Текст книги "Я шкурой помню наползавший танк"

Часть седьмая
В объективе ад кромешный

МЕРТВЫЙ ПОД ЮБКУ НЕ ЗАГЛЯНЕТ

Привратником я подрабатывал за «спасибо» ещё до войны. Происходило это обычно в сумерках, когда мой сосед Аркаша возвращался из похода по питейным заведениям. При этом он произносил одну и ту же фразу из анекдота середины прошлого века:

– Придержи калитку, чтобы я мог ключ впихнуть.

Но Аркаша сбежал в глубокий тыл после первой бомбардировки, оставив на попечение сестры Аннушки ключ от капризной калитки и кобелька Валета.

Аннушка, приятная во всех отношениях дама почтенного возраста, питейные заведения обходила десятой дорогой и, следовательно, кормить кобелька не забывала. Благодаря её стараниям Валет растолстел до такой степени, что пришлось расширить лаз в дощатую конуру.

Приход Аннушки узнавал по скрипу калитки и приветственному лаю Валета. Однако в то утро вместо скрипа услышал неясную возню. Никак, подумалось, беглый Аркаша вернулся? И успел спозаранку причаститься?

Увы, у строптивой калитки возилась стопроцентная трезвенница. Уловив затылком мой недоуменный взгляд, попросила найти управу на раскапризничавшийся замок:

– Руки ходуном ходят, – объяснила Аннушка.

Вообще-то, задавать вопросы расстроенным дамам не рекомендуется. Можно нарваться на грубость. Или, что еще горше, заполучить слезливую исповедь. Но здравые мысли пришли позже, после того, как с языка соскользнуло:

– С вами всё в порядке?

– Как сказать, – ответила Аннушка. – Ездила вчера за пенсией. На ту сторону.

– Удачно-то хоть?

– Деньги получила. Однако натерпелась выше крыши.

– Представляю, какие там сейчас очереди, – посочувствовал я. – Опять же, вчера в районе блокпостов сильно шумели.

– Если бы только. Дедок древний прямо на блокпосте помер. Народ, ясное дело, стал требовать, чтобы покойника убрали с дороги. Не переступать же через него. А военные хохочут: «Топайте, тётки, смело. У деда глаза хоть и открыты, но под юбку он уже заглянуть не сподобится».

– Неужели за войну к смертям так и не привыкли? Сутки почти миновали, а вас колотит…

– Это сегодняшнее. Воду вечером дали, так половину ночи постирушкой занималась. С утреца начала белье на балконе развешивать, а оно как хрястнет над головой. И тут же ветка тополя на простыни упала, а за ней вторая. Пулями сшибло. Ну, меня и начало колотить…

СМЕШАЛИ С ДЕРЬМЕЦОМ ОКОЛИЦУ

Начавшиеся во второй половине дня пострелушки плавно переросли в фазу вечернего противостояния. С трехминутным интервалом по дырявым бакам нефтеперегонного завода зашлепали мины восемьдесят второго калибра. Потом расплевалась скорострельная пушка боевой машины пехоты.

Сама БМП притаилась в складах горной выработки, однако изрыгаемые ею трассеры отчетливо просматривались с моего НП. Мелкокалиберные снаряды расчертили сумерки алым пунктиром и вонзились в бок рукотворной горы, откуда, надо полагать, минометная обслуга посылала гостинцы.

Спустя четверть часа трассеры нащупали цель. На отвале, маковку которого прежде венчали молодые тополя, а теперь – оглодки стволов, полыхнуло зарево и эхо детонирующих боеприпасов припрыжку поскакало по крышам.

И хотя вечерние пострелушки на том прекратились, народ продолжал бодрствовать в ожидании ночного концерта, который, как правило, начинался около ноля часов или чуток попозже.

Обычно вслед за подголосками-пулеметами на сцену выползали басы тяжелых калибров, чьи железные глотки наводили ужас на дам и робких козодоев.

В половине второго ночи оратория войны идёт на убыль. Или, же наоборот, дополняется орудиями сто пятьдесят второго калибра. И тогда земля под ногами, словно почуявшая волка лошадь, начинает вибрировать.

