Текст книги "Тайны войны"

II

К страху, очевидно, нельзя привыкнуть. Во всяком случае, так думала Кэт, Кэт Грей, девушка из Ист-Энда. При свисте бомб она невольно втягивала голову в плечи, и под ложечкой у нее начинало сосать, холодить, будто проглотила ледышку, и предательски слабели ноги. Но Кэт не стеснялась возникавшего чувства страха, как делали это другие, и откровенно, с легким юмором, говорила: «Во время бомбежек у меня тошнит под коленками…»

Состояние постоянного страха, в котором пребывали лондонцы в ту зиму, вызывало скорее не привычку, но отупение. В свою очередь у многих оно переходило в равнодушие и безразличие.

Однако к самой Кэт все это не относилось. Ее душевное состояние уж никак нельзя было назвать апатией. Нет, вопреки всему, Кэт оставалась общительной и жизнерадостной девушкой, способной посмеяться и даже при случае немного пококетничать.

Как и прежде, Кэт работала оператором в центре противовоздушной обороны. Ходила на дежурства, а свободное время проводила главным образом дома или иногда ходила гулять с «маленьким Беном». Он зачастил в Ист-Энд, к Греям. Раза два появлялся Джимми Пейдж, преуспевающий и все более лысеющий лейтенант. Лейтенанта он получил в начале зимы и заходил похвастаться новыми погонами и офицерской формой. Джимми очень пренебрежительно отозвался о Роберте. Это возмутило Кэт, она прямо сказала об этом. Джимми надулся, обиделся, долго не приходил, но потом появился снова.

Пришел он как раз в тот вечер, когда Бен Стивенс привел своего друга Альвареса. Вместе неплохо провели вечер. Выпили бутылку вина, которую принесли американцы. Они оказались хорошими ребятами. Особенно Бен. Такой добродушный, милый увалень. Чем-то напоминает Роберта. Кэт настолько успела привыкнуть к «маленькому Бену», что называла его домашним медведем, и, когда тот долго не приходил, девушке немножечко его недоставало.

В тот вечер Бен вел себя как-то странно. Сказал, что собирается уезжать в Америку. Все ему завидовали, а он сидел скучный, и казалось, что возвращение в Штаты совершенно не радует парня. Зато Альварес вел себя шумно и весело. Он непрестанно острил, рассказывал смешные истории. Кэт смущали только его пронизывающие, словно раздевающие глаза. Становилось не по себе, когда он смотрел на нее или невзначай касался руки. Но в общем Фостер Альварес ей тоже понравился. С Пейджем американцы как будто сдружились, во всяком случае завели какой-то деловой разговор. Кэт не расслышала, о чем они говорили в прихожей, – кто-то что-то предлагал сменять или купить. Нашли время для коммерческих сделок!..

Мужчины уговорили Кэт выйти с ними на улицу. Хоть до автобуса… В ту ночь в Ист-Энде не было воздушной тревоги. Американцы уехали, а Джимми вернулся проводить Кэт. Он снова вел странные разговоры, о чем-то сожалел, говорил намеками о своих чувствах, а потом сказал, что теперь стал обеспеченным человеком и, если найдется подходящая девушка, не прочь жениться.

– А ты все ждешь Роберта? – спросил он.

– Конечно! А как же!

– Думаешь, он тебя тоже ждет?

– Уверена!

– Ну-ну! Блаженны верующие! – Джимми неприятно усмехнулся.

Кэт передернуло.

– Почему ты так плохо думаешь о Роберте? Ведь ты его знаешь, он твой товарищ.

– Как раз неплохо. Я не осуждаю его. Он мужчина и живой человек.

– Джимми, ты начинаешь говорить гадости!

– Не буду, не буду…

Остановились на углу улицы. Со стороны Вест-Энда доносились гулкие взрывы, отрывистый стук зениток. Улица была пустынна. Пейдж стоял молча, словно прислушиваясь к отдаленной канонаде. Вдруг привлек к себе Кэт, схватил ее, пытаясь поцеловать. Кэт увернулась, только влажные губы скользнули по щеке. Она вырвалась и гневно сказала:

– Что это значит, Джимми? Как не стыдно!..

