Текст книги "Россия и современный мир №4 / 2013"

Капиталистическая Россия для среднего француза превратилась в своеобразную «антимодель», пример того, как не следует себя вести. Отношение французов к новой России – это не сиюминутная реакция. Оно имеет глубинное обоснование: многие из ценностей, которые закрепились в постсоветской России, радикально расходятся с установками и морально-этическими нормами, исторически сформировавшимися во французском обществе. Но при этом речь идет об установках массового сознания, которые могут не распространяться на узкий круг самых богатых французов, многие из которых по своему образу жизни мало, чем отличаются от «новых русских». Участник исследования признает: «Сам факт существования СССР был моральным ограничением для богатства в мире». В этом смысле французов не может не тревожить, что «после развала СССР во всем мире отношение к богатству изменилось. То, что еще совсем недавно считалось неприличным и шокирующим – демонстрация богатства и роскоши, – стало нормой». «Никогда прежде высокомерие денег в нашей стране не было столь откровенным», – продолжает эту тему другой участник опроса. Неслучайно, говоря о Франции времен Н. Саркози, некоторые французские исследователи стали использовать понятие «олигархия»7676
  Pinçon M., Pinçon-Charlot M. Le président des riches: Enquête sur l’oligarchie dans la France de Nicolas Sarkozy. – P.: Zones, 2010.


[Закрыть].

В новом контексте образуется разрыв между исторически сложившимися представлениями французов о себе и реальностью. Французы, убеждена социолог, «привыкли считать себя самыми лучшими, они впитали это представление о самих себе». Но в новом глобализирующемся мире они теряют эту уверенность. Повседневная жизнь, отмечает социолог, становится все более сложной и непредсказуемой, растет безработица, стабильность отсутствует. Возможно, глядя в «русское зеркало», французы невольно задают себе вопрос относительно того, как сложится их собственная жизнь и жизнь их детей. «Когда мне было 25 лет, я знал, что у меня будет работа. Сегодня у молодых людей такой уверенности нет. Они боятся, что не смогут жить в Париже, ведь чтобы снять квартиру в столице, надо заплатить за пять месяцев вперед. Где молодой человек может взять такие деньги? Происходит пауперизация среднего класса, и с этим ничего нельзя поделать».

Проблему проецирования французских тревог на образ современной России мне удалось обсудить с магистрантами Университета Париж-Дофин. Молодые люди признавали, что ситуация на рынке труда столь неблагоприятна, что они психологически готовы к тому, что не смогут найти работу по окончании магистратуры и, возможно, им придется искать ее за рубежом. «Современная Франция через пятнадцать лет станет Россией», – утверждает молодой человек. Он говорит об олигархических тенденциях, когда властная элита все больше срастается с бизнесом, государственные чиновники предпочитают переходить работать в частный сектор, а крупные компании определяют политику страны. Проекция негативного российского опыта на Францию свидетельствует о том, что молодой человек не верит, что политические институты смогут защитить его страну от «наступления крупного капитала», что, впрочем, не вызывает удивления, если учесть, что доверие к политическим институтам во французском обществе за последние годы резко снизилось.

Внешнеполитические проблемы

В тревогах и опасениях современных французов, как полагают респонденты, не последнее место занимают внешнеполитические проблемы – статус Франции в мире, страх перед лицом набирающих мощь стран с быстро развивающейся экономикой. Когда-то Эдит Пиаф пела «Жизнь в розовом цвете», песню, которая стала символом целого поколения французов, выросших в годы «славного тридцатилетия». Сегодня многие во Франции, как считают участники исследования, воспринимают мир «в темных тонах». Этот взгляд сформировался под влиянием ряда факторов, среди которых особое место занимает геополитическая ситуация, сложившаяся в мире на рубеже XX–XXI вв. Важнейшими событиями в этот период стали распад СССР и объединение Германии. Приведу в этой связи выдержку из интервью Ж. Мартине: «Внешняя политика Ш. де Голля, а затем Ф. Миттерана основывалась на балансе сил между СССР и США. Наличие сильного Советского Союза позволяло Франции проводить независимую внешнюю политику. Распад СССР явился тяжелым испытанием для французской дипломатии и поставил под удар всю послевоенную систему международных отношений. Германия в послевоенный период была разделена, и это вполне устраивало Францию. В лице объединенной Германии Франция получила значительно более сильного в экономическом отношении конкурента»7777
  Мартине Ж. Франция – Россия: непростой диалог (памяти ученого, интервью записано Н.Ю. Лапиной) // Мировая экономика и международные отношения. – М., 2006. – № 8. – С. 102–103.


