Текст книги "Я шкурой помню наползавший танк"

Часть одиннадцатая
Этюды с привкусом войны

КРЫЛАТЫЕ СФИНКСЫ

Кальмиус за ласпинскими порогами необычайно привлекателен. Перебросившись, он степенно скользит меж осенних берегов, на которых высятся причудливой формы утёсы. Два или три из них едва держатся на истерзанных водой пьедесталах, поэтому я обхожу их стороной. У более миролюбивых осаживаю лодку и достаю из водонепроницаемого пакета фотоаппарат. Они далеко не юны, эти утёсы. Их лики, подобно иконам древнегреческого письма, иссечены морщинами.

Когда солнце сваливается за окоем, сидящие на уступах цапли кажутся резными декорациями. Птицы выглядят загадочно. Не обращая внимания на человека, обитатели речной поймы демонстрируют вековую неподвижность сфинксов. Что высматривают они в сумерках бабьего лето – то ли добычу, то ли подкрадывающийся с севера холод – известно лишь утёсам, которым цапли, возможно, поверяют свои тайны.

АЛЁШКА

На полуострове у слияния Кальмиуса и светлой речушки теплится костерок. Исходящий от котелка пар настолько дразнящ, что луна вплотную приблизилась к рыбацкому стойбищу, а перепел перестал ронять в речную заводь чеканные монеты. И вдруг с верховий послышались шлепки весел. Так торопливо может грести лишь тот, кого соблазнил гостеприимный костерок. Спустя две или три минуты о песчаную отмель зашуршало днище, а вскоре в светлом пятне обозначилась гражданка, которая, словно собачонку, вела за собой надувную лодку.

– Алёшка, – коротко представилась она и протянула к огню озябшие руки.

Что ж, пожалуй, мужское имя вполне подходит даме, которая не боится в одиночку сплавляться по осенней реке.

ОСЕННЯЯ ПАЛИТРА

Самое золотое время года не зря нарекли бабьим летом. Оно, будто вторая вспышка зрелости, гармонично и незабываемо. Здесь каждый миг дорог своей невозвратностью, которая сродни струящейся в светлом воздухе паутинке.

Бабье лето еще и время творчества. Именно в эту пору создавались и будут создаваться величайшие полотна и художественные произведения. Однако самым искусным живописцем остается природа. Никогда, даже при раскраске майского буйства, она не тратит столько ярких оттенков.

ЧЁРНЫЙ СНЕГ

Оказывается, существуют виды осадков, которые не фиксируются метеорологами. Это так называемые чёрные снега, выпадающие с конца августа по октябрь с совершенно безоблачного неба. Они окрашивают вывешенное для просушки бельё в траурный цвет и пахнут пожарищами. Вот и сейчас такая снежинка оставила небрежный мазок на линзе бинокля, в который я наблюдаю за горящей степью. Нигде не души, лишь семейство степных коршунов хороводится над злыми джиннами дымов.

Когда огонь завершает работу, птицы спускаются на землю. Они подбирают обгоревшие трупики мышей и терзают их в неостывшем ещё пепле. Это тоже нечто новенькое, если так и дальше пойдёт, то коршуны забудут вкус свежей крови. А всё из-за чёрных снегов, которые подарила война.

ПЬЕДЕСТАЛ ДЛЯ БЕЛОЙ АКАЦИИ

Море до последнего сопротивляется холодам. Если на околице Донецка скандальный ветер вытряхивает из каштанов душу, то в долине рядом с Новоазовском ивы всё ещё щеголяют в зелёных париках, а обступившие солёное озерцо камыши имеют вполне молоденький вид.

Здесь, на рубеже бабьего лета и стужи, особняком стоит белая акация. Она взобралась на горушку и оттуда высматривает приближающееся ненастье. Акация хороша, словно красна девица из рыбацкого поселка Седово, которая до кончика ногтей преисполнена сознанием собственного достоинства.

Сказано не ради образного сравнения. Эта представительница семейства бобовых обладает качествами, которые ставят её в один ряд с патриархом байрачных лесов Донбасса – дубом и целебными травами.

В частности, одиноко стоящая на горушке акация способна дать за сезон порядка восьми килограммов мёда и является одним из растений, до последней щепки используемым в фармакологии.

Не стану перечислять лечебные свойства новосёла приазовской степи. Все они указаны в справочной литературе. Добавлю лишь, что настойка цветов белой акации – эффективнейшее средство при склерозе.

