Текст книги "Золотой дурман. Книга первая"

Бакай грустно усмехнулся:

– Из моих людей никто бы не сделал этого, я их всех хорошо знаю. Сколько раз этот идол висел в моей юрте, и никто даже не посмел прикоснуться к нему. Единственное, что какой-нибудь чужак мог взять золотого идола. Я в первую очередь подумал об этом и послал людей выяснить, не появлялся ли кто посторонний в округе. Как видишь, они вернулись ни с чем, – уверенно произнёс он. – Моя совесть чиста перед духами! – окинул демечи пылким взглядом стоящих вокруг инородцев.

Мирон не находил слов, что ему ответить в своё оправдание: ведь, по существу, так оно и получалось, что кроме него, никто не мог взять золотого идола.

– Я сам вижу, что все подозрения падают на меня, – тихо начал Мирон. – Но могу сказать только одно: слово казака, что и в мыслях у меня не было взять вашу святыню.

– Рад бы тебе поверить да не могу… – с горечью в голосе ответил Бакай.

Их разговор прервался громким ударом в бубен и гортанным завыванием шамана. Он вскочил и, трясясь всем телом, начал своё камлание. Люди расступились, а шаман, бегая внутри круга, то припадал к земле, то подпрыгивал, взывая к духам и выкрикивая заклинания. Постепенно удары в бубен становились всё громче и всё сильнее, сотрясалось его тело. Его голос, обретший какие-то нечеловеческие нотки, леденил душу. С пеной у рта устремил он налитые кровью глаза к небу, после чего обвёл всех диким взглядом и, вытянув руку, указательным пальцем ткнул в сторону Мирона. Стоявшие рядом с подозреваемым инородцы враз отпрянули от него, как от шайтана. Всё смолкло… И только хриплое дыхание шамана нарушало тишину…

– Я сразу заметил, что сапог специально порезан, а не где-то случайно порван, но не придал этому значения – мало ли чего? А сейчас понял: ты нарочно сделал это, чтобы задержаться в аиле и выкрасть золотого идола, – бросил обвинение в лицо Мирона Качкын. – Шаман разоблачил тебя. Он говорил с духами, а от них ничего не скроешь! – гневно закончил он.

– Отдай идола! – просяще прижал руки к груди Бакай. – Для тебя это лишь кусок золота, а для нас защита от злых духов. Сколько лет охранял он наш аил – ты лишил нас этой защиты. Давай решим всё по-доброму – ежели хочешь, я тебе дам всё, что пожелаешь: лошадей, баранов – бери сколько душе угодно, – с надеждой поглядел он в глаза Мирона, ожидая, что тот уступит его просьбе.

– Бакай, как я могу выполнить твою просьбу, если не брал вашего идола?! – с отчаянием в голосе вскрикнул Мирон.

Бакай, тяжело вздохнув, махнул рукой и, с ненавистью посмотрев в лицо Мирона, отошёл в сторону. Люди в толпе начали роптать, послышались угрозы в адрес похитителя. Игнатий всем своим видом старался показать, что он крайне возмущён поступком Мирона и готов поддержать справедливое возмущение толпы. Бакай, испугавшись, как бы ни случилось самосуда над русским казаком, громко заявил:

– Вот что, судить тебя я не имею права, скоро из Бийска должны приехать за ясаком – вот пусть они и разбираются с тобой. А пока будешь сидеть под охраной, в юрте умершего Буукты, и не вздумай бежать – охотники у меня хорошие, далеко не уйдёшь… Уведите его и не спускайте с него глаз, – приказал Бакай своим людям.

Мирон, промолчав, опустил голову и пошёл вслед за охранниками…

– Что же это такое?! – немигающим взглядом смотрел Мирон на закопчённые стены юрты Буукты. – Какая злая сила вновь поставила на мне клеймо вора?

