Текст книги "Я шкурой помню наползавший танк"

ВОДОПРОВОДЧИКАМ МЕДАЛИ НЕ ПОЛОЖЕНЫ

Сосед Геннадий данную точку зрения не разделяет. Он первым делом задул строительной пенкой пробоины в кровле, а потом явился ко мне с просьбой одолжить лист оконного стекла.

– Забрал к себе мать, думал – здесь поспокойнее, чем на этажах, а вышел полный кабздец. Но откуда же мне было знать, что осколки выберут окно спальни, которую уступил родительнице?

Рассказывает, а сам хохочет, поблёскивая отполированной макушкой, которую бесстрашно подставляет августовскому солнцу, февральским вьюгам и судьбе.

Но другим не до смеха. Шесть домов на моей улице основательно повреждено, с одного смахнуло крышу, под фонарным столбом торчит оперение реактивного снаряда, рядом с перекрёстком воронка. Однако народ, похоже, уже пришел в себя. Возле воронки спорят две соседки, постарше и помоложе.

– Это «Град», – говорит первая.

– Ничего подобного, – утверждает другая. – Установка залпового огня.

Так спорят до тех пор, пока не вмешивается проходивший мимо с листом оконного стекла третейский судья Геннадий:

– То же самое яйцо, только в профиль. Вы бы, гражданочки, аварийной машине дорогу уступили.

Соседки отходят на обочину и взглядами сопровождают машину с электриками до конца улицы, где валяются ампутированные ветки и провода. Парни работают молча и, похоже, не считают, что занимаются героическими делами. А я думаю вот о чём: вернутся бойцы с войны и первым делом потребуют причитающиеся им льготы. А электрики, пожарные, медики «скорой», водопроводчики – все, кто вывозил раненых, тушил пожары, чинил перебитые линии, как всегда, останутся в сторонке.

И действительно, где такое видано, чтобы водопроводчику присвоили статус участника боевых действий? Даже если он пережидал обстрелы в обнимку с трубой, из которой сквозь пробоины хлещет вода.

ДРОЖИТ ЗЕМЛЯ, А С НЕЙ И ТЁЩА

Словарный запас моих земляков пополнился новым выражением: «Обратка прилетела». Это когда отстрелявшиеся за околицей самоходки уползают в норку, а на город начинают сыпаться гостинцы из ближайшего села. Так вот, обратка сегодня явно задерживается. Или опаздывает.

Чтобы скоротать тягомотный режим ожидания, звоню временно безработному коллеге Фёдору, которому жена поручила присматривать за тёщей:

– Что у тебя?

– Пара «поросят» за селом хрюкнула и пока всё. Зато тёща задрала. Требует, чтобы при ней безотлучно в подвале находился: «Я за тебя перед Ленкой отвечаю». А сама присесть не даёт. Той ночью лупили безбожно, земля дрожит, тёща тоже. Правда, не от страха. Переживает, что кошелёк в летней кухне забыла. Потом посылала за пуховым платком, за валерьянкой, а позже чаю ей возжелалось в срочном порядке. Ну всё. Кажется, началось. Веду драгоценное сокровище в подвал.

Обзваниваю друзей-знакомых из других пригородных сел. Молчат. Значит, и у них началось. Неделю назад с соседом Васильевичем провели эксперимент на предмет прохождения радиоволн между двумя ближайшими подвалами. Доказано – застревают.

Впрочем, обзванивать не обязательно. Можно с сигаретой в пасти устроиться на верхней ступеньке приставной лестницы (мой наблюдательный пункт) и послушать процеженную через рогожку тумана орудийную канонаду.

Фугасы кромсают рогожку и в районе пригородного посёлка. Утром выяснилось, что они разнесли в щепы детсадовское пианино, пяток домов и прикончили свинку с поросятами.

Заполошным эхом отзывается в заброшенных дачах фазан, а минуту спустя ему вторит электровоз. Локомотив притаился в выемке у городского пруда и теперь пережидает обстрел. С подвывом лают псы. Бедные звери, несчастные люди, за какие грехи вам ниспослана бомбардировка, горше которой может быть только её ожидание?

Одно лишь хорошо во всей этой кутерьме – вышел во двор – и ты уже на работе.

