Текст книги "Тайны войны"

Глава третья

До самого вечера Жюль не имел возможности позвонить в лечебницу. Правда, днем, перед поездкой в Венсеннский замок, в ставку Гамелена, он разговаривал с дежурным врачом. Тот сказал, что роды могут начаться в любое время, но беспокоиться нет никаких оснований, самочувствие Лилиан прекрасное. Все, несомненно, обойдется благополучно. Доктор заранее поздравил отца с новорожденным и просил звонить позже.

От Гамелена Жюль заехал в редакцию и позвонил еще раз. Номер был занят. Ехать так рано домой не хотелось. Ему не улыбалась перспектива провести в одиночестве вечер.

Будучи женатым, Жюль ненадолго изменил образ жизни. Ему претило быть домоседом. Сначала они вместе с Лилиан еще частенько появлялись в обществе. Но после того как фигура Лилиан начала портиться, когда заметна стала ее беременность, жена неохотно покидала квартиру. Вскоре она совсем перестала выезжать из дома. Что касается Жюля, то не мог же он оставаться постоянно с женой! Его профессия заставляла постоянно бывать на людях, вращаться в обществе, чтобы находиться в курсе политических событий. Так думал Жюль, убеждая не только жену, но и самого себя.

Таким образом, ни война, начавшаяся осенью прошлого года, ни женитьба не могли изменить его привычки, установившейся долгими годами холостяцкой жизни. Тем более что война совсем не отразилась на количестве банкетов, всевозможных балов, приемов. Париж давно не веселился так, как в минувшую зиму. Кафе, рестораны, дансинги, великосветские салоны всегда были переполнены и оживлены.

В городе появилось много английских офицеров. Они внесли в парижское общество особый оттенок некоторой чопорности и того неуловимого волнения, которое всегда вызывает присутствие военных. Офицеры, и не только английские, но еще больше французские, частенько наведывались с фронта. Конечно, там было очень скучно. И естественно, что каждый норовил вырваться из окопов в брызжущий весельем Париж.

Очень скоро, когда переполох, вызванный объявлением войны, утих, в Париже все пришло в норму. Война казалась совсем не такой ужасной и невыносимой. Разговоры в салонах вращались преимущественно вокруг неудобств окопной жизни. Офицеры-отпускники находились в центре внимания. Они определенно оттирали штатских мужчин. Дамы с повышенным интересом расспрашивали фронтовиков, очень ли страшно там, на войне, можно ли, например, привыкнуть к свисту пуль. Но подавляющему большинству офицеров еще не доводилось испытывать такие ощущения, и они выкручивались из затруднительного положения, как только могли. Повышенный интерес к офицерам вызывал определенную ревность штатских и возросшее количество рапортов в комиссариаты о досрочном зачислении в действующую армию.

Потом, к началу зимы, темы разговоров постепенно менялись. Война стала отходить на задний план, и офицеры становились только милыми, симпатичными жуирами, окруженными дымкой фронтовой романтики. Женская часть салонов научилась свободно разбираться в воинских званиях. Дамы не вели себя так опрометчиво, как в начале войны, и разборчивее отдавали предпочтение старшим по рангу.

После рождества о войне с немцами даже почему-то перестали и вспоминать. Немцев будто не существовало на свете. Сообщения из Финляндии привлекали куда большее внимание, чем сводки с фронта. Пожалуй, единственно, на чем отразилась война, – это на модах Парижа. Быть может, в угоду английским офицерам или подчиняясь духу военного времени, женщины стали носить более строгие, английские фасоны, сантиметра на два уменьшили декольте в сравнении с прошлым годом. Однако такое пуританство было только внешним и касалось одних лишь нарядов.

В условиях войны Жюль Бенуа легко нашел свое место. Как прежде, он был в фаворе, с ним считались на Кэ д'Орсэ – в министерстве иностранных дел; к его мнению начинали прислушиваться и в военных кругах. Примером такого отношения могла бы служить доверительная, совершенно конфиденциальная беседа с Гамеленом. С началом войны Гамелен получил звание генералиссимуса и принял на себя верховное командование французской армией. Не с каждым главнокомандующий станет так откровенничать!..

