Текст книги "Золотой дурман. Книга первая"

– Ну, это мы поглядим, кого осудят! – выскочил Прохор из-за стола… – Рано ухмыляешься!.. – крикнул он с порога и хлопнул дверью.

– Зря ты так с Прохором, – спокойно промолвила Пелагея, со стороны наблюдавшая их ссору. – Тебе ли с ним тягаться… Ох, накличешь ты на себя беду.

– Не каркай!.. Это мы ещё посмотрим, кто кого, – раздражённо бросил Игнатий. – Пущай попробует доказать, что я похититель, кто ему поверит…

Украденные бумаги

Прошло несколько дней…

Мелодичный звон с колокольни Петропавловского собора поплыл над Соборной площадью, по главной улице и далее по всей округе, призывая прихожан к началу молебна. Толпы верующих потянулись к праздничным воротам храма. Над ними с высоты десяти саженей призывно звучал огромный колокол, наполняя солнечное сентябрьское утро торжественным набатом…

Прохор отыскал глазами в толпе идущих на молебен Пелагею и, догнав, подхватил её под руку.

– А чего одна? Муженёк-то захворал, что ли? – с нотками язвительности прошептал он.

– Ой, Прохор!.. Испужал!.. – отскочила она от брата. – А Игнатий замешкался чуток, подойдёт вскоре.

– Ты вот что, сестрица, поговорить надобно, а к вам заходить – желания нету с Игнатом встречаться. Забеги-ка ко мне ненадолго после молебна.

Пелагея кивнула головой в знак согласия и поспешила вперёд, надеясь занять место поближе к алтарю. После службы она, не дожидаясь мужа, направилась в сторону дома Прохора.

– Далече собралась?! – окликнул Игнатий жену, выйдя из дверей храма.

– С бабами пройдусь – посудачу, ежелив хошь, пошли вместе, – засмеялась Пелагея.

Игнатий махнул рукой и направился пыльной улицей к своему дому…

Изба Прохора стояла неподалёку от собора, где поселились в основном зажиточные люди Барнаула.

– Ну, давай проходи, сейчас чайку попьём, – встретил Прохор сестру.

Пелагея сняла платок и, вышагивая, словно пава, прошла к столу…

– Вот и чайник подоспел, – доставая баночку с заваркой, захлопотал Прохор возле испускающего пар медного чайника.

Заварив ароматного чая в маленьком фарфоровом заварничке, он вытащил из шкафчика вазочку, наполненную кусочками белоснежного сахара, и поставил на стол поближе к сестре.

– Богато живёшь, – кивнула на сахар Пелагея. – Да и заварка у тебя не из дешёвой, – с наслаждением втянула она исходящий из заварника аромат.

– Хочется себя кое кода сладеньким побаловать, да и для дорогих гостей держу, – наливая сестре чая покрепче, ответил Прохор.

– Для чего звал-то? – переливая на блюдечко горячий чай, спросила Пелагея.

– Не знаю прям, с чево начать…

– Говори прямо, как есть, что ты со мной, как с девкой на выданье, любезничаешь.

– Ну, в общем, дело такое… – начал Прохор. – Видала, как твой муженёк закочевряжился – не хочет золотом делиться?

– Видала… Говорит, что уговору такого не было, а только то, чево сами добудете.

– Как это не было?! – пытливо заглянул Прохор в глаза сестре. – Кто же знал, что самородки объявятся? И опять же, не без моей помощи он всё это добыл… Что же выходит: Прохор подучил, как в экспедицию попасть, Прохор достал карты тех мест, где золото находили, а теперь Прохора побоку?!

– Ну, это он с тобой так заерепенился, а что касается моей доли – всё отдаст, – с уверенностью в голосе ответила Пелагея.

– Ха!.. Да сейчас он тебе чего хошь наобещает, а как только золото своё выручит, только его и видали, забудет, что у него жена есть.

– Ну, пусть только попробует – жизни не рад будет, – прищурив глаза, твёрдо произнесла Пелагея.

– Ну-ну! – усмехнулся Прохор. – Забьётся куда-нибудь подальше отсюда, и будешь тогда локти кусать.

– Что ты всё вокруг да около, говори, чего удумал! – начала сердиться Пелагея.