То ли от горя, то ли от едкого дыма, идущего от разожжённого охранником очага, слёзы непроизвольно навернулись на его глазах. Сколько времени он просидел так, глядя мимо пляшущих языков пламени? Постепенно веки его опустились, и вновь в полудрёме яркие языки пламени взметнулись перед ним. Перед глазами встали уходящие в ночное небо огненные языки над усадьбой помещика Григория Воронцова…

Очнулся Мирон от того, что кто-то тормошил его за плечо.

– Эй, есть будешь? – указал охранник на кумыс и баранину.

– Нет… – отрицательно покачал головой Мирон.

Ничего не хотелось – в душу занозой вонзилось чувство несправедливости. «Чей грех опять ложится на меня?! Почему печать вора второй раз пятнает моё честное имя?! Какая злая сила стоит за всем этим?!» – с отчаянием подумал он, глядя на тлеющие головёшки прогоревших дров. Мирон вытащил висевший на груди образок, надетый матушкой на его шею перед отправкой в солдаты. «Господи! За какие прегрешения ты меня так наказываешь, – не обращая внимания на охранников, взмолился он, глядя на обсыпанное бриллиантами изображение богородицы с младенцем. – Доколе меня будет преследовать эта клевета! Дай мне силы, Боже, вынести до конца твои испытания!»…

…Игнатий не ожидал такой удачи, что Мирона обвинят в краже и посадят под охрану до прибытия отряда из Бийска. Теперь ему никто не мешал забрать самородки, только бы инородцы проводили его до Телесского озера, а там он дорогу найдёт – благо весь путь отметил у себя на бумаге. Но как незаметно забрать золотого идола?.. Теперь, когда все думают, что вор Мирон, он может без опаски спрятать его в своих вещах. Главное – добраться до того валуна, и тогда он вернётся домой богатым человеком, а там уж придумает, как обратить эти сокровища в деньги.

На следующий день он стал знаками объяснять Бакаю, что пора бы поехать проверить капканы и самострелы, надеясь, как в прошлый раз, спешиться у валуна и незаметно забрать идола и свой кинжал. Но Бакай пребывал в таком горе, что махнул рукой на Игнатия. «Ничего… – сказал тот про себя. – Подожду маленько, пока успокоится…»

Но в последующие дни, после долгой жары, загремели грозы с проливными дождями, реки поднялись и вышли из берегов. Игнатий мыслями возвращался к золотому идолу: «Надёжно ли завалил его камнями? Не подмоет ли поднявшаяся вода? Клинок-то не беда, а вот идол!..»

Сильные раскаты грома, казалось, сотрясали землю. Яркая вспышка, мелькнувшая в неплотно прикрытой шкурами двери, и страшный треск, раздавшийся в тоже время, прервали его мысли. Бакай подскочил к двери и отбросил полог. В проёме сквозь занавес дождя проглядывал загоревшийся огромный кедр, расколотый пополам молнией.

Демечи отпрянул от двери и, подняв вверх голову, упал на колени, безудержно бормоча:

– Это шайтан! Он здесь рядом! Духи не простят мне пропажу золотого идола! Горе, горе идёт к нам…

Кабы бунт не подняли

Внезапно налетевшие проливные дожди превратили улицы Бийска в сплошное месиво грязи, по которым можно было проехать только верхом. После простоявшей почти полмесяца жары природа сжалилась: над засыхающими полями, увядающими огородами, пожухшими лугами и теперь с избытком отплачивала дождями и грозами.

Подъехав к дому, Степан Соколов привязал коня под навесом: «Чего скотине под дождём мокнуть?» – и, зайдя в сенцы, сбросил с себя мокрый плащ.

– Ну и поливает – второй день уже! – произнёс он, заходя в горницу.

– Тятенька вернулся! – раскинув руки, бросились к нему Павел и Аксинья.

