Текст книги "Привет от Вернера"

ПЕСНЯ ГИЗИ

Гизи пела прекрасно! У нее был нежный высокий голос, и моя мама предсказывала, что Гизи обязательно станет певицей. Оно бы так, конечно, и случилось, если бы... если бы все в жизни не пошло по-другому! Но сейчас я не буду забегать вперед, сейчас я хочу вам рассказать, как пела Гизи...

Мы сидели вечером на ступеньках террасы. Солнце уже закатилось где-то на другом конце деревни, и стало быстро темнеть. Выпала роса, и туман клубился в глубине сада, вползая на косогор с реки. Дальний конец сада и Ванин дом внизу совсем исчезли в тумане. Только вверху, над нами, небо было чистым, и там высыпали первые звезды. Стало прохладно. Мы ежились в накинутых на плечи шерстяных платках. Но уходить не хотелось. Вечерняя карусель медленно поскрипывала, с еле слышным скрипом поворачивалась в небе Большая Медведица, тянули свою песенку сверчки в доме, вдали на реке откликались простуженные лягушки, а мы молчали. Рядом с нами сидел на ступеньке Ваня, он тоже пришел к нам посумерничать; в его руке тлела угольком махорочная цигарка; Дик лежал рядом на светлой песчаной дорожке сада, под черными кустами, поводя ушами в темноту... И тут Гизина мама сказала:

– Singe doch, Gisi! Пусть Гизи маленька пой!

– Was so’l ich denn singen? («Что же мне спеть?») – спросила Гизи.

– Du weißt doch!.. («Ты же знаешь!..») – тихо сказала ее мама.

И Гизи запела... Она сразу вошла своим голосом высоко в небо, под самые звезды, оторвавшись от темной земли. Она оторвала и нас, и мы полетели за ней в эту темно-голубую бесконечность. Гизи сразу заполнила своим голосом весь мир, который, однако же, не замолчал, а звучал рядом, как большой приглушенный оркестр: и сверчки, и лягушки, и таинственный шорох деревьев... Гизи пела трогательную немецкую песню о маме. Мотив я прекрасно помню, но не могу, к сожалению, передать его вам в этой книге. Зато я передам вам слова так, как я их перевел сейчас, спустя много лет. Вот они:

 
Я построю тебе дворец,
Такой, как в сказке.
Там мы будем с тобой
Всегда вдвоем.
Я построю тебе дворец,
Когда я буду большая.
Там ты будешь спокойна
И счастлива!
 

 
Голубое небо глядит
Сверху на нас,
Говорит тебе каждый день.
Как тебя я люблю!
И все облака летят
Так быстро мимо —
Еще один день
Для нас двоих!
 

 
Я построю тебе дворец,
Вот увидишь!
Скоро я вырасту,
И мы поедем домой,
Где будут цветы для тебя
Стоять в саду.
Тогда будет каждый день
Как праздник!
 

...Гизин голос замолк в темноте ночи, громче стал слышен ночной оркестр, а мы все сидели, потрясенные. Первым встрепенулся Ваня: он подошел к Гизи и поцеловал ее. А я прижался к маме, потому что увидел, как она вытирает в темноте слезы...

Гизи после этого еще несколько раз пела. Она пела и эту – самую любимую песню ее мамы, – и другие, революционные немецкие песни: «Песню безработных», и «Спартаковскую», и «Колонну Тельмана»... Но лучше той, первой, песни она не пела ничего! Может быть, это мне сейчас так кажется, потому что это связано с судьбой Гизи, с судьбой всей ее семьи? А может быть, просто тот вечер остался у меня в памяти таким чудесным? Не знаю... Ведь и другие песни Гизи пела прекрасно...

Так мы прожили эту солнечную карусель, которая была недолгой, как всякая настоящая карусель, потому что приехали мы на дачу поздно, а уехали рано: вскоре Ваня привез нам письмо от Иосифа, в котором он писал, что надо срочно собираться в Берлин. Ваня же и увез нас однажды утром в Москву...

ЖИВОЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ

Когда мы приехали в Москву, дни завертелись еще быстрей. Это тоже была карусель, яркая и пестрая, но совсем другая. Там, на даче, она была нежной и плавной, а здесь дни завертелись в каком-то сумасшедшем колесе. Там была наша частная карусель, а здесь началась карусель государственных, даже международных политических событий. И в этой политической карусели мы тоже были не в стороне! Так уж получилось, что и здесь мы оказались в самом вихре событий, даже, пожалуй, в самом центре этого вихря: и я, и Гизи, и, конечно, Вовка... С одной стороны, это получилось случайно, но если вдуматься, то и не случайно: ведь мы были наркоминдельцы, мы и росли в самом центре этих событий!

Когда мы вернулись, меня поразила Москва: весь город был украшен флагами, плакатами и лозунгами. Они висели на каждом доме, на фонарных столбах, были перетянуты на веревках через главные улицы. Всюду было написано: «Привет участникам Первого Всесоюзного слета пионеров!» Москва была полна пионеров, как воробьев! Столько пионеров я в жизни не видел! Еще бы – их съехались в Москву тысячи! Пионеры прибывали, и прибывали, и прибывали – со всех вокзалов и со всех дорог! Со всего мира прибывали пионеры! Из Германии, Америки, Англии...

Мы с мамой много ходили в те дни по Москве: у нас было много дел, которые надо было закончить перед отъездом в Берлин. Мы носились по городу как угорелые. Мы бегали по учреждениям, по магазинам и всюду встречали пионеров.

Как нарочно, стояли теплые солнечные дни, хотя был уже август. Стояла настоящая золотая осень. Все ходили легко одетыми, как летом. И пионеры ходили легко одетыми, в своей пионерской форме: белая рубашка, синие штаны или юбка до колен и красный галстук. Пионеры ходили строем, с барабанами, горнами и знаменами. И просто так – стайками по нескольку человек. И все смотрели только на них. И говорили в Москве только о пионерах.

Вся Москва была полна смеха, барабанной дроби, трубных голосов и песен. Движение на перекрестках то и дело останавливалось, замирали на месте извозчики, ломовики, трамваи, пешеходы – всюду шли, и шли, и шли пионеры! Шли пионеры белые, шли смуглые, шли коричневые, шли совершенно черные пионеры. Это были негры! Я раньше никогда не видал негров, только на картинках, а тут шли живые негры! Они меня поразили! Они были такие черные-черные, только зубы у них сверкали белизной и уголки глаз. Это было удивительно! Но больше всего было наших пионеров, советских. Это были пионеры из разных республик. Каких только не было национальностей! Это был настоящий живой интернационал!

В Москве происходили разные интересные встречи прямо на улице. Это москвичи общались с пионерами разных стран. В толпе слышалась немецкая, и французская, и разная другая речь. Но нам с мамой некогда было останавливаться – мы спешили по своим делам, я же вам говорил, что дел у нас было по горло!

Правда, один раз мы невольно задержались возле Иверских ворот, пропуская отряд пионеров, и наблюдали интересную сцену. Эти ворота стояли раньше между Историческим музеем и Музеем Ленина. Раньше там не было широкого прохода на Красную площадь, он был закрыт Китайской стеной, и в ней были ворота, которые назывались Иверскими, потому что к ним примыкала маленькая церковь Иверской божьей матери. Там всегда было много народу – там собирались богомольцы со всей Москвы, и любопытные, и просто прохожие. Ворота были узкими и тесными.

Когда мы с мамой подошли к воротам со стороны Красной площади, навстречу нам показались пионеры – они шли на Красную площадь. Мы остановились, чтобы их пропустить. И другие тоже остановились. Рядом, перед входом в церковь, толпились нищие в лохмотьях и старухи в черном. Из глубины церкви, где в темноте таинственно мерцали свечечные огонечки, тянуло спертым духом и запахом ладана. Когда в воротах показался пионер-знаменосец, а за ним горнист и барабанщик, а следом загорелые пионеры с голыми коленками, черные старухи на паперти стали креститься и плеваться, тыча пальцами в эти коленки. К старухам вышел поп в черной рясе с большим золотым крестом на животе и тоже стал смотреть на пионеров.