Однако белая акация известна не только этим. Самое искреннее коленопреклонение вызывает бесподобная жизнеспособность жителя степи донецкой, этого предбанника полупустыни. Акация стоически перестоит стужу и жесточайшую засуху. Так и наше деревцо. Выросло всем ветрам открытое, на почве, где даже неприхотливый полынок с трудом утоляет жажду и при этом способно расщедриться на полпуда мёда.

Да и глаз проезжего радует неброской прелестью. Словом, вылитая тебе красна девица на горушке. Точнее – на пьедестале.

ПРАВОЕ – ЗАГРЕБАЙ, ЛЕВОЕ – ТАБАНЬ…

То, что серые вороны обожают путешествовать на шару, подмечено давно. Однажды мы с приятелем по поплавку попали под жуткий ливень на берегу Шайтанки. Обычно смирная речушка, на сей раз решила отпраздновать пришедшее из глубины веков название.

Подстёгиваемая семихвостой плёткой молний, она неслась вскачь, оставляя на стволах прибрежных ив ошмётки лугового сена. А вскоре показались и сами копны. Словно караван сорвавшихся с якорей барж, они плыли мимо нашего разрушенного стихией стойбища.

– Дедушка Мазай возрыдал бы от восторга, – молвил приятель, указывая мокрым перстом на головную копёшку, где восседала серая ворона.

К тому времени гроза пошла на попятную. Мельничные жернова её укутались за оглохшими от небесной канонады холмами. Сквозь полынью в облаках выпал нестерпимо яркий свет, и над взъерошенными берегами встала многоликая радуга. Ещё одну ворону-путешественницу я увидел на пляже Безымянного. Она оседлала транцевую доску рыбацкого ялика и, как мне чудилось, сердито выговаривала гребцу, мужику таких выдающихся размеров, что штормовые волны рядом с ним должны качаться мелкой рябью.

– Из-за чего скандал? – полюбопытствовал я у рыбака, а когда тот вышагнул на берег из облегчённо вздохнувшего ялика. – Мне послышалось, что ваша пассажирка голосом боцмана командует: «Правое весло – загребай, левое – табань».

– Может быть, – рассмеялся мужик, вытряхивая из резинового сапога сорок седьмого калибра попавший туда камушек. – А вообще чёрт её поймёт. Шепелявит как беззубая старушенция. И ещё матерится. Наверное, воспитывалась в неблагополучном семействе. Оттуда и сбежала.

– От вас чего ей надобно?

– Рыбки. Поделился с ней таранухой. Теперь закусывает на берегу.

Управившись с рыбешкой, матершинница вновь оседлала вытащенный на песок ялик. Я выпросил у рыбака ещё одну тараньку, размером с ладонь. Серая ворона деликатно взяла её поперёк туловища и улетела под вопли черноголовок, которые так и не научились выпрашивать милостыню.

ТЕРЕМОК С ИВАМИ

Теремок на берегу степного пруда смотрелся сквозь дымку, словно сказочный Китеж-град. Опечаленные приходом осени хризантемы роняли на садовую дорожку холодные слезы, а сбежавшие к самому урезу воды ивы казались воплощением скорби.

О том, что теремок обитаем, можно догадаться по запаху жареной рыбы и перекличке посуды. Хозяева, наверное, завтракали, и поэтому я не осмелился их тревожить. Да и что смог бы ответить на вопросительный взгляд: «Зачем нелёгкая принесла?» Чем объяснить ранний визит? Желанием пообщаться с опечаленными хризантемами?

Чтобы не быть превратно понятым, возвращаюсь на противоположный берег. Теперь между тем и этим – возлежащее на пруду отражение осени. А ещё – лёгкая дымка. Подобно лёгшей на ресницы паутинке, она размывает панораму.

Такие теремки не редкость. Оттеснили на задний план природу и кичливы, словно выставившая напоказ златые ошейники-ожерелья состоятельная модница. Разумеется, богато жить никому не возбраняется. Но лишь в том случае, если достаток не сопровождается откровенным барством. Иного определения не могу подобрать для соотечественников, которые вьют гнезда-особняки в райских кущах. И тем самым подчёркивают превосходство над простым людом.

Впрочем, хозяин теремка, с которым я так и не осмелился завести знакомство, явно не из хамовитого отродья. Он ничего не отнял у природы, а лишь добавил ей. Построился на арендованном клочке берега, которым брезговали даже рыбаки, посадил деревья, украсил садовые дорожки астрами.