[Закрыть].

В новом геополитическом пространстве на смену двухполюсному миру, где доминировали США и СССР, пришел мир, лидером которого являются Соединенные Штаты. Франция болезненно реагировала на новый расклад сил в системе международных отношений. Эта тема звучала во многих интервью. «Франция, – говорит голлист, – находится в фазе страхов и неуверенности, поскольку она больше не является мировой державой». В этой же тональности высказывается сотрудник аппарата ФСП: «Сегодня Франция не верит в себя, а французы не верят во Францию. Они чувствуют, что Франция теряет свое политическое влияние, ведь она не играет большой роли в международных отношениях».

Как свидетельствуют материалы интервью, внешнеполитический статус и формирование внешнеполитических образов – два взаимосвязанных процесса. От того, как страна ощущает себя в мировой политике, во многом зависит ее отношение к внешнеполитическому окружению. «Я не думаю, что сегодня французы имеют позитивное представление о каком-либо другом народе, – замечает профессор Парижского университета. – В последние десятилетия французы стали ворчливыми, наш национальный характер сильно изменился. Впервые за три-четыре столетия мы перестали быть великой державой и стали средней страной (un pays moyen). Тот, кто не имеет величия, не может оценить его в Другом».

Франция не впервые переживает изменение своего международного статуса. В ее истории уже бывали аналогичные моменты. Достаточно вспомнить 1950–1960-е годы, когда распалась французская колониальная империя. Однако в тот период утрата колоний компенсировалась высокими показателями экономического роста, успехами в сфере научно-технического прогресса, ростом благосостояния французов. Сегодня утрата позиций в мировой политике для Франции происходит на фоне возрастающей социальной напряженности, нарастания экономических проблем, которые еще больше усиливают чувство неуверенности в будущем. Особенно остро эти настроения проявляются в интеллектуальной среде, где, как отмечает один из респондентов, «доминируют невроз, критика всех и вся, пессимизм».

В ходе интервью респондентам был задан еще один вопрос: «Боятся ли французы России?» Отвечая на него, большинство опрошенных говорили, что сегодня Россия не вызывает серьезных опасений у французов. «Какое место в негативном образе России занимают коллективные страхи? – размышляет политолог. – Поставки газа в Европу? Нет, это не связано с коллективным страхом, это всего лишь угроза». Перестав быть великой державой, Россия, бывший СССР, перестала внушать страх. А ведь еще два десятилетия назад известный французский философ Э. Морэн со всей серьезностью писал о возможности появления советских танков на Елисейских полях7878
  Morin E. De la nature de l’URSS. – P.: Fayard, 1983.


[Закрыть]. «Французы не заглядывают за пределы своей страны. Россия заявила, что она разоружается, что она – друг Европы. Почему Франция должна беспокоиться по поводу России?» – говорит другая участница исследования.