– А скажу я вот что… – заговорщически прошептал на ухо сестре Прохор. – Ты у него в одёжке-то пошарся, да те бумаги, которыми он кичился, забери и мои, что дал ему перед экспедицией, не забудь. Вот тогда-то он посговорчивее станет. Задумается: «А не пойдут ли те бумаги к судье на стол?..», прежде чем с золотом обман замышлять. И супротив меня у яво ничего нет – пущай докажет, что это моя затея.

– Спохватился! Да я после той попойки весь дом обшарила, всю одёжу у него наизнанку вывернула, разве что в исподнее не заглядывала – ничего не нашла… Видать, перепрятал… Ну не съел же он их?!

– А ты в исподнее загляни. Может, он те бумаги при себе носит? – с повелительными нотками в голосе произнёс Прохор.

– Так это как же так – «загляни»? Разве что только ночью, кода спит, обшарить… А ну проснётся да перепужается – ведь и зашибить спросонья может.

– Спросонья – может, – согласился Прохор. – А ты яму сонного зелья вечерком в чай подсыпь и делай тогда с им, что хошь.

– Да что-то я не сообразила про это, – призадумалась Пелагея. – Да вот только ту травку, которую я у Агриппины взяла, всю Игнатию перед экспедицией сложила.

– Ну, так сходи да попроси ещё – Агриппина тебе не откажет… А хоть счас поехали: лошадь вона запряжённа стоить. Долго ли нам…

– Ух-ты, скорый какой! Агриппина так не любит – приехали и давай мол, бабка, зелье.

– Ну, дык ясно дело, сделаем всё, как полагается…

Прохор вытащил из шкафчика штоф хлебного вина и водрузил на середину стола.

– Вот и гостинчик в самый раз будет, – кивнул он на бутыль.

– Ну, раз так – поехали… – поднялась из-за стола Пелагея…

– Тпру-у!.. – Остановил коня Прохор, не доезжая саженей ста до дома Агриппины.

– А чо ты здесь-то встал? – повернула к нему удивлённое лицо Пелагея.

– Знаешь, ты пройдись немного пешечком, а то мне как-то не по себе возле бабкиной избы тебя дожидаться.

Пелагея, усмехнувшись, взяла штоф вина и лёгкой походкой направилась к дому ворожеи…

Открыв скрипучую низкую дверь, она, согнувшись, вошла внутрь избы.

Запах дурманящих трав и настоев резко ударил ей в голову… Прошло какое-то время, прежде чем глаза её после яркого дневного света свыклись с полумраком. В сумраке помещения, куда едва пробивался свет через затянутые бычьим пузырём крохотные оконца, Пелагея едва разглядела силуэт знахарки, который постепенно стал приобретать чёткие узнаваемые черты.

Небольшого роста, худощавая, сутулая старуха, тихо пришёптывая, что-то помешивала в небольшом котле, из которого исходил пьянящий запах букета каких-то незнакомых трав…

– Здорово живёшь, Агриппина, – поприветствовала она старуху.

– А это ты, Пелагеюшка… Проходи, чего в дверях стоишь? Садись вон на лавку, – прохрипела Агриппина надсадным, похожим на мужской, голосом.

Пелагея, тихонько ступая, прошла на указанное место и, присев на лавку, с интересом стала наблюдать за действиями Агриппины, заодно соображая, с чего же начать свою просьбу.

– А я тебе подарочек принесла, – негромко произнесла Пелагея, вытаскивая из сумки штоф вина.

– А-а… – протянула Агриппина и, перестав мешать зелье, повернулась к гостье. – Это хорошо… Для настойки сгодится… Поставь вон под лавку, – вытянула она вперёд костлявую руку… – Ну… Чего пришла-то? Али нужду в чём имеешь? Так скажи, чего молчишь?

– Да вот беда у моего мужика случилась, – немного замешкавшись, ответила Пелагея. – Из экспедиции недавно вернулся, таких ужасов нарассказывал, едва не сгинул в тех горах… А как домой-то пришёл, замучило его бессонье: по ночам всё ворочается да вскрикивает. Видать, сильное потрясение случилось с ним. Так вот: не могла бы ты дать мне снадобья, что в прошлый раз у тебя брала?

Агриппина окинула гостью долгим пронзительным взглядом:

– По глазам вижу – врёшь, девка. Поди, опять чего задумала, – хрипло произнесла она.