А вот забор трехметровой высоты так и не воздвиг. Живёт всем взглядам открытый, не обращая внимания на завистливые вздохи. И правильно делает. Пусть смотрят. Может быть, сыщутся еще охотники сотворить точно такую же сказку на радость себе и проезжему человеку.

ОСЕНИ ПОЛНЫЙ МЕШОК

Старая улица подобна горному ущелью. Свежий норд-ост гонит по ней поток осенней листвы. А ещё эта улица состоит в ближайшем родстве с морем. Корни могучих каштанов так всхолмили тротуары, что прохожих можно принять за возвращающихся из таверны матросов.

Из подворотни, которую венчает арка времён переселения крымских греков в Приазовье, выметнулся трехцветный котёнок и с полного маху бросился в бурный поток. Он так увлечённо играется с листьями, что машины осторожно объезжают его стороной.

Наконец котёнку наскучила забава, и он вернулся во двор. Шалый норд-ост сюда почти не проникает. Лишь сквознякам изредка удается подшутить над хозяйкой трехцветного шалуна, дочерью моего приятеля Полиной, которая сражается с листопадом при помощи перевязанного шнурком веника.

На лицо Полины надета маска сердитой феи. Её никак не удается выгнать из розового куста «Огни Москвы», спрятавшиеся виноградные листья. Но это всего лишь маска. Полина, как и котёнок, сама не прочь поиграть в догонялки.

Укрощённые листья дочь приятеля собирает в полиэтиленовый мешок.

– Такая, видно, у них судьба, – говорит мне виноватым голосом. – Летом листья являются лучшим украшением, а осенью они – презренный мусор.

И действительно, листопад для дворников такое же наказание, как и падающий без передыху снег. Только смахнул с дорожки, а она вновь обрела неряшливый вид. Такой работёнке едва ли позавидует даже бедолага Сизиф.

И всё равно осень – самое уютное время года, а предчувствие перемен погоды наполняет душу новизной. Точно такое ощущение испытывает человек, в кармане которого лежит билет на поезд дальнего следования.

Впрочем, прелесть городского листопада мешает ощутить суета. Другое дело – лес. Особенно при полном штиле. Определить породы растущих здесь деревьев можно не поднимая глаз. Достаточно посмотреть на лежащие внизу круги листьев, которые по размеру соответствуют кронам. Зеленое – ясень, желтое – осина, багряное в крапинку – клён.

Правда, делаю это на расстоянии. А всё потому, что жаль без особой нужды тревожить ковёр из листьев, красоту которых не смогла убить даже война.

Часть двенадцатая
Гремят над парком грозы рукотворные

КАТАЛИ ОСЕНЬ ПО АЛЛЕЯМ

Поздняя осень удивительно похожа на морское дно после отлива. Только вместо водорослей – сугробы разноликих листьев, где выброшенные за порог улья трутни пытаются отыскать поживу.

А так один к одному. Ползучая сырость, обилие серого, запах йода. И пресный, как похлебка в богадельне, дождик.

Впрочем, природе иногда становится совестно за свои проделка. И тогда она загоняет в стойло косяки ветреных лошадей, а заодно принимается соскребать с небосвода ошметки дождевых облаков.

Земля благодарно принимает милостыню. На ресницах катальп высыхают слёзы, бодрыми голосами перекликаются синицы. А спустя четверть часа аллеи осеннего парка заполняет разноцветье детских курточек.

Юных граждан сопровождают мамаши. Принарядились, словно невесты на выданье. Особенно постаралась дама с целым выводком мелкоты. Вплетенная в косы небесно-голубая лента игриво щекочет выпуклости пониже талии, под цвет ленты коляска, которую многодетная мать катит по аллее.

И хотя транспортное средство вровень с бортами заполнено кленовыми листьями, пятеро или шестеро малышей продолжают тащить дары осени. Завидев целую кучу такого добра возле скамьи, где я сижу, они, словно напавшие на золотую жилу старатели, поднимают счастливый ор.

Однако ничто не вечно под луной. В том числе детское счастье. Ни с того ни с сего над парком грянула гроза. Будто кто плеснул шайку ледяной воды на раскаленную каменку.

Роняя на бегу добычу, золотоискатели несутся к матери. Облепили её со всех сторон, самый шустрый под коляску забился.

И снова: «Трах, тах, тар-рах». А за мгновение до этого из-за околицы трижды отстучала пушка боевой машины пехоты.