Пейдж снова усмехнулся. Почему у него такой противный смешок? К его усмешке примешивалась скрытая ярость. Он был разозлен неудачей.

– Ничего не значит… Одним можно, другим нельзя. Если я не американец…

– Джимми! – Кэт подняла руку, точно защищаясь от удара. Пейдж не окончил фразы. Кэт задохнулась.

– Ты… Ты… негодяй!

Кэт с размаху ударила его по щеке. Джимми отшатнулся, подался вперед и грязно выругался. К счастью для Кэт, она ничего не слышала. Закусив губу, чтобы не разрыдаться, девушка побежала по улице, свернула в подъезд. Джимми стоял, ярость, клокотавшая в нем, стала понемногу спадать, но не так-то легко было унять ее.

– Ты еще вспомнишь это! Я не забуду… – Он еще раз выругался, как ругаются пьяные матросы. Как-никак Пейдж работал в морском интендантстве…

Утром, уходя на работу, Кэт сказала матери:

– Мамочка, если зайдет Бен или Альварес, не принимай их, говори, что меня нет дома.

Миссис Грей удивленно посмотрела на дочь.

– Что случилось, Кэт? Они обидели тебя?

– Нет, нет, мама, ничего не случилось… Просто не хочу с ними встречаться. И с Пейджем тоже… Ну, я пошла, мама!

Вот, пожалуй, и все, что случилось за последние дни в жизни Кэт.

Через день Испанец заехал к Греям, и мать поступила так, как просила дочь. Испанец собирался подождать Кэт, но миссис Грей сказала, что ей нужно куда-то уйти. Фостер пришел с большим свертком и унес его обратно. Миссис Грей с вожделением проводила глазами пакет – американцы всегда приносят такие вкусные вещи. Она огорчилась. Странно, почему Кэт не хочет больше с ними встречаться?

Мать рассказала Кэт о появлении Альвареса, высказала сомнение, правильно ли она поступает, но девушка осталась непреклонна. Миссис Грей едва не сказала дочери того, о чем упорно думала последнее время. Уж если говорить о хорошей партии для Кэт, то она, несомненно, предпочла бы голодранцу Крошоу солидного американца. Кэт уехала бы в Штаты, а потом, как знать, может, забрала бы к себе родителей. Все равно отец скоро должен выйти на пенсию.

Но свои мысли миссис Грей держала пока при себе. Она представляет, как взорвалась бы Кэт. Взбалмошная девчонка! Что ей дался этот нищий моряк Крошоу? Пишет, пишет ему и даже не получает ответа.

Кэт Грей по-прежнему аккуратно писала Бобу, конечно, не так часто, как первое время. На последнем письме поставила цифру «73». Написала и не отправила. Так же, как с полдюжины других писем. Кэт не знала нового адреса Роберта. В прошлом месяце ее письмо почему-то вернулось обратно с лиловым штемпелем: «Адресат выбыл».

Письма Кэт приобрели форму своеобразных дневников, она записывала все, что с ней происходило, делилась с Робертом мыслями, планами, запечатывала письма в конверт и складывала их стопочкой в письменном столике. Кэт не была суеверна, но почему-то наивно верила в то, что сбудется загаданное в разговоре с Бобом перед отъездом, – война закончится, когда напишут по сотне писем. То, что письма не отправлены, не имеет значения, Боб все равно их прочтет, когда приедет или пришлет новый адрес.

Досаднее всего было то, что теперь Кэт не могла уже поехать к Крошоу, к тетушке Полли, и расспросить про Роберта. После несчастья, случившегося в их семье, тетушка Полли больше месяца провела в психиатрической больнице, и потом дядя Джон увез ее в деревню, куда-то под Глазго, на север. Роберт, возможно, еще и не знает о несчастье. Бедный Боб, он так любил Вирджинию!

