Текст книги "Я шкурой помню наползавший танк"

У моряков существует выражение: «Войти в меридиан». Это когда после сложных над ним манипуляций гирокомпас начинает точно указывать, где юг и север, а испытавший дичайшее потрясение человек обретает способность нормально мыслить и чувствовать себя в своей тарелке.

Так вот, по словам фельдшерицы, грабовцы еще не вернулись в меридиан. После вспышки сердечно-сосудистых заболеваний у них прослеживается острая реакция на раздражители, что я называю синдромом упавшего корыта.

Слова Ольги Ермоленко подтвердила мать двоих детей (фамилию назвать отказалась), с которой мы пообщались на главной улице Грабово.

– Старшая Настенька, – призналась молодая женщина, – до сих пор шарахается от звука случайно оброненной ложки. Поэтому посуду стараюсь мыть бесшумно. И вообще, иллюстрацией нашей теперешней жизни я бы назвала сделанную мелом на железной калитке надпись: «Не грюкай, бо страшно».

– Все верно, – молвил на прощание наш гид. – Обломки «Боинга» большей частью убраны, со временем затянутся оставленные снарядами воронки. А вот с Настенькой и другими моими земляками будет посложнее. Душевная травма не ранка на пальце, которую легко вылечить при помощи перекиси водорода, зеленки и медицинского пластыря. Да и войне, похоже, конца-края не видать…

Часть девятая
Дорожная книга Дикого поля

…Трава поникла, жизнь замерла, загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски.

Антон Чехов. «Степь».

РАСШАЛИЛСЯ РЕЧНОЙ ЧЕБУРАШКА

Дорога или даже малая тропинка подобны книге, которую можно перечитывать от рассвета до заката. Надо лишь понимать язык растущих на обочине осокорей и травы косогоров – шалфея поникшего, чьи согбенные фигуры напоминают монастырских послушниц.

Особенно чарующие перекрестки, где вода встречается с сухопутьем. При всем своем отличии, они одинаково притягательны. Так и хочется поскорее перевернуть страницу, чтобы заглянуть за подернутый дымкой окоём.

Однако не стоит стегать кнутом дремлющих под капотом лодочного мотора лошадей. Так недолго растоптать косу, которую из речных сплетает шаловливый перекат Чебурашка, а заодно внести сумятицу в плавное течение розового тумана.

И вообще, этот перекат на реке Кальмиус у греческого поселка – сплошное очарование. Здесь осенью много золотого и изумрудного света, который кажется красочной иллюстрацией к увлекательной книге дорог Дикого поля.

БЕРЕГ ЛЕВЫЙ, БЕРЕГ ПРАВЫЙ…

Чем ближе к Иловайску, тем гуще дороги покрыты колдобинами. Они обнажились после того, как отсюда утащили подбитые панцирники. Теперь на месте каждой сгоревшей машины по воронке с оплавленными беспощадным огнем краями. На дне воронок – обрывки ржавого металла. Они терпеливо дожидаются проезжающих автомобилей, чтобы мертвой хваткой вцепиться в податливый скат.

Самая внушительная колдобина на перегоне Песчаное—Каменка. Чтобы ее засыпать, потребуется парочка самосвалов щебня. Но разбросанные железобетонные блоки заставы и обращенные в щепы стволы пирамидальных тополей все равно будут свидетельствовать о чудовищной работе адской машинки, которую привел в действие смертник.

В окрестностях Саур-Могилы те же приметы войны. При въезде в Благодатное, где живет сельский механизатор и автор книг по топонимике Анатолий Бродяной, взгляд ощутимо саднят обезображенные перила моста через Сюурлей. Еще больше разрушен путепровод на выезде. Перебирающиеся по мостику-времянке путники с опаской косятся на обрушившийся пролет, который косо поставленным восклицательным знаком вершит печальную повесть войны.

ОБЕЛИСКИ ДИКОГО ПОЛЯ

Совсем по-другому читается книга дорог, если знаешь историю малой родины. Я исколесил вдоль и поперек прикальмиусские холмы, но лишь недавно обратил внимание на обелиск среди пашни. Судя по напластованиям штукатурки, ему скоро исполнится сто лет. Но кто упокоился под обелиском – в официальных источниках ни слова.

