Текст книги "Привет от Вернера"

НА БЕГАХ

Должен открыть вам один секрет: у нашей квартирной хозяйки – фрау Аугусты – была одна страстишка, как выражался Иосиф. Страстишка – это увлечение, привычка довольно неблаговидного характера. Начинается она вроде бы с пустяков, а потом так овладевает человеком, что приносит ему один только вред. Человек тогда и рад бы от нее избавиться, да уже не может. Иногда человек от нее даже гибнет. Фрау Аугуста, правда, еще не погибла, но уже была захвачена своей страстишкой вполне. Вы спрашиваете – что это за такая страстишка была у фрау Аугусты? Дело в том, что фрау Аугуста любила играть на бегах! Она там играла на деньги. Когда она выигрывала, то была очень гордой и веселой. Но чаще она проигрывала и ходила грустная. Вот это и есть самое неприятное. Вы представляете, что было бы, если б она проиграла все свои деньги? Даже все вещи? Как бы она тогда жила? Ведь работать-то она не умела! Вот в этом смысле я и говорю, что подобная страстишка может человека погубить. Но пока этого не произошло. Фрау Аугуста жила на деньги жильцов, которым она сдавала квартиры, в том числе нам. Она владела большим домом, доставшимся ей от мужа. Ее муж пал на русском фронте в первую империалистическую войну. Фрау Аугуста уже давно была совсем одинока, к тому же она стала старой, а у старых одиноких женщин, говорил Иосиф, часто водятся кое-какие скрытые страстишки. Возникает такое от тоски. Ни к чему хорошему это не ведет, но тут уж ничего не поделаешь. Мама не раз советовала фрау Аугусте бросить эти несчастные бега, но та отвечала, что бега – ее единственная радость в жизни. Смешно, правда? Разводила бы цветы, например! Вот это была бы радость – и себе и другим. А то нашла себе радость – проигрывать деньги. Хоть она иногда и выигрывала, но выигрывала она во много раз реже, чем проигрывала. И все равно продолжала играть. Ей все казалось, что завтра она выиграет так много, что сразу вернет все свои проигранные деньги. Но это ей только казалось. Вот какая грустная это была история.

Мама всегда жалела фрау Аугусту, когда та приходила к нам плакать о своих проигрышах. И когда она радовалась маленькому выигрышу, мама ее тоже жалела. Фрау Аугуста очень к нам привязалась, и меня она всегда ласкала и даже говорила маме, что чувствует тягу к загадочной славянской душе: то есть к нам, русским. Иосиф всегда смеялся над этой тягой, он говорил, что это просто сентиментальная болтовня, которую нельзя принимать всерьез. Кто знает, что думала про себя эта самая фрау Аугуста. Все-таки она была буржуйкой, крупной собственницей – этим все сказано, говорил Иосиф.

И все же мы ее немножко жалели, сочувствовали ей. А она все приглашала нас пойти с ней на бега – отдохнуть и развеяться. И над этими словами Иосиф тоже смеялся, и мама смеялась, и я – когда мы были одни, конечно, – а фрау Аугусте мы говорили, что нам некогда. И нам действительно было некогда. К тому же никто из нас – ни Иосиф, ни мама, ни я – не считали, что бега – это отдых. Какой это отдых, если это сплошная нервотрепка! Поговорите с фрау Аугустой, и вам сразу все станет ясно.

Но один раз я услышал, как Иосиф посоветовал маме пойти. Он даже велел ей взять с собой меня. Представляете? Мне это, конечно, очень понравилось. Еще бы: посмотреть бега! Кому не хочется посмотреть бега! Тем более, если ты не знаешь, что это, собственно, такое.

Одно я только не понимал: почему Иосиф вдруг изменил свое решение? Хотел успокоить фрау Аугусту? А может, у него была еще какая-нибудь мысль?..

– Я думаю, надо сходить, – сказал маме Иосиф. – Успокоить этим старушку и... – и тут он еще что-то добавил, но я не расслышал: дело было вечером, я уже лежал в кровати, а отец с матерью разговаривали в другой комнате...