У Кэт Грей не было от Роберта тайн. Она могла говорить с ним в письмах, будто сама с собой. Лишь в последний раз, когда произошел неприятный разговор с Джимми, ей почему-то не хотелось об этом писать. Она рассказала о новом знакомстве с Альваресом, но о Пейдже упомянула глухо: «В тот же вечер заходил Джимми. Сияет, в новой форме. Мне он не нравится. Имей в виду, к тебе он очень плохо относится».

Кэт, задумавшись, сидела над письмом Роберту, когда в прихожей раздался звонок. Пришел Испанец. Кэт узнала его по голосу и торопливо сунула недописанное письмо в ящик стола. Мать ответила, что Кэт еще не вернулась, вероятно, заночует на службе.

– Странно… – сказал он, – я был уверен, что мисс Кэт дома. Странно…

Альварес ушел, раздумывая над повторной неудачей. Он твердо знал, что Кэт дома. Он приехал раньше, ждал на улице, когда Кэт вернется с работы. Он видел, как она входила в подъезд. Первый раз, может, верно, что девчонки не было, но сейчас старая миссис чего-то петляет. Здесь что-то не то. Его не проведешь! Но почему Кэт не хочет встречаться? Неужели придется обращаться за помощью к Бену?..

Поразмыслив, Альварес пришел к выводу – без Стивенса не обойтись. Вечером зашел в его комнату и сказал:

– В субботу, Бен, будем тебя провожать. Пригласи Кэт. Остальное беру на себя.

– Никого не стану приглашать. И вообще отстань от меня!

– Тогда, хотя это мне неприятно, я доложу шефу, что ты срываешь его задание.

Угроза подействовала.

– Что ты от меня хочешь? – спросил Бен.

– Так-то вот лучше! – Испанец блеснул жгучими глазами и улыбнулся. – Меня почему-то не принимают в доме Греев…

– Правильно делают.

Испанец пропустил мимо ушей замечание Бена.

– В субботу мы составим маленькую компанию. Я приглашу кое-кого. Поводом будет твой отъезд. За тобой Кэт. Сегодня мы к ней заедем. К тебе девчонка больше привыкла.

Стивенс вздохнул. Испанец втягивает его в грязное дело. Хотел отказаться. Подумал о Доновене – шеф в самом деле не спустит.

– Ладно, дьявол с тобой, поедем!

Всю неделю Кэт работала в дневную смену. Возвращалась не поздно, и сотрудники Доновена приехали в Ист-Энд засветло, когда только начинало смеркаться. Миссис Грей встретила их в прихожей и опять сказала, что Кэт еще не приходила домой.

– Если вы разрешите, мы подождем ее, миссис Грей. – Бен добродушно улыбнулся пожилой женщине и смущенно добавил: – Вы уж извините, я заехал прощаться. Еду в Америку.

– Вы еще в прошлый раз говорили об этом. Значит, не уехали? А я думала, вы где-нибудь по пути к дому. Говорят, к вам надо долго плыть на пароходе…

– Пришлось задержаться…

Миссис Грей не успела сказать джентльменам, что Кэт, вероятно, задержится. Она медлила. Внезапно ее охватили сомнения. Может быть, ради такого случая Кэт не станет на нее сердиться… Внимание жены банковского чиновника привлек объемистый сверток. Его держал в руках «маленький Бен». Не уплывет ли в третий раз сверток из их квартиры? Миссис Грей догадывалась о его содержимом.

Пока женщина раздумывала, Бен шагнул вперед и протянул миссис Грей сверток.

– Здесь для вас кое-что, миссис Грей, – как всегда смущаясь, сказал он. – Впрочем, разрешите, я помогу его развязать.

Бен взял сверток и понес его в кухню. Альварес двинулся за ними. «Ласковый, черт!» – подумал он про Стивенса.

Бен в самом деле отличался какой-то особенной склонностью оказывать людям услуги. Он находил удовольствие в этом, делал это с таким искренним и бескорыстным видом. Миссис Грей была покорена. Какие обходительные джентльмены!

– Может, вы разденетесь, господа? Кэт должна скоро вернуться.