Знаменосец, горнист и барабанщик прошли мимо церкви строго, подняв головы и глядя вперед, а пионеры, шедшие следом, смеялись, сверкая зубами и с любопытством глядя на старух и попа. И вдруг пионеры запели:

 
Не надо нам монахов!
Не надо нам попов!
Мы на небо залезем,
Разгоним всех богов!
 

В толпе, в которой стояли мы с мамой, засмеялись. Поп сразу ушел в церковь, воздев, как крылья, трясущиеся руки, а за ним, как курицы за черным петухом, поплелись старухи...

Если бы вы знали, как я тогда завидовал этим пионерам! Как мне хотелось шагать вместе с ними в строю! Бить белыми палочками в барабан! А еще лучше – дуть в горн или нести знамя! Но я этого не мог, я даже не мог просто с ними идти. Я ведь еще не был пионером. Я даже октябренком еще не был! И Гизи еще не была октябренком. Мы должны были стать октябрятами через год, когда пойдем в школу. В эти дни мы особенно жалели, что мы не пионеры. И завидовали – вы знаете кому! Вовке мы завидовали! Вовка был школьник и пионер, и еще к тому же делегат, вот кто он был в эти знаменательные дни! Вовку выбрали делегатом Первого Всесоюзного слета пионеров; он нам делегатское удостоверение показывал. Его выбрали потому, что он был отличник учебы и активный пионер. Он занял в своей школе первое место по борьбе с неграмотностью, вот какой он был молодец, Вовка! Вы же помните, как он учил Фатиму и Ахмета. Фатима и Ахмет давно сдали экзамен на «хорошо», а это же Вовкина заслуга! Сами понимаете! А всего пионеры обучили грамоте в стране один миллион человек, сказал мне Вовка. Это же сногсшибательно! Вдумайтесь в эту цифру, и тогда вы поймете Вовкину гордость и значение пионерской работы. Вовка стал теперь такой важный и деловой – просто не подступись! Да и подступиться-то к нему когда было – это было физически невозможно, потому что Вовки никогда не было дома. Он все время пропадал на слете. Он там тоже был активистом, то есть не просто делегатом, а одним из самых главных делегатов. Это он нам все же ухитрился сказать один раз, когда мы его увидели пробегающим во дворе мимо Памятника Воровскому. Он нам даже сказал, что видел Крупскую и разговаривал с ней. И Максима Горького он видел, самого нашего главного писателя. Правда, с Горьким он не разговаривал, а просто его видел, живого... Но согласитесь, что это тоже здорово! Крупская и Горький приезжали к пионерам на слет. И там выступали. Все это Вовка нам рассказал мимоходом, а так мы его совсем и не видели.

Да, но вы скажете: как же тогда я и Гизи были в центре политических событий? Если мы не были делегатами? Ведь с Крупской-то разговаривал Вовка, а не мы... Но подождите, подождите, дорогие товарищи! Ведь вы же еще не все узнали! Глава-то еще не кончилась! Мы с Гизи тоже были в центре событий и тоже... но... Не буду забегать вперед. Тише едешь – дальше будешь! Хоть дни и вертелись как сумасшедшие, я буду вам о них рассказывать не спеша, постепенно все и узнаете.

Да, еще я вам забыл сказать про Фатиму и Ахмета! Они тоже были в центре политических событий, конечно, не совсем как мы, но все же: в благодарность за то, что пионеры обучили их грамоте (то есть Вовка, но он же был представителем пионеров!), – в благодарность за это они взяли к себе на квартиру двух делегатов слета. Ведь где-то их надо было разместить, все эти тысячи человек! Вот их и распределили по квартирам рабочих московских заводов и фабрик, и Фатима с Ахметом взяли двух делегатов, двух маленьких черных узбеков из Ферганы. Конечно, по рекомендации Вовки. Вовка рекомендовал президиуму слета Фатиму и Ахмета как честных, хороших людей, недавно обучившихся грамоте, и Фатима с Ахметом сами, под диктовку Вовки, написали заявление президиуму, и им выделили двух узбечат. Фатима с Ахметом очень были обрадованы, ведь детей-то у них не было, а тут им сразу привалило двое детей! И вполне взрослых! Даже делегатов! И узбечата были рады – они чувствовали себя у Фатимы с Ахметом как дома, потому что могли с ними разговаривать без переводчика. Ведь татарский и узбекский языки очень похожи. Фатима была особенно рада, что у нее живут эти два узбечонка: она им все время готовила разные вкусные вещи, и покупала им сладости и игрушки, и даже купила им кое-какие серьезные вещи на базаре. Из одежды. Потом, когда они уехали, Фатима очень плакала, потому что опять осталась без детей, но, пока шел слет, она была счастлива, и узбеки тоже, и Вовка, и мы с Гизи – все были счастливы, и время летело как в сказке!..