Эта дрожь проникает в самое нутро. Избавиться от неё невозможно ни крепким чаем, ни солёным словом. Единственное утешение – сигарета. Она помогает мне коротать ночи на НП и считать секунды, которые заполняют промежуток между выстрелом и разрывом.

Тишина наступила перед самым рассветом. Расплющиваю последний окурок в пепельнице и отправляюсь спать. Как говорил кабельный электромеханик и драматург Леонид Олейник, «в солому», намекая на материал, которым набивали в мореходном училище матрацы.

Но лучше бы я продолжал бодрствовать. И тогда бы эффект от близких разрывов оказался менее ошеломляющим. Я на несколько мгновений даже выпал в состояние прострации. А когда обрёл способность соображать, подхватил с письменного стола фотоаппарат и выкатился во двор.

– Что происходит? – встревоженно спросила хозяйка.

– Ничего нового. Просто смешивают околицу с дерьмецом мусорной свалки…

Сделав с крыльца несколько снимков, я, в поисках более удачного кадра, толкнулся за калитку. Однако тут же включил задний ход. Время, конечно, раннее, но есть риск нарваться на случайного прохожего. Представляю, как бы удивился человек, увидев на перекрестке мужика в трусах, но с фотоаппаратом…

Впрочем, улицы были безлюдны, словно всё живое вымело рёвом взрывчатки. И только порожденная снарядами пыль продолжала сползать к подножию горного отвала, который с расстояния в неполный километр выглядел сорвавшимся с цепи вулканом.

БОЕВЫЕ ТРОФЕИ САШИ НИКОЛАЕВИЧА

На шестом месяце войны обстрелы сделались чем-то привычным, вроде восхода солнца или дорожно-транспортного происшествия без летального исхода. Поэтому на месте упавшего снаряда сегодня собирается зевак меньше, чем работников аварийных служб. Во-первых, излишнее любопытство при бомбёжке чревато последствиями, а во-вторых, грех любоваться чужой бедой и откровенно бездельничать, когда другие трудятся в поте лица своего.

При деле находится даже молодой человек лет десяти от роду, который убирает с проезжей части останки реактивного снаряда. Назвался Сашей Николаевичем. Как объяснил паренёк, он преследует две цели: очищает улицу от железного хлама и готовит почву для воспитательных бесед с теми, кто будет населять его малую родину лет эдак через двадцать после окончания войны.

– Осколки, – рассказывает Саша Николаевич, – складываю в специальный ящик. Рассчитываю уцелеть, вырасти и обзавестись собственными детьми… А чтобы они ценили мирное небо, стану показывать осколки. Заодно поделюсь воспоминаниями, как несладко жить в неотапливаемой квартире и как, за неимением воды, умываться газировкой.

Что ж, как говорят, устами младенца истина глаголет. Но кто и когда к ней прислушивался?..

ОБЕЗНОЖЕН ВЧЕРАШНИМ ОСКОЛКОМ

Сегодня утром схлопотал осколок мины. Едва отошел от собственной калитки сотню шагов, как резкая боль в левой ступне вынудила присесть на поребрик. Что это не банальное растяжение связок, свидетельствуют вытряхнутые из башмака капли крови. Однако ранение пустяковое. Как сказал бы применительно к данной ситуации хирург милостью Божьей и любитель точных выражений Валентин Вегнер, пострадавший родился в носке.

Правда, упомянутая часть гардероба оказалась безнадёжно испорченной.

Путешествия по малым рекам и прочим удалённым от медицинских учреждений местам приучили таскать в походной торбе бинт. И вот, пришло время использовать запас по назначению. Покончив с перевязкой, пытаюсь обуться, однако ступня встречает упорное сопротивление.

Произвожу визуально обследование строптивой обувки и обнаруживаю торчащий из подошвы и заточенный, словно шип, осколок. Вытащить его при помощи безоружных пальцев не получается. Хоть возвращайся на одной ноге.

К счастью, рядом притормозил «жигулёнок» с шашечками по крыше. Таксист, бейсболка задом наперёд, ярко выраженный представитель племени говорунов:

– Гляжу, на обочине прилично одетый мужик кукует. Ну, думаю, надо узнать, в чем дело?

Дальнейшую операцию проводим в четыре руки. Зубодерными клещами при этом служат пассатижи сомнительной стерильности.

