Текст книги "Золотой дурман. Книга первая"

Солдаты вытащили котомки названных из палатки и в присутствии Клюге и рудознатца стали вытряхивать из них вещи.

– Но мы-то ведь тоже целый день в двух верстах от лагеря работали, – кивнул Игнатий на своих подельников – Назара и Захара.

– М-да, верно. Только для порядку надобно проверить всех, кого с нами не было, – ответил ему Арсентий.

Куча вещей уже лежала около каждой котомки. Солдаты трясли каждую вещь, надеясь, что оттуда что-нибудь выпадет.

– А что в той сумочке? – спросил Клюге, указывая на вещи Прокопия.

– Чистое исподнее. Жена, чтобы не запачкалось, в мешочек положила, – ответил тот.

Клюге открыл мешочек, вытащил исподнее и заглянул внутрь.

– Что же она тебе в такой грязный мешок чистое исподнее поклала, как будто здесь камни таскали? – удивлённо посмотрел он на Прокопия. – Б-а-а!.. А вот и то, что искали, – вытащил он небольшой кусочек серебра.

– Наш! – вскричал рудознатец. – Это серебро я вместе со всеми положил.

Прокопий смотрел то на Клюге, то на свои вещи ничего не понимающим взглядом.

– Что ты на меня уставился, мошенник?! – заорал Клюге. – Ты, злодей, и ногу специально подвернул, чтобы остаться в карауле, – ещё больше распалялся он. – А ты куда смотрел?! Али сообщник? Вместе, поди, злодейство задумали?! – перекинулся Клюге на Мирона Кирьянова.

Тот, удивлённо хлопая глазами, попытался оправдаться:

– Ни я, ни Прокоп самородки не брали!.. Может, это случилось, когда мы задремали?

– Как задремали?!.. – побагровел Клюге. – Ты для чего сюда был приставлен – спать?!

Мирон виновато опустил голову:

– Сам не разумею, как так вышло…

– Ну, если не врёшь, тогда всё ясно: воспользовался этот злодей тем, что ты задремал, прихватил мешок из-под исподнего, зашёл в палатку, сложил туда самородки, спрятал их где-то, да в спешке, видать, пропустил, что небольшой кусочек серебра в мешке затерялся, – сложил назад туда исподнее и, как ни в чём не бывало, занял своё место. Когда ты проснулся, что делал этот разбойник?

– Рядом сидел… – глядя то на Прокопия, то на Клюге, ответил Мирон.

– Ну как же – сделал своё дело… – подвёл итог Клюге. – Что стоите, рты разинули?! – накинулся он на барнаульских служивых. – Вяжите его!..

Те поспешно, кинувшись выполнять приказание, схватили верёвку и крепко обмотали руки Прокопия.

– Говори, ирод, куда самородки дел?! – гневно сверкая глазами, повысил голос Клюге.

– Не брал я никаких самородков, откуда в мешочке из-под исподнего этот кусочек серебра оказался, сам не разумею! – недоумевал Прокопий, до которого начала доходить суть обвинений.

– Я так думаю: где-то здесь, неподалёку, он их спрятал, – вмешался в разговор Аксентий. – Куда ему с такой ногой ковылять, – указал он на забинтованную ногу Прокопия.

– Верно… – согласился Клюге. – Осмотрите всё вокруг повнимательней, а особо – нет ли где свежевскопанной земли, – крикнул он солдатам.

Обойдя по нескольку раз вокруг лагеря, солдаты, разведя руками, ни с чем вернулись назад.

– Ничего-с не нашли, господин начальник, – отрапортовал барнаульский служивый Наум Данилов.

Лицо Клюге залилось краской ярости:

– А ну-ка, высеките его кнутом, может, язык развяжется!

Несколько солдат подбежали и повалили Прокопия лицом вниз.

– Ну-ка, давай ты! – кивнул он в сторону Мирона Кирьянова.

– Не буду я его сечь! – глядя в глаза Клюге, отрезал Мирон. – Поручиться могу за Прокопия – не пойдёт он на воровство.

– Что-о-о!!! – заорал вне себя от ярости Клюге. – Бунт!.. Я сейчас и тебя как сообщника прикажу высечь! Всыпьте этому тоже, – кивнул он на Мирона. – Приказа начальника вздумал ослу… – тут он осёкся, видя, что солдаты замерли в нерешительности против набычившегося Мирона.

«А если взаправду бунт устроят, что тогда делать?» – пронеслось в его голове.

Игнатий, стоявший поодаль, подскочил, схватил кнут и что есть силы ударил Прокопия. Взвизгнувшая плеть, разорвав рубаху, глухим ударом отозвалась на его спине, оставив после себя кровавую полосу. Прокопий, закусив губу, еле слышно застонал. Следом последовали ещё и ещё удары. Прокопий только вздрагивал, закусив до крови губы.