В быту Жюль также остался верен самому себе. Он не прочь был пофлиртовать с хорошенькой женщиной, завести короткий, необременительный роман. Перед женой его не терзали угрызения совести. Приходилось только вести себя осторожней. Жюль терпеть не мог никаких сцен. Короче, с тех пор как Лилиан перестала выезжать в свет, он почувствовал себя таким же холостяком, как год и три года назад.

В тот вечер делать было абсолютно нечего. Жюль томился от скуки. Вернувшись из Венсенна, он зашел к редактору отдела, не застав его, поболтал с секретаршей, подумал, что бы еще предпринять, и вспомнил, что давно не звонил Люсьен. С ней вот уже полгода тянулся роман. Люсьен нравилась Жюлю, он охотно проводил с ней время, правда, урывками, когда под благовидным предлогом удавалось исчезнуть из дома или раньше времени покинуть официальный вечер.

Люсьен оказалась дома. Настойчиво просила заехать. В голосе ее послышались капризные нотки, настойчивая требовательность. Вот чего Жюль терпеть не мог в женщинах! Это было началом конца. Он предпочитал отношения без взаимных претензий и обязательств. Так интереснее, приятнее, подобно отношениям розы и мотылька, как писал он когда-то читательницам женского журнала.

Можно было уклониться от встречи, но Жюлю самому хотелось побывать у Люсьен. Потому он позвонил ей, обманывая себя, что звонит просто так, поболтать.

В поисках, чем бы занять время, в разговоре с Люсьен, в раздумье о беседе с главнокомандующим Жюль забыл еще раз позвонить в клинику. Не вспомнил и по дороге к Люсьен. Все думал, как бы получше использовать беседу с главкомом. Сегодня ему чертовски повезло! Он обладает такой информацией! Можно утереть нос и Леону Терзи… А какое внимание, какой прием!

Люсьен жила на Монмартре. Горбатыми улочками проехал К ее дому, отпустил машину и вошел в затемненный подъезд.

На прошлой неделе Жюль написал Гамелену письмо. Просил о встрече, хотел договориться о поездке на фронт. Сегодня его подозвали к телефону. Говорил адъютант Гамелена. По интонациям секретарей, адъютантов Жюль безошибочно узнавал, как относятся к нему их патроны. Бенуа с удовлетворением отметил, что капитан говорил чрезвычайно учтиво.

– Месье Бенуа? Разрешите заверить вас в моем совершенном почтении. Говорят из штаба Гамелена. – Капитан назвал свою фамилию, которую Жюль тотчас же забыл. – Главнокомандующий ждет вас сегодня в любое время после пяти…

Жюль самодовольно оглянулся: понимают ли эти строчкогоны, с кем он говорит?

– Может быть, генералиссимус сам назначит мне время?

– Нет, главнокомандующий просил передать – он будет ждать вас в любое время. Мы пришлем вам машину.

– Хорошо, я готов быть у вас в шесть часов.

Сотрудники подняли головы, в глазах мелькнуло восхищенное любопытство. Тщеславие Жюля было удовлетворено.

В условленное время штабная машина стояла у подъезда, мощная, широкозадая и, вероятно, очень выносливая. Специально приспособленная для войны. Уже смеркалось, когда тронулись в путь. Жюль подумал: как рано темнеет! В городе сумрак казался особенно густым – дома темнели в последних отсветах дня. Машина шла в юго-восточную часть города. Жюль понял – едут они в замок Венсенн, в главную ставку армии. Когда выбрались из города, стало совсем темно. Всю дорогу Жюль изумлялся поистине кошачьей зоркости шофера, сидевшего впереди.

