Текст книги "Золотой дурман. Книга первая"

– Ну, чего тебе?.. Говори… – сердито посмотрел на него тот.

– Про человека одного хотел вас спросить – в экспедиции подсобником был. Все возвернулись, а его нет. Игнатием Щербаковым кличут.

– А тебе-то что за дело до него? – недовольно ответил Клюге.

– Сестра моя, Пелагея, беспокоится – мужем он ей приходится.

– А-а, вон оно что. Болезнь его в дороге прихватила – я его в селении, у инородцев и оставил. Так что пусть не тревожится, никуда не денется – вернётся.

Разузнав об Игнатии, Прохор, продолжая улыбаться и кланяться, вышел из кабинета Клюге.

«Странно что-то… – подумал он про себя. – Болезнь его прихватила?.. Уж не остался ли он там, чтобы спокойно забрать этот самородок?.. И кого же обвиняют в краже? Не подельник ли он Игнатия?.. Надо знакомца своего Ермолая расспросить, он при суде писарем – наверняка кое-что знает…»

Изба Ермолая Рябинина стояла на окраине города, где селился небогатый рабочий люд. В дожди и весеннюю распутицу улицы в этом районе слободы утопали в грязи, проклинаемой караульными, которые в дневное и ночное время обязаны были патрулировать вверенный им район и следить за всеми посторонними, въезжающими в слободу. В сухую же, летнюю погоду столбы пыли поднимали подвыпившие возницы, промчавшиеся галопом мимо неказистых избушек.

Прихватив с собой хлебного вина, Прохор направился в гости к знакомцу. С улыбочкой кивая патрульным и бранясь на обгоняющих его извозчиков, то и дело заставляющих глотать придорожную пыль, он подъехал к стоящему на пригорочке и выделяющемуся среди других изб ладно срубленному дому.

– Можно к вам, Ермолай Афанасьевич? – приоткрыв двери, произнёс он в пространство горницы.

– Кто это там?.. А ты, Прохор. Ну, проходи, коли в гости зашёл, – донёсся из помещения недовольный голос писаря.

Прохор обил от пыли сапоги и осторожно, прикрыв дверь, вошёл в горницу.

Ермолай Афанасьевич, лысеющий, средних лет мужчина, видимо, только что собрался обедать. Посреди стола у него красовался видавший виды медный чайник, испускавший приятный аромат только что заваренного чая, рядом стояла миска с ячневой кашей, порезанный крупными ломтями хлеб и завёрнутый в холщовую тряпицу рыбный пирог.

– Вот, пришёл попроведовать старого товарища, – торжественно выставил на стол штоф хлебного вина Прохор.

Ермолай враз оживился: его маленькие кругленькие глазки радостно заблестели, маска безразличия тут же сошла с лица. Он поднялся навстречу гостю и дружелюбно протянул ему руку.

– А ну как же, как же, Прохор Анисимович, я вот совсем недавно тебя вспоминал. Смотри-ка, не забыл старого приятеля, – с улыбкой захлопотал он, пододвигая Прохору стул. – Я щас, мигом… – выскочил он в сенцы и через пару минут вернулся с миской кислой капусты, шматом солёного мяса и двумя крупными луковицами.

Сняв потёртый сюртук, он достал из шкафчика чистые чарки и уселся подле гостя.

– Ну, как служба?.. Вижу, ты всё в делах, – поинтересовался Ермолай, разливая вино по чаркам.

– Ну, дык, стараемси на благо Отечества, – бойко ответил Прохор.

– А мне вот тут соседка пирог рыбный принесла – тёплый ещё… Не стесняйся – отрезай, – протянул гостю нож Ермолай.

– Ну, давай – за встречу! – поднял Прохор свою чарку.

Закусив кислой капустой и румяным рыбным пирогом, он налил ещё по одной и стал подводить разговор к интересующей его теме:

– Как там у вас в суде, много дел бывает?

Ермолай первым делом опустошил чарку.

– Да как тебе сказать: большей частью «беглые», – ответил он, смачно пережёвывая кусок пирога. – Бегут ироды от непосильной работы.

– И воровство, поди, случается? – наполняя опустевшую посуду, как бы вскользь поинтересовался Прохор.

Ермолай опрокинул чарку, крякнул, откусил луковицу и, зачерпнув пригоршню капусты, отправил себе в рот.