– За что же невинного человека?! – дёрнулся вперёд Мирон.

Несколько солдат схватили его за руки, стараясь предотвратить непоправимое.

– Прокопу не поможешь – всем хуже сделаешь, – шепнул ему Захар Афанасьев.

– Отвечай, мошенник, где самородки?! Куда спрятал, злодей?! – орал Игнатий, ещё больше стервенея.

– Хватит!!! Достаточно!.. – крикнул Клюге, видя, что солдаты зажали кулаки, и ещё мгновение – будет поздно. – Прокопий, давай по-хорошему, – сменил он тон. – Закуют ведь тебя в кандалы – и на каторгу. Всё равно ты этим богатством не воспользуешься. А так отдашь – прощу тебя. Будем считать, что ты своё уже получил.

– Не брал я ничего, господин Клюге, – хриплым голосом выдавил из себя Прокопий. – И как это серебро ко мне в исподнее попало – не ведаю.

Клюге задумался, нервно покусывая губы, после чего быстрым шагом отправился к себе в палатку. Среди членов экспедиции воцарилась тишина.

Служивые приподняли Прокопия, и он, тяжело дыша, со стоном опустился на лежащее бревно.

– Не брал ничего… – хрипло повторял он, вытирая запёкшуюся на губах кровь.

Наконец, Клюге вышел из палатки, держа в руках две свёрнутые в трубочку, украшенные печатями, грамоты.

– Данилов, возьмёшь ещё человека и конвоируйте этого до форпоста Сайдып. Там отдашь вот эту грамоту командиру, а от него привезёшь мне расписку, что принял он подконвойного. Далее на словах скажешь, что я срочно приказал доставить мошенника в Бийск. Вторую грамоту пусть передадут полковнику Богданову лично в руки. Седлайте коней и выезжайте прямо сейчас. Думаю, дня через четыре нагоните нас.

Служивые помогли Прокопию сесть на лошадь.

– Братцы, не поминайте лихом, чиста моя совесть перед Господом и людьми! – сказал на прощание Прокопий, горячо пожав руки товарищей.

Клюге не стал вмешиваться в их прощание, а терпеливо ждал, когда конвой с арестантом скроются из виду.

– Ну, всё! Час на сборы и по коням, – скомандовал он.

К полудню члены экспедиции, свернув лагерь, уже сидели в сёдлах лошадей, мерно шагавших под палящими лучами июньского солнца. Ехали молча, с невесёлыми лицами, да и о чём было говорить после случившегося…

Только Игнатий, отбившись немного поодаль, оставался в прекрасном расположении духа. «Ну вот! Похоже, не зря я здесь, – радостью билось его сердце. – И самородки прибрал к рукам, и речку золотоносную у себя отметил». Пока там соберутся золото добывать, он успеет кое-что намыть для себя, а вместе с самородками это будет приличное состояние. Уж он-то сумеет воспользоваться этим богатством и приумножить его…

Перед глазами поплыли заманчивые картины, одна краше другой… Вот он купец первой гильдии в дорогом, модном костюме, золотые часы цепочкой выглядывают из его кармана, рядом с ним красивая молодая жена лет восемнадцати, в бриллиантах и золоте… Вот он едет в дорогом экипаже по Петербургу на званый ужин, где собирается высшее дворянское общество столицы, поднимается по ступенькам дворца, а лакеи пред ним всё кланяются, кланяются. Ему приятно чувствовать, как они в холопском повиновении заискивают перед ним… А вот он приезжает в родной Барнаул. Сам губернатор лично прибыл засвидетельствовать своё почтение. В толпе встречающих он видит Пелагею и Прохора, тот встаёт на цыпочки, машет рукой, чтобы как-то обратить на себя внимание, но он, никого не замечая, садится с губернатором в любезно предоставленную карету и, бросив безразличный взгляд на толпу, уезжает в поместье, где даётся обед в честь его – Игнатия. Но вдруг, как молния среди бела дня, на фоне этого великолепия возникает образ Прохора. С язвительной улыбочкой, холёными руками тянется он за его золотом. «Доля! Здесь моя доля!» – кричит он, загребая себе большую часть богатства. «И моя тоже!» – слышится откуда-то голос Пелагеи…

Игнатий трясёт головой, чтобы избавиться от этих непрошеных мыслей. Но в душе уже остался горький осадок, как ложка дёгтя в бочке мёда. Тяжело вздохнув, он догоняет отряд и со смурным настроением продолжает путь…