Мне бы запечатлеть перепуганное семейство. Однако, честно признаюсь, от неожиданности сам опешил. Даже зажигалку под ноги обронил. А пока поднимал да прикуривал, семейство уже свернуло на боковую аллею. Только небесно-голубая лента мелькнула над кустиками бирючины.

А над парком продолжала бушевать рукотворная гроза. Что ж, воистину сказано: «Если природа устроит праздник, то человек обязательно постарается его испортить».

И ВОССИЯЛА РАДУГА

Я не последовал примеру многочисленного семейства. Сказалось врожденное – лень и извечное «авось, пронесет». Да и бегать под самоликвидирующимися над темечком снарядами всё равно, что играть в догонялки с медведем. Если пожелает, то обязательно догонит.

Это только моя хозяйка свято верит в надежность виноградной лозы. После того, как заблудившаяся пуля прошила козырек кровли, перетащила пластиковое кресло под защиту «Кодрянки».

А вообще-то, народ уже приноровился к пострелушкам. Даже родившаяся в начале прошлого века бабка знает, что осколки мины над землей еще ниже, чем ласточки накануне дождя. Заодно она посоветует иметь в поле зрения на постоянной основе канавы, поребрики и прочие складки местности.

Правила поведения при рукотворной грозе выглядят несколько иначе. Канава здесь уже не спасет и вдобавок ко всему лежащий плашмя гражданин подставляет под осколки не только голову, плечи и коленки.

Поэтому я не стал рисковать другими, ценными для всякого мужика частями тела и продолжал сидеть в прежней позе. Ну, а когда трескотня поутихла, двинулся по стопам сбежавших добытчиков даров осени.

На выходе из парка раскрашенная под всходы озимой карета «скорой помощи». Здесь же, поперек придорожной канавы возлежит гражданин помятой наружности, над которым в позе скорбящей Богоматери склонилась молодая фельдшерица.

– Наповал? – спросил я, хотя, если судить по окровавленному асфальту, все ясно и без слов. – Много сегодня таких?

– Третий, – последовал ответ. – Сидел бы дома, как нормальные люди… Так нет же, обязательно надо шляться по улицам.

– Может быть, суровая необходимость заставила? Меня сегодня, например, пригласили на юбилей… Так чем бедолагу пристукнуло, осколком?

– Нет, здесь кое-что иное. Но тоже разит наповал, – фельдшерица носком туфельки поддела валяющуюся рядом с «трупом» поллитровку. – А нам звонят: «Возле парка мужчину убило. В крови весь».

– Так он действительно все вокруг себя окропил…

– После того, как пропахал носом асфальт… Ой, что это на небе такое?

– Радуга. Наверное, последняя в этом году. А еще говорят, что она бывает только после грозы природной.

БРЫЗНУЛО ОСКОЛКАМИ ЛОБОВОЕ СТЕКЛО

Лицо фельдшерицы показалось знакомым. Наверное, видел через затонированное дождем стекло зеленой кареты на каком-нибудь перекрестке. Да только не успел разглядеть.

Но ведь, коли на то пошло, медиков, пожарных, членов аварийной бригады газовой службы и даже сантехников прифронтовой зоны надо не просто узнавать, а приветствовать земным поклоном.

Эти ребята и в мирное время знали почем фунт лиха. Своего, а большей частью – чужого. Война же выдвинула их на переднюю линию, можно сказать, в окопы боевого охранения. И разница лишь в том, что фельдшериц, огнеборцев и иже с ними обстреливают из всех видов оружия, а они могут ответить обидчикам исключительно крепким словцом.

Правда, мнение обижаемых едва ли доходит до адресата. Ну, скажите на милость, кто мог услышать причитания водителя ассенизаторской машины, у которой осколками пробило колеса и цистерну с отходами продуктов человеческой жизнедеятельности? Прохожие? Так они на всех парах спешили подальше от обстреливаемого квадрата и умопомрачительного запаха.

И только водитель, кляня судьбу и войну, оставался на боевом посту. Укротив при помощи брезентовой рукавицы струйку нечистот, он, как чёрт сковородкой, гремел домкратом.

Пяток пробоин я насчитал в обшивке кабины автовышки энергетиков, которые сращивали перебитые провода на моей улице. И заодно стал свидетелем прелюбопытнейшего диалога.

– Слезай со столба, стрелять начали! – орут снизу.

– Постреляют и прекратят, – отвечает сверху монтер. – У меня ноги не казенные, чтобы по лестнице козликом скакать.

Зеленая карета видимых повреждений, на первый взгляд, не имеет. Однако, по словам фельдшерицы, в переплёт попадала регулярно.