Через четверть часа пришла Кэт. Она немного задержалась на почте. Вчера пришло наконец письмо от Роберта. Он жив и здоров, у него все в порядке, но загнали их куда-то очень далеко. Куда – не пишет. Цензура все равно вычеркнет. Вероятно, где-нибудь в Средиземном море. Хитрец этот Боб! Дважды повторил фразу, что погода стоит изумительная и в свободное время они загорают на солнце. Очень много света, не то что в туманном Лондоне.

На письме стоял номер семьдесят два. Значит, шесть писем Кэт не получила. Может, еще придут. Кэт огорчилась, но не особенно. Главное – есть новый адрес. На почте отправила сразу все письма и в радушном настроении вернулась домой. Узнав, что ее ждут гости, девушка нахмурилась, бросила на мать укоризненный взгляд.

– Бен приехал проститься, Кэт. Мне не хотелось его огорчать, он такой обходительный.

Кэт согласилась. Американские ребята совсем и не виноваты в том, что сказал ей Пейдж. Встретила их, будто бы ничего не случилось. Альварес сказал:

– Бен в субботу нас покидает. Мы хотим его проводить и очень просим вас разделить с нами компанию. Мы бы могли заехать за вами на «джипе».

– А Бен тоже просит? – кокетливо спросила Кэт. Ей нравилось смущать «маленького Бена».

От вопроса Кэт Бэну стало совсем тошно.

– Да, Кэт, я тоже прошу, чтобы вы были, – выдавил он из себя. «Какой все-таки я паскудный человек!» – подумал он.

– Бен, милый, когда же вы наконец перестанете смущаться! – воскликнула Кэт. – Хорошо, если мама разрешит, я согласна.

Миссис Грей присутствовала при разговоре.

– Я думаю, это вполне прилично. Надеюсь, ты будешь не одна в мужской компании, Кэт?

– Конечно, конечно, – подхватил Альварес. – Там еще будут несколько девушек, очень воспитанных и приятных. Я уверен, они понравятся Кэт.

Испанец сразу и не подумал об этом. В самом деле, надо кого-нибудь пригласить. Но кого? «Ладно, кого-нибудь достану», – мысленно отмахнулся он. Посидели немного и покинули квартиру Греев.

В субботу вечером американский «джип» остановился перед закопченным двухэтажным домом в Ист-Энде. Испанец остался в машине, а Бен отправился за Кэт. Когда Бен ушел, Альварес грубовато сказал спутницам:

– Вот что, сегодня чтобы все было прилично. Особенно прошу тебя, Мэри. Ты как подвыпьешь, сразу лезешь на стол танцевать. Чтобы этого не было.

– Ладно, котик, для тебя все сделаю, – Мэри протянула руку и потрепала Фостера по щеке.

– И вот еще – чтобы без таких фамильярностей.

– Да что ты, в самом деле, везешь нас на прием к королю? Подумаешь! Будто бы я не бывала в приличном обществе…

Вторая спросила деловитым тоном:

– Мы останемся на ночь или раньше отпустите?

– Не знаю.

– Если раньше, отвезите нас на машине. Иначе я не согласна. Верно я говорю, Мэри?

– Разумеется!.. Котик, ты нас отвезешь на машине?

– Если буду свободен.

Подруги зашушукались.

– Я тебе говорила, не надо связываться. Ты всегда что-нибудь придумаешь, Мэри! – шептала вторая недовольным голосом.

– А что? Все равно нечего делать.

– Ну да, сейчас война, мужчин свободных сколько угодно. Здесь, может, проездишь и даром… Надо заранее договориться.

– Тихо вы! – оборвал их Альварес. – Все будет в порядке. Вы меня знаете… Здравствуйте, мисс Кэт! Садитесь рядом со мной. Надеюсь, Бен не станет ко мне ревновать? Знакомьтесь. Наши приятельницы.

Кэт поздоровалась. Она была в своей шубке, которая так шла к ней. Для вечера Кэт решила расстаться с военной формой. Ей порядочно надоели тесный, сковывающий движения китель и галстук. Бен взобрался назад, потеснив девушек. Альварес сказал про них: «Мои знакомые». Бен всю дорогу молчал.