В общем, на другой день утром фрау Аугуста, мама и я отправились на берлинский ипподром Карлсхорст. Ипподром – это лошадиный стадион, там наперегонки лошади бегают – это и есть бега. Мы же бегаем наперегонки, ну и лошади тоже. Только лошади на нас, людях, не играют, когда мы бегаем, а люди на лошадях играют... Но подождите, сейчас вы увидите, как они играют!

В тот день, который я подробно запомнил на всю свою жизнь, погода в Берлине была на редкость морозной и солнечной. Свежевыпавший снег лежал тонким слоем на асфальте, на деревьях и на крышах домов. У нас в Москве такой снег можно увидеть только в самом начале зимы, у нас это называется «первый снег», а в Берлине такой «первый снег» можно видеть всю зиму, потому что он там не лежит в сугробах на асфальте, а то и дело тает и выпадает снова. Я же вам говорил, что в Берлине зима сиротская. Снег там чаще всего жидковатый, как кашица, и грязный, он долго не держится, но иногда, особенно по утрам, можно видеть вот такой нежный и чистый снег. Даже автомобили, отдыхавшие гуськом вдоль тротуаров, потому что воскресенье, а в узких улочках даже на тротуарах, были покрыты легким покровом сверкавших на солнце снежинок. Народу на улицах было мало, но праздничное настроение все равно чувствовалось. Оно было в чистом небе и солнце, в этом сверкающем снеге, в витринах магазинов, украшенных нарядными елками. И среди немногочисленных прохожих встречались люди, тащившие под мышками елки. В витринах елки стояли пушистыми, расправив в воздухе свои темно-зеленые лапы, увешанные игрушками. А под мышками прохожих елки были еще будничными, лапы у них были опутаны веревками, и такие елки напоминали издали большие зеленые незажженные свечи. Мне тоже должны были купить елку – после бегов, сказала мама, – а пока я шел по заснеженной улице, полный смутного ожидания чего-то интересного. Фрау Аугуста и мама медленно шли сзади, разговаривая вполголоса...

...На бегах зато народу было полным-полно! Люди толпились и суетились у входа и возле касс, втекая с улицы рекой. Мы купили программу, а потом постояли в кассовом зале, поглядывая на большие часы под потолком и на людей, сновавших вокруг. В воздухе стоял гул голосов, прерываемый откуда-то ударами колокола. Все спешили в глубину, и я тянул туда же маму. Наконец мы двинулись.

Мама шла позади фрау Аугусты, задумчиво кутаясь в свою огромную черную шубу, а я вприпрыжку рядом с ней, держа ее за руку. Мы быстро двигались в этой толчее, потому что перед мамой все расступались, несмотря на то что впереди шла фрау Аугуста, – я видел, что расступались именно перед мамой, перед ней всегда все расступались, – и вдруг мы очутились на трибуне под открытым небом. Длинная многоярусная трибуна была забита народом! Люди сидели на скамьях и стояли в проходах с разноцветными программками в руках, и все смотрели на посеребренное снегом огромное зеленое овальное поле... Там, по краю, тянулись темные скаковые круги, и по ним туда-сюда бегали поджарые лошади с перебинтованными ногами. Верхом на лошадях красовались жокеи, то есть наездники, в пестрых разноцветных камзолах и кепочках с длинными козырьками. Все они были так пестро и по-разному одеты, чтобы их можно было хорошо различать издалека.

Мы нашли себе на скамейке место и уселись, и я стал смотреть на лошадей. Фрау Аугуста что-то о них рассказывала маме, тыкая пальцем в программку, но я ее плохо слышал из-за гула голосов. А лошади были прекрасны! Они грациозно скакали по дорожкам, одни медленней, другие быстрей, с развевающимися по воздуху гривами и хвостами, выгибая шеи. Мне только не нравилось, что лошади были так далеко. Покататься бы самому на такой лошади – вот было бы здорово! А то сиди тут и смотри, да еще так далеко вверху, среди всего этого сонмища людей, которые все разом что-то быстро говорят, и в результате ничего не поймешь! Я пытался прислушаться, о чем это все говорят, но в толпе так быстро тараторили по-немецки – бу! бу! 6у! – что я ничего разобрать не мог...