– Ну, а как жа? – воруют шельмецы… Ты, закусывай, закусывай. Давай я мясо порежу, – отхватил он от шмата толстый кусок и протянул Прохору. – Это всё просители благодарят… – захмелевши, кивнул на закуски Ермолай. – Кто вон мясо несёт, кто яйца, а кто солонинку: капустку, грибочки… Подойдёт, бывало, какая-нибудь фифочка и таким ласковым просящим голоском: «Вы уж, Ермолай Афанасьевич, похлопочите перед судьёй о муже, кабы сроку поменьше да наказание помягше». А сама уже корзинку со снедью наготове держит. С голытьбы-то чего возьмёшь? Ну, а которые посостоятельней, те уж отблагодарят, как полагается… А ты что думал?.. Ермолай не последний человек в суде – только чего шепну на ухо судье, а он уж мне в ответ: «Сделаем, Афанасич, сделаем…» Али какое дело путаное, так тоже втихую подзовут и на ухо мне: «Ты-то, Ермолай, как думаешь?..» Совету, значит, моего просют… О как!.. – пьяно выпалил он, довольный произведённым на собеседника впечатлением.

Видя, что Ермолая после третьей чарки понесло не в ту сторону, Прохор поспешил направить разговор в нужное русло.

– А я слышал, экспедицию Клюге обокрали, – тут же вставил он, дождавшись, когда хозяин закрыл рот, чтобы перевести дух.

– А, это… – сморщился Ермолай, раздосадованный тем, что не дали до конца высказаться. – Ну, дык, было такое дело. Не помню… Однако недели две назад… Под конвоем из Бийска привезли этого мошенника, его Клюге с экспедиции туда возвернул, а на обратном пути сюда доставил. Говорят, золотой самородок фунтов на десять украл – да ещё серебряных прихватил, – намекающе поглядел он на пустую посуду.

– Ну и как? Признался лиходей? Рассказал, куда краденое дел? – наполняя чарку Ермолая, поинтересовался Прохор.

– Куда там признался! И батогами били, и сквозь строй пропускали, а он всё своё: «Не брал», да и только. Дали ему пять лет каторги – на сереброплавильный завод отправили. Думаю, что там и сгинет окаянный, – отхватив приличный кусок пирога, заплетающимся языком ответил Ермолай.

– Странно как-то, – пожал плечами Прохор. – Ведь на погибель идёт, а признаться не хочет.

– Вот и я так подумал: в могилу с собой это богатство не возьмёшь, а признайся во всём – так может, и помилуют… Насмотрелся я таких дел… Ты знаешь, как меня в суде уважают… Да я любого…

– Может, какой сообщник был? – перебил писаря на полуслове Прохор.

– Сообщник?.. – уставился на Прохора Ермолай. – Вот и я говорю: сообщник, забрал золотишко – и ищи его свищи. А с этим уговор учинил: ежелив прихватят, то долю его семье отдаст. Сам-то он из простых казаков, а ещё жена да трое детей на нём. Вот, может, и молчит ради семьи.

– М-да, интересное дельце… – подытожил Прохор. – Ну что, ещё по одной, да домой нужно собираться, – хлопнул он ладонью по столу.

– А куды ты торопишься, кто там тебя ждёт? Ты ведь, однако, тоже бобылём живёшь. Посидим, поговорим, – красноречиво кивнул он на накрытый стол.

– Я бы с удовольствием – да сестра просила приехать подмогнуть, – прижимая руки к груди, с сожалением ответил Прохор и с улыбкой, кланяясь, направился к двери.

– Жаль, жаль… – шатаясь, поднялся из-за стола Ермолай, чтобы проводить гостя. – Ну, ты если чего – обращайся… У меня во где все сидят!.. – поднял он вверх зажатый кулак…

«Странно, какая мудрёная история получается, – размышлял Прохор, узнав от Ермолая всё, что ему нужно. Мысли постоянно разбегались в его захмелевшей голове и он, потирая и морща лоб, старался уловить истину в этом загадочном деле… Его лошадка, предоставленная самой себе, медленно брела в сторону родного дома. – А не Игнатий ли соучастник этой кражи – на него это похоже, – наклонив голову, строил догадки Прохор. – Уж точно: не один похитил самородки доставленный в Барнаул арестант… Хоть и выпивши был Ермолай, но правильно подметил: ради семьи он молчит, в надежде, что сообщник отдаст его долю родным. В противном случае этот бедняга давно бы уже всё выложил, нежели идти в погибель самому, и семью без кормильца оставить».