На проводах было весело. Сидели за столом в просторной комнате старинного особняка. Пылал камин, а на столах горели свечи в тяжелых канделябрах. Кроме Испанца, «маленького Бена» и девушек, с которыми познакомилась Кэт, пришло еще несколько мужчин. Кэт не запомнила их имена. Она много пила. Альварес непрестанно наполнял ее бокал.

– Нет, нет, это слишком крепкое, – останавливала она, когда Фостер будто случайно подливал ей ром или виски в недопитый бокал с вином.

Туманилась и кружилась голова. Кэт чувствовала себя все беззаботнее и веселее. Фостер куда-то на минуту исчез. К ней придвинулся Бен и тихо сказал:

– Не нужно так много пить, Кэт, вам может быть плохо.

– Почему? Вы не хотите выпить со мной, Бен? За ваш отъезд! Чтобы вы меня не забывали. Не хотите? – Кэт засмеялась и подняла бокал. – Вы такой милый, Бен! Я довольна, что вы пригласили меня…

* * *

Все же в середине вечера Кэт стало не по себе. Она вышла в холл – там прохладнее. Разгоряченная, с затуманенной головой, Кэт полной грудью вдыхала воздух.

Почувствовала, что кто-то ее обнимает. Рядом стоял Альварес.

– Не надо, оставьте меня!

– Но вы мне нравитесь.

– Пойдемте.

Опираясь на его руку, она вернулась в зал.

Кэт не заметила, как постепенно поредела компания. Остались только Бен, Испанец, две девушки – Мэри и Лина – и еще кто-то. Этот незнакомый подсел к Мэри, что-то ей говорил, лез целоваться. Мэри громко хохотала и отбивалась. Лина, худая девушка с озабоченным, изможденным лицом, сидела одна и ела. Она весь вечер ела и, казалось, не могла насытиться. Потом, скучая, глядела на всех и украдкой зевала. Словно в тумане Кэт различила устремленные на нее грустные, страдающие глаза Бена. Откуда-то издали донесся голос Альвареса. Это было смешно и странно, потому что Альварес сидел с ней рядом.

– Теперь, по английской традиции, выпьем за короля. Кэт, где ваш бокал?

Она не смотрела, что налили ей. Кэт хотела что-то сказать, но, забыв что, рассмеялась. Заплетающимся языком все же сказала:

– Давайте, давайте… За короля… Кажется, я совсем опьянела…

Кэт отпила из бокала, хотела поставить его на стол и, покачнувшись, разлила вино на скатерть.

– Мэри, отведи Кэт в мою комнату. Вторая дверь направо. Ей надо прилечь…

Слова Альвареса едва достигали сознания. Это было последнее, что запомнила она в тот вечер.

Очнулась Кэт утром, и первое, что бросилось ей в глаза, – разбросанные в беспорядке вещи: белье, чулки, скомканная блуза. Какое-то мгновение она не могла понять, где же она находится. Кэт никогда не оставляла одежду в таком беспорядке. Значит, кто-то ее раздевал. Девушка с трудом повернула тяжелую голову. Рядом, уткнувшись в подушку, спал Альварес. Кэт сразу все поняла и ужаснулась. Первым ее ощущением было чувство брезгливости. Это чувство заставило вскочить. Поспешно начала одеваться. Непослушными, дрожащими пальцами натягивала чулки, застегивала пуговицы, сунула руки в измятую, залитую вином блузу.

– Боже мой, боже мой, что же со мной случилось? – беззвучно шептала она.

Кэт чувствовала, как дрожат ее губы. Она напрягала силы, чтобы не разрыдаться. Во что бы то ни стало ей надо скорей, как можно скорей покинуть страшную, пропахшую табаком комнату. Уйти так, чтобы не проснулся этот… Но она разбудила его своими торопливыми движениями. Испанец открыл глаза, увидел Кэт, потянулся.