– Erlauben sie? – услышал я над собой голос. – Вы разрешите?

– Да, да, – сказала мама, – пожалуйста!

Какой-то толстый дядька с рыжими волосами и большой рыжей бородой уселся рядом. Раздались удары колокола, шум голосов усилился, и многие встали.

– Мальчику, наверное, не видно, – сказал рыжий дядька. – Хочешь встать на скамейку? – спросил он меня.

Мне действительно стало плохо видно, потому что некоторые загораживали мне поле своими спинами, и я сказал:

– Хочу.

Обычно мама не любила, когда со мной заговаривали посторонние, и я подумал, что она скажет: «Не надо! Ребенку и так хорошо!» – но этому дядьке мама улыбнулась и сказала:

– Конечно, пусть встанет.

Я посмотрел на дядьку: что-то в его лице удивило меня. Особенно в глазах! И еще в голосе... Глаза и голос показались мне странно знакомыми. И вместе с тем он был мне совершенно незнаком!

Я встал и хотел было залезть рядом с дядькой на скамейку, но он вдруг сказал:

– Становись-ка лучше на барьер, я тебя подержу. – Он поднял меня и поставил на барьер.

Внизу, под барьером, была глубокая яма – там был запасной выход нижнего яруса.

– Смотри не упади! – крикнула фрау Аугуста.

– Я держу его крепко, мадам! – откликнулся дядька.

– Спасибо, – спокойно сказала мама.

Дядька и правда держал меня крепко, обхватив сзади руками. Я смотрел на поле – лошади не спеша сбегались со всех сторон в левый угол. Особенно мне понравилась там одна: черная как ночь и тоненькая-тоненькая! Похожих лошадей я видел у отца на палехской табакерке. У этой вороной тоже была маленькая голова, длинная шея и ноги. Всадник на ней был одет в белый камзол с красными шашками. Мне теперь было все очень хорошо видно.

– А ты играешь, малыш? – громко спросил меня дядька.

– Конечно, играю! – сказал я. – Дома, в железную дорогу...

Стоявшие рядом оглянулись на меня и засмеялись. «Поняли-таки мой юмор!» – подумал я.

– Да нет, здесь, на бегах, – сказал дядька. – Ты поставил на какую-нибудь лошадь?

– Чего поставил? – не понял я.

Рядом опять засмеялись. «И чего они так расхохотались?» – подумал я.

– Сейчас я тебе объясню! – быстро сказал дядька. – Ты можешь выбрать какую-нибудь лошадь и поставить на нее – купить лотерейный билет. И если она придет первой, ты выиграл! Понял?

Я кивнул. Я очень удивился: так просто и можно выиграть! Почему же тогда фрау Аугуста все время проигрывает?

– Мутти не купила тебе билета? – спросил дядька.

– Нет, – сказал я. – Она и себе не купила.

– Говори быстрей, какая лошадь тебе нравится!

– Вон та! – крикнул я весело. – Вон та, черная!

– Эта не придет первой! – прошамкал рядом старичок в пенсне. – Она сделает проскачку. Она всегда делает проскачку. – Программка в руках старичка мелко тряслась.

«Ну, этого старичка страстишка уже совсем погубила!» – подумал я.

– Посмотрим! – весело сказал мой дядька. – Эй, молодой человек! – крикнул он кому-то.

К нам подбежал мальчишка лет тринадцати.

– Я вас прошу, молодой человек, – сказал мой дядька, – купите мне, пожалуйста, билет на девятый номер, за три марки. – Он протянул мальчику деньги. – Только быстро!

Мальчишка сейчас же скрылся.

– А он не сбежит? – спросил я.

– Не сбежит! – весело успокоил меня дядька. – Он здесь так подрабатывает: бегает всем за билетами...

Я обернулся: фрау Аугуста и мама сидели и с улыбкой смотрели на нас, а вовсе не на поле.

– Я сейчас выиграю! – сказал я. – Моя лошадь черная и придет первой!