Прошло два дня, а мысль, высказанная Ермолаем, никак не шла из головы Прохора. Чувствовал он, что Игнатий имеет прямое отношение к пропаже золота. «Заеду-ка я к Пелагее, посоветуюсь ещё с ней», – решил он и направился, чтобы запрячь в телегу лошадь.

– Но-о-о!..– подстегнул он коня и поехал к дому сестры…

– День добрый! Не ожида… – осёкся он на полуслове, открыв дверь в горницу.

За столом напротив Пелагеи аппетитно хлебал щи Игнатий.

– Что в дверях остановился, проходи в горницу, – удивлённо взглянув на брата, произнесла Пелагея. – Игнатий с экспедиции возвернулся. С огорода пришла, а он в горнице сидит – не видала, как зашёл. Щи сварила да шаньгов напекла, проходи к столу-то, я щас тебе горяченьких налью, – потянулась она к полке за чистой миской.

– Благодарю, я немного погодя, – медленно расставляя слова, ответил Прохор. – C возвращением, сродственник… – оправившись от неожиданности, произнёс он. – Ну, чем порадуешь?.. Как оно там, в землице Телеуцкой? Поди, богатства неописуемые под ногами валяются?

– Здорово, Прохор… – холодно ответил Игнатий. – По поводу богатств сказать особо нечего. Те карты и отчёты экспедиций, что ты мне давал, не пригодились – экспедиция Клюге прошла другим путём. Измучился там до крайности: какой день – не знаешь, будешь ли жив или сорвёшься в пропасть и примешь смерть на острых камнях. А тут ещё отравился, да жуткая простуда навалилась – думал, что скончаюсь, зато на этом мои мытарства и закончилось.

– Хм-м… Ну так прям уж и ничего не подвернулось? А до меня слухи дошли, что самородки золота и серебра в экспедиции пропали, – испытующе посмотрел Прохор на Игнатия.

– Ну, пропали и пропали – мне-то делов до этого. Сами разберутся, куды они могли деться, – пожимая плечами, ответил Игнатий…

«М-да?!.. Игнат вряд ли чего скажет…» – потупив взгляд, постукивал пальцами по столу Прохор, соображая, как же разговорить зятя.

Вдруг он встрепенулся и, незаметно подмигнув Пелагее, спросил:

– Сестра, а ты что же это мужа на сухую встречаешь?..

Игнатий довольно хмыкнул, взглянув на Пелагею.

– Да уж закрутилася – вся в мыслях: где он, как ему там, в далёкой стороне, а он, глядь, как снег на голову. Я щас, быстро – сбегаю куплю чего… – поняв намёк, спохватилась Пелагея.

– Чего бежать, у меня лошадь у ворот привязана… Мигом – туда и назад.

– А ты, Игнатий, на еду-то не налегай – отдохни чуток… А лучше затопи-ка баньку – с дороги в самый раз будет, – посоветовала Пелагея, накидывая платок и направляясь следом за братом…

– А ты чего это сегодня по-мужицки – не на бричке? – кивнула она на привязанную у ворот лошадь.

– Ну, дык, я ведь в бричку двух запрягаю. Накладно в кажный след пару лошадей гонять.

– Хозяйственный ты братец, домовитый. Жену бы тебе хорошу…

– Да ладно… Жену, жену… – махнул рукой Прохор. – Ты вот лучше скажи, хоть каким намёком оговорился Игнат о пропавших самородках? – спросил он сестру, садясь в телегу.

– Прям… Про самородки я только от тебя и услыхала. Спросила про золото – говорит, что бумаги, которые ты дал, ничем не помогли. Одно заладил: как ему там тяжело было, да как чуть не помер от простуды. Да хоть бы и помер – невелика потеря, ежелив на самом деле так… Ну и дал же Господь муженька: ему не за золотом ходить, а хвосты коровам закручивать.

– Погоди «хвосты закручивать»… Ты ещё ничего не знашь… Поговорил я тут третьего дня со своим знакомцем, в суде он работает, так вот: сдаётся мне, что к пропавшим самородкам Игнатий руку приложил, да нам ничего сказать не хочет. Подельник его долго на каторге не протянет – вот и приберёт Игнат всё золото и серебро к рукам… Ну ничего, хитер Игнат, да куда ему супротив Прохора. Сейчас винца привезём да угостим хорошенько. А ты уж постарайся, сестрица, поласковей с ним – да мне-то подыгрывай, когда о золоте разговор заведём. На стол собери всё, что получше. Может, из продуктов чего прикупить нужно, так ты не стесняйся, ради такого дела я деньгами вложусь. А уж когда на столе богато накрыто, так оно и языку веселей, как говорят, «что у тверёзого на уме, то у пьяного на языке»… Ничего, вытянем из него всё, что скрывает… Ишь ты, Прохора вокруг пальца захотел обвести, – потрясая кулаком, сердито закончил он.