– Тпруу! – осадил своего коня Матвей Григорьев. – Стойте, мужики! – спрыгнул он с лошади и, подойдя к Прокопию, стал развязывать верёвки на его руках. – Вот так-то оно лучше. Ты уж извини нас, Прокоп, не по своей воле тебя конвоировать вызвались. У нас вот тут провианту немного есть, забирай и беги, куда глаза глядят. Найдёшь какое-нибудь поселение инородцев в глуши – поживи там чуток, алтайцы народ гостеприимный – помогут в беде. А там, может, и выявится тот лиходей, что самородки выкрал. А мы донесём, что хотел бежать, да конь оступился, и вот так вместе с лошадью в пропасти сгинул… Верю, что не твоя вина в том, что самородки пропали, поэтому и не хочу грех на душу брать – в кандалы невинного человека. Хотя оно, конечно, всё на тебя показывает, да вот сердцем чувствую, что не ты это сделал. А как ты, Наум, думаешь? – повернулся он к своему товарищу.

– Оно, конечно, непонятно всё как-то, серебро у Прокопа в исподнем нашли, да и вдвоём они с Мироном там были, но верно ты говоришь: не Прокоп это сделал. Нам-то, служивым, легче солдатскую душу разглядеть: у кого она открытая, а у кого – потёмки.

– Благодарю вас, друзья, что поверили мне. Да вот, если убегу я, кому это поможет? Для всех только худом обернётся. И про меня подумают: если хотел бежать – значит, вина за ним. Вы уж исполняйте приказ, а там как бог даст.

– Ну что ж, раз ты так решил – тогда поехали, – Матвей запрыгнул в седло и, пришпорив коня, взял направление на запад.

Трое всадников галопом приближались к устью реки. Солнечные лучи яркими бликами играли на поверхности Бии, а лёгкий ветерок поднимал едва заметную рябь на воде.

– По берегу дорога половчее будет, авось до темна успеем вёрст пятьдесят проехать, – сквозь топот копыт прокричал Наум…

Скатившееся к западу солнце слепило глаза путников, заставляя постоянно жмуриться, но полуденный жар уже стал спадать, и езда была не такой утомительной, да и близость реки давала знать о себе прохладой.

Ночь перекоротать пришлось на большой поляне, выходящей к реке. Да и какой сон мог быть в их положении – так, дремали по очереди, поддерживая огонь, чтобы обезопасить себя от возможного нападения волков да холодных июньских ночей, часто случающихся в этих местах.

Едва только забрезжил рассвет, а путники были уже в сёдлах, чтобы до темна добраться до Сайдыпа. День выдался пасмурным, и только после полудня в разрывах облачков стало показываться солнце.

– Передохнуть бы маленько, а то так лошадей загоним, – крикнул товарищам Наум, осаждая коня. – Пусть попасутся, да и мы заодно перекусим.

Основательно подкрепившись и дав лошадям вволю насытиться сочной травой, путники заторопились в дорогу.

– Поближе к маяку нужно будет опять тебе руки связать, – предупредил Матвей Прокопия…

Красный диск солнца, выглядывая из-за верхушек елей, дугой повис на горизонте… Вот-вот должен появиться форпост Сайдып. Взмыленные лошади устало отфыркивались от утомительного путешествия.

Матвей, привстав на стременах, поднял руку вверх, всадники остановились.

– Пора… – скомандовал он.

Наум, тяжело вздохнув, вытащил верёвку:

– Тьфу! Свалилось же на нас напасть – к тебе в конвойные угодить, —

досадовал он, связывая руки Прокопию. – Извини, что не смогли для тебя ничего сделать. Как дальше повернёт твоя судьба – одному Богу известно.

– Не попрекайте себя, если вам такая участь выпала. За правду я до конца стоять буду. Хоть и в каторгу пойду, а от слова своего не отрекусь. Ребятишек вот только жалко – без отца сиротами останутся.

– Да-а, если такое припишут – сгноят на каторге, и поминай как звали, – вздохнул Матвей.

Они горячо пожали друг другу руки и, пришпорив лошадей, уже в сумерках подъехали к форпосту…

Наум громко постучал в ворота фортеции, но с обратной стороны не последовало никакого движения. Тогда он изо всех сил затарабанил рукояткой плети.

– Кто такия?! – ответил сонный голос со сторожевой башни.

– Служивые Колывано-Воскресенского горного батальона. Доставили грамоту от начальника экспедиции господина Клюге.

– Счас, погодите! – уже более бодро ответил тот же голос.

Массивные деревянные двери со скрипом открылись и пропустили путников внутрь.

– Подождите здесь. Я сбегаю командиру доложу, – бросил долговязый караульный и быстрым шагом направился к выступавшему из темноты строению.