Интрига заключается в том, что, формулируя ответ на вопрос о наличии у французов страхов по поводу России, респонденты высказали мнение относительно подлинных страхов французов. И этот ответ состоял в том, что французы боятся Китая. В отличие от антиамериканизма отрицательное отношение во Франции к быстро развивающимся странам Азии – явление новое. По данным опроса, проведенного по заказу Института «World Public Opinion» и «BBC World Service» (2009), 70% французов отрицательно относились к Китаю и только 22% – положительно. Негативные настроения по отношению к Китаю, как отмечают социологи, в последнее время стремительно нарастают, по этому показателю Франция являлась абсолютным рекордсменом в Европейском союзе. Несколько лучше в глазах французов выглядит Индия: 29% опрошенных относились к ней положительно и 50% – отрицательно7979
  Views of China and Russia Decline in global Poll 2009: BBC World Service. – Mode of access: http://www.worldpublicopinion.org/pipa/pdf/feb09/BBCEvals_Feb09_rpt.pdf (Дата обращения – 30.11.2009).


[Закрыть]. Страны с быстро развивающейся экономикой вызывают во французском обществе чувство нескрываемого страха. «Китай – это серьезная экономическая угроза», – говорит респондент. Страх, как отмечалось в интервью, вызывают высокие темпы роста китайской экономики, а также мощная экспансия китайских предприятий на французский рынок.

Не скрывают респонденты и тревог, связанных с ростом китайской диаспоры во Франции. На сегодняшний день китайская диаспора во Франции, по некоторым данным, насчитывает от 600 до 700 тыс. человек. Это самая большая китайская диаспора в Европе. Приведу на этот счет размышления респондентки, которая отмечает, что во Франции люди все время говорят о Китае и китайцах. Это связано с тем, что китайцы устойчиво продвигаются на французском рынке, покупают виноградники, магазины, табачные киоски, открывают рестораны. О том, что Китай вызывает, на их взгляд, коллективные страхи говорили и другие респонденты, подчеркивая при этом, что открыто обсуждать этот вопрос во Франции не принято. «Сегодня Россия усилилась, но это не вызывает у меня страхов. А Китая я боюсь, это реальная угроза», – говорит респондент.

Анализ материалов интервью свидетельствует о том, что страх, вызываемый Другим, в каждом конкретном случае имеет свою специфику. Неслучайно участники исследования подчеркивали, что страх, испытываемый французами перед лицом России, несопоставим со страхом, который, с их точки зрения, во французском обществе вызывает Китай. Прежде всего, это связано с тем, что Россия – это страна, входящая в европейский ареал, тогда как Китай представляет собой абсолютно чуждую Европе цивилизацию. «Россия, – полагает политолог, – вызывает во Франции скорее индивидуальный страх, тогда как Китай порождает глобальный, коллективный страх. Всем понятно, что если он начнет использовать с такой же интенсивностью, как Франция, электростанции, в мире не останется ни угля, ни урана, а мировые запасы природных богатств будут полностью израсходованы. Россия нам близка в экономическом, политическом, культурном плане, и поэтому мы задаем столько вопросов по ее поводу. Что же касается Китая, то это другое общество и другая система, которую невозможно сравнивать с Европой, поэтому и страх в отношении этой страны носит глобальный характер».

* * *

Использование различных концептуальных схем и подходов позволяет по-разному взглянуть на формирование внешнеполитических образов, их содержание, механизмы, с помощью которых они распространяются, становясь коллективными представлениями. Во Франции, как свидетельствуют материалы интервью, сложились различные образы России. У каждого из них cвои основания, своя питательная среда, свой круг лиц, которые поддерживают конкретные представления о России. Основанный на общекультурных представлениях, образ России пользуется популярностью в кругу французской интеллигенции, для которой Россия сохранила статус великой культурной державы. В политическом плане России симпатизируют голлисты, особенно представители традиционного голлистского течения, и коммунисты. Леворадикальные круги Франции и связанные с ними интеллектуалы – это питательная почва для критического отношения к нашей стране. В этой среде воспроизводятся наименее привлекательные образы современной России. Важно отметить: в коллективных представлениях велика сила исторической памяти. Многие французы, те, кто в прошлом с симпатией относились к СССР, сохраняют свою привязанность к России и сегодня. Это свидетельствует о том, что единожды сформировавшийся образ Другого непросто кардинальным образом переформатировать.

