Текст книги "Череп на рукаве"

– Ну ты и накаркаешь… – проворчал лейтенант. – Осы, шмели всякие… – Он храбрился, однако я видел, что он сбит с толку и растерян.

– Может, тараканы. Или пауки. Или крошечные ящерицы. Одним словом, что-то слишком мелкое, чтобы против него было бы действенно наше оружие.

– Но их же можно травить, верно?

– Верно. А что станет с планетой, где в ход широко пойдёт такая отрава? Для нас она, боюсь, станет совершенно непригодной.

– Верно… – протянул лейтенант. – Хорошо сказал, Рус. У тебя есть мозги, недаром тебя вахмистр хвалит.

– Благодарю… Рудольф.

Лейтенант взглянул на часы.

– Бомбовоз выходит на цель. Если, конечно, не сбился с курса. – Он посмотрел на меня. – Веруешь в Бога, Рус?

– Верую. Имею честь быть православным, господин лейтенант.

Рудольф усмехнулся.

– Тогда молись ему. Как можно горячее. И по-русски. Кто знает, может, поможет. – Его коммуникатор коротко взблеснул: красный, жёлтый, красный.

– Начинаем отсчёт. – Лейтенант побелел, но держался. У меня в животе всё скрутило так, что казалось, перенапряжённые мускулы вот-вот лопнут.

Вновь мигание лейтенантского переговорника. Красный, красный, красный.

– Сбросили, – прошептал лейтенант. – Ну, теперь держись…

Лица ребят белели в полумраке убежища. Все замерли, оцепенели, только в более дальних отсеках по-прежнему гомонили распалённые недавним боем ополченцы. Они ничего не подозревали… хотя как тут можно ничего не подозревать? Не дураки же они, в самом деле…

Эта мысль на краткое время отвлекла меня.

А потом я вдруг уловил, как лейтенант считает – едва слышно, одними губами.

– Тридцать один, тридцать, двадцать девять, двадцать восемь…

Раздвакряк разинул рот, уставился в потолок широко раскрытыми глазами.

– Двадцать пять, двадцать четыре, двадцать три…

Мумба шевелит посеревшими губами, вроде как молится.

– Двадцать, девятнадцать, восемнадцать…

Глинка сплёл пальцы, вжал в них лоб, словно надеялся, что это его защитит.

– Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать…

– Господи, спаси и сохрани, – вырвалось у меня по-русски. – Спаси и сохрани, Господи, чадо своё, как спасал ты во времена оны…

– Три. Два. Один, – спокойно и уже в полный голос отсчитал лейтенант.

Рука великана ударила в чудовищный барабан, наверное, размером с целую планету. Другая рука того же великана встряхнула как следует бронированную коробку со сбившимися в кучу людьми, подобно тому как мальчишка встряхивает спичечный коробок с жуками. Разом лопнули, рассыпавшись колючим дождём острых осколков, лампы, всё вокруг наполнилось едкой пылью, взвыли на пределе компрессоры, проталкивая воздух сквозь задыхающиеся фильтры…

А потом всё разом стихло, и в наступившей жуткой тишине слышно было только натужное гудение стонавших под полом машин. Они старались до конца, пытаясь спасти нас.

Ещё не веря в то, что мы живы, я бросил взгляд на сгиб руки, где тихо и мирно тикал счётчик.

Сто двадцать микрорентген в час – в шесть-семь раз выше нормы, но не смертельно. Как бы то ни было, убежище выдержало. «Стержневая нация» ладила крепко.

– Всё, господа, – поднялся лейтенент. Он уже перестал быть Рудольфом. Только – лейтенантом.

Разом взвыла в голос толпа. Все орали, кто-то суматошно бросился к нам, размахивая кулаками.

В ответ клацнули затворы.