– Да это же осколок, – восклицает мой благодетель. – Как это тебя угораздило?..

Хотя чего это я удивляюсь. Сейчас у автослесарей самая горячая пора, только и успевают штопать пробитые осколками колёса. Кстати, один я поймал возле собственного подъезда.

– Такого добра везде навалом.

– Слушай, – говорит таксист, продолжая вертеть перед глазами пассатижи с зажатым осколком. Со стороны поглядеть – вылитый стоматолог, который недоумевает по поводу ошибочно удалённого зуба. – Я вот над чем думаю… Если бы осколок продырявил твою ступню не снизу, а сверху, ты бы имел право рассчитывать на компенсацию за ранение при исполнении служебных обязанностей. А так – извини-подвинься.

Часть восьмая
Янтарные слёзы Донецкого кряжа

ПОДНЕБЕСНАЯ ОБИТЕЛЬ ЛЕСНИКА ТАТЬЯНЫ БЛАГОДАРНОЙ

Из всех представительниц прекрасной половины Амвросиевского района лесник Татьяна Благодарная – самая неприступная гражданка. Чтобы лицезреть обаятельную даму, надо прежде подняться на маковку горы Верблюжья, которую венчает дощатая хижина.

Но перед тем, как отправиться к Татьяне Благодарной в гости, я бы посоветовал ознакомиться с метеосводкой. Дело в том, что ведущий к хибарке серпантин во время дождя делается коварнее черного аспида – гадюки Никольского. Если поскользнешься, катиться тебе на пятой точке до льнущего к боку горы колодца с живой водой.

Имелась еще одна помеха – война. Но она, слава богу, укатилась за отроги Донецкого кряжа. Иначе бы пришлось лежать носом в ковыльных холмах, на которых низко пролетающие снаряды оставляют идеально ровные борозды.

Однако мне повезло. Сегодня Верблюжья облита золотистым цветом, словно божья коровка янтарем, отчего даже зацелованные дождями до гробовой доски стены поднебесной обители выглядят наряднее приемной апостола Петра.

Впрочем, в официальных бумагах хижина именуется менее романтично – наблюдательный противопожарный пост. Помимо Татьяны здесь несут вахту её коллеги. Некоторые, правда, пытались отказаться от дежурств по причине одышки и боязни высоты, однако вскоре привыкли и теперь не видят разницы между серпантином и садовой тропинкой.

– Поначалу, – признается Татьяна, – жутковато было глядеть вниз. Отсюда контора нашего лесничества выглядит игрушкой, а река Севастьянка кажется малым ручейком… Каковы первые итоги сегодняшнего дежурства? Зафиксировала и сообщила лесной охране координаты трех возгораний почти у самой опушки. Заодно выдворена компания любителей шашлыков.

– То есть преимущества близости к небесам налицо?.. Но помогла ли вам эта близость во время бомбардировок?

– Увы… Я даже плакала от бессилия. А что оставалось делать, глядя, как реактивные снаряды уничтожают молодые боры и припойменные насаждения.

– За себя не переживали? Ведь здесь и укрыться негде…

– У нас прижился желтобрюхий полоз. Мы его не трогаем, он нам проблем не создает. Существуем, так сказать, в мире и согласии. Обычно полоз отлеживается на полянке в зарослях шалфея. Но при первых же близких разрывах он быстренько уползает под нашу хибарку. И пока не утихло, носу оттуда не высовывает. Выходит, не только мне одной страшно.

ПО СЛЕДАМ ОТГРЕМЕВШИХ СРАЖЕНИЙ

Перед восхождением к небесной обители мы с лесничим Юрием Ивановым исколесили почти всю юго-восточную часть Донецкого кряжа. И даже побывали по соседству с главной его высотой – Саур-Могилой.

Собственно, выражение «исколесили» не совсем точно соответствует характеру передвижения. Скорее всего, это плавание по штормовому морю, где роль волн исполняли колеи различной высоты и формы. Вездеход швыряло так, что я позавидовал нашему кормчему, который благоразумно отлеживался сейчас на берегу Севастьянки.