– Ты уже проснулась, крошка? С добрым утром…

Кэт, не отвечая, бросилась к двери. Альварес прислушался к удаляющимся шагам.

– Теперь-то ты никуда не уйдешь…

Он зевнул, еще раз потянулся, встал и начал заниматься гимнастикой.

Вырвавшись в холл, Кэт сорвала с вешалки шубку и у входной двери столкнулась с Беном. Бен шел умываться. Растерянно остановился с полотенцем и несессером.

– Вы… вы не уехали? Значит… Вы предали меня, Бен!.. Какой ужас! Как это подло!

Кэт всхлипнула, зарыдала и, распахнув дверь, побежала по лестнице.

Не сознавая, куда и зачем она идет, Кэт прошла несколько кварталов. Около витрины, заложенной мешками с песком, остановилась, увидела в стекле свое отражение. Как могла она в таком виде появиться на улице! Свернула за угол, зашла в какие-то развалины, чтобы как-то привести себя в порядок. Сумку она, конечно, забыла. Значит, и деньги. Порылась в карманах, нашла какую-то мелочь.

До центра хватит, дальше пройдет пешком. Главное – чтобы ни о чем не узнала мама. Ах, как это грязно! Как грязно!.. Кэт преследовал тяжелый, застоявшийся запах комнаты, которую она только что покинула. Ей казалось, что и она пропитана этим запахом, вызывающим тошноту и брезгливость. Как она ненавидела себя в эту минуту!..

III

В новогоднюю ночь на море бушевал шторм. Его отголоски доносились до Лондона. На пустынных и неприятных улицах, среди развалин, гулял порывистый ветер, мела поземка, наметая рыхлые, влажные сугробы на тротуарах. Белый снег покрывал закопченные, обгоревшие стены зданий, и казалось, что город погружен в траур. Это отметил премьер по дороге в Чартвилль.

Наступил новый, 1941 год. Что-то принесет он Великобритании? Наступит ли прояснение в военно-политической погоде или над островом по-прежнему будут грохотать взрывы бомб, будут завывать штукасы с леденящим душу визгом и рокотом?

Новогоднюю ночь Черчилль проводил в загородном доме. Он сидел у камина, прислушиваясь к порывам ветра, бросавшим в окно пригоршни снега. В Новый год принято вспоминать о прожитом. Иногда порывы были так сильны, что в стекла хлестали голые ветви деревьев, и тогда казалось, что кто-то стучится в переплеты тяжелых рам. Заботы не покидали премьера и в новогоднюю ночь. Черчилль перебирал в памяти события минувшего года. Может быть, правда, что високосный год приносит излишние беды. Черчилль далек от мысли, что в несчастьях, постигших Англию, невинен он сам. Все вызвано стечением тяжелых обстоятельств.

Порой премьеру казалось, что в машине времени что-то испортилось – сломалась пружина или какое-то зубчатое колесико. За год произошло столько событий, что хватит на десятилетия. Правда, иногда время останавливается, замирает на месте, словно в колесо попало инородное тело, а тогда время начинает тянуться тягуче-медленно, как в бомбоубежище во время налета. Так бывало, когда приходилось чего-то ждать, – например, вестей из Мадрида о переговорах с немцами. Потом время снова убыстряло бег, события напластовывались одно на другое, и стрелка невидимых часов начинала вращаться, будто пропеллер.

Казалось, давно ли Альберт Кессельринг, германский фельдмаршал, сосредоточил воздушный флот на аэродромах Северной Франции? Это было в августе. С тех пор немецкие летчики не покидают британское небо. Скоро два месяца, как они бомбят Лондон изо дня в день, без единого перерыва. Когда это кончится? В Лондоне насчитывают тысячи разбитых зданий.

В августе Кессельринг располагал тремя тысячами бомбардировщиков первой линии, в том числе сотнями штукасов. Гитлер запустил их в серийное производство и испытывает над Англией, как на учебном полигоне. Можно представить, как торжествует Гитлер, сумев преподнести миру такой сюрприз, как штукасы. Они в самом деле страшны, эти пикирующие бомбовозы.