– Поглядите-ка, детки, что я вам принёс?! – вытащил из-за пазухи зайчонка Степан. – Объезжали сегодня местность – до деревни Шубенской. Смотрю, а этот сидит в траве под веткой весь мокрый, не убегает – чуть было не раздавил. Ну, думаю, пущай ребятишки порадуются. Апосля маленько окрепнет, и отпустим к своим собратьям.

Аксинья взяла из рук отца зайчонка.

– Дай мне поделжать! – протянул руки Павел.

– Погоди, вишь, он весь тлисётся. Счас маненько обвыкнется и возьмёс… А давай-ка его поколмим! – открыла Аксинья дверь в сенцы. – Там матушка молковку сплятала – от доздика…

– Садись обедать! – пригласила мужа за стол Екатерина. – Щи горячие – в печи стоят. Вон, пирогов с капустой настряпала, хлеб ещё тёплый.

– О!.. В самый раз!.. – потёр ладошки Степан. – Что-то я проголодался – целый день под дождём.

Помолившись, он взял из рук жены миску щей, отрезал краюху чёрного хлеба и с аппетитом принялся хлебать ароматный, наваристый суп.

– Сегодня Захар, сын Кузьмы Нечаева, прибегал, – подсела рядом с мужем Катерина. – Просил тебя, как погода наладится, подсобить – нижние венцы в бане заменить.

– Ну, дык, конечно, помогу – как только просохнет, пойду подсоблю.

А как же – выручать надо!.. – помолчав немного, Степан отложил ложку и, тяжело вздохнув, заговорил на другую тему: – К Фёдору Иванову сегодня забегал. Давеча комендант просил меня поговорить с ним. Прокопия Столярова из его подчинения арестовали, так он грозился казаков поднять. Не верит Фёдор в виновность Прокопия – кабы беды не наделал. Попытался я поговорить с ним: да похоже, прав Фёдор. Конечно, много несправедливости кругом творится, но и палку перегибать не нужно – тут нужно умом, а не сердцем действовать.

– Слыхала я про это – бабы в церкви говорили, да вот не было случая тебе сказать, ты вон со службой дома почти не бываешь. Бабка Матрёна сказывала, что видела, как Прокопия связанного да шибко побитого конвойные сопровождали. Говорят, с татями связался – добра много украл. Попрятали они ворованное, а когда их вывели на чистую воду – ничего, говорят, у нас нету. Так ведь и не отдали…

– А ты слушай поболе своих бабок, они тебе ещё не такое расскажут! – перебил жену Степан. – Это твоя, как её… Матрёна, она что, Прокопия за руку поймала? Чтобы я от тебя больше не слышал такого – «бабка сказала»! Не виновен Прокоп, и не хочу, чтобы в моём доме честного человека грязью марали! – стукнул хозяин кулаком по столу.

– Да что ты, Стёпа! Думаешь, я верю, что люди говорят? Вот, о чём идёт молва, то и рассказала. А как там на самом деле было – мне неведомо. Вот если ты расскажешь, так может, своё слово скажу, если дозволишь.

– Да уж ладно, Катерина, ты извини, маленько погорячился, – примирительным тоном ответил Степан. – А сказать тебе всего покуда не могу – в этом деле надо ещё до конца разобраться. Вот только жалко: конвоируют Прокопа в Барнаул, а там и заступиться некому будет. Осудят невиновного человека, да и сгинет на каторге. А у него ведь трое малых детей – сиротами останутся. Оно, конечно, подняли бы казаков – не дали в обиду товарища, но, чувствую, к хорошему это не приведёт: только людей погубим, а изменить ничего не сможем. Теперь, после Емелькиного бунта, как хочешь это расценить могут.

– Ну ладно, что теперь… Бог даст – всё образуется, – ласково взглянула на мужа Катерина. – А ты ешь щи-то, пока не остыли, я тебе счас ещё пирогов подам.