В неясно темневшей громаде средневекового замка Жюль сначала не узнал Венсенна, хотя частенько бывал здесь на загородных прогулках в лесу, уходящему к югу от замка. Шофер притормозил машину. В безмолвной тишине вечера под колесами зашуршал гравий. На какое-то мгновение в распахнувшуюся дверь на ступени упал луч света, мелькнул силуэт часового, и чей-то вежливый голос спросил:

– Месье Бенуа? Прошу вас!

Жюль прошел следом за капитаном через сводчатый высокий зал. Поднялись куда-то по каменным истертым ступеням, и адъютант, повторив еще раз: «Прошу вас!» – распахнул перед ним тяжелую дверь.

Бенуа очутился в просторной, ярко освещенной комнате с зашторенными окнами. Гамелен поднялся навстречу. Старческие, чуточку настороженные глаза светились приветливой улыбкой. Генералиссимус был одет просто – в полевую форму, на ногах коричневые обмотки. Он походил на каптенармуса. Гамелен будто бы рисовался подчеркнутой простотой одежды и казарменным видом своего кабинета.

– Извините, мы здесь живем по-солдатски. Война есть война, – сказал он. Предупредительно подвинул к Бенуа деревянный стул. – Я получил ваше письмо – вы хотите побывать на фронте?

– Да, но предварительно хотелось бы познакомиться с обстановкой. Могу я задать вам несколько вопросов?

– Конечно, только, как говорят у вас, журналистов, без блокнота, для личной информации.

Жюля интересовала основная проблема: удастся ли сохранить то символическое состояние войны, которое продолжается больше полугода? Теперь едва ли кто верил, что на Западном фронте развернутся активные боевые действия. Бенуа тоже был в этом уверен – с немцами делить нечего, но он хотел получить подтверждение из авторитетных источников.

– Видите ли, я только солдат, – ответил Гамелен, разглядывая кончики пригнутых к ладони пальцев, он избегал глядеть в лице собеседнику. – Когда шепчутся дипломаты, пушки не должны им мешать. Так мы и делаем. В этом отношении вы больше меня в курсе событий. Но я думаю… – Главком остановился в нерешительности и украдкой, быстро посмотрел на Бенуа: «Сказать или не сказать? Сказать!» – Думаю, что с приездом мистера Уэллеса из Вашингтона положение проясняется. Кажется, немцы не будут препятствовать высадке наших войск в Нарвике… Скажу вам по секрету, что военные транспорты по первому приказу готовы выйти в Норвегию. Экспедиционный корпус мы сумели сформировать на два месяца раньше того, что было обещано Маннергейму. Как видите, где нужно, мы умеем быть оперативными…

Хотя главком и задумался перед тем, как посвятить Бенуа в военную тайну, но подготовка экспедиционного корпуса для отправки в Финляндию давно не представляла секрета. Во всяком случае, для Бенуа. Французский экспедиционный корпус в пятьдесят тысяч человек уже две недели как сосредоточился в северных портах Франции. Ждали только сигнала грузиться на транспорты. Вместе с британским корпусом в сто тысяч штыков экспедиционные силы союзников насчитывали с десяток дивизий полного состава. Полагали, что высадка их в Петсамо сразу изменит обстановку в Финляндии.

Бенуа также знал, что союзный Верховный военный совет, заседавший в Лондоне еще в декабре месяце, поручил Гамелену подготовить финляндскую операцию. Главком гордился заданием, он самоуверенно говорил: вот если бы ему поручили командовать корпусом! Он мгновенно расшвырял бы в Финляндии большевистские орды и через две недели вышел бы к Ленинграду.

Жюль вспомнил об этом и поглядел на главкома. Нет, Гамелен, оказывается, не такой уж добрячок со своими голубыми, чистыми глазами и рыжеватым пушком на голове…

– Я читал ваши статьи, месье Бенуа, – продолжал главком, – они помогают осуществлять нам главную стратегическую линию. Финляндия будет тем пластырем, который оттянет войну на восток. На следующей неделе транспорты выйдут в море.