Прикупив провианту и хлебного вина, Пелагея попросила брата заехать к знакомой, у которой муж промышлял рыбной ловлей и всегда можно было купить свежую стерлядку.

– Ну, ты прям-таки собралась настоящий пир устроить, – одобряюще улыбнулся Прохор, чувствуя в душе, что старания их не пройдут даром.

– Ну, раз ты уверен, что Игнатий не пустым оттуда вернулся, тогда угостить мужа надо как полагается…

– А как жа!.. – развёл руками Прохор….

– О-о-о!.. А я только в баню собрался, – встретил их Игнатий. – Да чистое исподнее никак не могу найти.

– Постой-ка! – открыла сундук Пелагея и, пошарившись, вытащила пару исподнего белья. – Никуда вы, мужики, без баб не годны, – шуткой бросила она.

Ничего не ответив, Игнатий схватил бельё и скрылся за дверью…

Прохор медленно опустился на лавку и, подперев голову, стал мысленно выстраивать разговор с зятем… Пелагея, растопив печь, почистила рыбу и, обработав курицу, стала готовить угощение. Сунув стерлядку и курицу на раскалённые угли русской печи, она присела рядом с братом.

– Ну, всё поняла – как себя в разговоре вести? – пытливо посмотрел Прохор в глаза сестры.

– А чо тут неясного? – пожала плечами Пелагея. – Только вот что я думаю, если золота у него с собой нет – значит, спрятал его где-то. Я в котомке у него порылась, пока он лошадь ходил кормить, пусто там.

– Игнатий – хитрый мужик, ежелив он решил утаить от нас золото, в дом он его вряд ли понесёт, – ответил Прохор… – Тут уж и впрямь царское угощение, – принюхиваясь к поплывшим из печи ароматам, произнёс он.

– Постой-ка! – спохватилась Пелагея. – Напомнил: я же грузди посолила – в погребе стоят, сейчас принесу.

Она схватила чашку и, сунув ноги в опорки, исчезла за дверьми…

– На-ка попробуй… – протянула она брату чашку, наполненную духмяными, с прилипшими стебельками укропа груздями.

Тот нерешительно взял небольшой холодный грибочек, осмотрел его со всех сторон и целиком отправил к себе в рот.

– Убери подальше эту вкуснятину, а то пока Игнат моется, я все съем, – смачно похрустывая, оценил он принесённое соленье.

Пелагея, улыбаясь, поставила чашку на середину стола, и тут же рядом – купленные два полштофа хлебного вина.

– Рыба, однако, уже готова, – заторопилась она к печке.

Уложив на глиняное блюдо румяную, с выступившими капельками жира стерлядку, Пелагея присыпала её укропом и отнесла к столу.

– Ну, ещё чуток, и курица подоспеет, – помешивала она кочергой раскалённые угли…

Прохор с удовольствием наблюдал за хлопотами сестры, глотая голодные слюнки от вида и запаха готовящихся блюд: подогретых душистых шаньгов, порезанного толстыми ломтями тёплого ноздреватого хлеба, аппетитной стерлядки, подёрнутой янтарём выступившего жира и разложенных по чашкам соленьев: квашеной капусты, украшенной красными ягодами клюквы, и облитых сметаной груздей, посыпанных укропом вперемежку с кольцами лука.

– А вот и я!.. – раздался от двери голос Игнатия. Отдуваясь после банного жара, он с удивлением посмотрел на накрытый стол. – Вот это я понимаю! Вот это встреча!..

– Ну, а как жа, как жа… Уж извелись мы с Прохором, тебя ожидаючи из стороны неведомой, – ласково ответила Пелагея. – Давай-ка, проходи к столу… Чего встал как в гостях?.. Вот и курочка подоспела, – поставила она на стол пышущую ароматом курицу.

– Ну… С возвращеньицем!.. – торжественно произнёс Прохор, поднимая чарку с вином.

– Такая радость, такая радость для нас! – подхватила Пелагея. – Наконец-то дождались.