Пелагея, почувствовав себя неловко, нервно заёрзала на лавке.

– Ну да ладно, чего стушевалась. Какое мне дело до твоих задумок – подожди чуток, вот закончу с этим снадобьем и твою просьбу уважу…

Большой, лохматый, чёрный сибирский кот, мурлыча, запрыгнул на колени к Пелагеи и, лениво потягиваясь, стал головой тереться об её руку.

– Ну, ты, чего?!.. Больно же! – вскрикнула Пелагея, когда кот, показывая своё расположение, выпустил когти через платье в её ногу.

Агриппина обернулась и, улыбаясь, утробным голосом произнесла:

– Ты смотри-ка: на других шипит, кидается, а к тебе вон как ластится. И чем ты его так приворожила?

– Видать, он под стать тебе – видит человека насквозь, – погладив кота, ответила Пелагея.

– И то верно… – одобрительно кивнула головой Агриппина. – На, забирай своё снадобье, да смотри не переусердствуй, а то муженёк твой может и не проснуться, – протянула она завёрнутый в тряпицу сбор.

Поблагодарив знахарку, Пелагея шустро, по-девичьи выскочила за порог и побежала к заждавшемуся её брату.

– Я уж извёлся весь – когда ушла и нету, – высказал истомившийся от ожидания Прохор.

– Ну, так зашёл бы, поинтересовался, – едва заметно улыбнулась Пелагея.

– Скажешь тоже – чего я там забыл?

– А вот, не дай бог, прижмёт хворь, Прошенька, на полусогнутых к ней прибежишь… Обходят люди стороной её избу, а как немочь навалится – куда только страх девается… Подождать пришлось немного, пока бабка снадобье изладила да пошептала чегой-то над ним, – посерьёзнев, объяснила Пелагея.

– А-а-а… – понимающе протянул Прохор. – Ну вот и ладненько… Пошёл!!! – подстегнул он жеребца, прикрывшего глаза от долгого ожидания, и тот, заржав, рванул с места, громыхая подскакивающей на ухабах телегой… – Ну что, теперь до дому? А то муженёк, наверное, заждался, – крикнул Прохор, понемногу осаживая коня.

Телега, не спеша, скрипя колёсами, покатила по пыльной улице слободы.

– Ты вот что, сестрица… – наклонился он к Пелагее. – Подсыпь-ка этого зелья Игнату сегодня на ночь – чего мешкать. Да не забудь поискать у него те бумаги, что я давал, тогда у него ничего супротив меня не останется…

Высадив Пелагею у дома, Прохор направился к берегу Оби, где в такую благодатную погоду собиралось немало народа и где он надеялся встретить своих приятелей – Митрофана и Анисима…

– Чегой-то ты так долго? – прищурив глаз и выговаривая заплетающимся языком слова, встретил жену Игнатий.

– А тебе какое дело? – горделиво ответила Пелагея. – С бабами посудачила, у Прохора чаю попила… Это ты всё бирюком ходишь. Вон и гуляешь-то в одиночку, – кивнула она на почти опустошённые полштофа хлебного вина.

– А что я, не имею право?! – стукнул кулаком по столу Игнатий. – На свои пью!.. Пять рублёв получил за экспедицию… Пожадничал Клюге – всё учёл. Но погоди-и!.. Вы у меня ещё в ногах валяться будете: дай только срок, вот выручу золото – сам барином стану.

– Станешь, станешь! – убирая со стола, поддакнула Пелагея. – Хватит уже вина, а то завтра опять страдать будешь. Давай-ка лучше чайку попьём.

– Наливай! – махнул рукой Игнат.

– Погоди, чайник поставлю… – подошла к печи Пелагея.

Она помешала кочергой едва тлеющие угли, подкинула сухих дров и, отвернувшись к шкафчику, где хранилась чайная заварка, достала из-под кофточки сверток с зельем.

«Пожалуй, для него щепотки хватит, да хмель ещё добавит», – решила она, смешивая травки с заваркой.

– Ну вот, я для тебя покрепче заварила – погоди, только настоится, – подвинула она чайник поближе к углям.

Пелагея даже не ожидала, что зелье подействует так быстро: видать, вместе с хмелем сонная травка разморила Игнатия так сильно, что он, едва добравшись до печи, рухнул на лавку и заснул мертвецким сном.