– Скажите спасибо своему ангелу-хранителю, – рассмеялся Иванов, – что не привел вас сюда сразу же по окончанию боев. Вот тогда бы вы сполна испытали всю прелесть изуродованных танками просек и визирок… А после того, как мы их пригладили прицепленным к гусеничному трактору самодельным утюгом они стали относительно пригодными и для колесной техники.

Останавливаемся передохнуть на вершине пологого холма. Чуть поодаль, в пяти минутах езды по нормальной дороге, Саур-Могила. Отсюда разрушенный мемориал едва просматривается сквозь вуаль полуденной дымки. И слава богу, что так. Иначе бы навеянное величественным пейзажем впечатление оказалось безнадёжно испорченным.

– Вон то урочище, – рассказывает лесничий, – которое по левую руку по-прежнему недоступно для нашего вездехода. Попасть туда можно лишь после хорошего дождя, когда пройдемся тракторным утюгом… А по правую от нас горельники. Их могло бы быть значительно больше, если бы мы при обстрелах отсиживались по погребам, а не тушили пожары.

Ознакомительная лекция сопровождается посторонними звуками. Это шуршат под каблуками первые опавшие листья, начавшая костенеть трава и осколки. По словам Иванова, последних на каждом гектаре Донецкого кряжа по пуду и больше. А вся эта масса покоится на осколках времен Великой Отечественной, которая тоже прошла поступью по отрогам и малым рекам Донецкого кряжа.

ПОЖАР УСТРОИЛ БЕСПИЛОТНИК

Оказывается, всё это время мы передвигались от урочища к урочищу под бдительным взором вахтенного поднебесной обители Татьяны Благодарной. Видела она и как мы свернули к лесосеке, где хозяйничала тройка чумазых лесорубов. Наверное, из-за боязни испачкать наши ладони сажей ни один из них не подал руки шефу и гостю. Да и близко парни старались не подходить. После возни с обугленной древесиной они ничем не отличались от поднявшихся из забоя шахтёров, с плеч которых при каждом шаге осыпается чёрная пороша.

– Эти сосны, – рассказывает бригадир Николай Гануленко, – могли бы радовать наших потомков и через сотни лет. – Однако война сгубила их на корню, вот и приходится валить… Почему произошел пожар?.. Где-то здесь упал сбитый беспилотник, одно крыло валяется вот в тех кустиках… Хорошо, сразу дождь пошел. Иначе бы всё урочище дымом ушло…

К разговору внимательно прислушивается появившийся на узкой визирке обутый в солдатские берцы гражданин преклонного возраста. В перевитой змеями вен руке пластиковое ведро с грибами. Хоть и засуха, а в низинах, куда подходят грунтовые воды, полно маслят. Их с гордостью старичок раскладывает на свежеспиленном пне и лезет в карман за сигаретой.

– А вот этого делать не советую, – сердито замечает лесничий. – Или вам мало того, что сгорело от снарядов? Одних только сосен погибло порядка четверти миллиона… Где, спрашивается, грибы собирать будете? На пепелище? Так они там могут появиться лишь спустя десять-пятнадцать лет. После того, как на месте горельников поднимутся новые боры.

ПАМЯТНИК ЗАГУБЛЕННЫМ СОСНАМ

Контора Артемовского лесничества выглядит нарядной не только с поднебесной обители, но и при ближайшем рассмотрении. Хотя еще совсем недавно по ней тоже прокатилась война.

– Наши люди, – с гордостью констатирует лесничий, – умеют ухаживать за молодыми насаждениями и содержать в порядке контору, хозяйственные постройки, криницу, куда за водой едут со всей округи.

Вода лесного колодца действительно бесподобна. Она, словно земной эликсир, впила в себя прохладу дубовых листьев, сладость поросших медоносами полянок и шелковистость ковыльных прядей.

Точно такой запах живой природы держится и на крыльце конторы-игрушки. Правда, здесь к нему примешивается горечь застывшей живицы, которой израненные осколками сосны залечивают шрамы. И горечь эта сродни больничной.

Я уже собрался уезжать, когда моё внимание привлекло сооружение странного вида среди покалеченных сосен.

