Текст книги "Тайны войны"

II

Чем ближе к Орлеанским воротам, тем гуще становится поток самых разнообразных машин, стремившихся выбраться из Парижа. По мере того как густел поток, Бенуа двигался все медленнее. Машины ползли в несколько рядов, заполняя проспекты и улицы. Бенуа с досадой подумал: «Надо было выехать раньше. Не могла Лилиан собраться вовремя! Кажется, было для этого время».

Он оглянулся – столпотворенье! Будто бы все посходили с ума. Попробовал свернуть на боковую улицу. Не удалось – навстречу выкатывались «форды», «ситроены», «пикапы», какие-то допотопные, обшарпанные драндулеты и новенькие, сияющие лаком «роллс-ройсы». Все это гудело сиренами; скрипели тормоза, чихали моторы. В воздухе плыли прозрачные голубоватые клубы дыма, как в большой курительной комнате.

Проползли через широкую площадь. Поперек ее стояли автобусы, торчали врытые столбы, колья. В нескольких местах площадь перерезали глубокие канавы – опасались немецких парашютистов, воздушных десантов. Такие заграждения он уже видел на Елисейских полях – на Авеню Фош. Там еще был смысл перегораживать улицы, чтобы помешать немецким десантным самолетам. А здесь? Какая чепуха! Зачем немцам воздушные десанты? Они и без того стоят в нескольких милях от города, почти в Булонском лесу. Ведь Париж объявлен открытым городом, к чему затруднять движение? Бенуа согласен с тестем. Правительство правильно поступило – оборона может разрушить город, повредить здания.

В конце площади оставался узкий проезд, куда и устремились все машины. Из-за этого и получился затор. Дальше поехали быстрее. Вправо остался Версаль. Через полчаса движение снова застопорилось. Ползли раздражающе медленно. Останавливались на каждом шагу. Бенуа заметил по часам – за сорок минут проехали полкилометра. Жюль распахнул дверцу кабины. Жара несносная! Мимо прошли две девушки. Одна показалась знакомой. Так и есть – Гризет, продавщица из цветочного магазина. Девушки заискивающе улыбнулись:

– Месье Бенуа, не захватите ли нас с собой?..

Бенуа оценивающе поглядел на девушек – Гризет симпатичнее, хорошая фигурка, свежее личико. Вторая грубее и старше.

– К сожалению, одно только место. Садитесь.

Гризет нырнула в кабинку. Через окно защебетала подруге:

– Душечка, извини меня! Месье Бенуа так любезен…

Подруга, надувшись, дернула плечиком, пошла вперед.

– Какая странная! Она, кажется, обиделась. Очень глупо… Я могу поставить чемоданчик назад. Так будет удобнее. – Гризет сразу почувствовала себя хозяйкой в машине. – А этот сверток тоже надо убрать… Мы хотели остаться, немцы же культурные люди – что они сделают? Но потом передумали. Вдруг станут бомбить… А цветочный магазин наш закрылся, мадам Рюше тоже уехала.

Гризет кокетничала и болтала без умолку. На нее не действовала паника. Наивная курочка! Не понимает, что происходит…

Проехав еще несколько миль, застряли снова – и, кажется, надолго. Решили позавтракать. Гризет разостлала на траве салфетку, распаковала сверток с бутербродами, открыла банку сардин, поставила термос с кофе и бутылку вина – Жюль захватил с собой пару бутылок. Она хлопотала с видимым удовольствием.

– Не правда ли, очень мило? Словно маленький пикник. Если бы не война… Скажите, месье Бенуа, чего хотят немцы?

Они мило болтали, кончая завтрак, когда налетели немецкие самолеты. Жюль и Гризет едва успели отбежать в сторону. Раздались взрывы. Просвистели осколки, горячая волна пронеслась над землей, обдала жаром. Вспыхнуло несколько машин. Валялись убитые, стонали раненые. Старик с оторванными ногами поднялся на руках и старался ползти. Бомба упала между машиной и салфеткой, где только что сидела Гризет. Зияла воронка. Опрокинутая машина вспыхнула. Гризет заплакала.

– Мой чемодан! Там все мои вещи… Лучше бы я не ехала с вами!