– Но это не ослабит наши силы на западе? – задал Бенуа наивный вопрос. – Я говорю теоретически… ну, если, предположим, Гитлер вздумает начать наступление.

Гамелен снисходительно улыбнулся:

– Я готов заплатить фюреру или любому из его генералов миллиард франков, тому, кто начнет наступление! К сожалению, Гитлер не столь глуп, чтобы броситься на такую авантюру. Линия Мажино – это твердый орешек. Знаете ли вы, что атакующий, желая сломить оборону противника, должен иметь втрое больше пехоты? – Гамелен принялся расхаживать, как на кафедре в Сен-Сире – он читал там лекции по военному искусству. – А превосходство в артиллерии должно быть в шесть раз, количество боеприпасов в двенадцать раз… Извините, что я читаю вам лекцию, но это плоды моих полувековых размышлений.

– Нет, нет, прошу вас! Это необычайно интересно и важно! – Бенуа всячески старался поощрить разговорившегося главкома.

Гамелен будто размышлял вслух, любуясь и увлекаясь логикой своих рассуждений. Он привел пример: немцы за восемнадцать дней наступления израсходовали в Польше половину запаса бомб. Создавали его годами, израсходовали в две недели. Но Франция – это не Польша. Для трехкратного превосходства в живой силе немцам нужно иметь минимум триста дивизий. Где он, Гитлер, возьмет их? Вот почему для союзников ровно ничего не значит отправить десяток дивизий в Финляндию.

Светлые глаза генералиссимуса были устремлены в потолок, лицо порозовело. Его возбуждали собственные слова. Он перестал быть непроницаемым, каким показался в начале разговора.

– И не только в Финляндию, – почему-то понизив голос, сказал главком. – Крабы бьют сильнее двумя клешнями. Извините меня за сравнение. Мы говорили с вами о севере. Посмотрите, что может произойти на юге. Я уверен, об этом вы едва ли что знаете. – Гамелен выдвинул ящик письменного стола, порылся и начал листать страницы, отпечатанные на машинке. Штабным карандашом он отчеркнул нужное место и протянул Бенуа: – Прочтите вот здесь. Это копия моего доклада союзному Верховному совету. Я вчера его только подписал и отправил.

Бенуа взял протянутый ему лист. Он читал медленно, стараясь запомнить все, что главком писал в своем докладе.

«Наши скандинавские планы, – прочитал он, – следует и дальше проводить с максимальной решимостью, чтобы спасти Финляндию или по крайней мере завладеть шведской рудой и портами Норвегии. Но мы все же должны отметить, что занятие Балкан и Кавказа для нас более выгодно».

– То есть вы предлагаете…

– Да, предлагаю то, что вы прочитали! – все более оживляясь, воскликнул Гамелен. – Это не моя идея, я только солдат, но я воплотил ее в конкретный военный план. Премьер-министр еще в январе просил меня разработать, как он выразился, «меморандум о возможной интервенции с целью разрушения русских нефтяных районов»… Как видите, такие возможности существуют. Это уже не только план, но кое-что более реальное. – Гамелен положил листок обратно в стол. – В бакинской нефти заинтересованы не только мы, но и британцы, и Вашингтон. Если господин Буллит поддерживает эту идею, значит…

Бенуа показалось, что он превратился в одно большое, настороженное ухо, – с таким вниманием слушал он главкома, стараясь не упустить и запомнить все, что говорилось здесь, в Венсеннском замке. Вопреки всему, помимо собственной воли, ему вспомнился вдруг прием в салоне де Шатинье. Буллит и Гамелен беседовали в толпе гостей, как два гурмана, о качестве устриц. Хороши устрицы! Жюль отбросил нелепые воспоминания, мешающие сосредоточиться. Он снова весь превратился в слух.