– Спокойно, господа, спокойно. – Сам лейтенант был бледен, но держался стойко. – Сожалею, что не мог проинформировать вас раньше. Приказ верховного командования. Только что было проведено массированное сканирование местности наверху. Остановить инфестацию иными средствами оказалось невозможно. Нам следует оставаться здесь. До тех пор, пока к нам не пробьются спасательные команды. После этого будет осуществлена полная и всеобъемлющая эвакуация. Компенсации за утраченное имущество и страховые премии будут выплачены в строгом соответствии с законом, по ускоренному графику. Ещё раз прошу всех соблюдать спокойствие. И… от лица Имперских Вооружённых сил, как старший офицер, приношу вам извинения – свои и командования. Поверьте… иначе было нельзя. Те, кто стоял вместе с нами у бойниц… они видели. Они не дадут мне солгать. Лемуров сегодня было не удержать. И мы решили… лучше потерять город, чем пять тысяч жизней. Командование рискнуло. Они верили в ваших инженеров и рабочих. И… они не ошиблись. Мы живы. Осталось потерпеть совсем недолго.

…Конечно, они не успокоились. Конечно, они бросились на него. Правда, уже не с кулаками и не с ножами. Просто с криками, бранью, которые тем не менее мало-помалу стали сменяться вопросами.

Как скоро выплатят компенсацию? Подлежит ли возмещению ущерб от потерь в бизнесе, сорванных контрактов и упущенной прибыли? Предоставят ли им второй раз подъёмные, если они решат устроиться на совершенно новой планете?..

И потекло медленное, тягучее время. Заструилась чёрная река, чёрная, бездонная, незримая. Заструилась сквозь нас, сквозь нашу броню и кости, смешиваясь с сочащейся по каплям радиацией – фон медленно, но верно возрастал. Я прикинул, что через трое суток он дойдёт до одного-двух миллирентген в час – тоже ничего особо страшного, но всё-таки неприятно. О том, что творится наверху, мне не хотелось даже и думать. Собственно говоря, непонятно, как мы станем отсюда выбираться – вместо Ингельсберга сейчас настоящая горячая зона, битком набитая тяжёлыми изотопами и светящая на тысячи и тысячи рентген; входить туда – верная смерть. Наша броня – облегчённая, мы не брали с собой настоящих лат, которым, на самом деле, не так страшна даже и радиация и в которых на время можно хоть даже на место эпицентра.

А что будут делать гражданские?.. Дегазация и дезактивация займёт бог весть сколько времени. Спасательные команды в танках высшей защиты, конечно, подойдут к убежищу, потом им придётся ещё разбирать завалы. Но как вывести отсюда пять тысяч человек?..

– Ефрейтор! – Голос лейтенанта. Холодный, сосредоточенный. О том, что совсем недавно он предлагал мне звать его Рудольфом, следовало забыть, и как можно скорее. Для моего же собственного блага. – Соберите своих людей. Помните, что мы в любых обстоятельствах остаёмся частью доблестных Императорских Вооружённых сил и в качестве таковых должны являть собой достойный пример. – Мне казалось, что со мной говорит сейчас не человек, а робот. – Никто не должен болтаться без дела. Разбейте людей на пары. Начните обход отсеков. Выявите все возможные повреждения. Особое внимание – системам вентиляции и регенерации воздуха. Все трещины в стенах тщательно пометить и задокументировать. Потом подготовить цементную смесь для пломбирования. Всё ясно, ефрейтор? Выполнять!

Цепкий холодный взгляд и плотно сжатые губы. Солдату сейчас нельзя оставаться наедине со своими мыслями. Его нужно занять работой, сколь угодно пустой и никчёмной, вроде как то самое бессмертное: «копать траншею отсюда и до вечерней поверки».

Я чётко ответил «Есть!», откозырял и отправился наряжать моих ребят на копку траншеи. Отсюда и до вечерней поверки.

Только теперь я поймал себя на мысли, что больше не думаю о своём отделении как о врагах, наёмниках в чужой армии, оккупировавшей мою родину. «Ребятами» я раньше называл только своих. Только своих, с Нового Крыма.

Я наскоро объяснил отделению задачу. Конечно, они заворчали. Я – не лейтенант. Несмотря на то что могу впаять наряд, и даже не один.