Машины вдруг тронулись, понеслись вперед, будто и не было пробки. Мелькали автомобили. Из кабин высовывались испуганные лица. Глядели на трупы, на лимузин, горящий бесцветным пламенем при ярком солнечном свете. Спешили дальше от этого страшного места.

Несколько миль шли пешком. Гризет успокоилась, только припухшие, покрасневшие глаза напоминали о пережитых волнениях. Она достала зеркальце, кармином поправила губы, припудрила носик. Гризет не могла долго переживать что бы то ни стало.

– Я так испугалась, так испугалась, месье Бенуа!.. Что же мы теперь будем делать?

Прошли через деревню, утопающую в зеленых садах. Кто-то окликнул:

– Жюль, дорогой, какая встреча! Вы тоже здесь?.. Теперь я спокойна. Вы мой ангел-хранитель…

Графиня де Шатинье стояла на дороге и улыбалась Жюлю. Лицо ее тоже было заплакано. Лиловая шляпа с откинутой вуалеткой и черная пелерина оттеняли бледное лицо. Жюль не видел графиню больше полугода. За это время она еще больше состарилась, подурнела. Де Шатинье протянула руку для поцелуя.

– Я так беспомощна! Куда-то исчез мой шофер… Посмотрите, что сделали с машиной.

Роскошный «кадиллак» стоял, накренившись в кювет. Его столкнули, чтобы не загораживал дорогу.

– А вы без машины? Сгорела? Какой ужас! Поедемте вместе… Эта девочка с вами? Баловник! Узнаю вас. Ну что ж, в такое время надо помогать друг другу… Но что мне делать? Надо найти шофера. Он побежал в деревню. Целый час его нет. А я не могу отойти – заберут последние вещи… Жюль, милый, побудьте здесь, я попробую его найти.

Де Шатинье торопливо пошла к деревне. Высокие каблучки вдавливались в землю. Она перебирала ногами, будто шла босая по каменистому пляжу. Жюль сел за руль, вывел машину на обочину шоссе. Удалось втиснуться в колонну. Где-то загудели самолеты. Снова возникла паника. Напирая друг на друга, машины полезли вперед. Бенуа озирался по сторонам, искал глазами де Шатинье. Ее не было видно. Сзади напирали, гудели, ругались – «кадиллак» торчит на дороге. Пришлось тронуться. «Подам немного вперед», – подумал Жюль. Но остановиться в этом потоке он уж не мог. Да, признаться, не было особого желания. Жюль не в шутку перепугался. Хватит с него одной бомбы! Хорошо, что счастливо отделался. Черт с ней, с этой жеманной старухой! Пусть пеняет на себя. Доберется! Все равно бы сидела в кювете. Он хоть сохранит ее вещи…

Бенуа переключил скорость и, увлекаемый потоком машин, то останавливаясь, то убыстряя ход, покатил к Орлеану. О мадам де Шатинье старался не думать. В такое время не до угрызений совести.

В Тур приехали почти ночью. Город был переполнен. Беженцы спали на площадях, сидели в подъездах средневековых домов, в скверах. О номере в гостинице нечего думать. Но Бенуа посчастливилось – приютился в каморке дежурной по этажу. Помог редактор. Сотрудники газеты еще несколько дней назад заняли три комнатки наверху, почти на чердаке.

Голодные легли спать. Гризет разделась и юркнула под одеяло. Она считала себя обязанной подобравшему ее благодетелю.

Утром отправились завтракать. Примостились за табльдотом. В кафе ничего нет, только кофе без сливок. Бенуа встретил знакомых журналистов, обменивались новостями. Италия объявила войну. В Тур прилетел Черчилль, привез какие-то предложения. Предстоит заседание правительства. Министры собрались в мэрии.

В кафе толпился народ. Спорили, рассуждали. Кто-то возмущался, требовал подать хотя бы холодную курицу. С подносами сновали растерянные, сбившиеся с ног молоденькие официантки в белых передничках и крахмальных наколках. Уверяли, что в кухне ничего не осталось. Посетители скандалили, вызывали хозяина кафе, но он куда-то исчез.

В дверях появился Лаваль – бывший премьер. Приземистый и угловатый, с оливковым цветом лица и толстыми губами. Помятый костюм и ослепительно белый галстук, как передник официантки. Лаваль вошел в зал, осмотрелся. Места он не нашел – все занято.