– Бедняжка ты! – воскликнула фрау Аугуста. – Черная не придет первой!

– Нет, придет! – крикнул я.

– Первой придет Смолл-мисс, – сказала фрау Аугуста, уверенно блеснув очками. – Надо было спросить меня!

Мама рассмеялась.

– Игроки! – сказала она. – Но напрасно вы его балуете, господин! – обратилась она к дядьке.

– Ничего, мадам! Пусть мальчик разок выиграет!

– Ничего он не выиграет! – проворчала фрау Аугуста. – Вы ничего не понимаете в лошадях, молодой человек! – это она облила презрением моего дядьку. Но он ей ничего не ответил.

Я опять стал смотреть влево – там, на кругу, лошади сбились в кучу, переступая ногами. Всадники, ожидая сигнала, сидели на лошадях чуть пригнувшись.

В объятиях рыжего дядьки я чувствовал себя удобно, я был теперь на целую голову выше соседей! Дядька наклонился ко мне совсем близко, и его борода защекотала мне ухо. Я чуть-чуть отстранился, но его борода опять защекотала мне ухо, еще сильней, и дядька быстро зашептал мне прямо в ухо, жарко дыша:

– Смотри вперед и не оборачивайся! Скажешь матери, что товарища сегодня утром выпустили из тюрьмы! Понял? Пусть сообщит в МОПР... Не оборачивайся! Это я! Я танцевал с твоей мамой в ресторане... Смотри вперед!

У меня прямо голова закружилась! Если 6 он меня не держал, я упал бы в эту яму под барьером. В этот запасной выход. Так вот это кто! Конечно, это он! Те же глаза и голос... Как это я сразу не узнал? Только откуда борода и усы?

– Господин! – крикнул сзади мальчишка. – Вот ваш билет!

– Спасибо! – громко сказал таинственный незнакомец, товарищ отца, наш друг, обнимая меня одной рукой, а другой протягивая мне билет. – Вот, возьми!

– Спасибо! – сказал я, оборачиваясь.

Он смотрел на меня, ласково улыбаясь, и вдруг подмигнул – как тогда в ресторане. И я ему подмигнул! Мы перемигивались, как настоящие заговорщики. Мы и были настоящими заговорщиками! А что вы думаете? Разве я не прав?

И тут я быстро наклонился к его уху – так, чтоб никто не заметил, – и прошептал:

– Привет от Вернера!

– И тебе привет! – прошептал он и громко добавил: – Смотри, смотри, начинается!

Я взглянул на поле и увидел, что лошади уже мчатся по кругу, приближаясь к нам. Первой скакала какая-то ярко-рыжая лошадь с янтарной гривой, за ней белая, а моя, черная, шла в середине других...

– Смолл-мисс ведет! Смолл-мисс! – зашамкал рядом со мной старик.

И другие тоже закричали:

– Смолл-мисс! Смолл-мисс!

Рыжая Смолл-мисс промчалась мимо трибун вихрем, далеко обогнав остальных лошадей, другие тоже промчались мимо нас цепочкой, и моя, черная, которую звали Тироль, в середине цепочки.

– Моя отстает! – крикнул я вне себя от волнения.

Кто-то сзади ехидно хмыкнул.

– Тироль всегда отстает! – прошамкал сзади старик. – Не на ту поставили!

– Еще посмотрим! – весело ответил «Привет от Вернера».

А я страшно волновался. Во-первых – вы знаете почему: из-за этой неожиданной встречи. Во-вторых, из-за новости для МОПРа. Что товарища выпустили из тюрьмы! Я не знал этого товарища, но все равно! Раз «товарищ» – значит, наш, и хорошо, что его выпустили! Это ему МОПР помог. Конечно, МОПР, а то кто же еще? Я ведь тоже член МОПРа, значит, я тоже помог! От радости и гордости мне даже стало жарко! А тут еще эта моя лошадь! Это в-третьих. Я страшно хотел выиграть, и у меня была такая красивая лошадь, и жокей – в белом с красными шашками камзоле, – а тут вперед вырвалась какая-то Смолл-мисс!