…Мы работали как одержимые, потому что все, даже не блещущий остротой ума Раздвакряк, поняли – если сейчас ничего не делать, очень просто на самом деле лишиться рассудка. О нас могли просто забыть. Могли решить, что риск для элитных имперских спасательных частей слишком велик – а их тоже ведь берегли и не бросали в дело по первому требованию терпящих бедствие. Могли не выдержать фильтры. Могли треснуть баки с питьевой водой. Могли…

Я зло оборвал сам себя. Это называется «негативное мышление», Рус. Оно бесплодно и ни к чему не приведёт. Ищи лучше трещины в стенах. Честное слово, при всей бессмысленности это более разумное занятие для твоих мозгов.

…Так прошло три дня. Мы с трудом сдерживали вспышки безумия среди гражданских. Очень быстро выяснилось, что броневые двери убежища перекосило и заклинило, так что своими силами мы отсюда выбраться никак не можем. Среди жителей Ингельсберга были страдавшие клаустрофобией, и известие, что мы уже ни при каких обстоятельствах не сможем покинуть убежища, вызвало у них такие припадки, что, честное слово, милосерднее было бы застрелить их сразу, потому что никакие транквилизаторы и наркотики не могли прекратить их страданий.

Я по мере сил старался, чтобы моё отделение ни в коем случае не бездельничало. И решительно пресекал все разговоры типа: «Господин ефрейтор, а нас точно станут вытаскивать?..» Конечно, все слышали бесчисленные рассказки из серии «Десант своих не бросает», но одно дело героические повествования, и совсем другое – когда надо лезть в эпицентр стокилотонного взрыва.

Лейтенант пытался связаться со штабом. Безуспешно. Внешние антенны смело, а сигнал его собственного коммуникатора не мог пробиться через десятки метров грунта, брони и бетона.

Мы могли только ждать.

* * *

Три дня прошло. И ещё один. И ещё. Пять тысяч человек за нашей спиной быстро теряли рассудок. Медленная смерть в подземелье – не самый приятный способ расставаться с этим светом, можете мне поверить.

Несмотря на это, лейтенант заставлял нас непрерывно отжиматься от пола и проделывать все положенные комплексы десантной системы рукопашного боя. Угрюмые и осунувшиеся солдаты подчинялись плохо, двигались вяло – надежда гасла в них слишком уж быстро, они просто не знали, что это такое – надежда.

Наш взвод был собран «с бору по сосенке», всякий-разный люд со всех концов Империи, польстившийся на относительно сытный солдатский паёк и положенные по выслуге лет льготы. Кто-то надеялся помочь своим родным, до сих пор не имевшим имперского гражданства, как Глинка. Кто-то рассчитывал сколотить хоть сколько-то деньжат и, отслужив, открыть какое ни есть мелкое, а своё дело. А Мумба шёпотом и под страшную клятву молчать признался мне, что ему надо выкупить своих каких-то достаточно дальних, но тем не менее важных для него родичей из долговой кабалы. Его родная планета давно и без всяких неурядиц влилась в состав Империи и потому избежала масштабной «зачистки», как случилось там, откуда была родом Гилви. Мятежных лордов её родины просто и без церемоний перевешали, а у Мумбы клановые вожди остались благоденствовать, только перебравшись из скромных домиков в роскошные офисы с зеркальными окнами. И средневековая система долгового рабства и ямных тюрем для несостоятельных должников продолжала действовать и даже процветала.

…Они приходили ко мне один за другим, испуганные, растерянные, уже понюхавшие пороху солдаты Империи, но ещё далеко не те, кого принято было называть Третьей десантной дивизией «Мёртвая голова», кто пошёл бы по трупам, равнодушно перешагивая через упавших и хладнокровно добивая раненых, если их нельзя было спасти.

Они искали утешения в разговоре. Они выкладывали мне нехитрые истории своих недолгих жизней. Так, наверное, исповедовались Рыцари Храма перед своим последним боем, когда орды язычников уже подступали к Храмовой Горе и последние пути отступления были отрезаны. Тогда среди удерживавших святыню рыцарей не нашлось ни одного рукоположенного духовника, и защитники исповедовались друг другу, словно первые христиане в подвалах Колизея, перед тем как выйти на арену с голодными львами.