Его окружили журналисты, любопытные. Он говорил медленно, полуприкрыв тяжелые веки, обнажая желтые от никотина зубы.

Жюль Бенуа всегда завидовал этому человеку с видом вкрадчивого простолюдина. Вот политик! Политическая карьера дала ему миллионы франков. Он больше не премьер, не министр, но у него остались газетный концерн и компания минеральных вод. Это полезнее министерского портфеля. Лаваль нигде не упустит! Дочь выдал за графа Рене, стал тестем американского бизнесмена, потомка маркиза де Лафайета. Графский титул, благословение римского папы, старинный замок, поместья и скаковые конюшни. Вот что значит использовать ситуацию! А выглядит по-прежнему грубоватым и хитроватым овернцем.

Жюль оставил Гризет и подошел к группе, окружившей Лаваля. Бывший премьер самоуверенно говорил, растягивая слова:

– Слушались бы моего совета, тогда бы все получилось иначе. Я всегда стоял за соглашение с Германией и Муссолини. Нечего было давать авансы большевикам. Теперь мы платим за это. Нельзя выпить стакана кофе, – он кивнул на ближайший столик. – Бегаем по дорогам, как зайцы. Надо принимать меры, господа, просить мира у Гитлера.

К Лавалю протиснулся пожилой человек в сером костюме, в пенсне.

– Господин Лаваль? – спросил он.

– Да, – обронил бывший премьер.

– Это за Францию! Предатель!

Раздалась звонкая пощечина. Лаваль схватился за щеку, испуганно подался назад. Подумал, что покушение.

В суматохе человек в сером костюме исчез. Потом говорили, что его сын-летчик погиб несколько дней назад под Камбре.

Из кафе отправились в. мэрию. Возмущались скандалом – безобразие, левые подымают голову! Гризет взяла Жюля под руку.

– Я буду ждать в гостинице.

– Да, да, – рассеянно ответил он, – пообедаем вместе.

Жюль погрузился в привычную атмосферу политических слухов, предположений, возможных комбинаций. Ему было не до Гризет.

Ратуша – старое, средневековое здание – находилась рядом, только перейти площадь. Здесь обосновалось правительство, бежавшее из Парижа. Заседание кабинета уже началось. Запоздавший Вейган озабоченно прошел через приемную. Семидесятилетний главком, сменивший Гамелена, по-стариковски шаркал ногами. На лице выступили красные пятна, – видно, взволнован. Журналисты пытались задержать его, забросали вопросами.

– Положение осложнилось, – трагически сказал Вейган, пробираясь к двери. – Эти минуты решают судьбу Франции. Красные хотят нанести нам удар в спину. Морис Торез поднял восстание в Париже. Коммунисты заняли Елисейский дворец. Это опаснее нашествия немцев.

Главком скрылся за дверью.

Журналисты стояли ошеломленные. Вот это новость! Вскоре из зала, где шло заседание, выскочил Мандель – министр внутренних дел. Почти бегом бросился к единственному старенькому телефону, только один этот дряхленький аппаратик соединял правительство с Парижем.

– Префекта полиции, – донеслось из комнаты, куда удалился Мандель.

Наступила тревожная пауза. Телефонистка вызывала абонента. Стало очень тихо. Снова раздался голос министра:

– Месье Ланжерон?.. Говорит Мандель. Каково положение в городе?.. Без изменений?.. То есть как?.. Я располагаю сведениями о восстании красных. Торез занял Елисейский дворец… Выдумка? Вы уверены в этом?.. Как. как?.. Сами говорите из Елисейского дворца!.. Благодарю вас. Я очень спешу…

Министр повесил трубку и так же стремительно вернулся на заседание кабинета.

Вейган еще продолжал говорить. Он убеждал: единственный выход предотвратить национальную катастрофу – просить мира у Гитлера. Главком аргументировал безнадежным положением на фронте. Английские войска покинули Дюнкерк. Это катастрофа. Франция беззащитна. Коммунисты воспользовались национальным бедствием и подняли восстание. Он повторяет – Торез в Елисейском дворце. Надо снять войска с фронта, бросить их против красных. Надо решительно предотвратить угрозу социального хаоса.

Восстание коммунистов больше всего напугало министров. Главком прав, нельзя ввергать страну в анархию. Красные покушаются на священную собственность.