Все эти мысли бурей пронеслись в моей голове...

Лошади скакали теперь по другую сторону поля и были плохо видны – стали совсем малюсенькими. Они опять сбились в кучу, и трудно было разобрать, где мой Тироль... А впереди была все та же Смолл-мисс...

– Смолл-мисс сделала проскачку! – крикнули сбоку.

Там стоял кто-то с биноклем.

– Не может быть! – прошамкал старик и даже привстал на цыпочки, держась трясущимися руками за барьер.

«Наверное, он поставил на эту Смолл-мисс, – подумал я. – Как и фрау Аугуста».

Я оглянулся на фрау Аугусту. Она сидела плотно сжав губы, блестя очками куда-то в небо. Мне ее опять стало жаль.

– Проскачка! – опять крикнул кто-то.

– А что это – проскачка? – спросил я.

– Сбилась в галоп, – сказал «Привет от Вернера». – Все лошади должны идти рысью, видишь – только рысью...

– А если проскачка?

– Выбывает из игры!

– Ваша Смолл-мисс выбыла из игры! – сказал я старичку.

– Сам ты выбыл из игры! – разозлился старик.

Он все еще стоял на цыпочках, судорожно цепляясь за барьер, теперь у него был открыт рот и губы тоже тряслись. Он щурился сквозь пенсне. Наверное, плохо видел.

– Тироль идет! – закричали в толпе.

– Тироль! Тироль! – откликнулись громко и шепотом. В сотнях голосов звучали удивление и растерянность.

Я это отметил с удовольствием. В ушах у меня звенело и сердце колотилось бешено – от всех этих переживаний!

Уцепившись одной рукой за воротник своего друга, я весь вытянулся вперед, влево – лошади скакали там поперек поля, приближаясь к нам. Еще один поворот – и они поскачут вдоль трибун... Впереди мчалась теперь белая лошадь с наездником в зеленом камзоле, Смолл-мисс драпала где-то далеко позади, а все остальные шли в середине кучей... но из этой кучи вырывался на голову мой Тироль!

– Тироль! – закричал я. – Тироль, дорогой!

Рядом уже никто не смеялся.

Я не отрывал взгляда от лошадей. Тироль медленно, чуть заметно и вместе с тем быстро отрывался от других. Вот он уже на полкорпуса впереди других! А вот он уже оторвался совсем и медленно настигает белую лошадь! Тироль как будто не бежит, а летит по воздуху над землей. Шея вытянута, голова вперед, грива и хвост по ветру! Мой жокей в белом с красными шашками камзоле прильнул к шее Тироля, втянув голову в плечи и отставив локти, которыми он поводит, как крыльями...

– Нокдаун! Вперед, Нокдаун! – взревели в толпе.

Нокдаун – белая лошадь – тоже здорово скачет! Она еще впереди, но Тироль настигает ее... они приближаются к нам... вот они уже рядом... из-под копыт летят камешки... лошади идут голова к голове...

– Тиро-о-оль! – ору я, подпрыгивая на барьере.

Голова Тироля с оскаленными зубами выплывает вперед... как в кино «Великий немой»... и вдруг сильные руки ставят меня на пол. «Привет от Вернера» сам вскакивает на барьер, взмахнув, как птица, руками, и проваливается туда – через барьер – в яму... Над моим ухом оглушительно верещит свисток... Что такое?

– Что такое? – Was ist das? Was? Was? Was?

– Verdammt! ( «Проклятье!»)

– Где он? – Wo ist er?

Все расступаются, черное пальто отталкивает меня и свешивается через барьер, рядом еще двое в таких же черных пальто и шляпах-котелках... Люди вокруг стоят кольцом... они молча сторонятся...

– Er ist weg! Verdammt noch ein Mal! («Его нет!»)

Трое кидаются в толпу, к выходу. Я ошеломлен. Что это такое? Мама незаметно берет меня за руку.

– Пошли! – тихо говорит мама.

Мы пробираемся к выходу.

– А где... – начинаю я.

– Молчи, – говорит мама и тащит меня.