Я узнал, что Фатих успел побывать в трёх молодёжных бандах (оно и неудивительно) и боится, что в последней драке на танцах убил своего противника до смерти, достав его по голове куском арматуры. Я узнал, что у Джонамани старшая сестра согласилась на постылый брак, чтобы остальная семья – одиннадцать ребятишек мал мала меньше – не умерла с голоду, потому что имперского пособия катастрофически не хватало. Я узнал, что сдержанный, хладнокровный Хань едва избежал на своей планете почётной, но несколько обременительной должности главного городского палача, поскольку его соплеменники истово верили в справедливость древнего свирепого изречения «око за око».

И всё это имело место прямо под носом у имперских генерал-губернаторов и гауляйтеров или даже на самих Внутренних Планетах, где власть Его Величества кайзера была установлена давно и сразу, опираясь на чьи войска, собственно говоря, группа офицеров и начала создавать ту самую Империю, гражданином которой я имею честь состоять.

Мы говорили. Нам просто больше ничего не оставалось делать. Микки с горечью признался мне, что сожалеет о своём атеизме – тогда не так страшно было бы умирать, а Назариан, напротив, изрыгал богохульства и заявлял, что одно лишь это сидение в заваленном подвале способно обратить самого истового католика в воинствующего безбожника.

Я тоже рассказывал. Но, в отличие от остальных, я не исповедовался. Я говорил о людях, которые шли с радостью и гордостью на смерть, потому что верили в истинность того дела, которому служили. Я приводил примеры. Я вспоминал историю – которую практически никто из них не знал, даже в пределах элементарного школьного курса. Меня это не удивило. Притчей во языцех успел стать один из рекрутов нашего взвода, Биймингалиев, который поначалу не знал даже таблицы умножения.

Я говорил и о нашей войне. Которую слишком многие в Четвёртом Рейхе очень хотели бы позабыть или представить в совершенно извращённом виде. Что стоит изменить вообще, подвергнуть полной цензуре все оставшиеся книги? Закончить, к примеру, войну в 1943 году от Рождества Христова. Сразу после высадки английских и американских войск в Сицилии и Курской битвы. Написать, скажем, что был заключен почётный мир, в Германии установилось новое правительство…

Подделать документы при нынешней технологии нетрудно. И что самое главное – люди любят верить в сказки. Тем более побеждённая некогда «стержневая нация»… Это было давно. Само собой, не осталось никого из живых свидетелей. И много ли таких, у кого в семье до сих пор хранятся запаянные в пластик для большей сохранности письма родных, типа «Дошли до Берлина»? А книги изъять нетрудно. Все архивы давно перешли на электронную форму хранения, так что надо просто на очень короткое время перекрыть доступ к группе документов, а потом вместо них выставить уже совершенно иные. И всё – прошлое необратимо изменится. Ведь бронзовый русский солдат в старом Трептов-парке имперской столицы давным-давно снесён. Даже его фотографии найти практически невозможно. Что, если, подумал я вдруг, это не есть лишь моя выдумка, что, если такой план на самом деле существует и осуществляется?

Славная тема для размышлений в нашей ситуации, нечего сказать. Впрочем, неожиданно для самого себя я увлёкся. Манипулирование историей… причём глубокое, настоящее. Не ежеминутное и ежедневное «изменение правды», как в старинном (и отчего-то до сих пор не запрещённом) романе Оруэлла, а глубокое, настоящее изменение. Создание событий, которых не было и быть не могло. Фантомные войны. Неизвестные герои. Черт возьми, если до этого додумаются имперские политтехнологи… то, наверное, Москва будет взята ещё в одна тысяча семьсот шестьдесят первом году славными и непобедимыми прусскими войсками короля Фридриха… А можно и ещё глубже. Можно вообще вывести всю нынешнюю Империю из всемирного государства «стержневой нации», окончательно сложившейся с концом Второй мировой войны. Завершившейся, само собой, их доблестной победой. Ведь уже сейчас в школьном курсе об окончании этой войны говорится невнятной скороговоркой, и учебник стремительно перескакивает к Великому Объединению Германии и Балканским войнам, само собой, сведённым на нет благодаря мужеству и доблести реформированного бундесвера.