Пелагея, не теряя времени, обшарила Игнатия и под исподней рубахой нащупала свёрнутые бумаги, крепко привязанные кушаком к телу. Она осторожно потянула свёрток, с опаской поглядывая на мужа, но тот спал, даже не шелохнувшись. Наконец, бумаги оказались в её руках. Пелагея, быстро просмотрев их, убедилась, что здесь всё, что нужно: отметки Игнатия, где спрятано золото и бумаги, которые дал ему Прохор. Несмотря на позднее время, она накинула платок и чуть ли не бегом направилась к дому Прохора…

– Ай да Пелагея!.. Ай да умница! – воскликнул Прохор, перебирая бумаги. – Ну, теперь Игнат у нас вот где! – выставил он вперёд сжатый кулак. – Теперича посговорчивей будет. Пущай только попробует заартачиться – живо на каторгу упеку, – всё больше распалялся он.

– Знаешь, братец, что-то боязно мне… Как обнаружит Игнат пропажу – неведомо, что ему в голову стукнет… В горячке-то и пришибить может.

– Не пужайся!.. Коли чего, так ты его мною припугни: скажи, что те бумаги в ход пущу. Подумает про каторгу – сразу охолонёт, – успокоил он сестру…

– Давай-ка я тебя до дому довезу, а то уже темно на дворе…

Пелагея хоть и верила словам Прохора, но на душе было как-то неспокойно: что может в горечах наделать Игнат – всего не предугадаешь…

– Выпью-ка я для успокоения чуток сонной травки, – решила она, глядя на беспробудно спящего Игната.

Чайник, испуская едва заметную струйку пара, потихоньку шумел на ещё не остывшей печи. Налив себе половину кружки настоя, Пелагея, не спеша, маленькими глотками стала отхлёбывать горячий напиток. Через некоторое время голова её затуманилась, веки отяжелели, и по всему телу стала разливаться приятная истома. Пелагея сладко зевнула и направилась к кровати…

Истошный крик Игната прервал её безмятежный сон.

– Убью!!! – кричал он, стоя в дверях и размахивая топором. – Где бумаги, сволота, куды спрятала? А ну, подымайся!..

Игнатий перевернул всю постель и, ничего не найдя, весь побагровел от ярости.

– Давай, скидывай всё с себя! – схватил он её за рубашку.

– Счас!.. – стукнула его по рукам Пелагея. – Не дождёшься!.. У Прохора те бумаги – иди забери!.. Он тебе быстро мозги вправит… – осмелев, выкрикнула она… – Попробуй только тронь – на каторге сгниёшь, а то и на смертну казнь осудят, коли узнают, что через твою хитрость бийский казак наказание вместо тебя отбывает… Так что давай по-хорошему, а то может и так случиться: половину золота – Прохору, половину – мне, а тебе – уж что останется.

– Не дождётесь!.. – раздражённо выкрикнул Игнатий и, бросив топор, опустился на лавку…

– Ох, горемыка я, горемыка… – обхватил он голову руками. – И чёрт меня дёрнул золотом похвалиться. Думал, обрадуется твой братец за такие деньги самородки помочь выручить, а он разинул рот на чужо добро.

Игнату даже стало боязно подумать, что его может ожидать за содеянное: «А если ещё дознаются, что и Мирона сгубил – сгноят на каторге, а то и повесить могут». От одних этих мыслей липкий холод пробежал по всему телу…

Он вспомнил измождённых каторжников на Змеиной горе, когда возил оттуда руду на завод. На них было страшно смотреть – до чего их довели непосильные работы. Вот и Прокопия Столярова такая же доля постигла, хотя его, Игната, это не слишком-то волновало. Только сейчас, примерив к себе его участь, он понял, как до жути страшно оказаться среди этих несчастных…

Прокопий совсем поник духом после того, как его определили отбывать наказание на сереброплавильный завод. Он ещё не отработал и месяца, а каторжная работа и скудная еда уже стали сказываться на его здоровье. Работа, на которую его поставили, была очень тяжёлой и опасной: в течение пятнадцати часов он, взобравшись на печь, безостановочно должен был кидать в открытый огненный зев руду, шихту и флюсы. Невыносимый жар, постоянные ядовитые испарения от расплавленной руды окончательно изматывали его… Едва добравшись после смены до барака, Прокопий имел возможность впервые за день перекусить. А с раннего утра его вновь ожидало огнедышащее жерло печи…

Каждый день умирали такие же, как он, невольники, не выдержавшие всей тягости каторги. Наказание здесь отбывали за всякое: кто за воровство, кто за разбой, были даже участники Пугачёвского восстания, а были и приписные, сбежавшие от трудовой повинности. Многих вместо рудников отправляли на сереброплавильный завод – рабочих не хватало, а Кабинет Её Величества постоянно требовал увеличения выплавки серебра.