Пообедав, Степан вышел в сенцы и с удовольствием растянулся на огромной шкуре убитого им медведя, на совесть выделанной в улусе Емзынака. Любил он в такую погоду вот так беззаботно лежать и слушать, как крупные капли дождя барабанят по крыше…

Который день подряд они патрулируют то один участок, то другой, несмотря ни на дождь, ни на грозу. Начальство требует тщательно выявлять пришлых людей – бегут подневольные с Колывано-Воскресенских заводов и рудников. А тут ещё в Телеуцкой землице золото нашли, опять у казаков работа – пресекать любителей лёгкой наживы.

Степан и не заметил, как уснул под монотонный шум дождя, уткнувшись в густую медвежью шерсть…

Ещё день безудержно лил дождь и только к вечеру стал понемногу стихать. Усилившийся ветер разогнал тучи, и выглянувшее солнце медленно покатилось к закату, обещая хорошую погоду.

Утро следующего дня обрадовало безоблачным рассветом. Яркий диск солнца, играя лучами в каплях собравшейся за ночь росы, озарил омытые дождями окрестности. Тишину утра нарушал лишь хлыст пастушьих бичей и мычание коров, направляющихся на зазеленевшие после дождей луга. Животные медленно брели по раскисшей после непогоды земле, подгоняемые криком и свистами пастухов…

Ещё несколько дней непогода напоминала о себе грязью и лужами под колёсами возниц… Постепенно дороги стали просыхать, и лишь задержавшиеся в низинах лужи говорили о прошедшем ненастье…

– Мам, можно мы с Анфиской по клубенику сегодня пойдём? – протирая спросонья глаза, попросилась Ксения. – Дашутка Петрова с Глафирой Назаровой собирались, как только просохнет, и нас с собой позвали.

– Ну вот, нашли себе подруг, – строго посмотрела на дочь Лукерия. – Дашутке уже восемнадцать, да и Глафире семнадцатый год, а вам ещё – с куклами играть. Да и какая счас клубеника после такой мокряди1616
  Мокрядь – ненастная, дождливая погода.


[Закрыть].

– Ну, так на пригорочках – там, где ягода, давно уже всё просохло. Который день ни единой тучки на небе. Ну, сама подумай, клубеника – она холмы да бугорки любит, – пыталась уговорить мать Ксения.

– Ой! Боязно мне вас одних отпускать, мало ли что…

– Дашутка говорила, что тятенька её, дядя Илья, к деревне Шубенской собрался – берёзы на веники порезать да травки пособирать, а мы бы заодно клубеники набрали.

– Ну так ты бы сразу так и сказала, что Илья вас повезёт, а то «Дашутка, Глафира»! Кузьма! – крикнула Лукерия мужу. – Тут наши девки за клубеникой просятся – Илья повезёт, как ты, не супротив?

– Пущай едут, коли с Ильёй, – крикнул со двора Кузьма.

– Ну так, если вы ему не в тягость будете – езжайте. Отец – вон отпускает. Да только старших держитесь, одни далеко не убегайте, – сдалась на уговоры дочери Лукерия. – Иди, буди Анфиску.

– А можно мне с ними? – услышав краем уха разговор, стал проситься Захар. – Я бы дяде Илье веники помог резать.

– Тебя только там не хватало! – развела руками мать. – Ещё с Глафиркой по вечерам не нагулялся. Иди вон отцу подмогни – к работе всё приготовить надобно, а то сегодня Степан придёт – с баней подсобить.

– Ну, так когда ещё дядь Степан придёт, – позёвывая, ответил Захар.

– Когда придёт, тогда работать надо будет, вот отец с утра пораньше пилы, топоры точит, да и брёвна отесать надо, чтобы потом задержки не было…

День выдался жарким, напитанная проливными дождями земля быстро просыхала под солнцем. По улицам потянулись крестьяне, спешащие на поля, где за время непогоды повылазили сорняки, да земля, прибитая дождями и подсушенная солнцем, нуждалась в обработке. Навстречу им, погоняя гнедого жеребца, пробирался к дому Кузьмы Илья. Дашутка с Глафирой, сидя на краю телеги и лузгая семечки, провожали взглядами направляющихся на работы людей. Около калитки с лукошками в руках их уже дожидались Ксения с Анфиской.