Долго ли свести всё это на нет?.. Если уже в начале двадцать первого века многие американцы, наши, между прочим, союзники в той войне, искренне были убеждены, что их противниками выступали не только немцы, но и русские?..

До чего же удивительно читается книга. Вроде бы и говорится в ней правда, а так повёрнутая, что закрывает книгу ученик в полном убеждении, что на самом деле произошло совершенно обратное тому, о чём он только что прочитал.

Странным образом это помогло мне выдержать пять дней сидения в подвале. Под конец нам пришлось просто связывать и укладывать рядами на пол окончательно обезумевших людей. Господин отставной гауптманн, надо отдать ему должное, вместе с нашим вахмистром держался просто молодцом. Наверное, если б не эта пара, у нас точно дошло бы до рукопашной и кровавой вакханалии. Вахмистерский кулак обладал поистине магическим действием. Ну и ещё, само собой, то, что вахмистр, один из немногих в наших рядах, тоже принадлежал к «стержневой нации», как и почти все поселенцы.

…На шестой день мы услыхали грохот размётываемых завалов. К нам пробивалась спасательная экспедиция. От города, само собой, осталось только одно большое радиоактивное пятно, но тут уж было ничего не поделать. Тяжёлые сапёрные танки подтащили нечто вроде бетонного короба, его поставили над совершенно разрушенным выходом из бомбоубежища и туда забросили большую партию противорадиационных скафандров. Наверное, собирали со всего флота. Но собрали-таки, и хватило их всем. И всех размеров.

После чего нас вывели из руин.

Надо сказать, что при виде солнца очень многие десантники повели себя неадекватно. Кто плакал, кто молился, кто истерически хохотал… Во всём взводе хладнокровие сохранили только четыре человека: господин лейтенант, господин штабс-вахмистр, рядовой Хань и ваш покорный слуга.

Ну а что творилось с жителями Ингельсберга, не описать никакими словами. Да, наверное, и не нужно. Нельзя так уж слишком любить жизнь и радоваться собственному спасению.

И когда мы уже дотопали до выжженного, но не столь радиоактивного леса, я поймал на себе внимательный взгляд лейтенанта.

* * *

Надо сказать, место, где стоял город, производило сильное впечатление. Нигде не осталось ничего. Просто ничего. Огненная волна снесла и дома, и деревья, и дороги – всё, до чего только смогла дотянуться. Похоже, пилоты бомбардировщика специально целились в наш «культурный центр», от которого осталось только озеро расплавившегося кирпича.

Армию лемуров словно корова языком слизнула. Хорошая такая корова, увесистая, на сто тысяч тонн тротилового эквивалента, с языком из чистого ядерного огня, от которого не убежишь и не скроешься.

Мы оставили пепелище позади, а вокруг уже разбивали кордоны отряды оцепления, уже спешили в горячую зону дезактиваторы в тяжёлых, проложенных со всех сторон свинцом скафандрах и забронированных на манер древних мониторов танках. Нам тут было делать нечего – соседние леса опустели, и никакая разведка не могла обнаружить ни одного лемура. Чудовища тоже куда-то все скрылись.

Пока мы сидели под развалинами, флот успел перебросить сюда чуть ли не целый армейский корпус. Три полнокровные свежие дивизии, два артполка, два сапёрных полка, специальный антирадиационный полк, строители, врачи, трапперы из местных ополченцев и так далее и тому подобное. «Танненберг» получил приказ «отбыть по месту постоянного базирования». Мятеж – если это на самом деле был мятеж – затих словно бы сам собой. Не столь уж большое число «граждан Империи», поселившихся на Зете-пять, полностью вывезено. Начато строительство военных городков. Отныне тут будет базироваться настоящий, большой гарнизон.

Разумеется, мы получили свою долю висюлек на мундиры.

…Батальон стоял в торжественном строю. Прямо за нашими спинами возвышались крашенные пожухлым кое-где маскировочным зелёным цветом боты. На орбите нас ждала «Мерона» и отдых.