Которые от отчаяния пробовали бежать, но почти всех ловили, бичевали, секли прутьями, били «тростьми и батожьем», хлестали розгами, гоняли сквозь строй шпицрутенов, иных отправляли на подземные вырубки рудников, где условия были ещё тяжелее, но, несмотря на всё это, люди снова бежали, чтобы хоть на миг глотнуть воздух свободы…

Поначалу Прокопий смирился со своим положением, но уже вскоре несправедливость наказания и каторжная работа стали протестом в его душе. «Убегу, спрячусь где-нибудь в предгорьях да тайно буду наведываться к своим, чем умирать здесь за чужие грехи», – подумывал он лёжа на арестантском ложе… А утром, не успевши отдохнуть, он вновь поднимался, подгоняемый криками и плетью надзирателей.

– Давай шевелись! Чего копаетесь, как сонные мухи! – махал плетью, словно пастух, гонящий стадо, толстый и рыжий охранник Козьма Зырянов.

На ходу перекусив пустой кашей на воде, сухарями да кипятком, гонимые плетьми каторжники бежали к огнедышащим печам с одной мыслью: «Прожить бы ещё этот день…»

«Как теперь поступить с доказательствами невиновности Прокопия? Куда пойти? С чего начать?» – думал Фёдор, направляя коня к дому Кузьмы…

Время было ещё раннее, и осенняя непогодь давала о себе знать пробирающим промозглым холодком. Хмурое сентябрьское утро грозило вот-вот разразиться непогодой. С чёрных туч, плывущих с запада на восток, стали срываться мелкие капли осеннего дождя. Фёдор подстегнул коня, и только вбежал на крыльцо, как сильная морось накрыла всю округу.

«Ничего – ранний гость до обеда», – обтряхнул капли дождя Фёдор и открыл дверь в горницу.

– Давай, Федя, к столу, – встретил его хозяин, заканчивая завтрак шаньгами с молоком.

– Проходи, Фёдор, садись, – захлопотала Лукерья, пододвигая к столу стул.

– Ну, разве что чай, – прошёл Фёдор на предложенное место… – Я к тебе вот с каким делом, Кузьма… Время идёт – надо что-то делать. Для Прокопа каждый день – тяжкие страдания, – отхлёбывая горячий чай, объяснил цель своего прихода Фёдор.

– Давай для начала в наш земский суд сходим. Может, что-нибудь толковое подскажут? – предложил Кузьма.

– Да, пожалуй, ты прав. Наверняка там знают, куда лучше обратиться с нашими доказательствами…

Они ещё немного посидели, обдумывая дальнейшие действия и изредка обсуждая приходящие на ум мысли…

– Пошли мы, – поднялся из-за стола Кузьма. – А вы смотрите, слушайтесь мать – по хозяйству подмогните, – наказал он выскочившим в горницу Ксении и Анфисе…

Дождь закончился, и поднявшийся ветер быстро прогнал чёрные тучи, обнажив островки голубого неба в поредевших облаках. Прозрачный воздух, насыщенный влагой, наполнился щебетанием синиц, спрятавшихся в пожелтевшей листве деревьев.

– Хорошо-то как! – полной грудью вдохнул свежий утренний холодок Фёдор.

– Да-а… Видать, зима нынче будет поздняя. Смотри, уже сентябрь к концу подходит, а листья на деревьях ещё не опали, – кивнул Кузьма на золотистый наряд берёз. – Вот что, давай Илью с собой захватим, он толковей объяснит, что к чему…

Илья, как обычно по утрам, занимался составлением сборов из лекарственных трав. Вдвоём с Пелагеей они ловко проделывали всю процедуру, сортируя, измельчая и собирая по кучкам лекарственное сырьё.