Слава богу, живы еще хранители преданий старины, которые помогли узнать тайну обелиска с отваливающейся штукатуркой. Оказывается, здесь в восемнадцатом году прошлого века схлестнулись красно-партизанский отряд и полуэскадрон конницы белых. Чуть позже к сшибке присоединилась банда зеленых.

Какой из цветов одержал победу, молва умалчивает. Но после боя противоборствующие стороны разошлись своими путями, предоставив возможность местным земледельцам хоронить убитых. Ну а те, справедливо рассудив, что мертвые отныне не могут считаться врагами, свалили всех в одну братскую могилу. И она не единственная на просторах шахтерского региона. Бесчисленные захоронения половцев, хазар, печенегов мирно соседствуют с кладбищем дивизии СС «Викинг» и краснозвездными обелисками. А все это вместе взятое и называется летописью Дикого поля, где: «Из года в год, из века в век в оврагах, чабрецом пропахших, бьет человека человек».

ОБОЧИН СЕРАЯ ПЕЧАЛЬ

Автомагистрали шахтерского региона и прежде проигрывали дорогам Белой Руси. Но не только по качеству твердого их покрытия, а по интерьеру, не побоюсь этого слова, обочин. На Гомельщине, куда ни поедешь, тебе улыбнутся фигурки сказочных персонажей, а живые изгороди не позволят бензиновому перегару распространяться по сторонам.

Впрочем, кое-какие подвижки в сторону цивилизации имеют место и у нас. В амвросиевском селе Великая Шишовка тоже решили объявить войну серым обочинам и на месте колодезного сруба установили кувшин, лишь самую малость пониже сельсовета.

В знойный день редкий странник проедет мимо, чтобы не притормозить у шедевра колхозного зодчества, бока которого, на беглый взгляд, укрыты капельками влаги. Но это оптический обман. При ближайшем рассмотрении бесследно исчезает не только жажда, но и хорошее настроение. Крышка колодца перекошена, в округе коровьи «лепешки» и козий «горох».

– Что же вы, люди добрые, – укоризненно говорю двум местным мужикам, которые приспособили в кустиках под скатерть самобранку пустой мешок, – такую благодать превратили в филиал Авгиевых конюшен?

– Так война же, – ответил басом один из пирующих. – Вот закончится, так и наведем порядок. Если, конечно, сельсовет за работу заплатит. И денег на новую цепь с ведром даст. А пока что приглашаем к нашему столу…

Принять участие в трапезе на мешке из-под минеральных удобрений я отказался. Побоялся окончательно испортить настроение. Его и так опустили ниже плинтуса отечественные обочины, которые чем-то похожи на скучную повесть, написанную убогим сочинителем.

СТОЯНКА ТРАНСПОРТА ОБАЯТЕЛЬНЫХ ВЕДЬМОЧЕК

После пары конфликтов с военными фотоаппараты стараюсь держать вне поля зрения посторонних. Но за предосторожность приходится платить неотснятыми сценками, вроде той, которую довелось лицезреть на окраинной улице Шахтерска.

Над городом еще поднимались дымы пожарищ, а старушка-колобок уже утвердила на обочине столик с вязанками чеснока и жареными семечками. Первым покупателем, насколько помнится, был пожилой ополченец с перевязанной грязным бинтом кистью левой руки и глазами, в которых продолжала плескаться ярость отгремевшего боя.

Он же и посоветовал мне спрятать фотоаппарат в одно малоподходящее для его хранения место.

– Мамаше, – молвил, запихивая здоровой рукой в боковой карман бушлата вязанку чеснока, – может быть, хлеба не на что купить. А вы хотите выставить ее на всеобщее обозрение. Дескать, в республике дошли до того, что начали торговать на поле боя…

Слава богу, дымы пожарищ в Благодатном, через которое мы возвращались, увяли, как прихваченные первым морозом мальвы. И никто уже не возбранял фотографировать снедь или ширпотреб собственного производства, которые сельчане выставляют у своих калиток.

Правда, хозяин пирамидки метелок, хроменький старичок с костыликом, проявил молодецкую прыть и скрылся из поля зрения. Но подходящая фотомодель все-таки нашлась. Более того, с ее подачи было принято решение назвать снимок: «Стоянка транспорта обаятельных ведьмочек».

Вот на сегодня, пожалуй, и все. Надвигались сумерки, а вместе с ними и комендантский час – не самое урочное время для чтения книги дорог моей малой родины.