Командир, щупленький, невысокого роста, быстро шагал к ожидающим его конвойным, долговязый и ещё двое служивых едва успевали за ним.

Быстро пробежав глазами грамоту, переданную ему Клюге, он с головы до ног осмотрел сначала Прокопия, а затем конвойных.

– Этого уведёте в холодную, завтра с утра в Бийск доставим. Да смотрите: глаз с него не спускайте, головой отвечаете, – строго наказал он служивым. – А вы переночуете в казарме и назад. Ответ господину Клюге я подготовлю…

Едва только предрассветная мгла холодным туманом легла на окрестности, как две группы всадников выехали из ворот форпоста Сайдып. Наум и Матвей на восток – догонять экспедицию, а Прокопий, конвоируемый тремя солдатами, на запад – в Бийск…

Тоскливо было на душе у Прокопия и не от того, что ожидала его каторга, а от того, как в гарнизоне посмотрят на него товарищи: если посчитают вором, клеймо не только на него ляжет, а и на жену Устинью, на детей. От таких мыслей слёзы наворачивались на глазах: кто так жестоко обошёлся с ним? Чей грех ему придётся искупить?..

Четверо запылённых всадников, объяснив караульному цель визита и расспросив, как найти коменданта, проехали через восточные – Петербургские – ворота Бийска. Смешавшись с посадскими и военными, спешащими в церковь на вечерню, они направились к дому командира гарнизона.

Люди с испугом вглядывались в седока со связанными руками:

– Никак наш Прокопий Столяров?! – слышались голоса со стороны.

– Да ты смотри-ка: руки-то у него связаны, а спина-то вся исполосована – видать, крепко били, – отвечали им другие.

– Сердешная Устинья знает ли, ведает, – сочувствовали некоторые.

Люди останавливались и тревожным взглядом провожали седоков…

Пётр Богданов, устав от дневной беготни, расстегнув китель, отхлёбывал из кружки холодный квас, приготовленный заботливой поварихой Дашуткой. «Помимо гарнизона теперь появилась ещё забота – строительство новой церкви. А для того, чтобы приступить к этому, пришлось у горы кирпичный заводик поставить. Хоть и далековато от места строительства – зато глина под боком. Всех пришлось привлечь к этому делу: и служивых, и посадских, да мастеров-каменщиков из Тобольска и Томска выпросить… Теперь вот душа радуется, глядя, как на глазах поднимается храм Божий – первое кирпичное здание в Бийске…» – размышлял комендант.

В дверь постучали.

– Входи! – крикнул Пётр.

На пороге появился Прокопий Столяров, из-за спины которого выглядывали трое конвойных.

– Арестанта доставили! – отрапортовал один из них. – А вот грамота от господина Клюге, – подал он свернутый трубочкой лист бумаги.

Комендант так и застыл с кружкой кваса, не донеся её до рта.

– А почему Прокопий здесь?! – произнёс он первое, что пришло на ум.

– Приказано в Бийск доставить, Ваше высокоблагородие! – вытянувшись в струнку, произнёс всё тот же служивый.

Богданов привстал, постоял ещё немного, соображая, что же произошло, после чего взял из рук конвойного грамоту и, сорвав печать, быстро пробежал глазами.

– Что-то я никак в толк не возьму: тебя что, в краже самородков обвиняют?!.. Зачем?!.. – недоумённо глядя на Прокопия, выдавил из себя комендант, всё ещё отказываясь понимать написанное.

– Обвинять-то обвиняют, только я ничего не крал, Ваше высокоблагородие.

М-да-а… – недоверчиво покачал головой Пётр. – Тогда откуда в твоей сумке серебро оказалось? Да, и как пишет Клюге, ты с Мироном в тот день в охране стоял, Мирон уснул, а ты в это время самородки выкрал. Что ты на это скажешь?

– Всё это так, но я сам не пойму, откуда у меня в исподнем этот кусочек серебра оказался. Мне, конечно, веры нету, раз всё говорит против меня. Только вот сами подумайте, Ваше высокоблагородие, зачем мне эти самородки брать?

Пётр прошёлся по комнате, собираясь с мыслями, после чего подошёл к Прокопию:

– Ну, так откуда мне ведомо, зачем тебе их брать? Взял золото и серебро, сунул вместо них камни и посчитал, что не заметят, а когда хватятся – ищи свищи. Как считаешь, не могло так случится? Хотел обмануть всех, да просчитался.

Прокопий, опустив голову, ничего не мог ответить коменданту. Кто-то так ловко подстроил всё, что как ни крути, а выходит, что виноват он – Прокопий.