Повторяю: вначале мы с Гизи завидовали Вовке, но тут вдруг случилось удивительное – мы тоже попали на слет! Мы стали гостями Конференции участников слета, то есть мы стали участниками встречи на самом высшем уровне, куда даже не все делегаты попали.

Произошло это вот как.

На третий день слета, когда мы уже совсем изнывали от зависти к Вовке, а его все не видно было, Иосиф должен был идти в Кремль к Мархлевской. У него были к ней какие-то там дела в связи с Берлином: она должна была ему дать какие-то поручения. И Иосиф решил взять меня с собой, тем более что дома я мешал маме. Она разбирала перед отъездом последние вещи. А я в свою очередь решил взять Гизи: я же давно обещал показать ей Кремль и Царь-пушку и посидеть с ней вдвоем в разбитом Царь-колоколе. В общем, мы отправились втроем.

В Кремле было много пионеров, он уже не был тихим и задумчивым, как обычно, в нем было шумно и весело. Пионеры заполнили весь Кремль. Они шли группами и в одиночку, и все куда-то спешили.

Мархлевская ждала нас возле своего дома, у дверей Потешного дворца. Она вся сияла, была такая возбужденная и радостная. Она всегда была радостная, вы же знаете, но сегодня особенно. Наверное, ей передалось пионерское настроение.

– Ах, какая девочка! – воскликнула она, увидев Гизи. – Это чья?

– Дочь немецкого коммуниста, о котором я вам говорил, – сказал Иосиф.

– Wie heißt du? – спросила она, погладив Гизи по голове. – Как тебя зовут?

– Гизи...

– Чудесно, что ты пришла ко мне в гости! – быстро заговорила по-немецки Мархлевская, прижимая к себе Гизи. – Пойдем, расскажешь нам о Германии...

Мы уже вступили в парадное, как вдруг где-то невдалеке послышалась барабанная дробь и затрубил горн. Мархлевская остановилась.

– У меня идея! – сказала она весело. – Давайте я отведу их в Георгиевский зал! Там сейчас принимают пионеров, им будет интересно!

– А это удобно? – спросил Иосиф.

– О, вполне удобно! – воскликнула Мархлевская. – Я все устрою! Это будет для них впечатление на всю жизнь. Wollt ihr zu den Pionieren? Хотите к пионерам?

– Ja, – сказала Гизи.

И я сказал:

– Да.

– Dann schnell! Тогда скорей! – Мархлевская взяла нас за руки, и мы пошли.

По дороге нас обгоняли пионеры. А некоторых обгоняли мы. Мархлевская шла очень быстро. Мы бежали за ней вприпрыжку.

У дверей Большого Кремлевского дворца пионеры строились в колонну. Гремели барабаны. Трубил горнист. Шелестели знамена. Сейчас все должны были войти во дворец. Мы успели вовремя!

Это был тот самый дворец с террасой на втором этаже, с которой мы весной любовались ледоходом, – помните? Когда мы увидели Дика на льдине? Я вспомнил об этом, пока мы с Мархлевской спешили вдоль длинной колонны пионеров.

Мархлевская открыла парадную дверь, и мы вошли, и сразу к нам кинулся высокий парень в пионерской форме с комсомольским значком.

– Минуточку! – сказал он, загородив нам дорогу.

Но следом за ним подошли трое каких-то в штатском, и среди них маленький сухонький старичок с большим лбом и густыми, как усы, бровями.

– Бронислава Генриховна! И вы здесь! – сказал старичок по-немецки.

Он пожал Мархлевской руку. Она что-то быстро зашептала ему, смеясь и показывая на меня и Гизи глазами. Мы стояли немного смущенные; я боялся, что нас не пустят.