А Гамелен все говорил и говорил, раскрывая то, чего действительно не мог представить себе Бенуа. Трудно объяснить, почему престарелый, семидесятилетний и обычно сдержанный ветеран первой мировой войны так разоткровенничался перед газетным обозревателем. Возможно, потому, что обе операции – в Финляндии и на юге – были решены и не составляли столь глубокой тайны. А может быть, здесь говорило тщеславие, расчет на будущую популярность, которая придет с осуществлением планов, Гамелен подсознательно чувствовал, что его оборонительная стратегия – нарочитая медлительность, с которой он решал вопросы, касающиеся Западного фронта, вызывали недовольство в армии, в ее низах. Задуманная операция неизмеримо повысит престиж ее автора, она поставит его в один ряд с великими полководцами Франции. Гамелен перевел глаза на собеседника. Снова пронеслась где-то мысль: стоит ли доверяться этому человеку с ассирийской каштановой бородой и наглыми, немигающими глазами? Но Гамелен уже не мог остановиться. Ему нужно было, чтобы этот единственный слушатель уверовал в него, в его гениальность, в непогрешимый военный авторитет, а главное – в большой стратегический план отвлечения войны на восток, на юг, куда угодно, но в сторону от французских границ.

– Может быть, вы обратили внимание, – продолжал главком, – что военным советником в Турцию направлен из Лондона некий генерал Дидс. Вы знаете, кто такой Дидс? Двадцать лет тому назад он был начальником штаба британских войск на Кавказе. Да, да, начальником штаба британских войск на Кавказе! – с ударением повторил Гамелен, заметив изумление сидевшего перед ним журналиста. – Как вы понимаете, случайных совпадений в таких назначениях не бывает… То, что наш старый генерал Вейган стал командующим французскими войсками в Сирии, тоже не случайность. Вы знаете географию, месье Бенуа, – Сирия не так далека от Баку, от Батуми, вообще от русской нефти. Для бомбардировщиков, например, из Джезира всего несколько часов лету… Южной клешней займется Вейган, он, так же как Дидс, встречался когда-то с большевиками, участвовал в польском походе на Киев.

По дороге в Венсенн Жюль предполагал, что главком уделит ему от силы десяток минут, но Гамелен, видимо, не торопился. Опустив руку, Бенуа украдкой взглянул на часы – беседа продолжалась уже около часа. За это время ни разу не зазвонил телефон, не вошел никто из адъютантов. Жюль самодовольно отметил, что Гамелен готовился к этому разговору. При всей своей ограниченности, Жюль наконец стал понимать цель беседы – главком нуждался в его помощи, но в чем именно, еще не совсем ясно.

В разговоре Гамелен показал еще один документ – письмо Вейгана, полученное два дня назад. Командующий французскими войсками в Сирии сообщал, что маршал авиации Митчел, назначенный командовать британской авиацией на Ближнем Востоке, недавно прибыл в Бейрут. Он получил инструкции из Лондона готовить бомбардировку Баку и Батуми. Из письма можно было понять, что Вейган недоволен медлительностью французского генерального штаба. Но это, конечно, несправедливо. Генералиссимус только сегодня отправил с курьером подробные инструкции Вейгану относительно акции на Кавказе. Отрадно знать, что настроение у генерала сверхбоевое. В личном письме Вейган хвастал, что с некоторыми подкреплениями и двумя сотнями самолетов он овладеет Кавказом и войдет в Россию, как нож в масло. У генерала есть такая привычка – хвалиться заранее, но он знает дело, генералиссимус учился с Вейганом в Сен-Сире… Правда, это было очень давно, почти полвека назад. При воспоминании о прошлом глаза главкома подернулись грустью. С оттенком сожаления в голосе Гамелен сказал Жюлю, что операции на юге задерживаются из-за Турции, турки робеют, колеблются. Чувство сожаления, с которым говорил главком, можно было одинаково отнести к прошлому и настоящему – к непредвиденной заминке с турками.