КОЛЫБЕЛЬНЫЕ ПЕСНИ АЗОВСКОГО МОРЯ

Орудийная канонада сотрясает море и вонзившуюся в него кривым когтем Белосарайскую косу – родину полярного капитана Георгия Седова. Её не способны заглушить даже чайки. Их столько много, что, кажется, над заповедником Меотида водят хороводы февральские вьюги. Но сейчас туда лучше не соваться. Во-первых, у пернатых появились птенцы, а во-вторых, можно оказаться в роли дикого кабанчика.

Сравнительно узкое в этом месте море он-то переплыл, однако на косе попал в такой переплёт, что остается только посочувствовать.

– Наши егеря, – смеётся атаман рыбацкой артели Василий Косогов, – сильно удивились, когда в бинокли узрели рябенького зверя. И лишь чуть погодя узнали в нём обычного кабанчика из тех, которые приплывают с сопредельной стороны. Только очень пострадавшего от бомб с начинкой птичьего гуано.

Помимо егерей, косу сторожат доты времён Великой Отечественной. За несколько десятилетий зеленоватые волны теплого моря отшлифовали останки фортификационных сооружений до галечного блеска.

Остальная, большая, часть косы отдана землякам атамана Косогова. Как и далекие предки, они продолжают водить по морю баркасы, чье название – каюки – свидетельствует об издержках профессии. А теперь ещё рыбаки прислушиваются к канонаде, которая гремучей гадиной наползает на их малую родину.

ДУША ПОДОБНА АЛЬБАТРОСУ

Если человеку колыбельную пело море, то он обречен на скитания. Правда, не каждому жителю Кривой косы удалось, подобно Георгию Седову, войти в историю.

Их подвиги скромнее, а дороги зачастую ограничиваются Таганрогским заливом. Но я не преувеличу, если скажу, что душа каждого земляка полярного капитана подобна альбатросу – птице океанов, которая проводит жизнь над штормовыми волнами.

Извечная страсть к скитаниям порой проявляется самым неожиданным образом. Вроде бы голубятню планировал слепить хозяин, но получилась бочка, с которой Колумбовы матросы высматривали неведомые земли. Построил флигелек, а он – копия рулевой рубки двухмачтовой шхуны «Святой Фока», чьи паруса без следа растворились в безмолвии самого холодного океана планеты.

Что уж говорить о музее полярного капитана и рыбацком стане Косогова. Даже беглого взгляда достаточно, чтобы обнаружить в этих совершенно разных по назначению строениях признаки морского сословия. Особенно они заметны в здании, под крышей которого дремлет копия затертой во льдах шхуны.

Ещё при первом посещении музея я не мог отделаться от ощущения, что меня пытаются мистифицировать. Открываешь дверь и оказываешься на борту парусника. Пахнет сизальскими канатами и старинными лоциями, чьи страницы солеными пальцами перелистывают корабельные сквозняки.

Впрочем, само здание музея я бы поостерегся считать сугубо сухопутным. Во время тягучих низовок, которые периодически испытывают на прочность кресты старого рыбацкого кладбища, волны пытаются вскарабкаться на крыльцо, и уж совершенно безмятежно они разгуливают по окрестным дворам.

ЗРИ В ОБА, РУЛЕВОЙ

Стойбище Василия Косогова под стать всему остальному. Вытесненное на самый берег корпусами пансионатов, оно кажется ходовым мостиком парохода середины прошлого века. По крайней мере, здесь, окна-иллюминаторы покрываются кристаллами соли.

Голос шторма – это тоже колыбельная. Только для взрослых. Порой она бывает настолько громкой, что заглушает канонаду. Поэтому мы с Василием общаемся на повышенных басах.

– Хорошо, что ты опоздал, – говорит атаман. – Ребята ушли в море за полтора часа до вашего приезда… Не обижайся, но не в обиду будет сказано, при волнении моря в три-четыре балла пассажир на промысле – лишняя обуза, а мне – переживания… Давай, дождемся штиля. А заодно окончания войны. Мы же тебе никогда не отказывали… И потом, в штиль легче обнаружить сорванную с якоря мину и есть время благополучно отвернуть.