– Вынужден я тебя, Прокоп, под замок посадить, будешь сидеть здесь в Бийске до возвращения экспедиции, а там… – Василий! – крикнул он денщика. – Позови конвойных. Пусть отведут в поруб, – кивнул комендант на Прокопия. – А этих, – указал он на конвоиров из Сайдыпа, – пускай накормят и определят на ночлег.

– Д-а-а-а!.. Позор на весь гарнизон, – произнёс Пётр, оставшись один. – А если ещё до губернии дойдёт, влетит и мне, и Фёдору Иванову – ведь он людей для экспедиции подбирал. Никогда бы не подумал на Прокопия.

В дверь постучали, и на пороге появился Фёдор Иванов.

– Что прибежал?.. Слыхал, что Прокопий Столяров натворил? Вот теперь вместе отвечать будем: я – как командир гарнизона, а ты – как непосредственный командир арестанта.

– Ваше высокоблагородие, можно я с Прокопием поговорю? Не верю я, что он вор. Могу поручиться за него.

– Не спеши, Фёдор, ручаться; как говорят, чужая душа – потёмки, – прервал его Пётр. – На вот прочитай грамоту от Клюге, а потом будешь ручаться.

Фёдор взял грамоту, прочитав один раз, прочитал её ещё и ещё.

– Да-а, вот это дела…

– А я тебе что говорил – не спеши ручаться. Тут, как ни крути, нет Прокопу оправдания. Пускай посидит в арестантской на хлебе да на воде – авось одумается и во всём признается – расскажет, где самородки спрятал, оно, может, и зачтётся ему.

Пётр испытующе взглянул на Фёдора, надеясь увидеть в нём полное согласие с его доводами. Но, увидя лишь растерянность, махнул рукой и резко бросил:

– Ладно, иди поговори – только вряд ли услышишь от него что-нибудь убедительное. – Василий! – позвал комендант.

Денщик тут же появился на пороге.

– Проводи господина хорунжего к арестанту, скажи охране, что я разрешил поговорить с ним.

– Благодарю, Ваше высокоблагородие! – отчеканил Фёдор и скрылся с денщиком за дверьми…

Поруб представлял собой заполненную мраком и сыростью земляную темницу, находящуюся рядом с казармой.

Охранник открыл скрипучую массивную дверь, и затхлый воздух не проветриваемого помещения ударил в лицо Фёдора. Тусклая лампадка едва освещала небольшое помещение. В углу, обхватив голову, сидел Прокопий.

– Доброго дня, Прокопий, – поприветствовал его Фёдор.

– Да уж, какого доброго, – с грустью ответил арестант. – Вы, наверное, уже всё знаете. Нечего мне добавить в своё оправдание; чтобы я не сказал, всё против меня оборачивается.

– Я к тебе пришёл – выслушать и понять. Верно ты говоришь – всё указывает на твою вину. Но я знаю тебя как хорошего и честного казака, поэтому и пришёл поговорить. Расскажи-ка мне подробно, без утайки, что произошло в тот день – всё, как на духу…

Прокоп собрался с мыслями, затем, не торопясь, начал описывать события того злополучного дня.

– Ну что – уснули мы с Мироном – сам не могу понять, отчего… Такое важное дело нам поручили – а тут… – закончив рассказ, недоумённо пожал он плечами.

– А почему ты сразу этого не сказал, когда тебя расспрашивал Клюге?

– А чего мне было говорить – проспали…

– Ну, выходит, ты этим признанием кругом себя виновным сделал.

– Да, согласен с вами, Ваше благородие. Загнали меня моим же признанием, как зверя в угол. Теперь и на попятную не пойдёшь – скажут, изворачиваешься.

– Прокопий, а как так получилось, что вы оба уснули?

– Сам не могу понять. Прошло какое-то время после того, как все разъехались по работам, стоим мы с Мироном у командирской палатки, озябли – утро-то холодное выдалось. Немного погодя, Мирон предложил мне чайком погреться. Попили мы чаю, вроде как теплее стало, да и солнце уже поднялось – пригрело; потянуло меня в сон, вижу: и Мирон стоит, зевает. Дальше – больше, стою, а у самого ноги подкашиваются, ну Мирон мне и говорит: давай, мол, присядем, что мы эдак весь день на ногах стоять будем. Только присели мы, и тут я, как провалился куда-то, открываю глаза: Мирон рядом спит; разбудил я его, смотрим друг на друга, понять ничего не можем. До сих пор никак уразуметь не могу, почему так случилось, как будто околдовал кто.