– Степан приехал? – спросил Илья, кивая на привязанного около ворот жеребца.

– Ага… – шустро ответила Анфиска.

– Ну-ка, зайду ненадолго, а вы, девчонки, пока усаживайтесь. Дашутка! Помоги им, – уже в воротах крикнул дочери Илья…

– Кузьма, Захар! Я счас приподниму угол, а вы чурку подставьте, – командовал Степан, подсовывая огромную жердь под угол бани.

– Бог в помощь! – подошёл к работающим Илья. – Может, чем помочь?!

– А, Илья! Проходи – рад тебя видеть, – поприветствовал Кузьма.

Илья по очереди обнялся со Степаном и Кузьмой, поздоровался по ручке с Захаром.

– Ну, Стёпа, смотрю, ты тут один за троих управляешься, – пошутил он.

– Ну, а как же?! – улыбнулся Степан.

– А ты, я слышал, в Шубенскую собрался? Ну что ж, ты теперь свободный человек – на отдыхе, – присел на бревно Кузьма. – Девчушки мои Ксения с Анфиской тебя с утра дожидаются.

Илья со Степаном сели рядом, а Захар, чтобы не мешать взрослому разговору, отошёл в сторону.

– Веников для бани нарезать хотел, время сейчас для этого подходящее, да и дождичком листья промыло. Ну и травки заодно насобирать: душицы, тимьяну – тошно с непривычки дома сидеть. А девчонки пока клубнику пособирают, она там крупная… Ты, смотрю, баню поправить взялся? – повернулся он к Кузьме.

– Да, надо… Нижние венцы совсем прогнили, – кивнул Кузьма в сторону бани… – Сам-то как? Вижу, скучаешь по военной службе, – заглянул он в глаза Ильи.

– Ой, и не говори, Кузьма, – тяжело вздохнул тот. – После отставки не знаю, куда себя деть. Хоть занятие себе нашёл: Стефану Удинцову в лазарете помогаю – травки, корешки привожу… Почитай, вся округа к нему лечиться идёт, а рук на всё не хватает – он и в церкви, и в лазарете.

– Да-а, стареем мы, вздохнув, опустил голову Кузьма. – Вон и Ефим скоро в отставку выйдет, а там уже и мне недолго. Только у Фёдора со Степаном служба ещё впереди.

– Ну, это ты рано об отставке заговорил, Кузьма, – произнёс молчавший до этого Степан. – Вот когда Фёдор дослужится до твоего чина, тогда и в отставку можешь спокойно уйти, – пошутил он.

– Дослужится, если в рядовые казаки не разжалуют, – подал голос Илья. – Слыхали про Прокопия Столярова?

– Слыхал… – кивнул головой Кузьма. – С комендантом про это разговор имел. Рассказал мне Богданов всю эту запутанную историю. Тут, выходит, только слова Прокопия, а существенных доказательств нет. Фёдор поверил ему и стоит на своём – никаких других доводов не принимает. Так что дал мне указание Богданов: как только ясак собирать поедут – Фёдора в отряд включить и отправить их до того, как экспедиция Клюге в Бийск вернётся, чтобы не натворил тот какой беды.

– Думаю, что правильно решил комендант, – согласился Степан. – Что здесь можно изменить? Только хуже сделаешь.

– Это точно… – одобрительно кивнул головой Илья.

– Ладно, ехать уже пора, а то заждались меня девчонки, да и вас от работы оторвал. Кузьма, если какая помощь потребуется – так я завсегда…

Услышав, что мужа обвиняют в воровстве и связанного да побитого привезли в Бийск, Устинья, не мешкая, собралась к коменданту.