А что он, Черчилль, может противопоставить немцам? Число действующих самолетов тает изо дня в день. Боевые машины можно пересчитать по пальцам на каждом аэродроме. Британского премьера несколько утешало, что германские потери над Англией вдвое больше британских, по официальным сводкам – даже раз в пять. На деле Кессельринг потерял за три месяца тысячу семьсот тридцать три машины, против девятисот британских. Кессельринг сам ужасается неслыханным потерям. Черчилль узнал об этом от пленного аса, сбитого неделю назад над Лондоном. Он рассказал – из главной ставки, из Берхтесгадена, из имперской канцелярии летят приказы Гитлера наращивать удары, невзирая ни на какие потери. Поэтому, точно москиты в душную ночь, летят на Англию германские самолеты. Их сбивают, они горят в воздухе и на земле, но на смену им приходят другие, жалят распластанное тело страны. Чего же, в конце концов, хочет Гитлер?

Несомненно, британские потери оказались бы еще значительнее, не будь секретного средства оповещения. Его удалось ввести в действие. Изобретенный радар – большой плюс в балансе минувшего года. Пусть радары несовершенны, но они дают результаты. Новые аппараты с возможной поспешностью внедряют в войска. У каждого свое: у Гитлера – штукасы, у англичан – радарные установки. Немцы и не подозревают о причинах своих тяжелых потерь.

Диковинные громоздкие установки, похожие на поднятые, настороженные уши гигантских допотопных животных, все чаще появляются то там, то здесь на побережье и вокруг Лондона. Черчилль наблюдал их работу и остался доволен. Британия должна благодарить изобретателя, профессора Уотсона. Американцы тоже допытываются о радаре, просят проинформировать их о военной новинке. Как бы не так! Пусть ищут простаков где-нибудь в другом месте…

И все же военный баланс минувшего года складывается не в пользу Британии, даже если учесть некоторые успехи в Африке. Уэйвелл сумел остановить итальянское наступление, разбил армию Муссолини. Можно считать, что угроза, нависшая над Египтом, снята – итальянцы отброшены. Если бы удалось еще захватить Тобрук!.. Если бы отпала угроза вторжения в Англию, если бы прекратились налеты… Если бы, если бы… Но пока результаты плачевны. Это надо признать.

Черчилль тяжело поднялся из кресла, перешел к письменному столу. Чтобы освежить в памяти этапы битвы за Англию, перелистал папку донесений штаба противовоздушной обороны. Впрочем, он мог бы обойтись и без нее. Все это происходило почти на его глазах.

Вот сводка, она датирована десятым июля 1940 года. Первая крупная воздушная атака на Англию. Черчилль вспомнил, какое жуткое впечатление она произвела на него. Он не принял ее всерьез. В Дюнкерке Гитлер дал ясно понять, что не хочет воевать с Англией. И вот после этого – удары с воздуха. Неужели Гитлер решился на активные действия? Может быть, он изменил планы, отказался от нападения на Россию? Черчилль задумался. Не слишком ли далеко зашла его игра с немцами? Может, это начало возмездия за коварство, в котором обвиняют премьера его противники? И все же Черчилль остался при своем мнении, считал, что он прав. В правительстве царила растерянность, почти паника, подумывали, не перебраться ли королевскому дому в Канаду. Черчилль с непроницаемым видом утверждал – происходит только война нервов, налеты больше не повторятся.

Он и сейчас думает так же – идет война нервов. Но в сентябре его уверенность поколебалась. В ночь на шестое сентября на Лондон прорвалось шестьдесят восемь немецких бомбардировщиков. В следующую ночь лондонское небо бороздили триста машин с черными крестами на распластанных крыльях. Через неделю произошел еще более тяжелый налет на столицу. Горящий Лондон представлял отличную цель для бомбардировки.