– Отец Стефан попросил помочь для лечебницы, – объяснил Илья зашедшим к нему товарищам.

– Хотели вместе с тобой сходить в земский суд по поводу Прокопия Столярова, а у тебя вон работы непочатый край, – изложил суть визита Кузьма.

– Ну, ежели для пользы дела, то эта работа подождёт, – отодвинул Илья кучки сборов. – А вообще-то, подождите чуток – основное докончим, а там Пелагея одна справится, – вновь наклонился он над лекарственными травами.

– Может, мы чем поможем? – предложил Фёдор.

– Не нужно… – отмахнулся Илья. – Тут осталось всего ничего… Присядьте пока…

Земский исправник, чтобы не заснуть по причине отсутствия посетителей, охотился на назойливых осенних мух. За этим занятием его и застали казаки. Засмущавшись и отбросив в сторону орудие охоты, он закашлялся и тонким монотонным голосом дьячка протянул:

– Чем обязан столь ранним посетителям?

– Мы бы хотели посоветоваться по делу Прокопия Столярова, сидевшего здесь в порубе, а затем конвоированного в Барнаул, – ответил Кузьма.

– Ну и что?!.. – округлил глаза чиновник, остановив удивлённый взгляд на казаках.

– Как это – что?! – возмущённо произнёс Фёдор. – Появились доказательства его невиновности, а истинный похититель убёг при конвоировании в Бийск и сейчас находится неизвестно где.

– А что вы от нас хотите?.. Это дело в земском суде Бийска не рассматривалось и решений по нему не принималось. Посему вам следует обратиться в военно-судную комиссию в Барнауле, – словно заученную фразу, фальцетом нараспев произнёс исправник.

Помолчав немного и видя, что посетителей не устроил его ответ, он продолжил:

– Могу посоветовать испросить аудиенции у их превосходительства господина Качки. Если он походатайствует, то, возможно, и разрешится ваше дело.

Поняв, что большего им добиться не удастся, друзья развернулись и направились к строящейся церкви, где по их предположению в это время должен был быть комендант. Богданова они нашли внутри поднявшегося саженей на пять храма.

– Давайте, ребятки, поторопитесь… – подгонял он тобольских и томских каменщиков. – До снегу хотя бы сверху закрыть. Если какая помощь нужна, не стесняйтесь – поможем.

– Не волнуйтесь, Ваше высокоблагородие, закроем к зиме крышу…

Казаки подождали, когда комендант закончит разговоры и, покашляв, чтобы привлечь внимание, подошли ближе.

– Прям-таки на глазах храм поднимается! – глядя на работу каменщиков, произнёс Илья.

– Давно ли фундамент закладывали, а уже и вон – стены поднялись, – подхватил Кузьма. – Извиняйте, что отрываем вас от важных дел, Ваше высокоблагородие, но дозвольте выслушать нашу просьбу, – обратился он к коменданту.

– Говори, Кузьма, чего хотели? – кивнул Богданов.

– Были мы сейчас в земском суде по поводу Прокопия Столярова. Так вот, посоветовал нам исправник к начальнику Колывано-Воскресенских заводов – господину Качке – обратиться. Вы как-то говаривали, что готовы помочь невинно осуждённому казаку.

Комендант неловко закашлялся:

– Да-а… Правы вы, господа, – товарища выручать надо. Похвально, что за рядового казака так радеете. Я бы сам готов похлопотать, да вот видите, заботы о храме не отпускают. Здесь тоже нужно моё постоянное присутствие…

Богданов, задумавшись, медленно расхаживал по притвору будущего храма, иногда он останавливался: потирал затылок, окидывал оценивающим взглядом казаков и, вновь шагая, предавался размышлениям.

– Вот что! – поднял он палец вверх. – Отправляйтесь завтра в Барнаул. Кузьма, возьми с собой кого считаешь нужным, а я сегодня подготовлю грамоту господину Качке…

Ранним утром последнего дня сентября небольшой отряд из четырёх человек выехал из Барнаульских ворот Бийской крепости и вскоре скрылся за краем поднимающегося с северной стороны холма…

Тёплые, погожие деньки бабьего лета, с опозданием вернувшиеся в это холодное и ненастное время, оживили угасающую к зиме природу. Опалённые дыханием осени берёзовые рощи с золотым ковром опавших листьев перемежевались зеленью соснового бора и красно-рубиновыми колками зарослей калины. Всё это воспрянуло под тёплыми солнечными лучами и заиграло живыми красками.