Я иду сам не свой. Мы выходим в кассовый зал. В зале тихо. Люди стоят группами, переговариваясь. Но тех, в котелках, не видно. И нашего друга не видно...

– А фрау Аугуста? – спрашиваю я.

– Ich komme! («Я иду!») – откликается она из-за колонны.

Она взволнованно спешит за нами. Мы с мамой идем к выходу. Быстро идем, я еле поспеваю. На улице пустынно. Мама машет рукой, и к нам подъезжает такси – большая черная машина.

– Wohin fahren sie denn? – запыхавшись, спрашивает фрау Аугуста. («Куда вы едете?»)

– Ach, ich bin so müde! – вздыхает мама. – Я так устала! Мы поедем в кафе...

– Я вас понимаю! – говорит фрау Аугуста. – Этот ужасный тип с бородой держал Юру в руках! Жулик какой-то! Мало ли что могло случиться!

– Да, – говорит мама, крепко сжимая мне руку. – Это все очень неприятно.

Я смотрю в землю, чтобы не рассмеяться. Если б фрау Аугуста знала, что «этот ужасный тип» – наш друг...

– Und das Geld? – удивленно спрашивает фрау Аугуста. – А деньги? Вы забыли про выигрыш!

– Я не забыла, но бог с ним! – улыбается мама. – Мне все это очень неприятно...

– Какие деньги? – спрашиваю я.

– Du hast doch gewonnen! («Ты же выиграл!») – говорит фрау Аугуста. – Надо пойти получить!

– Нет, – улыбается мама, опять сжимая мне руку. – Это, фрау Аугуста, совсем не для нас...

– Ach, das ist ja toll! Machen sie keine Dummheiten! («Это же дико! He делайте глупостей!») – Фрау Аугуста говорит, высоко поднимая брови, так, что ее очки почти падают с носа.

– Нет, – спокойно улыбается мама. – Мы едем. Я не хочу здесь больше оставаться. Мне очень жаль, но это не в наших правилах, фрау Аугуста.

– Да, я вас прекрасно понимаю... но... славянская душа всегда была для меня загадкой! – Фрау Аугуста растерянно улыбается.

– А много я выиграл? – спрашиваю я, не сдержавшись.

– Много, – говорит фрау Аугуста. – Я никогда в жизни не выигрывала столько денег! Ты удивительный мальчик!

– Мы едем, – нетерпеливо говорит мама и открывает дверцу машины. – Может, вы с нами?

– О нет! Я еще попытаю счастья... Но это просто уму непостижимо...

– До свиданья! – прерывает ее мама.

Мы садимся в машину, мама называет какую-то улицу, и мы едем.

В голове у меня полная неразбериха – свистки, крики, мелькание лошадей, прыжок через барьер... и удивленное лицо фрау Аугусты со свалившимися на кончик носа очками... А выигрыш?

– А выигрыш? – спрашиваю я.

– Помолчи, – говорит мама.

Я понимаю, что сейчас говорить неудобно. Из-за шофера. А нашего друга жаль! Зачем он прыгнул?.. Его хотели арестовать, вот что! Но он убежал! Убежал! Ловко же он убежал! Мне становится весело. Я вспоминаю его слова про товарища, которого выпустили из тюрьмы. Сейчас, конечно, сказать об этом нельзя. Из-за шофера. А все-таки жаль выигрыш! Интересно, сколько это я выиграл? А может, я и не выиграл? Может, потом вперед вырвалась белая лошадь?

Мы доезжаем до какого-то угла и выходим.

И сейчас же входим в маленькое пустое кафе. Черные стены с красными маками, красные занавески, красные мраморные столики. Мы садимся в углу. Сразу подбегает улыбающаяся официантка.

– Кофе, пирожное и взбитые сливки, – говорит мама.

Официантка убегает.

– Это удивительно, как они его выследили! – тихо говорит про себя мама.

– Он мне сказал... – начинаю я.

– Помолчи, – говорит мама.

Официантка ставит на стол заказ и опять убегает.

– Надо успокоиться, – говорит мама и наливает себе из кофейника кофе.