Игнатий осушил чарку, крякнул и, нацелившись в грибы, подхватил крепкий груздочек.

– Это когда ж ты успела таких насобирать? Прямо все один к одному, – причмокивая от удовольствия, – повернулся он к Пелагее.

– Да вот, в прошлом месяце после дождей наросли. Думаю, наберу, обрадую мужа к возвращению.

– Давай ещё по одной – под грибочки, – наполнил чарки Прохор.

Игнатий, ни слова не говоря, опрокинул чарку и, отправив в рот облитый сметаной груздок, потянулся за стерлядкой.

– Давай-ка, я тебе кусочек получше отрежу, – засуетилась Пелагея. – А вот ещё курочку попробуй, – отломила она ножку и положила в тарелку мужу.

Хмельная улыбка расплылась на лице Игнатия: ему захотелось всех обнять, распахнуть душу и говорить, говорить о смысле жизни, о том, какие все вокруг добрые и хорошие.

– Хоть сам живой вернулся – и то хорошо… – пригубив чарку, произнёс Прохор. – А что золота не сыскал – это не беда. Прожил без него и ничего, не помер. Лошадка у тебя ещё добрая – будешь на завод руду возить… Что ни говори, а на пропитание хватит, – помолчав немного, добавил он. – Ну, давай за то, что жив-здоров вернулся, – поспешил налить опустевшую чарку Игнатия Прохор. – «Золото – оно не всякому в руки даётся», – кажется, кто-то из экспедиции Бутрышёва так сказал, – продолжил он, дождавшись, когда Игнат выпьет и закусит. – Оно и верно, если удача благоволит к человеку, ему и золото в руки идёт, а тебе, выходит, не суждено, – наклонив голову на бок, причмокнул губами Прохор.

– Како там золото – слава богу, хоть живой вернулся… – сострадательно добавила Пелагея. – Кабы ты, братец, с экспедицией пошёл – так, глядишь, сейчас бы золотом хвастался – ты мужик хваткий, а куды Игнату до тебя? Ему на роду написано на других батрачить. Зачем он только туды сунулся – едва жизни в этих горах не лишился…

Игнатий, перестав жевать, с недоумением поглядывал то на шурина, то на жену. Это как же так получается?.. Он-то думал, что его как героя встречают, а выходит – причислили к неудачникам?.. И стол накрыли только на радостях, что не сгинул в этом походе, живым домой вернулся, – витала в его хмельной голове унизительная мысль. Постепенно растущая за себя гордость стала прорываться наружу. Ему до крайности захотелось показать свою значимость.

– Ха!.. Прохор, значить, «хваткай…»! Да что вы обо мне знаете?! – перебив рассуждения Пелагеи, вставил он своё возмущённое слово. – Да всем этим счастливчикам, о которых вы тут толкуете, и во сне не снилось то, что удалось провернуть мне!.. Не зря я жизнию своей каждый день рисковал: и злата, и серебра добыл. Прохор бы такое в жисть не провернул! – обвёл он своих собеседников победоносным взглядом.

– Ну, уж ты, Игнат, прям-таки расскажешь!.. – с загоревшимся в глазах огоньком произнесла Пелагея. – Хмель у тебя в голове гуляет, вот и восхваляешься.

– Хмель, говоришь?!.. – вскочил Игнатий и, пошатываясь, направился к висевшей у двери одежде.

Порывшись в ней, он достал откуда-то из-под подкладки сюртука несколько листов бумаги.

– А вот это видали?!.. – вскричал он, потрясая листами в воздухе.

Лицо Прохора вытянулось от удивления.

– А что это?.. – спросил он с нескрываемым интересом.

– А здесь, уважаемый Прохор Анисимович, – целое состояние, которое я сколотил, благодаря изворотливости своего ума, терпя мучения и лишения в этих, чтоб они были неладны, горах, – заплетающимся языком объяснил Игнат… – Ну, кто теперь скажет, что я никуды не годен?!..

– Ну, ты бы объяснил пояснее, что это – долговые расписки, али, может быть, обещания губернатора наградить тебя поместьем? – подзужил его Прохор.

– Какой же ты не понятливый! – сделал удивлённые глаза Игнатий. – Ты, что думаешь, я настолько глуп, чтобы тащить с собой золото? Да меня бы дорогой прихватили с ним… А так вот оно у меня где! – сжал он в кулаке бумаги.