– Господа министры! – Мандель прервал выступление главкома. – В Париже спокойно. Слухи о восстании вымышлены. Я только что говорил с префектом полиции.

Вейган досадливо повернулся к Манделю. Черт бы его побрал! Трюк не удался. Как недодумал он такой простой вещи! Надо бы прервать связь с Парижем, испортить наконец этот единственный телефон. Поди убеди теперь этих баранов в том, что продолжать войну нет никакого смысла! Вейган о министрах думал пренебрежительно. Он надеялся в суматохе захватить власть, установить диктатуру. Фашизм во Франции – это неплохо. Мандель все испортил.

Поднялся шум. Министры кричали, перебивали друг друга. Зачем Вейган их пугает? Это нечестно! И без того у всех издерганы нервы. Мнения разделились. Старый Петен бормотал: «Наше положение безнадежно. Надо прекратить войну». Он знал о трюке Вейгана, но его голос потонул в общем шуме. Если красные не восстали, надо еще подумать. Гитлер – это тоже не сахар. Надо обратиться за помощью к американцам.

Премьер предложил прервать заседание. Он нетерпеливо смотрел на часы – с минуты на минуту должен прибыть Черчилль. Может быть, Черчилль сможет прояснить положение.

III

Британский премьер в пятый раз за последние три недели прилетел во Францию. Его «Фламинго» с трудом сел на разбитый аэродром близ Тура – накануне немцы разбомбили его. На этот раз премьера никто не встретил, только прислали машину. Сначала отправились в замок, где была назначена встреча. В замке никого не было. Привратник сказал – правительство разместилось в мэрии. Поехали в ратушу. С трудом пробились сквозь запруженные машинами улицы. Рейно встретил премьера словами:

– Мистер Черчилль, я за продолжение войны. Но если мне придется уйти из правительства…

– Почему такой пессимизм? Мы еще повоюем, месье Рейно! Вспомните Клемансо, – Черчилль пытался приободрить французского премьера. – Четверть века назад было такое же положение. Клемансо говорил: «Буду драться вместе с Парижем на его подступах, в городе и позади его». Надо защищать Париж.

Маршал Петен уныло ответил:

– Тогда у Клемансо в резерве было шестьдесят дивизий. Тогда во Франции дралось шестьдесят английских дивизий. Где они сейчас?

Черчилль почувствовал ядовитый намек на Дюнкерк. Сделал вид, что не понял.

– Мы до конца выполним наш союзнический долг. Нельзя огорчаться превратностями войны, решает конечная цель – победа.

Под сводами зала резонировал густой голос британского премьера. Он умел спорить, старался использовать красноречие. Надо убедить французов, внушить им одну мысль – они должны воевать. Может быть, припугнуть. Премьер приехал с единственной целью – удержать Францию от капитуляции.

– Как посмотрели бы вы на такое предложение, – Черчилль окинул взглядом французских министров, – что, если создать франко-британскую федерацию? Мы станем подданными единого государства. Британская корона предлагает свое покровительство Франции. Все мы станем согражданами одной страны. В таком случае ваше правительство могло бы обосноваться, например, в Северной Африке. Оттуда оно станет руководить борьбой, борьбой до победы.

Полю Рейно не улыбалась подобная перспектива: большой разницы нет – британская корона или сапог Гитлера. Все же он ответил уклончиво:

– Это интересное предложение, его следует изучить.

Вейган обратился с просьбой:

– Можете ли вы прислать нам свои истребители? Они бездействуют в Англии.

– М-м… Видите ли, мой дорогой главком, мы боремся за общее дело, в наших отношениях не должно быть и тени эгоизма. Но я обязан именно во имя наших общих целей отказать вам, как это ни тяжело. Я думаю, – Черчилль постарался вложить в свои слова максимум искреннего убеждения, – думаю, что критический момент войны еще не настал. Он произойдет, если Гитлер рискнет напасть на Англию. С чем мы окажемся тогда против угрозы вторжения? Нет, расходовать воздушные силы просто опрометчиво. Кстати, в прошлый приезд я информировал вас об эвакуации французских войск. С того времени на британских кораблях вывезено еще одиннадцать тысяч французских солдат. Таким образом, сохранено двадцать шесть тысяч штыков.

– А всего? – поинтересовался Рейно.