Я понял, что имеет в виду атаман. В мелодию моря всё более властно вторгаются чужеродные звуки – гром артиллерийской канонады, рвущийся на подбитом кораблике боезапас. И тем не менее артель, как и прежде, продолжает уходить на промысел.

О войне мы больше не упоминали. Говорили «за рыбацкую жизнь», об оскудении косяков и о море, куда впадают грязные, на манер сточных канав, реки.

КУРИНЫЙ БОГ ПОКИНУЛ ПЛЯЖИ

Герда – по паспорту охотничья собака, по крови – морское существо. Похоже, и она внемлет колыбельной соленого прибоя. Пытался сманить на прогулку по Кривой косе – куда там. Осталась дожидаться ребят с промысла, чтобы преподнести им в зубах кирпич, используемый в качестве якорницы для мелких снастей. Такая уж у Герды штатная обязанность.

Прогулка не задалась. Куда-то подевались с пляжей куриные боги – камешки с просверленными водой отверстиями, которые сулят удачу нашедшему.

Да и народу не густо. По принципу: чем ниже столбик термометра, тем меньше загорающих. Но, несмотря на холодрыгу, парочка отчаянных дам всё же повстречалась.

Молодайка в облепившем бронзовое тело парео бесстрашно резала литыми коленками прибойную волну. Не испугалась ненастья и гражданка серьезных лет. Правда, ветер с моря она предпочитала принимать спиной. Воистину сказано: у кого глаза – на рассвет, а у кого они на закат.

Сильный же пол был представлен в единственном экземпляре. Топавший пустынным пляжем беспородный пес вдруг сделал поворот на девяносто градусов и, подняв повыше хвост, принялся лакать прибойную пену.

Возвращался вкруговую, окраинными улочками. После недавнего дождя и прохладного антициклона улочки выглядели так, как и должны выглядеть. Рыбачками, которым наконец позволили смыть со смуглых щек аляповатые румяна.

По этому поводу атаман однажды сказал, словно извинился:

– Паскудное дело – превращать рыбацкую слободу в зону отдыха.

Я ничего не ответил. Ни в прошлый приезд, ни сейчас. Просто потрепал по загривку Герду и принялся высматривать с Василием задержавшихся в беспокойном море ребят. А оно продолжало нам петь колыбельную, в которую все настойчивее вплетались чуждые ей звуки войны.

ПОЛЕ ПЕРЕЙТИ…

Нашлась пропажа. За четверть часа до полуночи позвонил капитан Виталик, который, как я считал, погиб под волновахским поселком Благодатное:

– Вы велели – если что, звонить в любое время суток.

– Слушаю внимательно.

– Телефон исключается. Расскажу при личной встрече. Сообщите, где и в каком месте можно пересечься?

– Планы на завтра таковы: с утра – Марьинка, село Сигнальное, потом – Старобешево.

– Во второй половине дня буду ждать на посту ГАИ возле Старобешево. Желательно, чтобы вы позвонили на подъезде… Доброй вам ночи, простите за беспокойство.

Пожелание вроде бы от всей души. Но лучше бы капитан позвонил утром, отпала бы необходимость ломать голову над тем, что за секреты такие, о которых нельзя сообщить по мобильнику?

Впрочем, о звонке я вскоре забыл. Когда стреляют, все мыслишки вращаются вокруг этого. Как ни затыкай подушкой звукоприемники, всё равно слышно.

Словом, ноченька выдалась, как всегда, без сна. Поэтому перед отъездом заправляюсь чаем тройной крепости, то же самое советую сделать кормчему.

Однако народное средство действует исключительно на первых порах.

И едва только нашу машинёшку тормознули на блокпосте между Марьинкой и Сигнальным, Вольдемар заявил, что для восстановления сил ему надобно вздремнуть.

– Тридцати минут достаточно? Раньше едва ли управлюсь, – ответил я и попросил изучавшего редакционное удостоверение ополченца свести меня с командиром.

– Фотоаппарат оставьте в машине, – посоветовал ополченец. – Наш старшой все равно откажется позировать. У него семейство в Курахово, а там нацики окопались.