– Дай хотя бы взглянуть, а то только машешь своими бумагами, а в них, поди, ничего нет, – продолжал подначивать его Прохор.

Игнатий скривил в пьяной улыбке рот и стал помахивать своими бумагами, как бы дразня шурина – дать или не дать. Затем, сделав решительный жест, положил листы на стол.

– Вот!..

Прохор впился глазами в непонятные для него рисованные знаки, Пелагея, перегнувшись через плечо брата, только пожимала плечами.

– Ну и что это за закорючки ты здесь нарисовал?! – вопросительно посмотрел он на Игната. – Где же тут золото?!..

Пелагея выпрямилась и недоумённо посмотрела на мужа: «Уж не рехнулся ли он?»

– Вот этими «закорючками» я и обозначил место, где зарыл самородок золота фунтов на десять и несколько самородков серебра, – поспешил внести ясность Игнат, видя на себе недоверчивые взгляды. – А смысл написанного понятен только мне – сам придумал эти знаки, – похвалился он.

– Десять фунтов?! – раскрыв удивлённые глаза, повторила Пелагея.

– Хм-м… Неплохо… – проглотил завистливую слюну Прохор.

Игнатий высокомерно ухмыльнулся на реакцию родственничков и продолжил:

– А вот здесь, по реке, россыпи золотого песка. Хорошо можно поживиться, пока у кабинета Её Величества руки досюда дойдут, – указал он на рядом лежащий листок.

– А это что?!.. – поднёс Прохор к глазам остальные бумаги.

– Золото!.. – забирая бумаги из его рук, ответил Игнатий. – Да, да… Помимо этих самородков, есть ещё один клад – там у меня фунтов пятнадцать золота припрятано, – окинул он ликующим пьяным взглядом Прохора и Пелагею.

Пелагея, раскрыв от удивления рот, переводила глаза то на мужа, то на бумаги.

– Так, так, так… – постукивая пальцами по столу, повторял Прохор. – Значит, как я понимаю, самородки – твоих рук дело, и этот бедолага, которого под конвоем привезли, тут ни при чём… Ну и хитёр же ты, братец! Я бы до такого не додумался… Молодец!.. – искренне хлопнул он зятя по плечу. – Вот и говорю я: муженёк у тебя – не промах! – повернулся Прохор к Пелагее.

– Угу… – отрешённо кивнула она головой, ошеломлённая от таких новостей.

Самодовольная, хмельная улыбка просияла на лице Игнатия…

– А что, Прокопия Столярова в Барнауле держат? А я уж подумал, что за такие дела на рудники сошлют, – икнув, уставился он на Прохора. – Там-то он долго не протянул бы – оно и для меня поспокойней.

– Здесь, на заводе, тоже не сладко. Эти пять лет, что ему присудила военно-судная комиссия, он вряд ли осилит – мрут там люди, как мухи, – ответил Прохор…

– Не зря постарались с угощением… – довольный, шепнул он Пелагее, покидая дом…

– Да я их всех куплю! – кричал за столом захмелевший Игнат. – Хто я теперь?.. Игнатий Емельянович – богатый человек… О!!! – поднял он палец вверх.

– Ты уж утром с ним поласковей. Ну, сама знаешь, рассольчику там, огурчиков солёных, – кивнув на Игната, посоветовал Прохор сестре…

Время близилось к полудню, а Игнат всё ещё не в силах был встать с постели, страдая после вчерашнего застолья. «И зачем я только рассказал Прохору про золото?.. – смутно вспоминал он вчерашнюю попойку. – А с другой стороны, одному это дело не потянуть, – оправдывал он себя. – С помощником – оно сподручнее, да и не посвящать же малознакомого в суть дела – ведь какой-никакой, а Прохор всё-таки своим приходится. Конечно, я бы заплатил ему рублёв сто, и расходы пополам – хорошие деньги…»

– На-ка, вот рассольчика холодного из погреба, – подала ему Пелагея большую кружку.

Игнатий жадно припал к прохладному живительному напитку.

– Фу-у-у! Хорошо!.. – выдохнул он, махом осушив до дна кружку.

– Да садись перекуси, я уху сварила – оно и полегчает тебе. И чарочку для тебя приберегла, – достала Пелагея из шкафчика остатки вчерашнего вина…

– У-ух!.. Словно к жизни вернулся, – крякнул Игнатий, закусывая ухой чарку вина.