ТОНУТ В РЕЧКЕ ОБЛАКА И ЛИСТЬЯ

Грузской Еланчик – самая смиренная речушка на просторах Дикого поля. Она даже не способна унести в Азовское море отражение ясноликих тополей и похожих на ковыльные лохмы облаков.

Единственное, на что у речушки хватает сил, так это привести в движение опадающие листья. Они плывут стайками, словно облачка по небу, стараясь не испачкать отражение белокорых тополей.

И вот, в осеннем безмолвии послышался рокот лошадиных копыт. Он возник за ближним холмом, на покатом склоне которого нахохлившимися грачами восседали терновники. Левее и чуть поодаль по щиколотку в умерщвленном первыми заморозками типчаке застыли половецкие бабы. Они уже много веков несут на плечах бесконечность Дикого поля.

Бессменные хранительницы курганов наделены удивительным свойством. Их похожие на грубо сработанные предсмертные маски лики кажутся воплощением равнодушия. Однако стоит степи погрузиться в туманные сумерки, как сквозь кожуру ноздреватого песчаника проступают скорбные черты половецких вдов.

А между тем рокот копыт готов был вот-вот перехлестнуться через вершину холма. Мысленно я уже представил развитие дальнейших событий. Вначале над зарослями карагача возникнут сшитые из волчьих шкур островерхие шапки, затем – прильнувшие к гривам всадники. У каждого из них в опущенной руке по кривой сабельке. Пройдет еще минута – и в воздухе шипящей змеей возникнет сплетенный из конского волоса аркан.

Я машинально сделал шаг влево, чтобы защитить свою спутницу. Однако та, словно ничего особенного не должно произойти, продолжала изучать подвешенные к небосводу ковыльные облака. И было в ее глазах нечто от степных амазонок, которые в любой ситуации могли постоять за свою честь.

ОСЕННИЕ ГРИБЫ ИЗ ПЕРЕМЁТНОЙ СУМЫ

Чуть позже моя спутница, она же – ведущий специалист заповедника «Хомутовская Степь» Тамара Леонтьева признается, что видение скачущих половцев посещает всякого, кто впервые услышит рокот копыт приближающегося табуна, и что посмертные маски хранительниц древних курганов способны обретать черты скорбящих вдов.

– Знакомьтесь, – сказала она. – Это – наш конюх Роман Пискунов и его четвероногий друг Султан.

Игривый конек цвета вороньего пера и всадник с исхлестанными степными сквозняками лицом тоже показались выходцами из прошлых эпох. Эта пара гармонично дополняла общую панораму и возвращала память в те благословенные времена, когда просторами Дикого поля бродили отряды кочевников и стада вальяжных дроф.

К седлу Султана приторочена переметная сума. В ней – пара горстей осенней рядовки. Грибы приятно холодили ладонь и пахли увядающим чабрецом.

Собственно, здесь все пропиталось ароматом степи. Руки спутницы, вода в расписном колодце, конторские бумаги и конечно же – лошадки.

– Они у нас, – говорит Роман, – главные фотомодели. Стоит табуну объявиться в пределах видимости, как объективы сразу переключаются на Султана и кобылиц с жеребятами.

Повышенный интерес к лошадкам вполне объясним. Сегодня в шахтерском регионе можно встретить что угодно. От разбитого вдрызг Т-72 до плюющихся ракетами за сотню верст «Смерчей». А вот табун из тридцати голов такая же редкость, как и этот островок девственной степи.

– Обзавелись ради экзотики? – полюбопытствовал я.

– Это во вторую очередь, – ответил Роман. – Если бы не лошади, которые поедали целину, траву и заодно удобряли почву, степь еще при царе Горохе превратилась в джунгли. В ней бы вязли пеший и конный.

Сказанному у меня имеется подтверждение. Однажды вышел на фотоохоту за четырехполосным полозом из стоящей в центре Донецкого кряжа сторожки. Но вскоре вернулся. Десятилетиями не знавшие лошадиных зубов и косы травы оказались такими же гиблыми, как и заросшее водокрасом болото.

ЕХАЛ В БРИЧКЕ БОНДАРЧУК

Выходит, подопечные конюха Пискунова не зря едят овес. А чтобы больше не возвращаться к табуну, расскажу об одном примечательном событии сорокалетней давности.

– Видите вон те валуны? – спросила Тамара. – Давайте подойдем поближе.