Старшему блокпоста около тридцати, однако шахта уже успела оставить на лице хронические метки. Перехватив мои вопрошающий взгляд, смеётся:

– Перед самой войной теща соизволила в гости пожаловать. Она из села на берегу симпатичнейшей речушки Весела Боковенька… Покатал ее по Донецку, потом приезд отметили, а вечером слышу – тёщенька интересуется у родимой дочурки:

– Чого цэ твий чоловик очи красыть? Вин часом нэ голубый?

– Шахтер он. И то не краска. Угольная пыль. Ее никакое мыло не берет.

Общаемся со старшим блокпоста в блиндаже размером чуть более братской могилы на троих. Только в половину ее глубины. Над головой жиденький накат в один слой, между жердями полиэтиленовая пленка просвечивает. Похоже, парни больше уповают на защиту Богородицы, иконка с ликом которой пришпилена деревянными колышками к земляной, в прожилках корешков пырея, стене.

По словам нового знакомого, образок он подобрал в Славянске рядом с пожарищем. Домишко сгорел, а она уцелела. Наверное, взрывом выбросило через окно. Очистил от копоти и теперь возит с собой.

– Мы тогда отступали, – добавляет старшой. – Но ничего, скоро пойдем вперед, а за компанию с нами и Божья Матерь.

Благодарю за гостеприимство и бужу Вольдемара.

– Будьте осторожны, – предупреждает ополченец. – Мы-то машины в обе стороны пропускаем беспрепятственно, но как вас встретят укропы, они за картофельным полем отаборились, ведать не ведаю.

Встретили без хлеба и солонки, которая должна венчать маковку каравая. Но и без враждебности.

По крайней мере, старший блокпоста, призванный из запаса сержант, без особых колебаний согласился ответить на интересующие меня вопросы. Правда, взамен попросил об одолжении:

– Пусть водитель свозит моих ребят в железнодорожный магазин. Курево на исходе. Ну, а вас приглашаю в хату, чаек поспевает.

«Хата» призванного из запаса сержанта – копия блиндажа ополченцев, с той лишь разницей, что укрыта наполненными черноземом ящиками из-под реактивных снарядов, а иконка Богородицы пришпилена к земляной стене винтовочными патронами.

– Точно такую, – говорю сержанту, – я видел сегодня.

– Наша лучше, – отвечает тот, разливая по солдатским кружкам чай. – Картофельное поле возле нас почти всё утыкано «градинами», но никого не зацепило. Надеюсь, когда пойдём вперёд, она с тем же успехом будет защищать нас.

Я не стал разубеждать сержанта. Грядет час, сам поймет, что перейти иное поле труднее, чем целую жизнь прожить. Да и мысли были заняты другим. Не шли из головы пришпиленные к земляным, с прожилками корешков пырея, стенкам солдатских блиндажей иконки Божьей Матери.

Хотелось бы знать, чью сторону займет она? Дарует победу одним и тем самым погубит других? Или все-таки сумеет образумить тех, кто начал забывать о главной заповеди: «Не убий»?

ПРОЛИТАЯ КРОВЬ ТРЕБУЕТ ОТМЩЕНИЯ

Добрую половину пути от картофельного поля до Старобешево кормчий развлекал меня рассказом о поездке в железнодорожный магазин:

– Посадили двоих солдатиков, один – средней комплекции, второй чуть повыше карабина, с которым в обнимку ехал. Всё допытывался, почему в пристанционном посёлке домишки такие убогие.

– Какого же ты тогда хрена, – спрашиваю, – с винтарём сюда приперся? Людям, по твоим же словам, и так не мед.

Ничего не ответил, тут же переключился на продавщицу магазина. Сильно она ему понравилась. А как не понравиться, если в ней сто восемьдесят сантиметров сдобы из муки высшего сорта?.. Начал приставать к ней: мол, мне вуйко хату на восемнадцать комнат отписал, царицей в ней будешь.

– Согласилась?

– А то ты наших девок не знаешь? Они и в шалаше жить согласны, лишь бы муж любил без перерыва на обед и на сон… А этот? Запутается в наволочке, выковыривай его оттуда… Есть на данную тему анекдотец знатный. Приходит хиляк в больницу, жалуется доктору: «Удушьем страдаю. Жена ляжет сверху, а я задыхаюсь». – «Поменяться местами не пробовали?» – «Э не, доктор, так меня укачивает».