– Да-а, если всё на самом деле, как ты говоришь, тогда выходит, кто-то постарался, чтобы вы крепко уснули – только один ответ. Значит: украл самородки не тот, кто спал, а кто в это время у командирской палатки оказался. Но кто?! Ведь в лагере, кроме вас, никого не было… Получается, кто-то постарался, чтобы вы с Мироном уснули, а затем взял у тебя в котомке сумку с исподним, сложил туда самородки и после вернул сумку назад, оставив там маленький кусочек серебра, – вопрошающе взглянул Фёдор в глаза Прокопию. – Ты прав, всё указывает на тебя: с рудознатцем работал только ты и знал про самородки, в день кражи ты стоял в охране, второй охранник уснул, и ты этим воспользовался, и, наконец, у тебя в котомке нашли кусочек серебра, якобы оставленный в спешке, – очень удачный расклад для истинного вора. При таких уликах разбираться в обратном никто не будет. И верно говоришь: в попятную уже не пойдёшь – никто не поверит.

Прокопий с грустным лицом слушал Фёдора, лишь иногда в знак согласия кивая головой. Как же прав был командир, и, по-видимому, он был единственным, кто поверил ему. Даже его товарищи казаки, хоть и защищали его, но, скорее всего, это был порыв дружеских чувств, вера человеку, которого знаешь, и нежелание верить в обвинения, которые ему приписывают. А когда всё успокоится, посмотрят они внимательнее на улики и скажут – вор.

– Подумай хорошенько, вспомни во всех подробностях то утро. Неспроста обоих враз сморил неудержимый сон, – пытался понять причину Фёдор. – Может, есть хоть какая-то зацепка?

– Встали мы все вместе, акромя Игнатия – это вольнонаёмный с барнаульского завода, тот уже костёр развёл, воду вскипятил, смородинового листа туда добавил. Помню, прохладно очень было, а он нам тут же чайку предложил, Захар аж отблагодарил его за это, что, мол, ко времени чаёк-то. Попили мы чая с сухариками и вяленым мясом, а тут уж все заторопились на работы. Мы с Мироном в охране остались, а Игнат, Захар и Назар Фефелов, по указанию рудознатца, образцы породы собирать отправились.

– Не пойму я ничего, Прокоп. Выходит, кроме чая в то утро вы ничего другого не пили. Ну не с чая же заснули мертвецким сном – тогда бы и другие уснули – ведь чай-то пили все. На всех Игнатий чай разливал. Хоть убей – не за что зацепиться в твоё оправдание.

– Не видел я, как Игнатий разливал чай – ведь я последний вышел из палатки, когда он наполнил кружки… Такая беда враз свалилась – голова кругом идёт, не могу враз всего вспомнить…

Дверь в арестантскую приоткрылась:

– Ваше благородие, пора уже. Не положено так долго с арестантом разговаривать, – промолвил просящим тоном охранник.

– Ладно, дружок, ещё маленько, – с нотками раздражения ответил Фёдор, сердясь на стражника, что прервал их разговор на самом интересном месте. – А не мог ли кто заранее подсыпать вам в чай сонного зелья?.. Но кто – Игнат?.. Так ведь он целый день на работах был, да и люди, с которыми он пошёл, заметили бы его отсутствие. Остаётся одно: ежели кто-то со стороны пришёл, а в отряде имел сообщника. Получается, что он постоянно шёл за экспедицией и выжидал удобного момента. Даже не знаю, что думать… – пожал плечами Фёдор. – Проверить бы испитую заварку. И если там окажутся сонные травки, тогда… – продолжил он, как бы размышляя с самим собой.

Прокопий, обхватив голову руками, с надеждой глядел на своего командира.

– Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы помочь тебе, – постарался утешить его Фёдор. – А пока держись, не падай духом, даст Бог – всё образуется.

Фёдор встал, бросил на Прокопия ободряющий взгляд и вышел из арестантской.

«Да, много неясного ещё в этом деле… – размышлял Фёдор, шагая к дому командира гарнизона. – Что он сейчас скажет коменданту? Оба охранника спали, когда пропали самородки. Он даже слушать про это не захочет – смешно и выглядит, как обычная отговорка».

Решив повременить с разговором, Фёдор повернул к реке – там, на берегу Бии, легче думалось, глядя на её неторопливое течение. Присев на камень, он погрузился в невесёлые размышления…

Последние лучи заходящего солнца багрянцем скользнули по водной глади, начинающей темнеть в преддверии сумерек… Сидя в тишине и слушая шорох воды по прибрежной гальке, проще было разобраться в хаосе мыслей, накопившихся за этот день. Он до конца не мог понять, что же произошло на самом деле там, далеко в горах… В объяснении Прокопия оставалось много загадок, и, если не решить их, то его ожидает тюрьма или каторга. Фёдор близко к сердцу принял горе, свалившееся на подчинённого. Кто-то очень хитро и ловко воспользовался сложившимися обстоятельствами, оставив только возможность рассуждать об утреннем чаепитии, где, по всей вероятности, были подмешаны сонные травы. Сонные травы, сонные травы… Может, Илья сумеет ухватить какую-то ниточку, ведущую к истине?