– Вывезено больше трехсот пятидесяти тысяч. Дюнкерк – наша победа. Гитлер не достиг своей цели. Я не говорю о вооружении, оно попало в руки немцев. Вот еще почему нам надо экономно расходовать наши ресурсы. – Черчилль повернулся к Вейгану.

Петен прикинул в уме – эвакуированные французы не составляют и десяти процентов. Наступило неловкое молчание. Черчилль понял – не надо было говорить об этом.

– Как мне доложили, французские войска не получили приказа об эвакуации, они находились в соприкосновении с противником. Мы могли бы вывезти больше.

Петен помолчал и сказал:

– Все же нам следует просить перемирия. Мы не в силах сопротивляться.

– Простите, маршал, но я не уполномочен освободить Францию от ее обязательств.

В разговор вступил генерал Спирс, сопровождавший британского премьера, подтянутый, блестящий английский офицер с нашивками за ранения. Он получил их в прошлую мировую войну. Член британского парламента, Спирс прилетел в Тур с особым поручением весьма деликатного свойства.

– Капитуляция Франции означает блокаду, – Спирс отошел от окна. – Скажу больше: не только блокаду, но и бомбардировку портов, занятых немцами.

Черчилль постарался смягчить угрозу – нельзя так прямо:

– Надеюсь, до этого не дойдет. Мы будем продолжать борьбу вместе. Мы верны союзному долгу.

Про себя он подумал: «Видимо, так и будет, как сказал Спирс. Вот ирония судьбы: фельдмаршалы предают Гитлеру свои страны – Гинденбург в Германии, Петен во Франции».

Черчилль потерял интерес к дальнейшему разговору. Понял – его миссия не удалась.

Вошел генерал де Голль, высокий, худой. Поздоровался. Черчилль метнул взгляд на Спирса – придется действовать, как решили. Он приветливо обратился к де Голлю. Генерал недавно стал заместителем военного министра.

– Каково ваше мнение, мой генерал?

– Я преклоняюсь перед Цезарем и Александром Македонским. Они не терзались сомнениями. – Де Голль говорил короткими фразами, точно рубил шашкой. – Мы должны бороться. Слава приходит к тому, кто мечтает о ней. Мы все должны мечтать о победе.

– Приятно услышать трезвый и мужественный голос! Благодарю вас! – Черчилль протянул руку.

Расстались дружелюбно. Рейно обещал продолжать сопротивление. Но каждый знал – это последняя встреча, военное содружество лопнуло.

Прощаясь, Черчилль сказал, обращаясь к Рейно:

– Для связи я хотел бы оставить у вас генерала Спирса. Если понадобится, он пробудет здесь несколько дней.

Часа через два Черчилль был в Лондоне. Путешествие утомило его, но все же перед сном он продиктовал стенографистке запись для дневника: «Вернулся из Тура. Я пел свою обычную песню – мы будем сражаться независимо от того, что произойдет или кто выйдет из боя…»

IV

Поезд с Сен-Назер пришел только на третьи сутки. Лилиан, отказавшись после мучительных колебаний от поездки в Фалез, теперь без раздумий брела за Леоном. Они шли в порт. Лилиан несла дочку, Терзи – чемоданы и сумочку. Шли пешком – в городе ни за какие деньги нельзя найти ни такси, ни кабриолета.

Лилиан изнемогала от непрестанных тревог, страшных слухов, опасений, бомбежек. Обессиленная, опустошенная, шла она молча, не спрашивая, не говоря. Лилиан больше не думала ни о себе, ни об отце, ни о Жюле, ни о Париже. Все отдалилось, ушло куда-то назад. Только крошка Элен владела всеми мыслями матери. Только ради нее задыхалась она в поезде, куда-то стремилась и теперь ради нее идет по улицам незнакомого города – знойного и красивого города, несколько запущенного и захламленного с появлением беженцев.

На минуту остановились перед радиорупором – отдохнуть и послушать новости. Леон разминал затекшие пальцы. Передавали – немцы снова пошли на Париж, город опять под угрозой. Рейно обратился к Рузвельту с призывом о помощи. Ответ ждут с часу на час.

У подножия мачты под серебристо-матовым рупором люди переглянулись. Блеснула надежда. Все еще ждали чуда.