– Это – памятник, – объясняет Юрий Иванов. – Можно сказать, самоделка. Вообще-то, памятники устанавливают знаменитым личностям, государственным мужам, павшим на поле брани воинам. А наш – дань борам, которые погибли в самом расцвете сил… В качестве исходного материала использовали то, что подобрали в окрестностях. Хвостовик реактивного снаряда, несущую ступень баллистической ракеты… Их целых три штуки подбили на подлете к Саур-Могиле.

Я хотел насобирать букет полевых ромашек, чтобы возложить его к памятнику, однако от затеи пришлось отказаться. Осенняя засуха убила в округе все цветы. Поэтому не оставалось ничего другого, как молча постоять в обществе вечнозеленых подранков, а чуть погодя окинуть прощальным взглядом едва видную отсюда поднебесную лачугу.

ПОД СОЗВЕЗДИЕМ БОЛЬШОЙ МЕДВЕДИЦЫ

Наш водитель в категорической форме выдвинул ультиматум:

– Или мы делаем перерыв в поездках вдоль линии фронта, или я уволюсь к чертовой бабушке! Надоело без выходных и праздников лицезреть смертоубийства. Дай мне возможность хотя бы зорьку-другую ничего не видеть, кроме поплавка.

– Относительно твоего желания отправиться к «чертовой бабушке», ничего сказать не могу. Я бы с удовольствием последовал твоему примеру, однако боюсь, шеф не подпишет прошение об отставке… Поэтому взамен предлагаю другую бабушку – бабушку Зину, в окнах дома которой отражается речное плёсо…

СТАРАЯ СКАМЬЯ

– Видно, вас сам Господь послал, – обрадовалась бабушка Зина, отступая в прохладу сеней, где пахло чабрецом, шалфеем и сушеными сливами. – Милости прошу… А то уж совсем загоревала.

– Случилось что? – спросил я и переступил через деревянный порожек, который от многолетнего соприкосновения с подошвами утратил былую угловатость.

– Как сказать… Хотя и война, а у меня правнучка родилась, завтра крестьбины. Но вот горе луковое, хозяйство не на кого оставить. И соседи-молодята, как уехали в город неделю назад, так и носу не кажут. И песик ихний на цепи воет.

– Езжайте спокойно. За хозяйством до завтрашнего вечера присмотрим. Вы только напомните: кого и чем кормить. Кстати, как кличут собачку беглых соседей?

– Так Чубариком и кличут. У него хохолок с детства на голове торчит. Вроде чубчика… И уж коль решили уважить старуху, то окажите еще одну милость. Пусть ваш водитель подбросит в центр села, автобус скоро должен подойти.

Оставшись один, я присел на скамью у ворот, основанием которой служили два катка. Их, наверное, использовали для обмолота снопов еще в первые годы освоения Дикого поля. Катки, как и порожек в сенцах, так долго служили человеку, что перед ними хотелось снять шляпу.

От скамьи проложены две тропинки. Одна утыкается в проезжую часть улицы, другая уступами скатывается по косогору, который мягкой полупетлей охватывает Миус. Шалая по весне речка сейчас смиренно расцвечивала плесы опавшими листьями и солнечными зайчиками.

БОГОМОЛ

Война пощадила ветхозаветную скамью, попрыгунью-тропинку и осокори, которые освещают слегка тронутое сумерками плёсо. И если позволяет возможность, мы с кормчим гостим у бабушки Зины. Особенно радуется таким вылазкам Вольдемар, хронический рыболов. Он так вкусно потом рассказывает о зорьках под осокорями, что у слушателей в глазах появляется отражение поплавков.

Вот и сегодня, доставив хозяйку по назначению, он загнал машинёшку в поросший спорышом двор и, позвякивая жестяным ведром, умчался на речку. А я занялся хозяйством. Накормил кур, отнес Чубарику миску каши, а трехцветной кошке велел дождаться возвращения кормчего с рыбалки.

Однако настырная животина решила сама раздобыть себе что-нибудь на ужин. Благо, еда вскоре обозначилась в поле зрения.

Не знаю, приходилось ли трехцветной аборигенке иметь дело с богомолами, но прежде, чем приступить к трапезе, она потрогала лапой хищное насекомое. Точно так делают хозяйки, когда хотят убедиться в готовности утюга к эксплуатации.