– Надеюсь, это не розыгрыш? – удивился я после изучения надписи на прикрепленной к самому осанистому камню табличке из нержавеющей стали – Антон Павлович Чехов… Отец Христофор… Егорушка… Дениска…

– Сущая правда, – подтвердила довольная произведенным эффектом спутница. – Именно здесь Сергей Бондарчук снимал начало фильма по чеховской «Степи».

– Четвероногие актеры, конечно же, ваши?

– Естественно. Только их уже нет в живых. А вот бричка сохранилась. Если желаете, можем покатать. Например, Бондарчук не отказывался…

Такое желание у меня имелось. Однако боязнь злоупотребить положением гостя взяла верх. Хватит того, что оторвал от документов ведущего специалиста и теперь донимаю расспросами.

Впрочем, как я заметил, человеческое общение Леонтьевой не в тягость. Она охотно поведала о скромном празднике по случаю девяностолетия заповедника и отозвалась добрым словом о коллегах:

– Народ у нас замечательный. Несколько месяцев сидели без зарплаты, будущее из-за войны самое туманное, снаряды за селом рвутся, однако коллектив сохранили. Более того, пришли новые люди, в том числе научный сотрудник Ольга Суханова. Преподаватель лицея, совсем молодая девушка, оставила город и поселилась в доме, единственное преимущество которого – вид на белокорые тополя и Грузской Еланчик.

Впрочем, это тоже дорого стоит. Речушка – сплошное очарование, вода в расписном колодце превосходна. Да и пахнет она, как я уже говорил, заповедной степью.

ГУЛЯЛ ПОДРАНОК ПО АЛЛЕЕ

Заповедная степь – не байрачные леса, еще одной жемчужины шахтерского региона – Донецкого кряжа. Здесь трудно найти укрытие робкой косуле и дикой свинке, которая на первом году жизни носит полосатый наряд. Но сие не означает, что Хомутовскую Степь братья меньшие обходят стороной.

Когда я вернулся к месту нашей стоянки, кормчий встретил меня словами укора:

– Зачем взял оба фотоаппарата? Тройка фазанов четверть часа собирала камешки у левого переднего колеса…

О том, что фотоаппарат в нужный момент не оказался под рукой, сожалеет и Тамара:

– Представьте, среди бела дня иду по аллее мимо конторы, а навстречу преогромный пес. Испугалась, что громила может обидеть нашего щенка Фунтика. По причине кроткого характера и малых размеров его обижают даже кошки. «Пошел прочь», – говорю чужаку, а он как-то странно повернулся… Всем корпусом… так поворачиваются только матерые волки. И вот еще что заметила… Волчара уходил ныряющим шагом. Будто, в правой лопатке сидел заряд мелкой дроби… Но из-за войны какая может быть охота? Значит, лопатка повреждена пулей или осколком. Зверью ведь тоже достается на войне…

– Не испугались?

– Если и да, то потом. А в первые минуты сожалела о несостоявшемся кадре. И о волке тоже печалилась. Оказался, бедолага, в неположенном месте и получил то, что ему не предназначалось вовсе… Ну, а вы приезжайте весной следующего года, когда степь сделается алой от цветущих воронцов, да и зверушек пофотографировать можно будет…

Впрочем, отсутствие представителей флоры, в том числе желтобрюхих полозов и гадюк, которые сейчас дремлют глубоко под землей, с лихвой компенсировал погожий денек. Он был наполнен прохладой и свежестью, как горное озеро ключевой водой.

Да и флора не утратила своего обаяния. Точно так выглядит красавица, чьи увядающие черты еще хранят былую безупречность. Не гаснущие даже в морозы цветы кермека обступили едва приметную тропинку, снопик ковыля приник к подножию каменного идола, драгоценными рубинами светятся ягоды шиповника; устроенную прямо на мосту через Грузской Еланчик калитку освещают белокорые тополя… А все это вместе взятое и есть жемчужина земли донецкой «Хомутовская Степь», которую с незапамятных времен стерегут каменные бабы, чьи лики в тумане обретают черты половецких вдов.

Часть десятая
Дороги, которые пахнут грибами и морем

ВИТРИНА ЛЕСНОЙ ОПУШКИ

В этом мире все построено на соблазнах. Даже природа, и та имеет свою витрину. Ею может быть плывущий по течению Малой Шишовочки ясеневый лист, полыхающий холодным пламенем куст скумпии, терпкие, как жизнь в прифронтовой зоне, ягоды терна или неведомо кем оставленные на почерневшем пне грибы.