Наряду с многоаспектными образами России, в которых присутствуют размышления о культуре, истории, политике, во Франции сохраняются стереотипные представления о нашей стране, статичные, наполненные односторонними историческими реминисценциями. К наиболее расхожим стереотипам относится широко тиражируемая СМИ и находящая отклик в специальных исследованиях мысль, что в России не происходит изменений, и она на протяжении всей истории воспроизводит одни и те же авторитарные формы правления. Или что россияне не могут выработать «ответственного» отношения к собственной жизни и сформировать демократию. Еще одна мысль, которую можно встретить в ряде публикаций и высказываний: Россия – это противник Франции и Европы, что в реальной политике приводит к поддержке программы расширения НАТО и размещения рядом с границами РФ новых объектов военной инфраструктуры. Другая особенность негативного стереотипа состоит в том, что в нем частное всегда подгоняется под общее и усиливает его: в центр помещается реальное событие – война в Чечне, коррупционный скандал, громкое преступление, и на этой основе делаются общие выводы. Таким образом, «власть факта» затмевает собой все изменения, в том числе и то позитивное, что произошло в российском обществе за последние два десятилетия.

Ряд участников исследования убеждены, что во Франции в отношении России доминируют негативные стереотипы. «Кюстин возвращается», – так характеризует это видение Э. Каррер д’Анкосс8080
  Каррер д’Анкосс Э. Чтоб быть влиятельной, Россия должна быть внутренне сильной. (Интервью записано Н.Ю. Лапиной) // Два президентских срока В.В. Путина: Динамика перемен / Отв. ред. и составитель Н.Ю. Лапина. – М.: ИНИОН РАН, 2008. – С. 343–350.


[Закрыть]. С этим мнением согласен участвовавший в опросе французский социолог: «Во Франции существует определенный консенсус в отношении негативного восприятия России». Результаты массовых опросов подтверждают степень распространения негативных оценок. В апреле 2010 г. только 30% французов позитивно оценивали влияние России в мире, тогда как 55% опрошенных это влияние оценивали как негативное. По уровню негативного восприятия нашей страны Франция лидировала среди других стран мира8181
  Global Views of United States Improve While Other Countries Decline, 18 April 2010. – Mode of access: http://www.worldpublicopinion.org/pipa/pipa/pdf/apr10/ BBCViews_Apr10_rpt.pdf (Дата обращения – 18.10.2010).


[Закрыть]. Оценивая результаты этого опроса, участники исследования отмечают, что, на их взгляд, речь не идет об «антирусских настроениях», но об отрицательном отношении французов к политическому режиму, который сложился в России.

Наряду с историческими стереотипами во Франции до сих пор сохраняется «советский миф». «Сегодня во Франции нет такого яркого образа России, как это было во времена СССР», – отмечает социолог. Материалы интервью свидетельствуют о том, насколько устойчиво мифологизированное сознание. Нередко «советский миф» приобретает антироссийский характер, питая негативные образы новой России. «Во Франции существует два полюса. С одной стороны, сохраняется память о Спутниках, с другой – мнение, что политическая система современной России неэффективна. Эти два суждения постоянно присутствуют и формируют образ России». На рубеже XIX–XX вв. Россия интересовала Францию как экзотическая страна, после 1917 г. – как уникальный опыт «универсальной цивилизации». С крушением коммунистического мифа восхищение советским строем исчезло, но ничего нового взамен ему не появилось. Современная Россия – это обычная страна, которая не является носительницей особых ценностей и не предлагает своего особого пути развития. А следовательно, за последние два десятилетия утратилось отношение, которое в прошлом было у французов к СССР: отношение равного к равному. На смену ему пришло отношение универсального к частному.

Анализ материалов интервью позволяет судить о том, как конструируются массовые представления, стереотипы и мифы о современной России. В свою очередь использование концепта «двойного зеркального отражения» может многое нам рассказать о наблюдающем субъекте, волнующих его проблемах и психологическом состоянии.