Мы не сменили полевого камуфляжа на парадную форму. Мы только сняли броню.

При полном параде был только командир полка. Господин майор… нет, уже не майор – оберст-лейтенант Иоахим фон Валленштейн. Рядом с ним знамённая группа – вьётся на свежем ветру Зеты-пять красное знамя, в середине – белый круг, а в нём расправляет крылья Орёл-с-Венком-и-Солнцем.

Печатает шаг почётный караул, и идёт в окружении подтянутых офицеров свиты сам господин генерал-оберст Пауль Хауссер, командующий Вторым десантным корпусом, в который как раз и входили дивизии «Лейбштандарте», «Мёртвая голова» и «Дас Райх». Вместе с ним и командиры дивизий: «Лейбштандарте» – генерал-майор Висч, «Дас Райх» – генерал-лейтенант Крюгер и командир нашей собственной «Тотенкопф» бригадный генерал Присс.

Странно. Второй десантный корпус не высаживался на Зете-пять, как мы уже знали. Флот перебросил сюда Сорок восьмой моторизованный корпус под командованием генерал-оберста Отто фон Кнобельсдорфа, в составе 3-й и 11-й танковых дивизий плюс ещё панцергренадёрская дивизия «Гроссдойчланд», ну и ещё те полки, о которых я говорил выше. Та ещё группировка. Они собрались зачищать всю планету? Но для этого нужны настоящие охранные дивизии, как печально знаменитая «Галичина», а не армейские танкисты, которые, может, и умеют брать укреплённые мятежниками города, как тот же самый Утрехт, но совершенно беспомощны в лесной войне.

Впрочем, это уже не моё дело. Я что, сочувствую этим бандитам в Feldgrau? Чем больше их тут поляжет, тем лучше. Для Нового Крыма и вообще для всех, ещё мечтающих о свободе.

Нам скомандовали «Смирно!» и «Равнение на середину!». Генералы и их свита остановились напротив знамени «Танненберга», в свою очередь отсалютовали ему. Повернулись к нам.

Хауссер вышел вперёд. Поджарый, совершенно седой, лицо прорезано глубокими щелями морщин, словно противотанковыми рвами.

– Зольдатен! Доблестные воины «Танненберга»! Верные слуги Его Императорского Величества! Я хочу поблагодарить вас за службу. Вы столкнулись с противником, превосходившим вас численностью в сотни тысяч раз. Но вы не дрогнули. Вы не опозорили славных знамен Империи, что реют сегодня над вашими шеренгами.

Во-во, подумал я. Взвейтесь да развейтесь. Интересно, жил ли на свете хоть один генерал, что умел по-человечески говорить со своими солдатами? Наверное, даже знаменитый Гай Юлий перед строем своего любимого Десятого Железного легиона произносил столь же напыщенные и глупые слова.

Солдаты порой бывают милосердны, как дети. Жаль только, что милосердие их направлено не на тех, на кого надо.

Потом было сказано ещё много всякой ерунды. Я слушал, и скулы мои каменели от ненависти. Я уже не мог ненавидеть Мумбу, Ханя, Джонамани или Микки, но эту имперскую сволочь с витыми генеральскими погонами на полевой форме, надетой словно в издёвку над нами, рядовыми, сделавшими всю работу, – их я ненавидел чистой и незамутнённой ненавистью.

…Стали выкликать имена. К генералам подался вперёд изогнувшийся от усердия адъютант с ящичком, где лежали награды.

И первым выкликнули…

– Ефрейтор Руслан Фатеев!

Это я. Моё имя. На общеимперском оно звучит дико и покорёженно. Но это моё имя. И ноги мои сами начинают печатать шаги по бетонным плитам взлётного поля. И я, я, Рус, чётко останавливаюсь в положенных двух шагах от смотрящего на меня с усмешкой Хауссера, вскидываю руку в старом и злом приветствии, дошедшем до наших времен ещё из эпохи легионов великого Рима.