– Все ясно! – громко сказал старичок и обратился к стоявшим вокруг товарищам, которые с любопытством смотрели на нас и Мархлевскую: – Это Бронислава Генриховна Мархлевская, прошу любить и жаловать! А это наши дорогие гости слета, будущие пионеры! Гизи и Юра? – обернулся он к нам.

Мы смущенно кивнули.

– Идите вместе со всеми в зал! – весело сказал старичок по-немецки.

– Потом я за вами приду! – сказала Мархлевская. – Встретимся тут, у выхода! Ну, пока... Юра, следи за Гизи! – И Мархлевская пошла к выходу.

Я с гордостью посмотрел на Гизи: вот как мы попали на слет!

Вдруг открылись двери, и в них хлынули пионеры. Они вливались в широкий сверкающий вестибюль, как яркая бело-красно-синяя река. Нас с Гизи оттеснили в сторону. Волны пионеров всё вливались и вливались навстречу широкой белой каменной лестнице, спускавшейся со второго этажа. Первые ряды ребят вдруг замерли, в изумлении глядя на потрясающую лестницу, залитую из окна солнцем... И вдруг тишина прорвалась громким радостным кличем и смехом, и пионеры, нарушив строй, кинулись бегом вверх по лестнице. Над вихрастыми головами заполыхали знамена! Это был штурм! Веселый пионерский штурм бывшего царского дворца!

– Ребята! Ребята! Строй! – вмешался было вожатый с комсомольским значком, но его перебил старичок с густыми бровями.

– Прекрасно! – крикнул он, смеясь. – Наша смена не идет, а бежит! Ну, а вы что же? – подтолкнул он меня и Гизи. – Вперед! Смелее!

И мы с Гизи тоже кинулись вверх по лестнице, взявшись за руки, чтобы не потеряться в этой пестрой, бурлящей, хохочущей ребячьей толпе, несущейся вверх по широкой, как мир, лестнице...

Наверху творилось невообразимое! Огромный, сверкающий, обрамленный витыми колоннами зал со свисающими с вогнутого потолка на длинных цепях гигантскими золотыми люстрами с тысячами свечеобразных лампочек был похож на сказочный каток... Да, да, не удивляйтесь! Паркет блестел, как гладкий лед, в котором отражались, колонны! И по этому льду скользили в разные стороны пионеры! Мы с Гизи тоже разбежались и заскользили, как на коньках... Вот было здорово! Я никогда не думал, что слет может быть таким веселым!

– Гизи! Юра! – закричал вдруг какой-то пионер и бросился к нам... Это был Вовка!

Он лихо подкатил, натолкнувшись на меня, и мы чуть не упали.

– Вы-то как сюда попали? – удивился он.

– Нас привела Мархлевская! И пропустил старичок...

– Какой старичок?

– Вон тот! – показал я на старичка с большим лбом, который шел посередине зала рядом с какой-то тетей в очках и белой панаме.

– Сам ты старичок! – обиделся Вовка. – Это же Глеб Максимилианович Кржижановский! Друг Ленина! А рядом с ним жена Ленина – Надежда Константиновна Крупская...

Я так и прирос к месту, глядя на Крупскую.

– Крупская? Ленин? – растерянно спросила Гизи. Я перевел ей, что сказал Вовка. – Я с ними запросто знаком! – небрежно сказал Вовка. – Мы вместе вчера заседали...

Мы с Гизи так и открыли рот.

Крупская и Кржижановский остановились возле нас. У них на груди тоже сияли красные галстуки. Надежда Константиновна протянула Вовке руку.

– Здравствуй, Вова! – сказала она.

– Мы, пионеры, руки не подаем! – четко сказал Вовка и поднял правую руку над головой.

– Молодец! – сказал Кржижановский. – Не растерялся!

Они с Крупской рассмеялись.

– А это что за карапузы? – весело спросила Надежда Константиновна, блеснув на нас очками из-под белой панамы.

– Это не карапузы, – серьезно сказал Кржижановский. – Это гости слета, будущие коммунисты! Их привела Мархлевская...

– Мои друзья, – сказал Вовка. – Мы живем в одном доме...

