживает себя. В салоне автомобиля, кроме главы семейства, жена, сын-подросток и девчушка лет трех от роду.

– Да так, – засмущался Василий. – Хотели, Сергей Иваныч, просто одним глазком взглянуть…

– А о последствиях думал? – вконец осерчал голова. – Вот вам мой совет: пока сапёры не очистят всю территорию, сюда ни ногой!

От изувеченного тральщика двигаемся пешком к братской могиле.

– Не додумались, – ворчит провожатый, продираясь сквозь побеги одичавшего сада. – А надо было хоть парочку хризантем захватить. Всё же люди похоронены.

Похоронная команда в волчий угол ещё не успела добраться. На ней, как и в прошлый наш приезд, ветер перелистывает страницы молитвенника в мягком переплете. Только основательно подпорченные прошедшими во время нашего отсутствия дождиками.

– Не по-людски все это, – продолжает ворчать провожатый. – Прикопали подальше от глаз, даже крест не поставили…

– Может, мародеров побоялись? Мне в Осыково одна тётка рассказывала, как местные мужики из блиндажей солдатские пайки мешками тащили, убитым карманы выворачивали. Да и ваши земляки хороши… Приоделись в камуфляжку с чужого плеча, танки режут, снаряды в подвал тащат… Впрочем, можете не отвечать. Сам понимаю – война вроде грязной лужи, трудно перейти и не испачкаться. Да и угрызения совести такая штука, что блузку из нее не сошьёшь и бутерброд с салом не соорудишь…

Постояли для приличия у могилы в волчьем углу еще минуту и пошли туда, где у танка-тральщика стояла наша машинёшка. Однако даже на расстоянии мне продолжал чудиться шорох страниц молитвенника, которые листал свидетель разыгравшейся здесь трагедии бродяга-ветер.

СТАКАН САМОГОНКИ ЗА РИСК

В прифронтовой зоне время измеряется не сменой времен года, а малым промежутком между двумя бомбардировками. Поэтому даже насыщенное событиями первое военное лето показалось бабочкой-однодневкой. Только что утоляла жажду росой с лепестков версилии и вот уже она бездыханна, как облетевший лист серебристого лоха.

Собственно, осень я впервые увидел на перекрестке двух полевых дорог. Да и то потому, что многократно контуженный в битвах за урожай комбайн перегородил проезд.

Кабина железного старца обитаема. Однако комбайнер упорно отказывается обратить внимание на сигналящую машинёшку. Наверное, наши вопли застревают в припудренных густой пылью стеклах, или же внимание мужика сосредоточено на огромном бутерброде.

– Помнишь, у Николая Ильича такую же картинку наблюдали? – спрашивает кормчий. – И как он велел не мешать перегородившему дорогу трактористу спокойно выпить чарку и закусить? Ильич подчиненного даже оправдал: «Его смена окончена, а работник он милостью Божьей. Такому можно и простить маленький грех. Да и жена у мужика, не приведи Господи. Чарку если и нальёт, то обязательно туда пару капель яду добавит». Добрый он чересчур, твой дружок Николай Ильич…

Однако старейшина земледельцев степи донецкой не такой уж и добрячок, каким его сейчас пытается представить Вольдемар. У излишне мягкосердечного председателя колхоза пашни едва ли выглядят вроде прибранных к Троицыному дню светёлок.

Да и сам Николай Ильич – истинный сын степи донецкой, верующий в их магическую силу человек. В частности, он доказывает, что именно энергетика Дикого поля явила миру его земляков – первую трактористку планеты Прасковью Ангелину, борца Илью Мате, современного богатыря Диму Халаджи, который превзошел продержавшийся пару тысячелетий рекорд древнего грека Бибона.

Честно признаться, рассуждения старейшины землепашцев я воспринял снисходительно. Уж если кулик хвалит собственное болото, то человек и подавно должен петь хвалебные оды своей малой родине. Однако последовавшее за внеплановой остановкой на перекрестке знакомство с молодой особой заставило меня уверовать в энергетику Дикого поля.

МИННЫЙ ТРАЛЬЩИК ВЕРОНИКА

Возраст новой знакомой – тридцать два года, на иждивении четверо детей, больной муж, пожилая свекровь, корова, телёнок, свиньи, куры и плюс довесок в виде тридцати соток приусадебного участка. Назвалась Вероникой, фамилию утаила, фотографироваться отказалась:

– Я ведь не звезда какая-нибудь.