Россия в истории французской мысли (XVIII–XXI вв.)

А.В. Гордон

Гордон Александр Владимирович – доктор исторических наук, главный научный сотрудник ИНИОН РАН.

Представления стран и народов друг о друге обильно вбирают в себя культурные стереотипы, которые в качестве констант образа Другого становятся привилегированным объектом культурологического или социологического анализа. От историка требуется выявить наполнение стереотипов новым содержанием, проанализировать эволюцию образа Другого в зависимости от наблюдаемой реальности и изменения ценностных позиций наблюдателей, проследить, как наблюдения переходили в размышления, становясь достоянием философской и историософской мысли.

Следует указать также на стереотипизацию второго рода, оценочную классификацию иностранных представлений (положительные – отрицательные, дружественные – враждебные, «русофилия» – «русофобия»), и на устойчивую тенденцию свести негативные отзывы к культурно-психологическим комплексам их авторов при нежелании отнестись к этим отзывам как к историческому источнику.

Прекрасный материал дает постижение России как Другого для Западной Европы и конкретно для Франции, которая присвоила себе в Новое время честь и обрела широко признанное право представлять европейскую цивилизацию и, более того, Цивилизацию как универсальное явление. А Другое в европейской культуре традиционно представлялось враждебным и угрожающим, являя – со времен античности – антипод Цивилизации Варварство. Восприятие России на западе Европы начиналось с подобного уровня.

Так, Адам Олеарий, приезжавший в Московское царство в середине XVII в., счел необходимым предуведомить своих читателей, что русские обладают тем же цветом кожи, что и остальные европейцы. Cлуживший при Борисе Годунове и у Лжедмитрия капитан Маржерет объявлял: совокупляются со скотами, «живут как скоты». А гений Возрождения Рабле веком раньше ставил в один ряд «московитов, индейцев, персов и троглодитов». Кюстин в середине XIX в. констатировал, что Россия остается менее известной в Европе, чем Индия.

Уже в рамках этого «полузнания» о России запечатлелись архетипические черты – деспотизм правителей и рабство подданных. Олеарий уверенно относил Московию к правлениям, «приближающимся по образу к тирании», а ее жителей – к «грубым варварам», уважающим только силу. «Прославленный эрудит», по оценке Каррер д’Анкосс8282
  Элен Каррер д’Анкосс – Постоянный секретарь Французской Академии, историк-русист российского происхождения, активно способствует развитию франко-российских связей. Длительно занимаясь историей Российской империи, пришла в 1980-х годах к выводу о грозящем распаде СССР. (О ее отношении к современной России см. ниже.)


[Закрыть], уверял, что московиты «годятся только для рабства» и что их надо «гнать на работу плетьми и дубинами» [4, с. 43–45; 14, с. 5–6]. Итак – «страна варваров»: прирожденные рабы под извечным деспотическим правлением.

Однако с XVIII в. Россия начинает выпадать из прокрустова ложа бинарных оппозиций. Возникают черты некоей «полуорентализации», по выражению А.И. Миллера [4, с. 6]. Образ российского Другого обретает динамику, отражающую модернизаторские усилия государственной власти. Возникает коллизия поверхностной цивилизации, не затрагивающей устои традиционного общества.

В результате, писал французский историк идей Альбер Лортолари, миф о русском «варварстве» был сменен другим мифом – о русской «цивилизации», которая ассоциировалась с вестернизаторской деятельностью просвещенных правителей. Для классиков Просвещения «Россия означала Петра Великого и Екатерину. Ничего из подлинной России их души не привлекало». Вольтер видел у себя в Фернее «русских, лишившихся своих корней, которые рассказывали ему о Вольтере». Слушая их, он повторял, что в России лучше говорят по-французски, чем при версальском дворе. «Все люди очень похожи друг на друга», – глубокомысленно замечал А. Дидро, познакомившись с «Историей России» М.В. Ломоносова [43, c. 269].