– Эх!.. На охоту бы в такую погоду, – не выдержал Илья, бросив взгляд на выпорхнувшую из поредевшей листвы берёз стаю уток.

– Да и я не прочь бы с ружьишком по лесу походить, – поддержал его ехавший рядом Кузьма. – В это время на болотах и озерцах неплохая охота на уток… Как думаешь, Фёдор?.. Ты-то, любитель охоты? – повернулся он к товарищу.

– Ну, что тебе сказать: для кого – охота, а для меня – это палитра и краски, время и место, как будто с картины художника, – красноречивым взглядом окинул окрестности Фёдор… – А вообще, я люблю эту пору за обилие грибов – эта страсть у меня с детства привита…

– Вот ведь как выходит, Ваше благородие, вы с господином лекарем большие любители до охоты, господин хорунжий до грыбов охоч, а я больше рыбалку уважаю. Хороша в это время рыбка – жирная… Так что для всех это времечко в благодать, – подал голос Макар Недосекин…

– Давайте перекусим, – предложил Кузьма, осаживая коня недалеко от болота, с красным ковром ягод клюквы.

– Да уж, пора бы… – спешился следом за ним Илья.

Разведя костёр, казаки сообразили немудрёный обед: из крупы, вяленого мяса и грибов, собранных неподалёку Фёдором.

– А скажи-ка, Ваше благородие, как ты отличашь, каки грыбы годятся для еды, а каки нет? – поинтересовался у Фёдора Макар. – Я вот впервой такое кушанье попробовал – до чего же вкусны оказались, а раньше как-то побаивался. Сосед у меня отравился имя – ох и мучился сердешный.

– Ну, об этом, Макар, в двух словах не расскажешь – здесь опыт нужен, чтобы негодные от съедобных отличить.

– А-а!.. – многозначительно протянул Макар и, пожав плечами, продолжил свою трапезу…

После обеда путники развалились на прогретой солнцем траве. Илья с Макаром задремали, убаюканные окружающей тишиной и курлыканьем летящих на юг журавлей.

«Вот ведь как Господь устроил: птица и та разумеет, что зима на пороге, и ведь знает, где от холодов уберечься…», – размышлял Фёдор, глядя в небо на мерно махающий крыльями журавлиный клин… Веки его начали тяжелеть от сладкой послеобеденной истомы, окружающая реальность постепенно стала уступать место далёкому прошлому из подмосковного детства…

– По коням!.. – прервал его дрёму громкий голос Кузьмы…

И вновь топот копыт заполнил окружающую тишину…

К полудню следующего дня путники, воспользовавшись лодочной переправой через Обь, въехали на окраину Барнаула.

– Кто такие? С каким делом пожаловали?! – почти сразу же остановили их служивые дневного патруля.

– Бийского гарнизона сотник Кузьма Нечаев, а эти господа со мной. Направляемся к их превосходительству господину Качке с грамотой от коменданта крепости…

Удостоверившись в личности путников, караульный объяснил, как проехать к управлению Колывано-Воскресенских заводов…

– По какому делу к их превосходительству? – встретил их дежурный офицер.

Кузьма кратко объяснил цель их визита и попросил аудиенции с господином Качкой.

– К сожалению, господа, их превосходительство не сможет принять вас. У него сейчас важный разговор. Давайте грамоту, я передам её господину Качке, а после извещу вас о принятом решении.

– Но позвольте, господин дежурный офицер! – настойчиво продолжил Кузьма. – Мы много чего должны объяснить на словах, иначе их превосходительство вряд ли сможет до конца понять суть дела.

– А позвольте полюбопытствовать, если это не составляет тайны, что у вас за дело, может, кто другой сможет помочь? – любопытно поинтересовался дежурный.

– Казака невинно осудили из моего подчинения. Вот и хотим, чтобы господин Качка разобрался в этом и разрешил это дело по справедливости, – ответил Фёдор.