– При обстрелах, – вздохнула молодайка, – мы не обязаны выезжать. Но если где-то истекает кровью человек, о собственной безопасности думать нет времени.

– Что с этим гражданином делать будете?

– Как и со всяким пострадавшим. Доставим в травматологию, пусть врач осмотрит.

СТОЛ НАКРЫЛИ В КОРИДОРЕ

Лежащий поперек придорожной канавы «землепашец» подействовал так удручающе, что я дал зарок – до окончания боевых действий ограничить употребление спиртного. Предупреждаю об этом приятеля, к которому был приглашен на юбилей.

– А если они затянутся лет на сто? – съехидничал юбиляр.

Квартира приятеля, как принято сейчас выражаться, с видом на линию фронта. С её балкона видна молодая дубрава, вдоль опушки которой натыканы кротовины блиндажей.

– Прежде в дубраве, – молвил приятель, – грибы собирали, а теперь иллюминацию устраивают. Стемнеет, сам увидишь…

И действительно, едва сумерки начали устраиваться на ночлег, как за окнами сверкнуло. И тут же вновь разразилась рукотворная гроза. Конечно, глупо оставаться на балконе, однако огоньки в дубраве завораживали. Казалось, нет такой силы, которая способна положить конец грозовой музыке.

Но, оказывается, на всякое действие имеется противодействие. Откуда-то послышалось строенное шипение, и три светлячка покатились за околицу. Два из них безвозвратно поглотила дубрава, четвертый разбился с глухим стуком. Так бывает, когда сердечник противотанковой ракеты взламывает броню.

– Кирдык боевой машине пехоты, – подвел итог пострелушек юбиляр. – Как думаешь, повезло экипажу или нет?

Ответить я не успел. Позвали за стол, который по случаю пострелушек был накрыт в коридоре, куда, как заявила хозяйка квартиры, не должны проникнуть ни пули, ни осколки. Впрочем, я бы промолчал и при другом раскладе. Война целиком сверстана из вопросов, на которые нет и никогда не будет ответа.

МИР СОДРОГНЕТСЯ, КОГДА ЗАГОВОРЯТ РЕЧНЫЕ ПЕРЕКАТЫ

Согласно выдвинутой учеными мужами гипотезе, в подлунном мире существуют две вещи, которые способны накапливать информацию – камни и вода. К сожалению, человеку пока не удается прочесть главные летописи. Единственное, что он сможет, так это взглянуть на лежбище сиенитов, кальмиусский порог Чебурашка и плёсо у села Придорожное, где зимуют утки.

За адреналином лучше не ходить

Свое начало Кальмиус берет на южных склонах Донецкого кряжа, то есть на двести двадцать метров выше уровня Азовского моря. А впадает в древнюю Меотиду у рыбного порта, причалы которого едва возвышаются над водой. Поэтому гидрологи считают Кальмиус горной рекой.

Собственно, сие заметно и без научных выкладок. В среднем течении главная водная артерия приазовской степи вполне может составить конкуренцию Тереку, а ее многочисленные пороги – излюбленное место соискателей экстрима.

Правда, сегодня я бы не советовал ехать туда за дозой адреналина. Зима – не лучшее время для водных прогулок, и к тому же Кальмиус за Старой Ласпой уже именуется не рекой, а линией фронта.

Слава богу, остались благословенные местечки, куда есть доступ мирному человеку. Одно из них у села Подгорное. Здесь течение разгоняется до скорости стефенсоновского паровоза, а издаваемый перекатом шум рождает иллюзию выдвигающейся на исходные позиции танковой роты.

Впрочем, так оно и происходило в действительности. Если верить гипотезе, то прибрежные скалы и вода на месте слияния Кальмиуса и смиренной Осыковки пополнили летописи земли донецкой рёвом смертельно раненных панцирников и мольбой брошенных на Дороге смерти солдат.

Убойный пейзаж – очей очарованье

Вообще-то, на месте потомков я бы воздержался от попыток расшифровать летописи подлунного мира. Предвижу, как содрогнутся их сердца от воплей истязаемых человеков и природы.

Да и на вкус письмена, пожалуй, окажутся злее испепеляющего гортань стручкового перца. То есть такими, как и вода измордованной реки.

Уже в шестидесятых годах прошлого века Кальмиус официально признали непригодным для купания. По сути дела, вода (подтверждено эпидемиологами) представляет собой грязевую настойку кишечных палочек.