Богомолу фамильярное отношение явно не понравилось. Он присел на пятую точку и застрекотал. Каким именно местом издавал звуки, определить не удалось.

– Ведомо ли тебе, голуба, – спросил я кошку, – что живы еще свидетели, которые видели, как у замка Тауэр богомол убил воробья. А тот тоже намеревался отобедать. Но не рассчитал силенок… Давай заключим соглашение: ты оставляешь в покое богомола, а я приношу тебе колбасу.

На том и остановились. Кошка слопала кусок «Краковской» и запела на весь двор. А богомол, воспользовавшись моментом, улизнул в сад, где никто не станет рассматривать его в качестве добычи.

ЁЖ И ЧУБАРИК

Ужинали во дворе за столиком, в точности повторявшим очертания полноликой луны. Вечная странница небосвода голодным взором обследовала разбросанную в живописном беспорядке снедь и позаимствованные из буфета бабушки Зины пузатенькие чарки, на которых стояло клеймо «1851 годъ».

– Ничто не вечно под луной, – философски заметил Вольдемар. – Кроме творения рук человеческих и вот этой благодати, – повел подбородком в сторону речной поймы, где в белых саванах стояли осокори.

Однако завершить монолог помешал Чубарик. Вначале он взвизгнул, а затем перешел на басы.

– Никак вражеская диверсионно-разведывательная группа через линию фронта просочилась? – гадательно произнес кормчий.

– Пойдем, проверим. Чего попусту гадать. Но могу сказать точно, он облаивает дичь…

У Чубарика, похоже, прабабка состояла в преступной связи с охотничьим кобельком. Иначе он, может быть, и не обратил внимание на свернувшегося у плошки с водой ежа.

– Пришел человек жажду утолить, – посочувствовал Вольдемар, – а его грубо облаяли… Давай его куда-нибудь отнесем… Ну хоть бы к бабушке Зине, с кошкой, надеюсь, они не подерутся. Сейчас схожу за ведром, с которым зорьку встречал. Ничего, что оно рыбой пахнет?

Ёжика мы поместили в пяти шагах от лунообразного столика, налили в консервную банку воды, положили рядом увесистый бутерброд с колбасой.

От банки зверек не отрывался минуты три или четыре. Похоже, жажда одолела не на шутку. Но от угощения напрочь отказался.

Остается лишь гадать: нашел ли ежик посланный ему вдогонку бутерброд, или же ему подвернулась жирная медведка, однако чавканье мы услышали. А чуть позже, продолжая благотворительную деятельность, накормили колбасой и Чубарика.

НОЧНЫЕ ОХОТНИЦЫ

– Благодать, – повторил кормчий и утвердил фонарик на столе таким образом, что луч упёрся в Дубхе из созвездия Большая Медведица. – Я сегодня чудненько отдохнул от картинок смертоубийства.

– Погоди ставить точку. Еще не полночь. Кстати, ты обратил внимание на одну странность: штиль полнейший, а кажется, будто над головой проносятся сквозняки?

– Нашел о чем спрашивать дитя асфальта… Это ты знаешь, почему траву кермек называют заткнигузном, а я просто специалист по двигателям внутреннего сгорания.

– Все-таки подними глаза от чарок бабушки Зины. Ну? Заметил?

– Кажется – да. Как будто что-то пронеслось впереди собственной тени. А это что за хрень? Она нас не сожрет?

– Успокойся. Летучие мыши водителями не питаются. А чтобы отличить их от бражников или жуков, снабжены устройством, в сравнении с которым изобретение человека – локатор – просто поделка ремесленника. Правда, летучие мыши переносят на крыльях всяческую заразу. От бешенства до лихорадки Эбола.

– В таком случае ответь: какого хрена эти твари устроили хоровод над нашими головами?

– Ну это вообще легко объяснить. Погляди, сколько бражников кружится в луче фонаря. Вот на них мышки и охотятся.

– Пусть охотятся в другом месте, – заявил Вольдемар и одним нажатием кнопки стер с небосвода луч, бражников и представителей отряда рукокрылых.

Казалось бы, поездки вдоль линии фронта должны закалить нашего водителя. Или хотя бы сделать его шкуру малочувствительной ко всяким передрягам. Ан нет. Взялся налить по последней, а бутылочное горлышко предательски звякнуло о венец пузатенькой чарки.