Дежурный офицер задумался, искоса поглядывая изучающим взглядом на посетителей, после чего, понизив голос, доверительно сообщил:

– Сейчас их превосходительство имеет важный разговор с капитаном горного батальона… Очень много беглых в последнее время, – шёпотом закончил он и, немного помолчав, добавил: – Я не думаю, что у господина Качки будет время обсудить с вами ваше дело. Посоветую вам обратиться с ходатайством в военно-судную комиссию. Если у вас есть доказательства невиновности вашего товарища, суд примет их во внимание и вынесет оправдательное решение.

– Вряд ли эта комиссия возьмётся заново разбирать дело. Скорее всего, затянут процесс, а человек за это время на каторге здоровье потеряет либо совсем сгинет, – вмешался в разговор Илья.

– Отчего же так?!.. – удивлённо поглядел на него дежурный.

– Ну, так сами сказали, что беглых много. Значит, и у суда работы невпроворот. Есть ли у него время с такими делами, как наше, разбираться?

– М-да? – пожал плечами дежурный офицер. – Сочувствую вам, но ничего не могу сделать, их превосходительство приказали не беспокоить его по не особо важным делам.

– Ну, хорошо… – вздохнул Кузьма. – А грамоту лично господину Качке мы можем передать? Надеюсь, это отнимет немного времени.

– Да, конечно! – засуетился дежурный. – Вот, присаживайтесь, – указал он на стулья.

Рассевшись, казаки стали молча разглядывать со вкусом обставленную приёмную.

– Ты смотри, как нарисована, – кивнул Фёдор на картину, изображающую горный пейзаж. – Чьих кистей этот пейзаж?! – спросил он у дежурного офицера.

– Кажется, кто-то из экспедиции Шангина постарался, – ответил тот…

Вновь воцарилась тишина. Время ожидания потянулось медленно… Казаки стали прислушиваться к звукам из кабинета, стараясь уловить окончание беседы. Наконец, послышалось какое-то движение, дверь приоткрылась, и на пороге появились Качка и капитан горного батальона.

– Так что, господин капитан, приказываю учинить надзор в кабаках, домах и местах сходбищ. Особенно усилить наблюдение за сумнительными в поведении людьми, ведущими непристойные разговоры, клонящими к побегам, воровствам и другим бездельничествам – их немедленно брать под стражу, наказывать штрафом и лишением гульной недели. Обо всем этом доводить до сведения всех работников, чтобы и другие, то ведая, от подобных пороков воздержались, – напутствовал капитана Качка на пороге кабинета.

– Слушаюсь, Ваше превосходительство! – бойко отчеканил его собеседник.

Фёдор встрепенулся, услышав голос капитана, привстал со стула и с застывшим от удивления лицом уставился на вышедшего вместе с Качкой человека. Тот, тоже взглянув на Фёдора, весь просиял.

– Что? Знакомец? – заметив, как изменилось лицо собеседника, спросил Качка.

– Так точно, Ваше превосходительство! Под Москвой вместе служили. Такая неожиданная встреча. Разрешите перекинуться парой слов с бывшим сослуживцем?

– Конечно… Чего спрашиваешь, – кивнул Качка.

Фёдор и капитан бросились навстречу друг другу. Казаки, не сообразив, в чём дело, удивлённо смотрели на обоих.

– Фёдор!.. А я тебя сразу и не признал. Мелькнуло знакомое лицо. А где видел?..

– И я тоже думаю: кого-то напоминает мне этот капитан, а как только услышал голос, сразу признал – Семён Фролов. Смотри-ка, уже капитан?!

– Да-а… Пришлось с горцами на Кавказе повоевать… Ранен был под Георгиевской крепостью, потом Тульская губерния, а после сюда – в чине капитана… А я почему-то думал, что тебя в Тобольск направили, а ты, оказывается, где-то здесь, недалече.

– Хотели в Тобольск, а там приказ пришёл – усилить бийский гарнизон, ну, меня прямиком туда, – коротко объяснил Фёдор… А ты давно здесь?

– Уже года три как в горном батальоне служу. Работы хватает – люди всякие: и воры, и убийцы, и беглые… А ты здесь по какому делу или как?

– По делу, Семён, по делу – казака у меня несправедливо осудили, вот и приехали у его превосходительства правды искать…

– Извините, господа, что вмешиваюсь в ваш разговор, – прервал их Качка. – Я тут краем уха услышал, что кого-то несправедливо осудили?.. Это как понимать? Ведь большинство приговоров подписано лично мною. Как фамилия вашего казака?