Заметим, и к своему Средневековью французские просветители относились с тем же, если не с бóльшим презрением, которое переходило с приближением Революции в смертельную ненависть, обернувшуюся желанием сокрушить до основания Старый порядок. В пренебрежительном отношении просветителей к историческим особенностям стран и народов Россия тоже не выделялась. XVIII век, названный «веком путешествий», парадоксально явился временем культурно-географических мифов. Просветительская мысль оказывалась в плену той или иной разновидности «миража», как назвал эти мифы Лортолари, – будь то русский, китайский либо даже английский «мираж» [43, с. 270–271].

Первую лепту в создание «русского миража» внесли французская Академия наук и ее секретарь Фонтенель панегириком Петру I. Царь посетил Академию в 1717 г. и удостоился торжественного приема, став вскоре членом Академии. По смерти правителя России Академия поручила своему секретарю произнести на специальном заседании Похвальное слово об императоре, что Фонтенель и исполнил с присущими ему вдохновением и красноречием. «Все нужно было делать заново в Московии, – уверял Фонтенель, – улучшать было нечего». Петр создавал «новую нацию», он «творил» ее «силою своего разума, своей энергии», и при этом ему приходилось «действовать одному, без помощи, без инструментов». Ибо нация сопротивлялась: в «грубом, непокорном, ленивом» народе было много недовольных деятельностью царя-преобразователя [18, с. 66].

Концепцию героя-творца8383
  Отмечу очевидное сходство этой концепции с современными интерпретациями роли Петра в самой России, например в «Слове» Феофана Прокоповича [32, с. 144].


[Закрыть], создававшего цивилизованную страну из культурного небытия, развил Вольтер. Петр, еще в юности замысливший и предначертавший план реформирования России, был уподоблен легендарным законодателям античности Ликургу или Солону. Царь вдохновлен желанием счастья всех людей и вступает в войну лишь потому, что его принуждают «подлые соседи». Это «полубог, Прометей и Геракл одновременно, миссия которого вырвать не только Россию, но и весь мир из тьмы» [43, c. 272].

Царский двор активно поддерживал создание «миража». Провозгласившая себя преемницей царя-преобразователя Екатерина II не скупилась на средства: от исторических документов, которые подбирали для Вольтера русские ученые (включая М.В. Ломоносова), до щедрых царских милостей. Но интерес к сотрудничеству между российской властью и французскими философами в создании цивилизационной утопии был обоюдным, отвечая всецело просветительским целям последних. Если, создавая «китайский мираж», Вольтер идеализацией нравов Поднебесной стремился «приобщить соотечественников к добродетели», то пример преобразования России Петром I служил уроком исторического оптимизма, ободряя сторонников реформ в самой Франции [43, c. 272–273].

В сущности миф о Петре I имел прототипом французские реалии: Людовик XIV – Людовик Великий, Король-Солнце – наглядно продемонстрировал государственно-устроительные и культуртрегерские возможности абсолютной власти. История Петра I, а затем Екатерины II, «богини Просвещения», по слову Вольтера, подтверждала это: деспотизм, просвещенный философией, есть наилучшее средство прогресса.

Еще Монтескье в «Духе законов» поставил этот болезненный вопрос: возможно ли покончить с «варварством», не прибегая к «деспотизму». «Московия, – заметил философ, – хотела бы отказаться от своего деспотизма – и не может». Понимая сложность задачи, классик Просвещения замысливал альтернативу насильственным преобразованиям: «Надо не изменять обычаи народа, а побуждать народ к тому, чтобы он сам изменил их» [цит. по: 27, с. 35, 38–39].

«Примерно с 60-х годов (XVIII в. – А.Г.) само понятие цивилизации начинает меняться, – замечает С.А. Мезин. Создания могучей империи и завоевания новых земель, введения искусств и ремесел, подчинения церкви – всего этого уже было недостаточно для звания цивилизатора. Идея личной свободы, политических прав, неприятие деспотизма и крепостничества все более привлекали философов… Происходит смена внешних аспектов на внутренние… Формируется идея органического, поэтапного развития» [19, с. 9].