– А чё это ты, как приехал, всё молчком да молчком?.. – подсела к нему Пелагея. – Я ж всё-таки жена тебе… Чего про золото-то умолчал? А я ведь и травки тебе достала – как знала, что пригодятся.

– Чего?!.. Эта, что ль, трава, которую ты мне сунула? Да выкинул я её за ненадобностью. А про золото сам скумекал – хитростью добыл.

– А чего ж вчера похвалялся, как травку ту в заварку охранникам подсыпал, апосля самородки к рукам прибрал? Аль спьяну ничего уже не помнишь?.. – с хитринкой во взгляде ласково прощебетала она.

– Выпимши был, может, чего и взболтнул лишнего, – пожал плечами Игнат…

– Выпимши, говоришь, был?!.. Смотри!.. – помолчав, немного строго произнесла Пелагея. – Ежели начнёшь хвостом крутить – узнаю у бабки Агриппины, как оно на самом деле было, ох и не сдобровать тогда тебе. Наведёт порчу – всю жизнь косоротиться будешь, золоту этому не обрадуешься… А то ишь, воспользовался её зельем и никакой благодарности?!

Холодком страха отозвалась на угрозы жены суеверная натура Игната. Тот час перед глазами встали страшные картины колдовского проклятия… Про бабку Агриппину по всей слободке говаривали, что колдует она, и несдобровать тому, кто попадёт под её злые чары. Дом её, стоящий на отшибе, старались обходить стороной. Запоздалые путники с опаской косились на окна, в которых по ночам отражался свет горящих свечей. «Никак колдует?» – строили они догадки. Но, несмотря на это, в минуты безысходности, когда местные лекари от бессилия разводили руками, люди, перешагнув через свои страхи, шли к ней. Каждый со своей бедой – в надежде, что бабка не откажет в помощи. Кто-то уходил с радостным чувством, обретая веру в исцеление, а для кого-то, как приговор, звучали её слова: «Боль я твою облегчу, но большего сделать не смогу…» Однако Пелагея нашла особый подход к Агриппине и временами запросто захаживала к ней в гости…

– Да что ты, Пелагея, так осерчала?.. Не помню, чево я выпимши наговорил. Может, так оно и есть… – примирительно заговорил Игнатий. – Я разве отказываюсь поделиться?..

– Вот так-то оно лучше!.. Вижу, понимать начал, что не без нашей помощи золото добыл… В общем, так: Прохор хочет половину, но я думаю, что ему и трети хватит. Так что разделим всё поровну – на троих. Думаю, это по справедливости будет, – окинув мужа твёрдым взглядом, улыбнулась Пелагея.

Поднявшаяся волна гнева враз захлестнула все угрозы жены прибегнуть к помощи бабки колдуньи.

– Что-о?! – выпучив глаза, заорал Игнатий. – Накося, выкуси!.. Половину захотел! – выставил он кукиш перед лицом Пелагеи. – Он что, белены объелся?! Просидел дома в тепле, палец о палец не стукнул, а тут накося – делись с ним поровну! Да и насчёт самородков у нас уговору не было, а только ежели чего вместе добудем, – не унимался Игнатий. – Да и на эту бабку-колдунью управа найдётся. Мне вон Арсений, с которым руду на завод возили, сказывал, что строго нынче за это дело: тут либо кнутом отстегают и на рудники сошлют, а то и смертной казнию осудят… Держалась бы ты от Агриппины подальше.

– Ха-а! Смотри-ка, напугал! Попробовал один уже пожалиться… Аль не слыхал про то?! Не так недавно случилось.

Игнатий недоумённо пожал плечами.

– Так вот послушай: зашла как-то её корова к Евсею Кондратьеву в огород, ну и напакостила там немного. Так он так отстегал её плетью, что та, бедная, взревев, кинулась восвояси. А спустя немного времени стала у него корова молока помалу давать, и лошадь ни с того ни с сего захромала. Ну и решил Евсей, что это Агриппина в отместку порчу навела. Пошёл он тогда с жалобой, говорят, аж к самому секунд-майору Тёрскому пробился. Пришли, значит, к Агриппине полицейские, пошарили по избе, да так ни с чем, откланявшись, взад пятки удалились… Апосля напал на Евсееву скотину мор, он опять с доносом в полицию. А те посмеялись над ним да ещё и пригрозили, что ежели не закроет свой рот, упекут за клевету. Вот так-то!.. А знашь, почему?..

– Н-нет… – замотал головой Игнат.