Она сразу выпила чуть ли не полчашки кофе! Без сахара. Она всегда пьет кофе без сахара. И странно – другие пьют кофе, когда они слишком спокойны, чтобы возбудиться, а мама наоборот: пьет кофе, чтобы успокоиться.

– Он мне сказал... – начинаю я опять.

– Ты не можешь помолчать? – смотрит мама устало.

– Выпустили! – выпаливаю я.

– Что выпустили?

– Товарища выпустили! – говорю я. – Из тюрьмы! Он велел тебе передать. Он сказал, это важно для МОПРа...

Мама чуть не опрокинула свой кофе! Она радостно улыбается.

– Ну, это другое дело. Значит, все в порядке. Что же ты сразу не сказал!

Мама сразу становится веселой. И спокойной. От кофе, наверное. И от этой новости. Мама просто сияет.

– Молодец ты! – говорит мама и целует меня в лоб.

Я гордо ем пирожное и запиваю его кофе. Сладким кофе со взбитыми сливками. Это очень вкусно.

– А этот «Привет от Вернера» убежал? – спрашиваю я.

– Наверное, убежал, – говорит мама. – Это мы узнаем.

И мама смеется. И я тоже смеюсь. И пью кофе. Чудесная жизнь!

– Меня еще интересуют три вещи, – говорю я.

– Какие?

– Первое – про МОПР! Это значит, что я помог товарищу убежать из тюрьмы?

– Почему – ты? – удивляется мама.

– Но ведь я же член МОПРа! У меня есть красная книжечка! И у Вовки есть. Значит, Вовка тоже помог? Так?

– Выходит, так! – улыбается мама.

Я сразу становлюсь страшно счастливый.

– А второе что? – спрашивает мама. – Второе – борода! Он что – наклеил бороду?

– Конечно, – говорит мама. – Не могла же она вдруг вы расти!

– А третье – это мой выигрыш: выиграл я или нет?

– Да забудь ты об этом выигрыше! – говорит мама.

– Может, первым пришел Нокдаун – белая лошадь?

– Нет, Тироль пришел первым, – говорит мама. – Когда они перешли черту финиша, Тироль был впереди на целую шею! Это я видела.

– А сколько я выиграл?

– Ты хочешь получить свой выигрыш?

– Хочу!

– Это невозможно, – качает головой мама.

– Почему?

– Мы не можем туда возвращаться...

– А сколько я выиграл?

– Наверное, много. На Тироля никто не ставил, значит, сумма приличная. Марок семьсот, а то и больше!

– Семьсот! – выпаливаю я.

Я даже не могу себе представить, как это много... сколько можно купить игрушек на эти деньги! Подумать только!

– Жаль, что их нельзя получить, – говорю я.

– Должен сам понимать, – говорит мама. – Ведь ты не какая-нибудь фрау Аугуста! Ты член МОПРа!

– Я член МОПРа! – повторяю я с гордостью.

– Вот именно! Надо думать о деле. Дело превыше всего.

– Какое дело?

– Мопровское!

«Вот тебе и на! – думаю я. – Столько выиграл, а получить не могу! Я бы мог сейчас вернуть отцу деньги за железную дорогу: пятьсот марок! И еще осталось бы! Но – мопровское дело. Мопровское дело превыше всего!»

– Ты не грусти, – говорит мама. – Дело не в деньгах! Все-таки ты выиграл – это раз. Это чего-нибудь да стоит! Фрау Аугусту ты этим покорил! А потом... – мама открывает сумочку, – вот тебе двадцать пять марок. Сейчас поедем в универмаг, и ты купишь себе что-нибудь. Что хочешь! Вот это и будет твой выигрыш...

– Это как-то не то, – говорю я.

– Очень даже то! Это тебе премия! За успехи.

– За какие успехи?

– За талант игрока! – смеется мама. – И за талант мопровца!

– Спасибо! – говорю я, а у самого из головы не выходят те семьсот марок. Просто даже противно!

Мы расплачиваемся и выходим из кафе. И опять садимся в такси.

– К Тицу, пожалуйста! – говорит мама шоферу.