– Ах, вот что! Тогда извините! – серьезно сказала Крупская. – Ну, раз они гости, надо повязать им галстуки, как почетным пионерам...

– Прекрасно! – обрадовался Кржижановский. – Вова! Отведи их в штаб и скажи, чтоб им повязали галстуки... Вы же будете коммунистами? – спросил он по-немецки, погладив Гизи по голове.

– Ja, – сказала, покраснев, Гизи.

Кржижановский с улыбкой посмотрел вокруг, на шумный и пестрый Георгиевский зал.

– Вот вы меня уговаривали на серьезный доклад, – сказал он Крупской, – а им надо сказки рассказывать!

– Ваш доклад и будет такой сказкой! – ответила Крупская, и они пошли дальше.

А Вовка потащил нас сквозь пеструю толпу в глубину зала, а потом по коридорам, в небольшую комнату, где был штаб. Там висели по стенам плакаты, стояли в углу знамена, лежали барабаны и горны на столе, толпились пионеры и вожатые-комсомольцы. Здесь нам, по распоряжению Вовки, выдали галстуки. Вовка поставил нас у стены и сам их нам повязал, а остальные смотрели. Потом Вовка поднял над головой правую руку и сказал:

– За дело Ленина, будьте готовы!

И мы с Гизи подняли руки и сказали:

– Всегда готовы!

Только Гизи сказала эти слова по-немецки, она сказала: «Immer bereit!» И тут зазвенел звонок...

– Скорей! – сказал Вовка. – На заседание!

...В зале заседаний все места уже были заняты. С помощью Вовки мы уселись в первом ряду, который оставался пустым. Сцена была совсем рядом. На ней стоял длинный стол, накрытый красной материей, а сзади, в обрамлении знамен и цветов, улыбался огромный Ленин.

Пионеры в зале еще некоторое время шумели, вскакивая и размахивая руками и что-то крича на разных языках. Потом на сцену с двух сторон вышел президиум – пионеры, и комсомольцы, и Крупская, и Кржижановский, и другие старые большевики. Все были в красных галстуках. И Вовка тоже был там! Он так и сел рядом с Крупской за стол и помахал нам рукой. И вид у него был ужасно важный.

Пионер, сидевший по другую сторону Крупской, встал.

– Слово для доклада о первой пятилетке предоставляется председателю Госплана товарищу Кржижановскому! – громко сказал пионер.

В зале сразу стало тихо. Раскрасневшиеся от беготни ребята смотрели серьезно.

Кржижановский взошел на трибуну и секунду молча смотрел в зал, как будто не мог на него наглядеться.

– Знаете ли вы, юные товарищи, что больше всего любил делать Ленин? – начал он свой доклад вопросом. И тут же сам ответил: – Ленин любил мечтать! Да, мечтать! И не только мечтать, но и осуществлять свои мечты...

Кржижановский назвал свой доклад путешествием в будущее. Он начал с голода, холода и разрухи, которые охватили нашу страну в первые годы Советской власти. Он говорил о том, что и тогда, когда мы сидели перед ним в зале, наша страна была бедной.

– У нас ездят на телегах, а в Европе и Америке на автомобилях, – говорил Кржижановский. – У нас еще пашут сохой, а за границей – на тракторах. И в школе у нас еще учится только половина всех детей...

А кончил Кржижановский сказочной картиной будущего, когда наша страна станет богатой и счастливой. Он рассказал о плане борьбы за это будущее – о плане первой пятилетки. И о том, что пионеры, сидящие в зале, тоже внесут – и уже вносят – свой вклад в эту пятилетку...

В зале было так тихо, что слышно было, как шуршали карандаши по блокнотам. Гизи смотрела на докладчика затаив дыхание, а я шепотом переводил. Мне было очень трудно переводить, может быть, я и не все верно переводил, даже наверное не все верно, но главное я перевел ей верно! За это я вам ручаюсь! Я очень старался! Краем уха я слышал, как рядом позади и сбоку тоже шептали переводчики. Но это были настоящие, взрослые переводчики, они переводили уже сотни раз. А я переводил первый в жизни доклад. Но потому я и запомнил его навсегда...