– На дорогу смотри. Видишь – зверюга курс пересекает?

– То не зверюга, – поправляет кормчий, притормаживая у обочины. – Слепыш, букашка подземная, ради такого не стоило останавливаться.

– Почему же из машины выйти боишься?

– Хрен знает, что у него на уме. Клыки-то вон какие. Интересно, чего это он из подземелья выполз?

– Наверное, как и всякий, кому жизнь дорога, собрался покинуть зону боевых действий.

Сказал первое, что на ум пришло. Однако попал в точку. То, что издали казалось забытой у обочины тракторной тележкой, при ближайшем рассмотрение вызвало у нас шок.

– На своему веку, – молвил кормчий, – всяких аварий насмотрелся, однако разбитый прямым попаданием снаряда грузовик вижу впервые. Да еще, чтобы вокруг него все было усеяно консервными банками… Предлагаю пошарить, вдруг бычки в томате, из них славный борщец получается… Хотя и зовут ту консерву братской могилкой…

– Пусть хоть черная икра валяется, за банкой не наклонюсь. Да и как лопать-то? Зачерпнешь ложкой, а перед глазами видение – разбитый грузовик и похожее на головешку тело в кабине? Не стошнит?

– Считай, что аппетит мне на неделю вперед испортил. Без стакана водки теперь даже хлебную корку в глотку не протолкну… Ладно, звони своему капитану, пост ГАИ обозначился на горизонте.

– Тормозни метров за десять от хлебного места, – говорю Вольдемару. – Надоело отпечатки грязных пальцев с удостоверения удалять.

Однако нами уже заинтересовались. Подходят двое служивых. У одного усы формой и цветом напоминают ржавую подкову, второй – молчун. И чуб – пристанище стебельков мятлика лугового.

– Доброго здоровьячка, – басит усатый. – Чого тутычка стали?

– И тебе, Микола, – отвечаю, – не хворать. А стали потому, что здесь назначена встреча с одним капитаном.

– О! Звидкы знаетэ, як меня клычуть?

– Так у вас, в селе, если не Микола, то Петро.

– Знов вгадалы. То е кум мий Петро…

– Которому жена в торбу расчёску забыла положить?

– Ну вы прямо як той… Прямо кризь зэмлю бачытэ… Ну як що вы такый розумный, тоди скажить, шо воно в держави робыться?

– Обычная бандитская разборка с привлечением широких народных масс. То есть меня, моего водителя, капитана, которого ждем, и вас с кумом Петром.

– Он воно як…И що ж нам тоди робыты?

– Деньги не все пропили? Маетэ трохы… А блокпост ополченцев далеко?

– На бугру за ричечкой.

– Так вот, берете в магазине литруху с закуской и идете за ричечку на бугор. Там выпиваете с ополченцами по чарке-второй и сообща начинайте разбираться, кто именно задумал втравить вас в бандитскую разборку. И когда установите личность злодеев, сообща чистите ему рожу.

Задушевную беседу прервал капитан Виталик. Явился за рулем «уазика», который, судя по слоям облупившейся краски, пережил дюжину агрономов или колхозных парторгов. В нагрудной кобуре разгрузки – ПМ, с лица не сошла госпитальная бледность. Однако держится бодрячком.

– Я вот зачем побеспокоил… Задержали одного человечка, вез за спинкой заднего сиденья автомат, гранаты. А в водительском удостоверении куча визиток, в том числе и ваша…

– Только и того?.. А я черт знает что подумал… Так моих визиток на руках столько, что даже приблизительно не вспомню… Одна у вас, штук пять славянским ополченцам роздал, сегодня две на блокпостах оставил.

– Примерно такими словами я развеял подозрения контрразведчика, который задержанного допрашивал. Ладно, с этим делом, будем считать, покончено. Теперь вопрос под номером два: сегодня обедали? Только честно. Предлагаю подкрепиться чебуреками в камешке на берегу Кальмиуса, которое местные почему-то окрестили «Холодными ногами».