А чего иного, спрашивается, ожидать, если подавляющее большинство жителей города Комсомольское гадит прямиком в реку? Разумеется, браня при этом власти, которые четверть века строят очистные сооружения.

Весьма сомнительно, что расположенная выше по течению Старобешевская ТЭС благоприятно сказывается на заневоленной реке. Да и смотрится она потрясающе. Особенно на рассвете. Но этот пейзаж сродни предбаннику ада, где черти пытаются соскоблить грехи с заблудших душ.

Ледяные забереги Капурки

У главной водной артерии имеется еще одно название – Канава. Уходит оно корнями в прошлый век, когда ковыль Дикого поля впервые ощутил тяжесть пяты прогресса.

Окончательно добили Кальмиус плотины. Заневоленная река утратила былую прыть, что привело к образованию островов, основанием которых послужили топляки и пластиковая дрянь.

Впрочем, малые притоки ничуть не чище. Особенно достается речушке Берестовая, куда сбрасываются отходы пивоваренного завода. Эта жидкость настолько ядовита, что раки выползают из собственных панцирей.

Исключение, пожалуй, составляет лишь Капурка, у устья которой пяток тысячелетий назад продвинутые индоевропейцы баловались маковым зельем. Её пойму по счастливому стечению обстоятельств миновали свалки и плуг землепашца. Поэтому вода в малой речушке хотя и горьковата, однако отравиться ею невозможно даже при великом желании.

Капурка резва, словно молодая лошадка. Она бойко скачет даже в лютую стужу под сводами плаксивых ив, с веток которых зимородки высматривают пескарей. Правда, эти яркие птахи с ухватками моржей стали избегать Капурку. Возможно, набрели на более уловистое местечко, но скорее всего, пернатых отвадила война. Она сожгла половину ив и заодно испятнала пойму воронками.

Дай бог, через пару-тройку лет Капурка заштопает порушенный наряд, а вешние воды унесут те два грамма серы, которые оставляет в почве каждая железная градина. И главная артерия безропотно примет очередную порцию отравы, которой её пичкают вот уже второе десятилетие кряду.

Утиное плёсо

Несмотря на творимые человеком козни, Кальмиус тоже пытается вспомнить молодость. Как ни ряди, а звание горной реки обязывает. Поэтому не всякому морозу удается набросить ледяную узду на реку, которая вяжет водовороты у села Подгорное.

Этим обстоятельством вовсю пользуются утки. Похоже, поняли, что нет смысла трепать маховые перья во время перелета в теплые края, коль под боком имеется свободный участок поверхности, а хозяева домашних сородичей не отгоняют от корытца с зерном.

Доказано: кряковые – существа сообразительные. В прикальмиусской Николаевке до сих пор вспоминают утку, которая приводила своих чад на завтрак к человеческому жилью. Причем негостеприимные дворы обходила стороной. Что же касается главы семейства, то он держался на почтительном удалении. Наверное, не доверял лишенным крыльев существам.

Жители Придорожного, узнав о предприимчивой мамаше-утке, принялись утверждать, что её взяли замуж из здешних мест, а селезень – местный, культурному обхождению не обученный.

Так это или нет – судить не берусь. Тем более утка однажды не вернулась. Может быть, попала под раздачу или же вместе с подросшим выводком перебралась на свою малую родину.

Освободили рыжего от плена

Негостеприимные люди, пожалуй, сыщутся и в Придорожном. Война многих оставила без работы, а некоторых и вовсе вышибла из седла. Об этом прискорбном факте мне поведал приятель и голубятник Геннадий.

– Тройка-другая земляков, – молвил он со вздохом, – поменяла трудовую ориентацию. Прежде зарабатывали на хлеб мозолями, а теперь промышляют собирательством и охотой.

Геннадий с добровольными помощниками периодически тралит берег, где пролегли утиные пути-дорожки. Итоги таких рейдов – охапка браконьерских снастей из тонкой проволоки.

Коллекция удавок пополнилась и в моем присутствии. Правда, вместо дичи в неё попался рыжий кот.

– Уже второй раз спасаем животину, – признался приятель. – Другой бы понял, что шляться по прибрежным кустам себе дороже, а этот все не кается. Ладно, иди с богом и больше не попадайся.

Вызволение пленника происходило под крики пернатых. Одобрив таким образом действия спасателей, утки устроили догонялки с пластиковой бутылкой.

Однако та от дружеских заигрываний уклонилась и продолжила свой путь по течению, чтобы лечь в основание еще одного острова заневоленной реки.