Втроем – учитель из Валансьена тоже пристал к ним – тронулись дальше, подошли к пристани. Широкая и полноводная Луара несла мимо них свои воды к Бискайе. На берегу, как большие коробки для шляп, стояли рядами блестящие на солнце цистерны. У причала, такой же белый и ослепительный, стоял многопалубный лайнер. «Ланкастер», – прочитала Лилиан на борту теплохода.

Но пассажиров на пристань не пропускали – цистерны и лайнер белели за высокой железной решеткой. Цепочка полицейских преграждала дорогу. На площади волновалась толпа беженцев, как и в Париже перед Лионским вокзалом. Раздавались возмущенные возгласы. Так стояли довольно долго. Терзи не решался протискиваться к воротам – с ребенком опасно. Потом распространился слух – лайнер скоро уходит в море. Толпа колыхнулась. Полицейские уже не могли сдержать людского напора. Лавина, прорвавшись в ворота, устремилась на пристань. Подхваченные этой страшной волной, стиснутые горячими телами, Терзи и Лилиан приближались к портовым воротам. Учитель из Валансьена остался сзади. Поток нес их к бетонной колонне. Лилиан первая поняла надвигавшуюся опасность. Сейчас ее притиснут к тумбе, раздавят Элен… Она дико вскрикнула. Леон, напрягая силы, попытался задержать поток. На какую-то секунду, может, доли секунды удалось ему это сделать. Это спасло. Лилиан отшатнулась. Бетонная колонна с торчащими петлями, с массивной решеткой чугунных ворот проплыла мимо. Они вырвались из засосавшего их водоворота. Они были на пристани.

Полицейские закрывали ворота. Десяток здоровяков, упираясь плечами в чугунные створки, трамбовали толпу. Они давили с азартом и тупой яростью, точно захлопывали крышку большого, переполненного вещами чемодана. Толпа осела. Полицейские с трудом накинули щеколду. Поток остановили. Но значительная часть людей все же прорвалась к пристани. Обгоняя один другого, все ринулись к лайнеру.

Терзи и Лилиан были в числе последних. Ошалевший полицейский, растопырив руки, пытался их задержать. Терзи кричал ему в лицо – у него есть пропуск, английский пропуск. Но полицейский уже ничего не соображал, он только свирепо кривил рот и тупо повторял:

– Нужен пропуск, нельзя без пропуска…

Лилиан нырнула под руку. Полицейский хотел погнаться за ней, но бросился в другую сторону – кто-то лез через забор.

В толпе за воротами какая-то женщина с обезумевшими глазами протягивала сквозь решетку руки, хватала за рукава полицейских и умоляла:

– Откройте, прошу вас! Там моя дочь… Послушайте!

На нее не обращали внимания. Рядом кричали:

– Не повторяйте Дюнкерка! Предатели!

– Английские холуи! Мы тоже хотим уехать! Откройте!..

Счастливцев, проникших на пристань, уже не интересовало, что происходит за воротами, сзади них. Они осаждали лайнер.

«Ланкастер» пришел из Плимута ночью. Рано утром стал принимать пассажиров. Теплоход предназначался для британских подданных, покидавших в эти дни Францию. Но паника, страх не имеют национальности. Тысячи людей, всю ночь осаждавшие пристань, заполнили палубы, проходы, трапы… Теперь, словно на абордаж, к «Ланкастеру» бросились новые сотни беженцев.

На мостике, приложив к губам мегафон, что-то кричал капитан.

Его слова расплывались в человеческом гомоне. Видимо, он приказывал отвести судно от берега – грузить больше некуда. Матросы сбросили канаты с отполированных кнехтов, освободили корабль. Хлопотливый буксир, подцепив трос, натянул его, как струну, потянул лайнер на середину реки.

Лилиан, еще бледная от пережитых волнений, стояла на бот-деке. Леон был рядом. Их притиснули к борту возле шлюпки, затянутой брезентом. Палубные матросы, протиснувшись сквозь толпу, талями поднимали трап. За кормой под ударами гребных винтов пенились воды Луары. «Ланкастер» набирал скорость, плыл вдоль берега.

Завтра они будут в Плимуте. Лилиан облегченно вздохнула: все-таки сели! Захваченная психозом толпы, она, как и тысячи других пассажиров, видела свое спасение только в английском лайнере. Теперь самое страшное позади – там, за воротами порта. Так ей казалось. Лилиан улыбнулась Терзи впервые за эти дни.