Да и от изначального намерения – ночевать под звездами – категорически отказался. Заявив на прощание, что мыши – звери серьезные, недаром их даже слоны панически боятся, ушел в дом и заперся изнутри на засов. Я же расположился с полным комфортом. Периной служил упругий, как пух гагары, спорыш, подушкой – скатанная безрукавка, а согревал меня спальный мешок. В полудреме я слушал, как под боком устроилась и запела колыбельную трехцветная кошка, перепел за рекой объявил отбой трудам праведным, и, само собой, из глубин потухающего сознания выплыло решение – не идти на рыбалку. Ни завтра, ни через десять лет.

Когда Вольдемар попытался разбудить меня на рассвете, я вежливо послал его по известному адресу. И правильно сделал. Если человек сыт, то ему незачем удовлетворять охотничью страсть при помощи дробовика или удочки. Ведь жизнь даже малой плотвицы – это дарование свыше. Жаль лишь, что об этом забывают люди. Особенно – на войне.

ВЪЕЛСЯ В ДУШУ ДЫМ ПОЖАРИЩ

Ничто не проходит так быстро, как жизнь, отпуск и отдых под созвездием Большая Медведица.

– Теперь я понимаю, – ворчит кормчий, удостоив мимолетным взглядом дорожный указатель с надписью «Закадычное», – почему в качестве отдушины выбрал спорыш со двора бабушки Зины. Решил на обратном пути проверить, убрали ли обломки «Боинга» с околицы Грабово?

Вольдемар прав лишь отчасти. Тогда, в первый приезд, я не увидел села. Все застила разыгравшаяся здесь трагедия, где отдельной деталью выделялся труп пристегнутой к креслу пассажирки и книга, которую бедолага, наверное, выпустила из рук во время удара об землю.

Но о данном местному краеведу Владимиру Жиле обещании приехать, как только жизнь его земляков войдет в прежнее русло, я запомнил. И вот теперь появилась возможность сдержать слово…

ЯГОДЫ МАЛОЙ РОДИНЫ

Основано Грабово раньше, чем по приказу Петра Первого был заложен Таганрог. Правда, с городом на берегу Азовского моря, вернее – его верфями, у грабовчан не самые приятные воспоминания. А все потому, что росшие в окрестностях дубы полегли под топорами артелей, заготавливавших древесину для императорского флота. Та же участь постигла и грабы, которые, собственно, дали названия селу.

Впрочем, даже после набегов корабелов байрачные леса не утратили своей привлекательности. Более того, они приумножились искусственными борами. И теперь берега Миуса осень разукрашивается всеми мыслимыми оттенками. От зеленого до пурпурного. А еще здесь множество фиолетовых оттенков. Это – куртины дикого терна, чьи плоды после первых заморозков обретают изысканный вкус.

Особенно щедро облеплен ягодами куст по соседству с обелиском, надпись которого гласит: «На этом месте в октябре 1941 года вместе с красноармейцами Довженко А. Е. и Гордюхиным М. И. одиннадцать часов вел неравный бой сержант Приходько Я. С. За этот бой командир отважных бойцов удостоен Ордена Ленина». По официальной версии, обелиск установлен с подачи местных властей, но как я понял, генератором идеи являлся Владимир Жила, отставной шахтер и автор двух книг по истории малой родины. Если жизнь войдет в нормальное русло, Владимир (будем надеяться) осчастливит своих земляков еще одной, на этот раз повестью о войне.

ПОДХВАТИЛИ ЖУРНАЛЮГИ КОСТЬ ГОВЯЖЬЮ

Помимо писательства у отставного горняка имеется еще одна обязанность. Он – гид приезжающих в село гостей, в том числе корреспондентов. Правда, после одного случая стал избегать контактов с телевизионщиками.