Увы, посещение заведения на речном берегу пришлось отложить до лучших времен. В примыкающих к райцентру зеленых кущах взыграли автоматы. Будто охапку детских погремушек обронили.

– Ну вот, – огорчился капитан, – опять разборки… Бежать надо. A вы чего рты раскрыли? – цыкнул на кумовьев. – Какой магазин? Какие переговоры? Марш в машину, сепаров усмирять едем…

В голосе капитана прорезалась откровенная злость, чего при первой встрече я не заметил. Наверное, запамятовал им же сказанное, что ситуацию на Донбассе следует разруливать мирным путем. А может, пролитая под Благодатным капитанская кровь просто требовала отмщения.

ДВА СОЛНЦА НАД ХОЛМАМИ

Воистину сказано: «Пока гром не грянет, мужик лба не перекрестит». Особенно, если гром рукотворного происхождения. Это в мирное время можно прикинуться глубоко верующим человеком и таким образом провести храмовый праздник за пиршественным столом, а не в трудах тяжких.

В этой связи вспоминается разговор на лесосеке, случайным свидетелем которого мне довелось быть. Начальство уговаривает лесоруба Василия выйти на работу в воскресенье:

– План горит, без премии останемся. Ну будь человеком…

– Не могу.

– Почему?

– Завтра Благовещенье, птичка гнездо не вьет. Чего уж обо мне говорить, человеке божественном…

А у «божественного» сапоги в присохшем навозе, под носом капля зависла.

Но если серьезно, то война, по словам настоятеля Свято-Никольской церкви поселка Благодатное Амвросиевского района отца Михаила, добавила прихожан. Точнее тех, кто в мирное время упоминал имя Господа для придания колорита крепким выражениям, а теперь готов денно и нощно творить молитвы собственного сочинения.

Если честно, мы с Вольдемаром едва ли имеем право считать себя праведниками. Рядовые представители племени, где лбы крестят исключительно во время грозы и при бомбардировках.

Ведь множество раз проезжали через Благодатное, а у калитки местного храма удосужились затормозить только сегодня, после того, как байрачные дубравы познали горечь войны. И так…

Свято-Никольский храм. Сооружен более четверти века назад из древесины, которую заготавливали в окрестных лесах для корабельных верфей Петра Первого.

Что же касается Благодатного, то у первых поселенцев губа явно не дура. Выбрали такое славное местечко, что малая река Крынка-Сюурлей упорно не желает распрощаться с разбежавшимися по холмам и долам садами, сквозь кружева которых просвечивают весёлых расцветок ставеньки. Она пять раз оказывается на пути всякого, кто едет по главной улице поселка, всякий раз давая о себе знать прохладой и ромашковым половодьем.

Но чтобы основательно подружиться с Сюурлей, надо пересесть в утлый челн и проплыть полтора десятка верст извивами зелёных тоннелей. Правда, здесь потребуется осмотрительность. Иначе есть опасность оказаться заживо распятым на перекрученных взрывчаткой поручнях одного из пяти мостов.

Поврежденные путепроводы, исклёванные осколками палисады и оставленная гранатометом вмятина на стене подвала, где укрывалось от бомбардировок семейство настоятеля, свидетельствуют об отгремевших здесь боях.

А еще немым укором неразумным сынам человеческим служит оплывший холм на околице Благодатного. Он испятнан ожогами, которые природа тщетно пытается замаскировать травой пожарищ и пустырей – амброзией.

– Наш лесничий, – рассказывает о. Михаил, – слёг после того, как «Градами» уничтожили посаженные на слонах холма сосны-крымчанки. Да и все мы скорбим по поводу потери.

Храм, как и положено по статусу, занимает высшую точку в иерархии прибрежных холмов. И хотя он не блещет соцветием златогривых маковок, есть в нём неизъяснимая прелесть, Деревянные стены, повторяю, воздвигнуты из той самой древесины байрачных лесов, которую плотники царя Петра поставляли на Воронежские верфи.

Наверное, поэтому в притворе церкви утвердился запах, который присущ мостику идущей сквозь шторм бригантины. А если приложить ухо к бревенчатой стене, можно услышать рокот прибоя и шум потревоженных топором дубрав.