Да и сама опушка выглядит так, будто над её оформлением трудились самые талантливые дизайнеры. Они украсили приречный холм отгоревшими свечами коровяка, алыми бусинами шиповника, а для придания панораме живинки выпустили стадо из полутора десятков голов. Охраняют скотинку лохматый пёс и пастух в брезентовом дождевике, что делает его похожим на половецкого идола.

Еще живописнее опушки Малая Шишовочка. Она так бережно сплавляет в Сюурлей флотилии облетевших листьев, что ни один из них не потерпел кораблекрушение. А еще здесь все пропитано грибным духом. Тополиная рядовка и зонтик пестрый вторую половину лета, а также большую часть сентября таились в ожидании дождей. И теперь, наверстывая упущенное, уродили так щедро, что каждая живущая в пойме козявка обзавелась персональным укрытием от непогоды.

За полчаса я наполнил доверху багажку грибами. Прилипшие к шляпкам листья отковыривать не стал. Они хоть и малосъедобны, но без них рядовка и пестрый зонтик теряют свою привлекательность.

На опушке отвешиваю благодарный поклон байрачному лесу за угощение и лезу в карман за сигаретой. Однако в воздухе столько сырости, что спичка зашипела застигнутой врасплох кошкой.

– Держи зажигалку, – послышался за спиной голос.

Пастух в брезентовом дождевике и вблизи оказался похож на половецкого идола. Только добрее лицом и на пяток веков моложе.

– Приключение на задницу ищешь? – полюбопытствовал идол.

– Нет, грибы.

– А это одно и то же.

– Просвети…

– Могу словами, могу и пальцем показать. Видишь взрыхленную землю левее вон того куста боярышника? Там телка на противотанковую мину наступила… Так что мой тебе совет – остановись у первой попавшейся церкви и поставь свечу ангелу-хранителю… Ладно, не будем о грустном. Угости-ка лучше сигареткой. Мои совсем отсырели.

Я поделился с идолом куревом и ушел. А с неба на отгоревшие свечи коровяка лился серый свет предзимья.

ПУТЕВОДНАЯ ЗВЕЗДА ПОДВЕЛА ПОД ПУЛЕМЕТ

Спутниковая навигация избавила человека от лишних хлопот. Заблудившемуся в лесу грибнику нет нужды щупать деревья, чтобы понять, с какого боку растут лишайники, а штурману – выползать на крыло мостика, которое то и дело окатывают соленые брызги.

Но я бы повременил размещать на музейных полках рядом с каменными топорами пращуров компас, секстан, радиопеленгатор, а также прочие определители сторон света и координат. Если по каким-то причинам спутники вдруг умолкнут, мы просто потеряемся на перекрестках. Как сухопутных, так и морских.

А потеряемся потому, что прогресс лишил современника качеств, которые были присущи предкам и которые, слава богу, сохранили братья меньшие. В том числе гуси-лебеди, умеющие сквозь тучи разглядеть путеводную звезду.

Кстати, пернатые первыми сообщают о скором наступлении предзимья. И голоса их делаются тревожны, как гудки идущих в тумане пароходов.

Но причина грусти, думаю, вызвана не только разлукой с малой родиной. Перелетных птиц явно беспокоят огненные всполохи под крылом. По крайней мере, линию фронта они пересекают молча. А может, их голоса глушит трескотня пулеметов.

Птицы на подсознательном уровне чувствуют исходящую снизу опасность. И это подтвердило полученное по электронной почте письмо. Во избежание последствий автор, учитель сельской школы, просит не называть координаты чрезвычайного, по его мнению, происшествия:

«Утром я нашел в своем огороде мертвого лебедя. А вскоре пришли двое военных и птицу забрали. ”Это, – сказали, – наша добыча”. А еще они похвастались, что ударили ночью из пулемета на шум пролетающей стаи, и вот результат… Надеюсь, вам, как пишущему о природе, мое сообщение пригодится. Если заинтересуют подробности, приезжайте».

Приглашением я не воспользовался. Такие истории в прифронтовой зоне – рядовое явление. С той лишь разницей, что жертвой обстрела стал не человек, а птица. Вместе с сородичами шла, ориентируясь на путеводную звезду, однако полет оборвала пулеметная очередь.