«Н-да, что ей сказать?» – подумал про себя Пётр, когда денщик доложил ему о жене Прокопия.

После беседы с отцом Стефаном, Фёдором и Ильёй он и сам уже сомневался в праведности обвинений против её мужа.

«Сказать ей, что, возможно, обвинения против Прокопа малодоказательны, тогда возникает вопрос: почему его держат в порубе под арестом. А утверждать, что за дело заключён под стражу – язык не поворачивается. Как-то придётся выкручиваться»…

– Зови! – крикнул он денщику.

Устинья, вся в слезах, зашла к коменданту и робко остановилась около дверей.

– Проходи, садись… – показал на стул Пётр. – Знаю, о чём разговор поведёшь, поэтому хочу успокоить тебя, чтобы не горевала раньше времени – даст бог, всё образуется… Видишь, оказия какая приключилась: пропали самородки золота и серебра в экспедиции, ну и поэтому кой-кого отстранили от изысканий, пока разбирательства идут. Так что потерпи маленько, я думаю, скоро всё выяснится. Как только экспедиция вернётся в Бийск, так и разберёмся во всём.

Устинья немного успокоилась от убедительных слов коменданта.

– Ну, ежелив, разберутся, – с уверенностью в голосе произнесла она. – А то я уж совсем расстроилась, как только слухи до меня дошли, что Прокопа связанного да побитого в Бийск под конвоем доставили.

– Ну, так слухи – они всегда небылицами обрастают. Ты женщина умная и слухам шибко не верь, – успокоил её комендант.

– Могу я хотя бы повидаться с мужем? – с надеждой глядя в глаза коменданту, спросила Устинья.

– Хм-м! – замялся Пётр. – Ты, понимаешь, не могу я тебе этого разрешить. Пока разбирательства не было, никаких свиданий велено не дозволять.

– Ну, хотя бы одним глазком Прокопия увидеть? Оно как-то и на душе спокойней станет, – настаивала посетительница.

– Ну, погоди ты маленько: не сегодня завтра вернётся экспедиция в Бийск – вот и выясним всё. Думаю, что разберутся, и Прокопия оправдают. Так что ступай с Богом и не кручинься так шибко…

В хлопотах быстро пробежало время, вот-вот экспедиция Клюге должна была вернуться в Бийск. Приезжие инородцы говаривали, что она уже вышла к Катуни – ещё дней пять ходом лошади, и они будут здесь…

Комендант вызвал к себе Кузьму Нечаева:

– Вот что, Кузьма, разыщи Фёдора Иванова и передай ему, что завтра день на сборы и пусть отправляется с Ефимом Назаровым за ясаком, а причину какую хошь придумай. Экспедиция скоро в Бийск прибудет…

– Ты чо, Кузьма, шутишь?! – выпучил на товарища глаза Фёдор. – Так я ж никогда ясак не собирал! Или меня уже разжаловали в рядового сборщика ясака? Тогда хоть назови причину – Прокопий?!

– Успокойся, Фёдор, никто тебя не разжаловал. Причина в том, что ещё немного и Ефим уйдёт в отставку, поэтому необходимо перенять у него всё, что он знает: это и тропы к местам сбора ясака, и люди в селениях, которые отвечают за ясак. А к инородцам особый подход нужен, чтобы не подсунули негодной пушнины, да не прятали соболей. Вот комендант и решил, что лучше, чем ты, никто с этим не справится, а потом и сам обучишь кого…

– Ну, а Никита?..

– А что Никита!.. На него одного ясак повесить?

Фёдор тяжело вздохнул и вместо ответа лишь кивнул головой, давая понять, что слова Кузьмы вполне убедили его.

На следующий день Кузьма первым делом зашёл к Ефиму предупредить его, что в его команду он включил Фёдора, а заодно и рассказал о причине такого решения.

– Нельзя Фёдора здесь оставлять… Комендант боится, кабы казаки под его предводительством бунт не подняли, – закончил он свой рассказ.