– Большие начальники втихаря к бабке за травками приходят – слёзно просят помочь…

Игнатий притих, жалея в душе высказанным угрозам в адрес Агриппины. Он действительно впервой услыхал об этой истории. «Уж ежели начальство к Агриппине за травками ходит…», – сбила с него спесь накатившая мысль.

– Ну, дык говорил же, что поделюсь с тобой, – с нотками страха пробормотал Игнатий. – Десяту часть готов тебе уделить… Ну пущай, даже пятую – это ведь цело состояние… Ну, а Прохору, ежели подмогнёт золото забрать, сто рублёв положу.

– Сто рублёв?!.. Давай, давай!.. Ишь взъерепенился… Да ты у Прохора теперь вот где! – показала мужу зажатый кулак Пелагея. – Стоит ему шепнуть кому надо да намекнуть, кто самородки к рукам прибрал, и придётся тогда тебе оставшиеся деньки в рудниках, на Змеиной горе доживать. Так что Прохора ты в первую очередь уважить должен.

Вновь стало не по себе Игнату от слов жены.

– Да разве ж я не уважил? Сто рублёв только за то, чтобы помочь золото забрать. Поди только свисни – да за такие деньги в желающих отбоя не будет, передерутся меж собой.

– Ну как знашь… Завтра придёт Прохор, сам с ним и договаривайся. Только подумай прежде хорошенько, кабы не прогадать, – лукаво прищурила глаза Пелагея…

На следующий день, едва только Пелагея с мужем собрались завтракать, в дверях появился улыбающийся Прохор.

– О-о! Прямо к столу подоспел, – произнёс он с приподнятым настроением.

Игнатий, холодно кивнув шурину, хмуро уставился в чашку с кашей.

– Проходи, проходи… – заулыбалась Пелагея. – Давай с нами за стол…

– От чая не откажусь. Продрог чегой-то, пока до вас добрался, – перекрестившись на образа, пододвинулся поближе к столу Прохор.

Пелагея налила брату большую кружку чая:

– Давай-ка я тебе ещё молока подолью, – сняла она тряпицу с крынки. – Оно лучше прогреет…

– Ну что, сродственничик, как думаешь золотишко выручать?.. – отхлёбывая горячий чай, поинтересовался Прохор. – Время к зиме, а в горах, наверное, где и снег лежит. Без помощника вряд ли одному потянуть такое дело. Али думаешь лета дождаться? – наклонив голову, уставил он вопрошающий взгляд на Игнатия.

– Да мы уж с Пелагеей потолковали об этом, – глядя куда-то мимо Прохора, ответил Игнатий. – Оно, конечно, одному несподручно в горы итить, да и боязно перед зимой в долгий путь пускаться. Кабы сам ты пошёл в помощники, я бы в оплате не обидел, сто рублёв тебе положил – хошь золотом, а хошь ассигнациями. Где ещё так заработашь?..

Глаза у Прохора округлились, он отставил кружку с чаем и, как рыба, хватая ртом воздух, с крайним возмущением ответил:

– Так, так… Я тебя и с золотишком надоумил и подсказал, где его поискать, а ты мне предлагашь помочь забрать его, да ещё намыть золота – тоже нелёгкий труд – и за всё это сто рублёв?!.. Да ты чево, спятил, чо ли?! – покраснел он от негодования.

– Погоди-и!.. Положим, всё, что ты намоешь, – твоё. А сто рублёв плачу, ежели подсобишь моё золотишко взять. Да за такие деньги любой с радостью побежит, а я вот тебе предлагаю… Назови свою цену! – выкрикнул Игнатий, зло сверля глазами шурина.

– Половину! – не колеблясь, ответил тот.

Кровь бросилась в голову Игнатия, захлестнув в нём чувство страха зависимости от шурина.

– Я… Я… За это золото едва жизни не лишился, а ты здесь блаженствовал, и теперь у тебя ещё хватает бесстыдства требовать половину?! Вот тебе!.. – сунул он ему под нос кукиш. – Не хочешь помогать – другого найду.

– Поишши… Да только как бы тебе вместо золота на каторгу не попасть, – угрожающе набычился Прохор.

– А ты меня не пужай: донесёшь – вообще ни полушки не получишь и за наставления ответишь. Да и кто поверит, что это я украл самородки, похититель известен – Прокопий Столяров. А тебя кабы за клевету не осудили, – злорадно ухмыльнулся Игнатий.