О письме я вспомнил спустя несколько часов. Вечером вышел на крыльцо перекурить и услышал в небе шум размашистых крыльев. Но, странное дело, птицы ходили по кругу. То ли высматривали местечко для ночлега, то ли искали невесть куда подевавшегося собрата.

СИНДРОМ ОРУДИЙНЫХ ПОСТРЕЛУШЕК

Одинокий грибок на совершенно пустом пляже – тоже примета предзимья. Осенние шторма наделали дыр в крыше, а само сооружение накренилось под натиском всесокрушающих шквалов октября. Но за неимением других укрытий грибок еще способен сослужить службу.

Выбираю местечко под ним с таким расчетом, чтобы не лилось за воротник, и слушаю в исполнении дождя песню предзимья.

Дождь так же уютен, как и его сухопутный брат, который лучше всего переждать в копне сена. Только пахнет он не разнотравьем, а оседающей на стеклах маячных ламп солью.

Отсюда, из укрытия, мне видна башня маяка. Она выглядит очень массивной на фоне рыбачьих лачуг, чьи оцинкованные крыши дождь старательно укрывает холодным серебром.

Однако меня не покидает ощущение незавершенности. Хотя в этом царстве всего с достатком. В том числе сулящего приют запах сгоревшего каменного угля.

Некоторую ущербность испытал и после того, как перебрался на набережную, где две девицы кормили чаек сладкой булкой.

– Осторожнее, – предупредил я. – Глядите, как бы булку не оторвали вместе с руками.

– У нас полное взаимопонимание, – рассмеялись девицы. – Они – чайки, мы – Ларисы. В переводе с греческого тоже чайки.

Еще одну Ларису я обнаружил пять минут спустя. Существо двух лет от роду, опираясь на мамину руку, топало по парапету набережной, поверх которого была наброшена серебристая дорожка дождя.

– Бух, – сказала малышка и покосилась вниз, где о камни разбилась бродяга-волна.

– Бух, – подтвердила мать. – Только ты не бойся, волна послушных детишек любит.

И здесь я наконец понял, чего мне все это время недоставало. Буханья пушек, которое жители прифронтовой зоны слышат вот уже который месяц кряду. Оно въедливо, как сажа пепелищ, и будет сопровождать его везде. Даже там, куда не докатывается орудийная канонада.

КАЧЕЛИ ДРЕВНЕЙ МЕОТИДЫ

Рыбацкое суденышко на сухопутном языке означает плавучий гроб с музыкой. Однако оно глубоко симпатично. Нечто подобное испытываешь при виде четырехмачтового барка, чьи паруса щедро наполнены музыкой странствий.

Она, эта музыка, до гробовой доски будет звучать в душе того, кто числился в судовой роли экипажа парусника. Точно так же пальцы запомнят планширь низко сидящего каюка, на котором однажды вышел в море.

Науку управления черным, словно крыло галки, баркасом я постигал под присмотром атамана рыболовецкой артели Василия Косогова с Кривой косы.

Атаману, как и остальным труженикам прибрежного лова, мичманка и китель с нашивками не положены. А в тяжелых сапогах и зюйдвестках они на людях не появляются. Это все равно, если подручный сталевара решит щегольнуть перед простыми смертными в испятнанной железными брызгами куртке.

Однако рыбака все равно узнаешь в толпе. По прилипшей к мочке уха чешуе, походке.

Точно такой при желании может обзавестись любой сухопутный гражданин. Для этого вполне достаточно часика полтора покувыркаться на качелях.

Но каюк на качели. С него при первых признаках расстройства вестибулярного аппарата не сиганешь.

Да и куда сигать-то? В набежавшую волну? Без нагрудника? Рыбаки спасательными жилетами откровенно пренебрегают. Не в силу бравады, разумеется. Просто, дополнительная одежонка мешает опрастывать ставники.

И уж совсем запротестовали парни из артели Косогова, когда военные велели брать на промысел бронежилеты. Сделано это после того, как несколько катеров были обстреляны с сопредельной стороны.

– Мы сомневаемся, защитит ли нас сухопутная броня, – заявили рыбаки. – Но зато на сто процентов уверены – в случае серьезной заварушки бронежилеты точно утянут на дно.

Словом, вся надежда на прочность бортов посудины, мотор и наше извечное авось пронесёт.