«Мираж» просвещенного абсолютизма не выдержал нарастания критических настроений в самой Франции. Поворот от просвещенного абсолютизма к суверенитету народа, к цивилизации «изнутри» и «снизу» в противовес «ложной цивилизации» сверху сказался очевиднейшим образом на представлениях о деяниях российской власти. Руссо отверг их как подражательные: Петр хотел «сделать немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы сделать русских». Предваряя графа де Местра и маркиза де Кюстина, автор «Общественного договора» доказывал: цивилизация в России должна была вызреть на национальной почве.

Занавес, отделивший историческую Россию от философско-просветительской утопии, был сорван сообщениями путешественников, самым впечатляющим из которых оказалось сочинение Жана Шаппа д’Отероша. Французская академия направила ученого аббата в Сибирь для проведения астрономических наблюдений. Проехав до Тобольска, он описал свои впечатления, которые, как отмечает Каррер д’Анкосс, издавшая его книгу8484
  «Путешествие в Сибирь» впервые было издано на родине в 1768 г. Каррер д’Анкосс включила это сочинение без астрономических и иных естественно-научных материалов в свое издание: Impératrice et l’abbé: Un duel littéraire inédit entre Catherine II et l’abbé Chappe d’Auteroche / Presenté par H. Carrère d’Encausse. – P.: Fayard, 2003.


[Закрыть], и в настоящее время не лишены познавательной ценности «историко-социологического документа».

Главное достоинство «Путешествия в Сибирь», пишет французский академик, заключается в изображении жизни основного населения России – крестьян и жителей провинциальных городов, до которых большинство путешественников обычно не добиралось. «Картина у Шаппа получилась мрачноватая, – признает Каррер д’Анкосс, – зато она знакомит нас с бесконечным множеством подробностей из жизни Российской империи» правления Елизаветы Петровны [14, с. 29].

Шапп разделял с создателями философского «миража» просветительское мировоззрение, веру в Прогресс и Цивилизацию. Ему даже не чужды были идеи просвещенного абсолютизма, как очевидно из надежд на Екатерину II, правление которой началось в год его поездки. Но именно с тех мировоззренческих позиций, которые закрепило в европейской культуре Просвещение, аббат вынес суровый вердикт государственному и общественному строю России.

Шапп д’Отерош полемизировал с Монтескье, который доказывал в «Духе законов», что Россия является европейской страной и потому легко поддалась цивилизации. Ученый упрекал философа в пренебрежении политическим фактором. Теория климатической обусловленности добродетелей северных народов не помогла ему в понимании России, ибо форма правления «извратила природу человека», лишив его «самых исконных прав, на кои государю посягать негоже», а потому «стало весьма затруднительно распознать истинный нрав русских людей» [37, c. 169].

Исходя из ценностей цивилизации Нового времени аббат критически отнесся к деяниям Петра I и итогам его реформаторских усилий. «Замыслив просветить свой народ», царь создал новое государство, однако не внес «ни малейших благих изменений в систему управления». Народ так и «остался в рабской зависимости, еще пуще ужесточенной сим государем» [37, с. 167]. Нецивилизованное правление, наиболее одиозным проявлением которого Шапп считал крепостничество, отождествлявшееся им (как и его предшественниками) с «рабством», а также разлагающее влияние последнего на русский народ и есть главная тема заметок аббата.

Введя в критический анализ категорию естественных прав человека, Шапп д’Отерош клеймил крайности крепостного состояния: «Человек в России превращен в товар, его продают и покупают за бесценок, зачастую отбирают у матерей детей». Нравственные последствия ужасали аббата: «Жестокое унижение, над родителями чинимое, искоренило в оном народе все ростки гуманности, убило всякие человеческие чувства». Не по своей природе, а от крепостного рабства, заключал он, «русские сделались жестокими варварами» [37, c. 164].