Но странное дело – чем ожесточеннее были бомбардировки, тем больше Черчилль уверялся, что Гитлер не имеет серьезных намерений. Так подсказывали интуиция и секретная информация, стекавшаяся отовсюду. Тем не менее «война нервов» приносила тяжелые беды, главным образом жителям Англии. Но в большой игре Черчилль не придавал значения жертвам, призывал к стойкости, сваливал неудачи на старый кабинет.

Четырнадцатого октября большая часть Пелл Мелл пылала в огне. На одной улице вспыхнуло пять или шесть пожаров. Пожары бушевали в Сент-Джеймс и на Пикадилли.

Пятнадцатого ноября немцы разбомбили Ковентри. Город, подобно Помпее, превратился в развалины. После налета Гитлер каламбурил по радио: «Если англичане будут сопротивляться, ковентрирую весь остров…»

Казалось, Гитлер в самом деле хочет осуществить угрозу, но Черчилль не верил, – не может быть, что это серьезно. Убеждения премьера не поколебали ни трехкратные налеты на Бирмингем, ни последняя бомбежка Лондона, наиболее страшная из всех налетов. Немцы прилетели на рождество. В городе возникло полторы тысячи пожаров. Гитлер заканчивал сороковой год двадцатого столетия.

В Южном Лондоне бомба-торпеда упала в Пекеме, заселенном лондонской беднотой. Торпеда разрушила, словно слизнула горячей волной, тридцать прилепившихся друг к другу трехэтажных домов. Лондонцы оказались беззащитными под ударами бомб. Что делать! К началу войны в городе с семимиллионным населением не оказалось ни одного мало-мальски прочного бомбоубежища. Моррисоновские клетки не оправдали себя, они предохраняли от бомб не больше, чем дождевые зонты. Лондонцы назвали их ломберными столами для игры в карты. Черчилль и сам полагал, что не следует тратиться на дорогие убежища в Лондоне, – ведь война разгорится в России. Тогда все верили, что «странная война» на западе останется войной символической, она не пойдет дальше перестрелки патрулей на французской границе. Теперь премьер с искренним возмущением обвинял кабинет Чемберлена в опрометчивой и недальновидной политике.

Однако, если размышлять трезво, произошел огромный просчет. Хуже всего здесь то, что лондонская беднота, жители Ист-Энда, Пекема, лишенные крова, штурмуют, захватывают уцелевшие особняки и живут в них, как дома. Полиция бессильна что-нибудь сделать. Это походит на бунт, революцию. А революция опаснее германских бомб, она колеблет вековые устои…

Раздумывая об уходящем годе, Черчилль не приукрашивал события и не сгущал краски. Что говорить, не только военный, но и политический баланс складывается не в пользу Британии. Пришлось пожертвовать многим. Сколько нервов и крови испортили ему американцы! Расхаживают по британским колониям, как покупатели в разоренном поместье. Видит бог, Черчилль делал все, чтобы умерить аппетиты ростовщиков, но его взяли за горло. Отхватили себе восемь баз вдоль Атлантического побережья – от Ньюфаундленда чуть ли не до Огненной Земли. За что? За полсотни старых эсминцев. Это называется арендой на девяносто девять лет.

Хелл сыграл с ним ловкую штуку, обобрал дважды. Американцы присвоили базы и всучили за них устаревшие корабли. Их сразу пришлось ставить в капитальный ремонт. Черчилль написал Рузвельту, выразил недовольство, но кто же возвращает назад военные базы? Разве он, Черчилль, поступил бы иначе?

И все же премьер не считал, что остался внакладе. Политическая выгода несомненна – обмен стратегических баз на эсминцы обострил отношения между Гитлером и Соединенными Штатами. Бог даст, Штаты влезут в войну, тогда станет полегче…

Нет, нет, не так уж все мрачно! В новогоднюю ночь надо думать о лучшем будущем, укреплять в себе бодрость. Нужна уверенность. Войну он повернет на восток, повернет во что бы то ни стало. Американцы помогут. Они тоже заинтересованы. Конечно, им не следует класть палец в рот – отхватят всю руку. Черчилль надеялся на судьбу, на гибкость своего макиавеллиевского ума.

Да, что-то сулит наступающий сорок первый год?..