Всё верно. Но хотел бы я увидеть звезду, которая кормит бесчисленное множество алчущих ртов, грядки наблюдает во сто крат чаще, чем небо над головой, и при этом остается удивительно миловидной.

Иными словами, Вероника – ярко выраженная представительница слабой половины племени землепашцев, которая, если понадобится, не только коня на скаку обуздает, но и протралит путь зерноуборочному комбайну через минное поле. Утверждаю сие на правах очевидца. Итак…

Землячка первой трактористки планеты развела руками сморщенные шляпки подсолнечника и ступила в мир, где под ногами могло оказаться всё, что угодно. От приставучих репьев, до оставленной вояками противопехотной мины.

При этом Вероника на мгновение оборотилась и погрозила забинтованным пальцем:

– У вас, вижу, сыграло мужское самолюбие, однако помощь от вас принять не имею права. Чего доброго, ещё заблудитесь на незнакомой местности или подорветесь, а мне ответ перед собственной совестью держать…

ШАРОВАЯ МОЛНИЯ ПОД ЖАТКОЙ

Чтобы скоротать время, возвращаюсь к машинёшке, где у меня походный блокнот. Ищу всё, что касается особенностей работы сельчан прифронтовой зоны. И хотя записей около двух десятков, ограничусь тремя.

«В пригороде Мариуполя на мине подорвался комбайн. Погибли два механизатора».

«Село Петровское. На противотанковой мине подорвался зерноуборочный комбайн. Комбайнер получил легкую контузию. При попытке эвакуировать пострадавшую технику подорвался колесный трактор Т-150. Тракторист контужен».

И наконец, запись № 3: «Едва зерноуборочный комбайн прошёл треть загонки, как из-под жатки вылетела шаровая молния. Предчувствую самое плохое, бегу к месту ЧП. Однако всё обошлось. Под жаткой сработал не фугас, светошумовая мина.

На следующий день точно такое же ЧП. И если техника оставалась невредимой, то психика моих ребят основательно пострадала. Пришлось компенсировать стрессы премиями и старинными народными методами»[4]4
  Из рассказанного фермером Александром Пономаревым.


[Закрыть].

ОДНОГЛАЗОМУ – СОЛЁНЫЙ ОГУРЕЦ

Миновало около часа, а Вероника не возвращалась.

– Всё путём, – успокоил меня комбайнёр, мужик ещё не старый, но весь перемятый, как солдатская портянка после марш-броска. Насколько я понял, уязвленным мужским самолюбием не страдает. – Она – молодайка шустрая, на одной пятке развернется. Если бы что случилось, мы бы наверняка услышали…

– Кем ей приходитесь?

– Мы с её мужем Андрюхой в одном мехотряде работали. И комбайн его.

– Почему же он сам за руль не сел?

– Язву неудачно вырезали. Второй месяц в больничке обретается.

– Значит, решили по-соседски помочь?

– Сейчас за «спасибо» и курица яйцо не снесет. Договорились – каждый десятый килограмм мой. Плюс гробовые. За труды – само собой, за риск – отдельная плата. Тут такие бои шли. Теперь снаряды по всем полям валяются.

– Коль не секрет, какой размер гробовых?

– Стакан самогонки и солёный огурчик. Ну и бутерброд соответственно…

– Совесть не заедает? Мать четверых детей, можно сказать, красавица минное поле тралит, а вы при мне пятую сигарету приканчиваете…

– Заедает. Ну и что? У меня правый глаз – минус двадцать, а вместо левого – протез. В детстве из рогатки Андрюха случайно выбил. По-соседски. Так что я ходок до первой растяжки. А вот и Верка…

– Верка?

– Её у нас все так зовут. Ну докладывай, где была, что видела?

– Десяток проплешин от разорвавшихся «Градов», осколки, которые покрупнее, я в одном месте заскирдовала. Начнём косить, покажу. Растяжки и мины не попались. Видно вояки для острастки понатыкали железные флажки с буквой «М». Захватила три штуки, свекрови подарю, а то она жалуется, что воришки с грядок огородину таскают… А я, – повернула исхлёстанное подсолнухами лицо ко мне, – думала, что не дождётесь. Да и к чему? Ведь сказала же, что на роль звезды мало подхожу.