Орудием и проявлением этой «варваризации» Шапп д’Отерош считал телесные наказания. Их жестокость и унизительность, граничащие с истязанием, становятся особой темой в записках. Аббат указывал на то, что подобное отношение к людям противоречит гуманистическим ценностям «смягчения нравов» и заявлениям российских правителей об их приверженности гуманности.

Задумался французский ученый и об экономических аспектах крепостного права: «Крестьяне русские питаются скверно, заботами о том себя не утруждают и с охотой предаются лености» и связанными с ней распутству и пьянству. Выясняя причины небрежения к земледелию, Шапп сравнивал русского и польского крестьянина. И тот, и другой для него «рабы», поскольку лишены свободы. Но русский крестьянин притом лишен и собственности: «Польский раб владеет землей самовластно, потому-то и возделывает ее со всем тщанием, ибо таким образом может удовлетворять свои потребности, кормиться плодами собственных трудов, что спасает его от необходимости воровать… У русского же раба нет ни клочка земли, вот и причина его равнодушия к земледелию». А из-за скудости средств, «дабы получить желаемое, он вынужден идти на воровство» [37, c. 163].

В отношении к традициям Шапп д’Отерош руководствовался просветительскими убеждениями, отождествлявшими их с «предрассудками». Его понимание прошлого России типично для просветительского сознания – более 700 лет «прозябания в невежестве», которое и положило начало «извращенности нравов». Подвело наблюдателя и увлечение сравнительным методом. Столкнувшись с незнакомыми ему по французскому опыту явлениями, он склонен отвергать и даже высмеивать их.

В других случаях аббат весьма положительно оценивает русские народные обычаи: дети получают закалку к суровому климату; не пребывая с рождения в спеленутом состоянии, значительно быстрее, чем во Франции, научаются ходить и более подвижны. В целом русские представляются ученому аббату сильным, выносливым и умелым народом. И все эти детали сводятся к главному его выводу: при «благом правлении» можно было бы из русских «воспитать… совсем иной народ» [37, с. 95, 172–173].

Каким образом? Шапп д’Отерош предлагал стандартные средства эпохи, включая распространение «цивилизованных нравов остальной Европы» [37, c. 143]. Особые надежды возлагались на новую правительницу России. Наделенная «широкими взглядами и дарованиями» Екатерина II, полагал Шапп, «понимает всю порочность» государственного устройства России. Зная о задуманных правительницей реформах, он предлагал не ограничиться «пожалованием свободы дворянству», а распространить «сию милость» на всех подданных. «Без оного переустройства, – убеждал царицу аббат, – Россия останется… феодальной страной, где феодальные порядки плодить станут мелких тиранов, подрывающих могущество императрицы». В собственных интересах и на благо России она должна создать новую страну, используя «прожект Петра Великого» и подготовленную им почву [37, с. 120, 175].

Царица не приняла авансы, а разразилась гневным сочинением «Антидот», где в постраничных комментариях опровергала подряд с обобщениями все наблюдения аббата. Екатерина (выступавшая анонимно) была крайне озабочена смешением «новой европейской России с азиатской и дикой Московией» и, как заметил А.Н. Пыпин, «защищала свои лучшие великодушные идеалы, какие питала в первые годы царствования» [33, c. 446, 461].

То был яркий образец рассчитанной на заграницу «контрпропаганды» [см.: 3; 14, с. 152]. Вместе с тем царице удалось типизировать некоторые пороки жанра иностранных путевых заметок. Например, в оценке обычаев путешественники руководствовались в качестве стандарта обычаями своей страны: «все кажется ему (Шаппу. – А.Г.) странным. Почему? Потому что он такого не видал во Франции». Отмечала Екатерина II у визитеров взгляд сверху вниз и некую в связи с этим двойственность оценок: добрые слова о стране и ее людях вырываются у автора как бы вопреки желанию и сопровождаются чем-нибудь «оскорбительным» [10, c. 235, 260, 331].