Звонкий девичий смех послышался неподалёку, выше по течению реки; ему, как эхом, ответил мужской, потом другие весёлые голоса отдыхающей после тяжёлых полевых работ молодёжи. Фёдор и не заметил, как опустилась ночь. Он поднялся, размял затёкшие ноги и, хрустя галькой под сапогами, берегом реки направился к слободке.

Утром, соскочив пораньше, чтобы застать Илью дома, Фёдор выбежал на улицу. Слобода только просыпалась, навстречу ему брели коровы, подгоняемые пастухом, мыча и поднимая пыль; они жевали случайно схваченную по дороге траву. У дома Ильи он столкнулся с Дашуткой, спешащей на полевые работы.

– Добренького утра, дядя Фёдор, – весело поприветствовала она.

– Здравствуй, здравствуй, Дашутка…

– А я вас вчера вечером у реки видела!.. Мы там с ребятами гуляли.

– А я думаю, чей это знакомый смех? А это вона кто – Дашутка, – лукаво улыбнулся Фёдор. – Илья дома ещё? – не желая более задерживать девушку, спросил он.

– Да, дома. Тятенька с утра хотел травки разобрать посушить, а после к нам на помощь подойдёт… Проходите, он в горнице сейчас, – уже на ходу ответила Дашутка…

Илья сидел за столом и связывал пучками разложенные повсеместно травы. Благоухающий аромат разнотравья заполнил весь дом. Он настолько был занят работой, что не заметил, как вошёл Фёдор. Постояв немного на пороге, Фёдор кашлянул в кулак, чтобы привлечь к себе внимание.

– А-а, Фёдор!.. Проходи, – улыбаясь, встал навстречу товарищу Илья. – По какому делу зашёл, али так – попроведать? – спросил он, протягивая руку.

Фёдор крепко пожал руку и, малость задумавшись, ответил:

– И по делу, и попроведовать.

– Рад, рад, что зашёл ко мне. Давай-ка сперва чайку с медком попьём. Да за чашечкой о жизни поговорим, а потом… Хорош медок… Павел, Настин муж, из Усть-Каменогорской крепости привёз. Пчеловодством там начали заниматься, говорят, из Башкирии ульи завезли.

– Ты смотри-ка: и в Сибири пчеловодством занялись? У нас, в Подмосковье, давно пчёл приручили – хорошее дело. Жаль, что здесь отстали – кругом такое разнотравье…

– И у нас раньше пробовали – Скалон Антон Данилович1313
  Скалон Антон Данилович – в 1765 году командир драгунского полка, расквартированного в то время в Бийской крепости. Отличился в Семилетнюю войну (1756—1763), а в 1774 году успешно ведёт вооруженную борьбу с отрядами пугачёвцев и наносит им ряд тяжёлых поражений, за это в 1775 году ему был пожалован орден Святой Анны. В 1776 году генерал—поручик. Зачинатель пчеловодства на Алтае, его стараниями появились первые ульи. Умер в 1777 году в Усть-Каменогорской крепости.


[Закрыть]… Ставил несколько ульев неподалёку от крепости – правда, лет десять назад это было… Помнишь такого?.. Он после того немного пожил и помер. Всё-таки Семилетнюю войну прошёл, да против Емельки Пугачёва воевал – вот раны и дали о себе знать.

– Ну как же?!.. Успел его застать – меня только что к вам перевели из Подмосковья… Человек известный – до генерал-поручика дослужился; говорят, знатного французского рода был.