– Но вы обещали ответить на вопросы. А чтобы не задерживать, задам лишь один: скажите на милость, как супруг разрешил вам попробовать себя в роли минного тральщика?

– Я его и не спрашивала. Он и без того изнервничался: «Пусть, – говорит, – чертов подсолнух на корню осыплется». Только мы уже привыкли рисковать. Коров пасём – рискуем, сено заготавливаем – тоже надеемся, что все обойдётся.

– Кто не рискует, – вмешался любитель солёных огурчиков, – тот без молока сидит.

– А на моей шее, – продолжила Вероника, – четверо гавриков, муж второй месяц болеет, углём в зиму ещё не запаслась. Ладно, нам пора. Извините, если негостеприимными показались.

Я уехал не сразу. Проводил взглядом потрёпанный в битвах за урожай комбайн и ещё раз подумал о словах старейшины земледельцев, который верил в магическую способность Дикого поля являть миру крепких духом и телом людей.

В ГОСТЯХ У МОНАСТЫРСКОЙ ПОСЛУШНИЦЫ

Решил осуществить давнюю задумку – пройти водным путём от Белояровки до переброшенного через Сюурлей в районе села Успенка пешеходного мостика, на перилах которого любят раскачиваться сквозняки.

Во-первых, на фронте временное затишье, во-вторых, грешно не воспользоваться погожими деньками, а в-третьих, ладони начали забывать передаваемую через вёсла упругость речных перекатов.

Молодое вино осенней реки

Когда я начал описывать, дело было ещё до войны, прелести путешествий по малым рекам, Федор Конюхов иронично улыбнулся: дескать, каждый кулик горазд хвалить болото, кроме которого, может быть, ничего лучшего не видывал.

Конечно, покоритель всех мыслимых полюсов планеты имеет полное право на здоровый скептицизм. Однако я больше чем уверен, что знаменитый море– и воздухоплаватель перестанет ехидно улыбаться, окажись его лодка распятой на сучьях лежащего поперек русла Сюурлей карагача.

Топляков здесь сотни. Они так плотно наслаиваются друг на дружку, что река вынуждена искать обходные пути. Возле плотин со временем образуются заводи, по которым раскатывают флотилии опавших листьев.

Вообще-то, в байрачном лесу настолько тихо, что о происходящем под солнцем смятении остается догадываться по дрожи неохватных дубов, да разбойничьему свисту. Его издают сбитые шквалами желуди. Они насквозь пронзают кокетливые шляпы грибов-лисичек и заставляют вздрагивать толстошкурых кабанов.

Ну а когда пойма наполнена умиротворением, Сюурлей и вовсе кажется монастырской послушницей. Она смиренно припадает к храмовым колоннам вековых ясеней и вполголоса творит молитву солнечному дню.

Однако мертвые клыки топляков мешают начать здесь свой путь. По сухопутью добираемся до Белояровки, где на речной отмели видны оставленные сверзнувшимся с каменного моста панцирником глубокие вмятины, и осторожно сползаем крутым серпантином к дороге, которая в точности повторяет изгибы Сюурлей.

Фёдор Конюхов советует развязать

В семи или восьми километрах ниже по течению в байрачном лесу обнаруживаем прореху. Здесь колея делает ответвление к урезу воды. На галечной отмели коровьи лепешки, ожоги костров и окурки. Некоторые из них хранят отпечатки губной помады.

– Пляж и водопой в одной ипостаси, – говорит наш кормчий, расчищая среди лепешек и окурков местечко для плавсредства.

Жалкое это зрелище – надувная лодка с увядшими бортами. Чем-то она даже напоминает снятые мародерами с убитого воина доспехи. Однако достаточно четверти часа, чтобы наполнить отсеки животворящим воздухом.

Остается лишь разместить в носу бутылку газировки, еду, фотоаппарат, походный блокнот, да подвязать якорь, которому все чаще приходится довольствоваться ролью декоративного украшения.

Якорь с намеком. Такие дарят завязавшим пьянчужкам и отставным мореходам. Мол, пображничал, побродил по белу свету – пора и на боковую.

Однако Фёдор Конюхов, которому осталось протоптать тропу для собачьей упряжки в самую глубокую океанскую впадину, посоветовал якорь развязать.