– Нехорошая петрушка получилась, – говорит Владимир, – полтора часа водил ваших коллег по Грабово… Канал называть не стану, пусть Господь им будет судья… Водил по селу, рассказывал о событиях той ужасной трагедии. А после просмотра телепередачи четверть часа сидел с отвисшей челюстью. Был в сюжете эпизод с собакой, которая тащила в пасти говяжий мосёл. Так эту сценку корреспондент озвучил следующим образом: «На полях, возле Грабово, и сегодня можно встретить фрагменты человеческих тел, которые растаскивают домашние и дикие животные». Но кому, спрашивается, в душу плюнули? Разве не мои земляки помогали спасателям и ополченцам собирать эти самые фрагменты, разве не они несли в сельсовет кошельки, деньги, банковские карточки? А ведь тот же телеканал намекнул, что грабовцы поживились за счет убиенных.

Разумеется, война и мародеры ходят по земле рука об руку. Так, в моем походном блокноте имеются свидетельские показания о том, как шустрые людишки обшаривали карманы убитых солдат, да и самому дважды доводилось видеть рыскавших по полю отгремевшей битвы граждан с мешками.

Но, как заявил сельский голова Владимир Бережной, с которым меня познакомил краевед, землепашец с деда-прадеда никогда не позарится на чужое. Тем более, если оно окроплено кровью.

– Я был шокирован свалившейся на Грабово бедой, – вспоминает Бережной. – Однако пару дней спустя получил еще один повод уважать земляков… Уже в первый же вечер на моем столе оказался ворох сумок, кошельков, долларов, евро. Все это принесли участники поисковой операции, конкретно – наши люди.

Продолжали приносить найденное и в последующие дни. На вопрос: «Смотрели, что в подобранном портмоне?» – следовало стандартное: «С какой стати я буду совать нос в чужие вещи».

Точно такими же словами выразился и Владимир Жила:

– Поехал однажды за родниковой водой. Имеется в наших местах заветная криничка… С момента крушения самолета прошло больше месяца… Гляжу – недалеко от кринички в кустиках что-то виднеется. Сумка. Толстенькая такая, из хорошей кожи. Ну я её в сельсовет и принес. Нет, содержимым не поинтересовался. Думаю, так поступил бы каждый, кто не желает иметь вместо совести разменную монету… А теперь, если не возражаете, я познакомлю вас с моей малой родиной. Достопримечательностей в Грабово хватит для самой продолжительной экскурсии. Чего только стоят дубы-патриархи, чьи раскидистые кроны занимают треть сельской усадьбы.

Им по двести лет, – рассказывает наш гид. – К сожалению, это все, что осталось от усадьбы Иловайских. А ведь при моей памяти здесь был ухоженный сад, шикарные аллеи, построенный на многие века барский дом…

Сожаление по поводу разрушенной усадьбы как бы стушевалось после крушения пассажирского самолета. И водит Владимир Жила гостей не на смотровую площадку, откуда видна гора, где в пещере жил атаман Сокол, а к памятнику убиенным пассажирам «Боинга».

На этом месте прямо к электроопоре прикреплена доска с бесхитростной надписью: «Остановись и помолись. Почувствуй бег минут. Здесь Боинг пал, и в страшный миг он чью-то жизнь забрал». Но еще красноречивее о трагедии свидетельствуют детские игрушки у памятника, на котором высечено: «Невинным жертвам гражданской войны». Часть из них прилетела на околицу Грабово по небу, часть принесли ребята из Шахтерска, Тореза, Рассыпного. Ощутимо потянуло дымком. Исходил он от зажженных в садах костров, напоминая жителям Грабово о пережитом.

СИНДРОМ УПАВШЕГО КОРЫТА. ГРАБОВСКИЙ ВАРИАНТ

После случившегося спрос на успокоительные в селе вырос в три раза. Более того, земляки Владимира Жилы шарахаются от любого громкого звука, а некоторые засыпают лишь при зажженных торшерах.

– Как, по-вашему, должны еще реагировать люди на случившееся? – удивилась вопросу фельдшер Ермоленко. – Я – медик, человек ко многим вещам привычный, и то не могу без содрогания вспоминать подробности того дня… Когда на село посыпались обломки, мы подумали, что ополченцы сбили бомбивший их позиции штурмовик… Как во сне заняла свое место в «скорой». Едем, обгоняя спешащих людей. Первое, что увидела, разбросанные по асфальту внутренности. Ну и так далее, и тому подобное… Пришлось первую помощь оказаться себе самой. Иначе бы не смогла помочь другим.