Кто-то искал потерянный чемодан. Кто-то кого-то звал. Кто-то спорил. Но на измученных лицах бродили улыбки, такие же, как у Лилиан. Завтра все кончится, лишь бы в Бискайе не было сильной качки. Женщины тревожились, как бы не стало им дурно. Не все легко переносят морскую болезнь.

Терзи начал устраиваться. Поставил чемоданы один на другой, предложил Лилиан сесть.

В суете, в гомоне, в удовлетворенном состоянии людей, добившихся наконец цели, никто не заметил, как над кораблем появились немецкие самолеты. Они шли строем и вдруг ринулись вниз, заглушая ревом сирен человеческие крики. Бомба разорвалась на корме. Взрыв потряс судно. Вторая бомба, пронзив палубы, ударила в машинное отделение. Крик ужаса вырвался из тысячи глоток. Лайнер остановился и медленно начал крениться набок. Движимый животным инстинктом самосохранения, Леон схватил спасательный круг, бросился вниз по не поднятому еще трапу. После он не мог вспомнить, как на руках его оказалась Элен, как крикнул он что-то обезумевшей матери, как бросился в воду.

Сознание пришло, вероятно, через несколько мгновений. Леон плыл, придерживая рукой ребенка, Элен оказалась на пробковом круге. Девочка, надрываясь, кричала, но странное дело – Терзи смотрел на раскрытый беззубый ротик и не слышал крика. Лилиан тоже держалась за круг. В потемневших глазах ее стоял ужас. Такие глаза бывают у безумных – застывшие, с расширенными зрачками.

– Элен! Элен!.. Спасите Элен! – побелевшими губами шептала она.

Это отчетливо слышал Терзи, но слова не проникали в сознание.

Запомнилось еще море голов на поверхности реки вокруг лайнера. Раскрытые рты и безумье в глазах. Кто-то вцепился в плечо. Леон захлебнулся. С жестокой яростью освободился от цепких объятий и поплыл дальше.

Громада «Ланкастера» продолжала крениться набок. Красное влажное днище корабля все выше подымалось над водяной кромкой. Потом снова воздух разрезал тошнотворный свист бомбы. Завыла сирена. Штурмовики сверху поливали реку из пулеметов.

Берег приближался медленно, но был уже близок. Леон еще раз повернул голову. Столб черного дыма вздымался к небу. Горели цистерны. Они на глазах превращались из белых в темно-коричневые. Потоки горящей нефти устремились в реку. Терзи показалось сначала, что это красное днище лайнера. Огненная волна заливала пристань, ползла по воде, и Луара сама становилась огненно-красной.

– Скорей, скорей! – надрываясь кричал он Лилиан.

Ему только казалось, что он громко кричит. На самом деле из груди вырывался только хриплый шепот.

Огненный вал подполз к лайнеру, лизнул его и полез дальше, захватывая барахтавшихся в воде людей. Головы исчезали в пламени. Леон инстинктивно повернул в сторону от наплывавшей на них лавины. Но жидкий огонь стремительно приближался к Лилиан, к нему, к спасательному кругу. Мышцы становились бессильными, мягкими…

На какое-то мгновение снова наступил провал памяти. Терзи вновь ощутил себя, когда ногами коснулся дна. Кто-то помог ему выйти на берег. Он подхватил Лилиан, терявшую сознание.

Лилиан перенесли в дом таможенного чиновника. Безучастную ко всему, в мокрой одежде, Лилиан опустили на постель. Леон стоял рядом с ребенком на руках, тоже мокрый и обессилевший. Хозяйка взяла Элен…

На столике у окна говорил «Филипс». Вероятно, всюду радио не выключали круглые сутки. Леон узнал голос премьера, Рейно говорил: «Отечество в опасности, но Франция не может умереть… Если бы мне завтра сказали, что только чудо может спасти Францию, я бы ответил: „Я верю в чудо!“

В распахнутое окно открывался вид на Луару. Река все горела. Лайнера уже не было видно. Только пляшущие языки пламени заливали реку от одного берега до другого.

В порту Сен-Назер погибло более трех тысяч пассажиров «Ланкастера». Уинстон Черчилль, получив сообщение о катастрофе, запретил писать об этом в газетах.