Бенуа знал от премьера, с которым у него установились самые задушевные отношения, после того как он познакомился с мадам де Круссоль, что англичане принимают все меры, стараясь убедить скандинавов прийти на помощь Финляндии. Черчилль открыто говорил об этом на завтраке, собрав журналистов нейтральных стран. Норвежцы и шведы что-то очень холодно отнеслись к предложению. Можно было бы обойтись и без них, но от высадки в Петсамо пришлось отказаться – слишком близко от Мурманска, от северной базы русских. Видимо, не так-то просто найти ширму, из-за которой можно стрелять, не объявляя войны… Этих нейтралов нелегко сколотить вместе. Значит, турки тоже задумываются, перед тем как прыгнуть в воду…

Было четверть восьмого, когда главнокомандующий, прощаясь с Жюлем, сказал ему:

– Закончим тем, с чего начали. Вы хотите побывать на фронте? Езжайте. Посмотрите нашу линию Мажино, за ней мы в полной безопасности. Попробуйте убедить в этом читателей. Опираясь на Мажино, мы можем заниматься другим делом… Войну, которую мы ведем, называют странной. Я буду удовлетворен, если сегодня из нашей беседы вы поняли, что странного здесь ничего нет. Это наша стратегия. Игра стоит свеч. Итак, до свидания! Ехать можете хоть завтра – машина к вашим услугам. Если возможно, захватите с собой еще одного журналиста – Леона Терзи. Я хочу убедить его фактами… До свидания!

* * *

Почти засыпая, Бенуа все возвращался и припоминал детали разговора с главкомом. Он лежал на тахте, рядом с Люсьен. Крошка тоже начинала дремать. Вдруг Жюль вспомнил, что он так и не позвонил в лечебницу. Сон мгновенно исчез. Он поднялся, придвинул к себе телефон. На столе стояли бокалы с недопитым вином, тарелки с остатками ужина, букет цветов в хрустальной вазе – подарок Жюля. Без цветов он никогда не появлялся у женщин.

Жюль торопливо набрал номер. Говорил тот же врач. Да, роды прошли благополучно. Все очень хорошо. Поздравляет с наследницей. Мадам Бенуа еще не спит… Конечно, конечно, он может поговорить сам. Одну минуту, он переключит. В лечебнице у каждой койки есть телефон. Сейчас, сейчас!.. Жена будет рада…

Люсьен открыла глаза, зевнула, потянулась, положила на плечо Жюлю руку.

– Кому ты звонишь?

– Одну минуту! – Жюль зажал трубку ладонью. – Срочный разговор. Только, пожалуйста, помолчи!

В трубку донесся голос жены, утомленно-счастливый, по-детски тонкий и нежный. Люсьен слышала только слова Жюля:

– Я так счастлив, моя крошка!.. Да, доктор уже сказал… Ну конечно, конечно!.. Это замечательно!.. Все прошло хорошо?.. Бедная!.. Но теперь ничего?.. Молодец!.. Но ты уже кормила? Молока много?.. Сразу не бывает?.. А!.. Но я не понимаю, я думал… Конечно, хочу… Только сейчас закончил работу… Да, был у Гамелена… Необычайно важно… Такой обаятельный!.. Я устал? Ну что ты!..

Люсьен пошевелилась. Жюль предупреждающе протянул руку, точно собираясь закрыть ей рот.

– Сейчас еще не поздно?.. Тотчас же приеду!.. Да, да, немедленно… Ну, что за разговор!.. Для тебя… Сейчас еду!..

Он положил трубку и начал одеваться. Жаль, нет цветов. И магазины закрыты. Но как же без цветов? Вот досада! Взгляд упал на хрустальную вазу.

– Ты разрешишь взять букет?

– Бери хоть с вазой! Это тоже твой подарок. – Люсьен сердито отвернулась к стене.

Опять претензии! Как это скучно! Уже одетый, поцеловал ее в обнаженное плечо. Люсьен нетерпеливо рванула рукой. Ох эти капризы!

Жюль взял со стола букет, стряхнул воду и вышел. На улице он взял такси и поехал в лечебницу.