Заведующая церковной лавкой Наталья бесконечно влюблена в обитель, по которой вольно разгуливают проникающие в открытые окна-иллюминаторы корабельные сквозняки.

Узнав, что я большую часть жизни провел в скитаниях, Наталья за руку подводит меня к иконе Николы Мирликийского и помогает зажечь восковую свечу. Её бледный огонёк трепещет, как упавшая в Сюурлей бабочка-однодневка. Ещё одну свечу зажигаем перед иконой Богородицы. Наталья убеждена, что именно высшая сила небесная отвела беду от её малой родины.

– Мы, – говорит провожатая, – прошли крестным ходом по Благодатному. И стар, и млад молили Матерь Божью о заступничестве. И она снизошла к нашим просьбам…

О грядущих потрясениях земляки о. Михаила и Натальи были извещены за неделю до первой бомбардировки. И это не плод больного воображения отдельно взятого человека. Десятки прихожан однажды узрели рядом с восходящим солнцем ещё одно светило.

– Случилось это после утренней службы, – вспоминает наш добровольный гид. – Над холмами действительно выплыло солнце, в центре которого отчетливо просматривался лик Богородицы с младенцем на руках. Первоначально в нём были оттенки чёрного, но они вскоре растворились в блеске венца над головой нашей заступницы.

Однако оставим видение на совести моих новых знакомых. Тем более что оно не подкреплено фото– и видеоматериалами. Только факт всё равно остается фактом. Беда действительно укрыла черным крепом холмы Донецкого кряжа. Но она лишь краем зацепила дивной красоты уголок заповедной природы, с которым трудно расстаться вяжущей причудливые петли малой реке Сюурлей.

ПОМИНАЛЬНЫЕ СВЕЧИ СГОРЕВШЕГО БОРА

До комендантского часа еще уйма времени. Хватит, чтобы навестить дивный уголок Донецкого кряжа и бабушку Любу, в палисаднике которой растут приветливые, как и сама хозяйка, мальвы.

Уголок заповедной природы сродни холму на околице Благодатного и тоже до самого основания пропах живицей. А еще после дождей здесь целыми выводками проклевываются маслята. Они просто обожают украшать свои беретики опавшими хвоинками и кажутся слитками добытого из недр земли янтаря. Показал мне это местечко директор лесхоза Валерий Гончаров, основательный, как матерый дуб байрачного леса, а заодно угостил рассказом, который балансировал на грани фантастики:

– Леса Донецкого кряжа – бесценны. Однако их невозможно спрятать в несгораемый шкаф. Вот и устанавливаем где только можно предупреждения курильщикам и любителям шашлыков… Вот, кстати, одна из их стоянок… Правда, взываем исключительно к совести приезжих, местные курить уходят на берег ручья и обходятся холодными закусками… Так вот, существует поверие, что у пирующих по соседству с бором никогда не бывает похмельного синдрома. А если трапезу завершить кружкой воды из лесного колодца, поутру будешь красивее нежинского огурчика.

Проверить на практике поверие мы не смогли. Всё-таки начало рабочего дня – не самое подходящее время для экспериментов подобного рода.

Не удалось это сделать и сегодня. И всё потому, что отсутствовала не только грозная табличка, но и сам бор, который считался жемчужинкой Донецкого кряжа.

Наверное, нечто подобное испытываешь при встрече с женщиной, которую запомнил жизнерадостной девой. Всматриваешься в выжженные до цвета остывшего пепла глаза и гадаешь – неужто именно они казались ярче небесного светила?

РЖАВАЯ КАЛИТКА В НАСЛЕДСТВО

Золотистые свечи коровяка – дальние родственницы мальвам из палисадника бабушки Любы, великой мастерицы стряпать пироги из ягод бузины. Они так же торжественны и величавы. Поэтому оседлавший штакетник непоседа-вьюнок рядом с ним кажется шалунишкой. Но его граммофончики, как и калитка старого дома, всегда распахнуты навстречу погожему дню и гостям.

Впрочем, гость из меня никудышный. И родственник тоже. Множество раз собирался приехать, чтобы соскоблить ржавчину с калитки, а после трудов праведных послушать музыку, которую гвардейского окраса шмели исполняют на оранжевых трубах горделивых мальв. Да всё недосуг.