– Ефрейтор Фатеев, за мужество и стойкость при выполнении воинского долга, за храбрость – Железный крест третьей степени с дубовыми листьями. И досрочное производство в чин обер-ефрейтора.

Генерал Хауссер смотрел на меня. И я смотрел на него. У меня не было оружия, но, клянусь, я убил бы его голыми руками. И его, и троих других генералов, прежде чем меня успели бы изрешетить.

Так почему же я этого не делаю? Почему помимо собственной воли отвечаю, что я служу Его Величеству кайзеру и великой Империи? Почему не вцепляюсь в тянущуюся ко мне с презренной железкой руку генерала, выламывая её так, чтобы в один миг затрещали бы кости? Я могу это сделать. Я умею. Клаус-Мария Пферцегентакль мучил меня не зря…

Но я ничего этого не делаю. Я вновь салютую в ответ на «Поздравляю, солдат», чётко поворачиваюсь и возвращаюсь в строй. На правой стороне маскировочной куртки покачивается в такт шагам чёрный железный крест с тонкой белой каймой и бронзового цвета дубовыми листьями, охватившими его снизу и с боков.

Высокий имперский орден. И сразу третья степень. Обычно сперва дают только четвёртую. И ещё одна треугольная нашивка на рукав. Обер-ефрейторы – становой хребет армии…

Что, Рус, ты гордишься этим? Ты гордишься наградами врагов?..

Дай ответ. Дай ответ самому себе. Чего ты боишься, чего стесняешься? Никто, кроме Небесного Всеотца, не услышит тебя. Молчишь, Рус?.. Молчишь. Молчишь…

…Награды получили многие. Господин лейтенант в том числе. Из моего отделения крест четвёртой степени без листьев дали Ханю, Микки и Фатих получили медали «За отвагу» вместе с первым чином «обер-десантника». Вообще наш взвод оказался самым богато украшенным. Что, собственно говоря, и неудивительно. Другие не сидели пять дней под завалами.

…На пути домой команда «Мероны» выставила пиво. Как говорится, пей от пуза. Можешь даже напиться. Хотя лучше приберечь запал для Сибири и девочек-феечек. Нам полагаются приличные боевые, и, само собой, казначей «Танненберга» с чисто немецкой пунктуальностью уже прокредитовал наши счета. Ещё один закон десанта – боевые не задерживают ни на один день. Деньги ждут солдата, едва он ступит на землю базы. Будет на что гульнуть.

Всё моё отделение стояло на ушах. Недолго думая, я назначил Ханя своим помощником-заместителем, написал ему представление на ефрейтора, которое наш лейтенант подмахнул с удивительной быстротой. Хань с чисто китайской мудростью принял бразды правления, а я…

А меня на второй день пути вызвал к себе командир батальона. Господин обер-лейтенант Иоахим фон Валленштейн.

Тут уже пришлось наводить парад по классу «А».

В просторной, но спартански просто убранной каюте Валленштейна сидели мой лейтенант, сам господин новоиспечённый оберст-лейтенант (то есть подполковник) и уже знакомый мне по Кримменсхольму секурист непонятного звания. Прошлый раз он надевал погоны риттмейстера, а сейчас носил простой чёрный комбинезон танковых войск, но без знаков различия.

– Обер-ефрейтор Фатеев по вашему приказанию…

– Отставить, – Валленштейн поднялся, обошёл вокруг стола, в упор взглянул на меня. – Поздравляю с наградой, солдат.

– Рад стараться, господин оберст-лейтенант!

– Без чинов, обер-ефрейтор… Фатеев. Садись. Ты показал себя настоящим молодцом-десантником. Вслед за твоим лейтенантом повторю – побольше бы таких солдат. Тогда Империи не страшны были бы никакие Чужие, – Валленштейн хлопнул меня по плечу. – Садись. Мы хотим послушать твои соображения. По поводу тех тварей, с которыми мы столкнулись на Зете-пять.

Секурист ободрительно кивнул.

– Говори, Фатеев. Мы пришли к схожим выводам. Но мы всегда стараемся выслушать свидетелей как можно подробнее. Что ты говорил о биологической войне?