– Пока у тебя есть интерес к прекрасному полу и дорогам, – сказал он, – значит, жизнь твоя продолжается. Хоть на пузе ползи, но не будь камнем на распутье.

Топляков по курсу не предвидится. Поэтому позволяю себе маленькую вольность. Лежу на спине, перекуриваю, вместо руля использую голые пятки. И заодно благодарю небеса, что населили Сюурлей не пираньями, а беззубыми верховодками. Впрочем, те тоже ведут себя агрессивно. Так и норовят отщипнуть палец или малую толику лодыжки. Пришлось поделиться с нахалками половиной батона.

Налетели сворой, погнали в сторону берега, где желтым догорала свеча коровяка. А я продолжал рулить пятками до тех пор, пока ноздри не потревожил запах свинофермы.

Звери лютые

Чихать, а равно издавать громки звуки другими, помимо носа, частями тела на природе не рекомендуется. Иначе будешь жалеть, что вспугнул дремавший в прибрежных кустиках выводок диких поросят. Особенно, если в кадре останется лишь разбуженная копытцами пыль.

Впрочем, некоторое утешение вскоре получил от пастуха, который гнал коров на водопой. По пятам всадника следовал жеребенок, такой же игривый, как и всё, что только начало осваиваться в этом мире.

– Диких кабанов, – сказал ковбой, – больше, чем грязи после дождика. Поживите недельку-другую…

– «Больше грязи» – это сколько?

– Шурин-егерь сказал, что более двух тысяч. Своих, да с линии фронта набежавших. Кукурузу, свеклу подчистую убирают. И волков развелась прорва. На вечерней зорьке рассядутся по окрестным холмам и как запоют… Чистые тебе кумушки на сельской свадьбе.

– Клыки на жеребенка точат?

– А кто им позволит? – потряс кнутом пастух. – Так перетяну, что шкура лопнет. Да и не волк страшен.

Ковбой прав. В списке опасных существ планеты значатся: крокодилы, пресноводные улитки, собаки, змеи и комары, а волков нет. Наиболее кровожадные гарпии, как мне кажется, обитают в среднем течение Миуса. Против них бессильны разложенные по периметру костры и самые радикальные мази. Чтобы не быть заживо съеденными злобными кровопийцами, я плыл по Миусу ночью, освещая себе путь фонариком, а днем бросал якорь на ветродуе и отсыпался.

Однако и это не спасало. К исходу путешествия меня едва не приняли за вражеского лазутчика. А всё по милости девицы с погонами прапорщика погранвойск, которая целый час пыталась обнаружить сходство вклеенной в паспорт фотографии с моей опухшей от укусов физиономией.

За поворотом – поворот

Нет, Федор все-таки напрасно иронизирует по поводу малых рек. Конечно, Сюурлей не Тихий океан, а труба моего плавсредства, как говорится, пониже, чем на патентованных лодках великого путешественника.

Но океан подобен пустыне, а здесь за каждым поворотом что-нибудь новенькое. Упорхнувший в чащу выводок диких поросят, мыслящий образами пастух, рыбак на подгнившем мостике, такой же ветхий, как и само деревянное сооружение.

– Похвастайтесь уловом, – прошу.

– Нечем, – откликнулся дед. – Пара карасей – не добыча.

– А где знаменитая шемайка?

– Как началась война, так она и вовсе перестала заходить в нашу речку. Шемайка – рыба чуткая, шумных мест избегает. Нет, фотографировать меня не следует. Как чего? От бабки и алиментов скрываюсь, – расхохотался ветхозаветный рыбак.

Чуть ниже по течению отдельно лежащий валун на правом берегу. Камень, как камень, только выкрашен серебрянкой и алая звезда в верхнем углу. Ни даты, ни имени, просто безмолвный знак, что кто-то о ком-то помнит до сих пор. Гребу вполсилы, большей частью доверяя лодку течению. Ведь природа и люди оставили для свободного плавания малый отрезок пути. По корме – острые сучья топляков, впереди – граница.

Следующую остановку делаю у подвесного моста через Сюурлей. Его доски, словно клавиши рассохшегося фортепиано, откликаются на каждый шаг. А еще мост едва внятно общается с рекой на языке ветра-низовки, который сулит скорое ненастье.