Но обгоревший холм на берегу лесного ручья не позволил сегодня проехать мимо ржавой калитки. В придорожном магазине запасаюсь бутылкой вина и прошу Вольдемара сделать внеплановую остановку.

– Родственников забывать грешно, – с осуждением молвил кормчий, – даже если они – седьмая вода на киселе. И навещать следует почаще, пока калитка и дорожка к ней лопухами не заросли.

Но почему он не произнес эти слова чуток пораньше? За месяц-другой, как Саур-Могила впервые содрогнулась от залпов установок реактивной артиллерии. Глядишь, и удалось бы с бабушкой Любой поднять по чарке красненького. А перед трапезой очистить наконец от ржавой коросты калитку.

Словом, произошло то, о чем предупредил Вольдемар. Я опоздал. И это подтвердила вышедшая на зов соседка, у которой глаза были одного цвета с граммофончиками вьюнка:

– Похоронили бабушку Любу на второй неделе боёв, – сообщила молодайка. Сердце зашлось. – А на ее сороковины снарядом крышу разнесло, кошку, я ее подкармливала, убило. Поэтому вам теперь и наследовать нечего.

– Объясните…

– Объяснять здесь нечего. Бабушка перед самой войной дом отписала вам, ведь других родственников у нее нет. Я завещание заказным письмом отправила, да уведомление не пришло. Наверное, где-то в пути затерялось. Время-то, сами знаете, какое… Где похоронили бабушку? Если хотите, могу показать.

В уютном месте похоронили бабушку Любу. В самом уголке сельского погоста, рядом с кустом бузины, из ягод которой получались вкуснейшие пироги.

ДОРОГА СМЕРТИ ИЛОВАЙСК – СТАРОБЕШЕВО

Кончилась вольница. Обложили блокпостами со всех сторон. Трижды пытались пробиться к Иловайску, но всякий раз возвращались не солоно хлебавши. Под Кутейниково так завязли, что думали куковать придется до окончания войны.

Грузовики Амвросиевской птицефабрики пропустили, а нам велели прижаться к обочине.

– У вас куры не дохнут, – молвил служивый в тапочках на босу ногу, – поэтому ждите.

– С моря погоды? – спросил Вольдемар.

Однако служивый не удостоил ответом. Повернулся спиной, давая тем самым понять нашу никчемность.

– А что делать? – вздохнул водитель. – Он, по нынешним меркам, царь и бог нашей с тобой малой родины. А мы так, картофельные очистки…

– Ты, похоже, забыл о существовании полевых дорог, – говорю Вольдемару. – Надеюсь, при наличии карты не заплутаем.

Заплутать-то мы не заплутали, а вот с огня да в полымя угодили. На пересечении двух полезащитных полос нас вновь тормознули:

– Куда спешите, старики-разбойники?

– По служебной надобности…

– Так и я здесь вроде не хреном груши околачиваю… Стойте, пока не разрешим ехать. Сейчас по-быстренькому отстреляемся, и гуляйте на все четыре стороны. Можете даже в своей газете написать, как мы сейчас положим полный пакет «Града» вон в ту балочку, где противник скапливается.

Проверявший наши документы автоматчик, конечно, не представился. И так видно, что перед нами еще один вершитель человеческих судеб. А вот к какому войску принадлежит, можно только гадать. Камуфляжка с одного конвейера, автоматы тоже, а занявшая перекресток установка залпового огня вообще без опознавательных знаков.

– Шифруются черти, – цедит сквозь сигаретный дым кормчий. – Чтобы, значит, претензию не предъявили, если промахнутся.

– Ты не мог бы поставить машинёшку так, чтобы я снял «Град» через опущенное стекло?

– Как прикажешь. Только фотоаппарат не высовывай, отберут.

Увы, приготовления оказались напрасными. После первых же пусков ракет перекресток утонул в клубах пыли, которая, пожалуй, не стояла даже на месте битвы Ильи Муромца с Соловьем-разбойником.

Спустя минуту или две из беспроглядного облака высунулся капот установки залпового огня. Поравнявшись с нами, на долю секунды сбросили скорость.