Я взглянул на лейтенанта. Тот коротко кивнул головой.

Не вдаваясь в подробности, я сказал, что, по всей видимости, мы столкнулись с противником, практикующим биологическую войну. Специализированные организмы, способность к репродукции их в огромных количествах, кардинально перестроенный метаболизм, совершенно ясно, что новый тип генной регуляции, очевидно – новые, неизвестные нам катализаторы ферментативных реакций плюс очень небольшой индивидуальный «запас прочности» каждого такого создания. Иными словами, как я уже упоминал, они быстро «сгорают». Бойцы-однодневки. Накопление опыта каждым индивидуумом невозможно и несущественно, знания аккумулирует популяция. Невольно я вспомнил о схожем с богомолом существе, которое я подстрелил из гранатомёта. Из-за длинных антенн его так и тянуло поименовать «наводчиком» или «корректировщиком».

Сказал я и о том, что, по моему мнению, если наш противник способен к самообучению (а он наверняка способен) – он пойдёт по пути миниатюризации своих «боевых средств». Сперва, очевидно, спустится до вирусов и патогенных бактерий. Но скорее всего стабилизируется на уровне пчёл, ос или шмелей.

Меня слушали внимательно, не прерывая. Фон Валленштейн самодовольно поглядывал на секуриста – вот, мол, какие у меня обер-ефрейторы, так сразу и не подумал бы, что русский, что не «стержневой нации» человек…

– А как же дети? – дождавшись, пока я выдохнусь, спросил секурист. – Дети, которых ты подстрелил в Кримменсхольме? Псионические способности противника как вписываются в твою картину?

Я покачал головой. История с детьми на самом деле не лезла в рамки какой-либо теории. Если дети были настоящими, а щупальца нам просто привиделись – то почему бы просто не отдать нам приказ перестрелять друг друга? Для чего такие сложности? Универсальный закон стратегии – простота и рациональность. Рациональности я в данном конкретном случае не видел.

– У нас есть свои предположения, – сказал секурист, вальяжно закидывая ногу за ногу. Я увидел, как поморщился Валленштейн. – И первое из этих предположений… Скажи, обер-ефрейтор, ты не думал, что под ментальным контролем были не дети, которым наш неведомый неприятель отдаёт псионический, невербальный приказ на сверхчувственном уровне, – а ты и твоё отделение? Что вам приказали увидеть то, что вы увидели?

Я пожал плечами.

– Господин риттмейстер, нам можно внушить, что у ребёнка щупальца вместо рук. Но я не верю, чтобы эти детские руки сумели бы продавить кевларовый воротник брони. Гарротой его так просто не возьмёшь.

– И поэтому?.. – ласково подбодрил меня секурист.

Лейтенант выразительно кашлянул, фон Валленштейн нахмурился, уже не считая нужным скрывать своих чувств.

– И потому я не верю, что эти дети были детьми, – твёрдо закончил я. – Почему бы не предположить, что…

– Не заговаривайся, обер-ефрейтор, – поморщился секурист. – Ты, конечно, не хочешь сказать, что мы вынесли своё суждение, потому что наш, – он усмехнулся, – наш «неприятель» исказил показания приборов и данные тестов, так что мы приняли чудовищных монстров за тела невинных детей?

Я подумал, что для научного диспута место выбрано немножко неудачно.

– Не могу знать, господин риттмейстер! Говорил, что думаю, – по-уставному выпучив глаза и вскинув голову, отрапортовал я.

– Гм, Карл… – прокашлялся уже и Валленштейн.

– Что, Иоахим? – резко повернулся секурист. – Убиты дети. Их родители уже подали петиции со всеподданнейшей просьбой покарать злодеев. Как ещё можно им объяснить смерть их детей от пуль?! Лемуры огнестрельным оружием не обладают. Ты, обер-ефрейтор, – голос риттмейстера зазвенел, – ты с Нового Крыма. Ты неблагонадёжен. Как и все твои, гм, соплеменники. И я утверждаю – ты намеренно убил этих детишек. Движимый ненавистью к «стержневой нации», опоре нашей славной Империи.