Ефим, нахмурившись, молчал, обдумывая услышанное.

– Похоже ты прав, Кузьма. Я даже не соображу враз, что и ответить: может, и по справедливости защищает Фёдор Прокопия, а может… – оборвавшись на полуслове, пожал плечами Ефим.

– Вот именно это «может», – подхватил Кузьма. – Вопрос, на который нужно верно ответить.

– Да-а, выходит, что так, – согласился Ефим…

Выйдя от Ефима, Кузьма направился к Лощинскому бастиону, где после продолжительных проливных дождей поднявшаяся вода Бии переполнила крепостные рвы и подтопила стены бастиона. Инженерная команда работала, не покладая рук, чтобы привести в порядок разрушенное непогодой. Командир инженерной команды уже который раз обращался к коменданту с просьбой о необходимости укрепить берег около крепости, чтобы избавиться от почти ежегодных ремонтов. Но обращение Петра Богданова в губернскую канцелярию не двигало дела с места…

– Ну что, Ермолай, опять вода бастион подмыла? – осведомился Кузьма у командира команды. – Да-а, прибавила она вам делов, – покачал он головой.

– Да это разве дела – сейчас быстро всё исправим. Вот когда паводок по весне – тут уж приходится засучить рукава. А что толку, каждый год вот так вот и мучаемся, – махнул рукой Ермолай.

– Это оно так. Какой снежный год пойдёт с верховьев коренная вода – всё на своём пути сметает, деревья с корнем выворачивает, – согласился Кузьма.

– Говорил я коменданту: берег реки укреплять надо, тогда и крепость подтоплять не будет, да только в губернской канцелярии на это денег не дают, вот и приходится нам каждый год то там, то сям стены у бастионов латать, – пожаловался Ермолай.

– Понимаю я тебя, Ермолай, да, жаль, изменить что-то не в моих силах.

Не желая больше отвлекать командира команды разговорами, Кузьма, попрощавшись, направился в сторону гарнизонных казарм…

Фёдор, расспросив Ефима о походе, вернувшись домой, наказал Устинье подготовить все необходимые вещи в дорогу. «Хорошо хоть Телесское озеро увижу, а то только по рассказам и представляешь красоту тамошней природы», – размышлял он о будущем путешествии.

– Фёдор, сколько тебе исподнего положить?.. Три пары хватит? – прервала его мысли жена.

– Угу… – пробормотал Фёдор, вновь вернувшись к своим мыслям…

«Не близкий путь: собрать ясак в окрестностях озера, пройти его правым берегом и ещё невесть сколько идти к каким-то отдалённым аилам… Экспедиция Клюге тоже вроде этим путём прошла. А что, если… – неожиданно возникла интересная мысль. – Взять проводника, которого нанимал Клюге, наверняка он покажет, где стоял лагерь, когда пропали самородки, и место, где была палатка Прокопия Столярова… Ну, и что это даст? – задал он себе вопрос. – Что там осталось после лагеря? Утоптанная трава на месте палаток да угли от кострищ с остатками, а ведь остатки заваренной травы после чая наверняка где-то рядом с костром выбрасывали. Так, так, так… Тогда, если Прокопий не врёт, что их с Мироном опоили сонным настоем, то остатки этой травы выплеснули где-то возле костра, и есть надежда хоть что-нибудь там найти. Прошедшие дожди вряд ли размыли эту испитую заварку, они наверняка прибили её в траву».

Фёдор какое-то время сидел, барабаня пальцами по столу, после чего поднялся, сказал жене, что ему нужно увидеть Илью, и вышел из дома…

– Да-а!.. – наклонив голову, одобрительно протянул Илья. – Очень даже неплохая идея. Сколько там стояла экспедиция? Думаю, по рассказам Прокопа, три-четыре дня. Так что заварки не так уж много использовали. И если там присутствовали сонные травы, я найду их…