– Верно говорят… Да и сын его – Антон1414
  Скалон Антон Антонович – родился 6 сентября 1767 года в Бийской крепости. В 8-летнем возрасте Антона зачисляют в роту лейб-гвардии Преображенского полка, где капитаном состоял сам наследник цесаревич Павел. В 16 лет он уже поручик Сибирского драгунского полка, через три года – капитан, спустя ещё семь лет – майор. В 1798 году он получает чин полковника и аннинскую шпагу из рук государя (наградное оружие с орденом Святой Анны). В 1800 году становится генерал-майором. Через год уходит в отставку и поселяется в Гродненской губернии. Но 1805 году вновь поступает на военную службу и получает приказ вернуться в Сибирь. В 1808 году Скалону поручена операция по переброске сибирских полков к западным границам. За отлично выполненную задачу царь удостоил генерал-майора ордена Святого Владимира третьей степени. В июне 1812 года армия Наполеона вторглась в Россию. Русские войска вынуждены были отступать, отступал и командующий драгунской бригадой А. А. Скалон. Под Смоленском армиям удалось соединиться и получить передышку. 4 августа начался штурм. На стороне французов – более чем шестикратный перевес в живой силе и артиллерии. И все же взять город сразу им не удалось. На следующий день начинается массированный артобстрел Смоленска. Скалон решился на отчаянный поступок: сразу за последним залпом батарей бросил драгунские эскадроны в атаку навстречу конной дивизии французов. Четверть часа сибиряки рубили врага. Выигранных страшной ценой минут оказалось достаточно для спасения пехоты. Выполнив задачу, генерал скомандовал эскадронам укрыться в крепости. «По традициям боевого российского офицерства сам командир во время отхода находился в рядах последнего эскадрона. Внезапно рядом разорвались несколько гранат, и всё скрылось в густом пороховом дыму, в котором адъютант и вестовые потеряли командира из виду…» – пишет историк и краевед Сергей Исупов. Судьба боевого генерала долгое время не была известна никому. И только в конце 1813 года его родные и сослуживцы узнали: в тот день 5 августа Антон Антонович был убит наповал вражеской картечью. Его тело французы обнаружили лишь 6 августа. А 8 августа по повелению Наполеона оно было предано земле со всеми воинскими почестями. Генерала похоронили у подножия Королевского бастиона Смоленской крепости. Император Наполеон присутствовал на похоронах и бросил на могилу героя горсть земли. На месте погребения генерала Антона Антоновича Скалона воздвигнут памятник, который стоит до сих пор.


[Закрыть], тоже под стать отцу – в шестнадцать лет уже поручиком Сибирского драгунского полка – о как! А ведь ровесник моей Дашутки – вместе игрались. Когда годков семь-восемь ему исполнилось – в лейб-гвардии преображенский полк записали… Матушка его как-то в лазарет к Пелагее заходила, ну и поделилась новостями, – добавил Илья…

– Поражаюсь тебе, Илья! И откуда ты всё знаешь?!.. И травы… И…

– Вот через травы и приходит всё остальное – сколько народу через мои руки прошло. А ведь с каждым поговоришь – от каждого что-то услышишь… – А вот и чаёк закипел, – вскочил хозяин… – Как у тебя-то семейная жизнь? – поинтересовался Илья, разливая по кружкам ароматный травяной чай.

– Ну, прежде о себе расскажи… Сейчас вот Дашутку в воротах встретил – взрослая стала. Помню её совсем маленькой – когда к китайцам за лошадьми ходили… Сколько ей тогда?.. Лет шесть-семь было, а теперь – невеста. Как быстро время пролетело!

– Да, Фёдор, время бежит: мы стареем, дети наши взрослеют. Вон у меня уже и внуки бегают: у Насти трое, у Анисьи дочке второй год пошёл. Да и ты вспомни, каким неопытным юнцом тебя Кузьма в первый твой поход взял, а теперь вон как возмужал – сам уже командир, семьёй обзавёлся; сколько твоей Ульянке-то?

– Да мала ещё – вот только семь годков исполнилось. Рисование любит, наверное, от меня эту страсть взяла. Думаю, подрастёт маленько – в Томск, в школу живописи определю. Говорят, что там есть такая. Думал, в Москву, но слишком далёко – хотя и родственники в той стороне: братья, сёстры там остались. Да и в самой Москве – Иван Гаврилович. Помнишь, художник, про которого я как-то рассказывал, рисовать этюды к нам в деревню приезжал. Не знаю только, жив ли? Адрес свой тогда оставил, в гости приглашал – давно это было.

– Это ты верно надумал: ежели есть тяга к рисованию – надо поддержать. Ну, а Никитка-то у тебя совсем малой. Сколько ему?..

– Три скоро будет.

– Да-а… Не заметишь, как дети вырастут… Ну, а теперь рассказывай, что привело тебя ко мне. По глазам вижу, что-то важное сказать имеешь…

Фёдор отставил стакан с чаем и, наклоняясь к Илье, как будто их могли услышать, тихо прошептал:

– Казака моего арестовали по подозрению в краже, а я вот думаю, что не он вор, как помочь ему – ума не приложу!

– А кто таков?

– Прокопий Столяров – его изба на окраине слободки, недалеко от реки.

– Ну, как же, Столяровых я знаю – мальчонку его старшего лечил. Напился с жару холодного молока с погреба, горло-то и перехватило, вот Прокопий ко мне на руках его и принёс… Насколько мне кажется, он человек чуждый плутовства… Так расскажи подробней, что стряслось?

Фёдор по всех подробностях изложил всё, что узнал от Прокопия.