Текст книги "Вся проза в одном томе"

ВТОРОЕ ПАРИ

Когда Лещёв вышел на свободу и услышал историю о моей женитьбе – быть может, это и повлияло на него (хотя повлияли скорее те перемены в психике, что неизбежно происходят с человеком после столь драматичного жизненного опыта) – но как бы то ни было, он изменился. И именно тем, что начал слишком задумываться о браке. Даже наша основная («долгоруковская») идея, кажется, волновала его в то время меньше, нежели стремление поскорее жениться на благопристойной барышне и обзавестись с ней потомством.

Ему самому удалось это сделать довольно скоро. Супруга его Лизавета – дама весьма приятная – с тех самых пор исправно рожает ему чуть не каждый год по ребёнку. И надо сказать, Тимофей, такой забитый и замученный после каторги – как только женился, очень скоро стал выглядеть ещё более холёным и ухоженным, чем до каторги. Сам он напрямую связывал это с браком.

Посему он довольно долго и красноречиво проповедовал мне о том, насколько брак необходим, насколько он делает человека в глазах общества более серьёзным и ответственным, насколько стимулирует и организовывает мужчину семейный быт, как начинают оценивать его по его жене и как важно иметь рядом с собою преданного и любящего человека, а главное – тех, кто составит отраду последних лет и унаследует капиталы. (Как Вы уже имели случай заметить, Тимофей всегда был чересчур склонен думать, что с ним будет «на старости лет». )

Должен сказать, в женщинах Лещёв всегда разбирался куда лучше меня, так что поначалу у меня даже закралась мысль, что он специально склоняет мысли мои в эту сферу, ибо имеет в ней больше шансов выиграть у меня пару-тройку пари и тем самым взять реванш. Как бы то ни было, его проповеди всерьёз заставили меня задуматься. Раньше мне казалось, что человеку с моими деньгами жениться нет никакого смысла, ибо любые самые роскошные женщины сами бегут ко мне по первому зову. Однако после Лещёвских увещаний я впервые обратил внимание, что все самые видные богачи в нашей стране, которые служили для меня образцами и кумирами – сплошь женаты и имеют много детей.

Как-то раз я заметил своему другу, что ему следовало жениться до каторги, когда у него были солидные капиталы, ибо тогда он мог выбрать себе более знатную даму из высшего света. Но Тимофей своим ответом буквально сразил меня наповал: «Как раз наоборот, – сказал он. – Жениться нужно на простушке, которая будет вовек тебе предана, потому что любить будет тебя, а не твои миллионы. А тебе-то как раз с твоими нынешними капиталами отыскать подобную девушку будет куда как сложнее. Где тебе знать, что она идёт за тебя не с такими же мыслями, с какими ты женился на той богатой вдове? Где тебе знать, что она не чает твоей скорейшей кончины или даже готова ей поспособствовать, чтобы быстрей получить наследство? Где тебе знать, что она не наставит тебе рога с первым же, кто тебя богаче, если в богатстве и заключается единственная её цель?»

Признаюсь честно – его слова и впрямь заставили меня задуматься. Он вполне убедил меня в необходимости скорее жениться, отчего я волей-неволей, иногда и сам того не замечая, начал пристальнее вглядываться в окружавших меня женщин. То есть глядел-то я на них, конечно, и раньше, но лишь как на объект для развлечения. Стоило только поменять угол зрения – и я увидел то, чего раньше не замечал. И это больно ударило по моему самолюбию.

Я увидел, что все они со мною кокетничают – но ни одна не ценит меня как личность – такого, какой я есть. Они все жаждали что-то получить от меня – но ни у одной из них не было в глазах искреннего чувства. Эта была не более чем игра, взаимный обман, корысть и хитрость. Они использовали меня так же, как и я их.

Тут я и подхожу к моменту моей встречи с Вами, мой драгоценный батюшка Филарет. Напомню Вам, ежели Вы вдруг запамятовали – было это два года тому назад. Эти наши беседы с Лещёвым на тему брака были тогда в самом разгаре. Мы заключили с ним не одно пари на тему моих отношений с теми или иными женщинами. Должен признаться, мне было слегка непривычно чаще проигрывать ему, чем выигрывать. Вместо наличных выигрышей я прощал ему по частям накопившиеся долги, которых скоро совсем не осталось. Отчасти поэтому (хотя, разумеется, не только поэтому) он заметно поднялся и снова мог называться весьма состоятельным, хотя до меня ему было ещё как до Луны. Лизавета его носила в себе уже второго ребёнка.

И вот, едем мы как-то с Тимофеем и его семейством в поезде. Отправляемся выпить в вагон-ресторан – и вдруг обнаруживаем, что вагон сей почти целиком заполнен детьми. Все они были разных возрастов – от годовалых до почти совершеннолетних. Все были одинаково скромно по-крестьянски одеты, и можно было решить, что все происходят от одной пары родителей, если б их не было так много и они не разнились столь явно по национальному признаку – среди них были лица типично русские, еврейские, кавказские, азиатские, даже один негритёнок. Однако над всеми был один взрослый надсмотрщик, и все были на удивление хорошо воспитаны и послушны ему. Надсмотрщик был с бородой и в рясе – и это были Вы, милостивый государь.

Для нас отыскались места рядом с Вами, и мы с любопытством стали расспрашивать Вас, что же это за дети. Вы поведали нам историю о том, как супруга Ваша по болезни не могла родить, в результате чего Вы стали брать детей из приюта. И так полюбился Вам процесс воспитания их, а прихожане Ваши, услышав о том, стали так щедры на пожертвования Вашему непомерно разрастающемуся семейству – что Вы и сами не заметили, как у Вас дома оказалось девятнадцать детей.

Так жилище Ваше превратилось в своего рода небольшой монастырь, где эти чада растились в строгих православных традициях, обучались Вами же на дому и почти всё время проводили в храме. Кормились они «чем Бог пошлёт» и при всей вроде бы бедности все были сытые и счастливые. Вот и теперь ехавший с Вами по соседству купец был так растроган Вашей историей, что во имя Господа угостил всех обедом в вагоне-ресторане.

(Должен признаться, и среди детей самых породистых аристократов я не встречал такого кроткого послушания и таких ангельских лиц. Однако сколь эфемерно их счастье! Сколь непроницаем колпак, под которым Вы их взрастили! Что ждёт их в будущем? Сколь беззащитны и беспомощны они будут перед ударами жизни, которая ждёт их за колпаком! Воистину растите Вы агнцев средь диких джунглей. Впрочем, не для того я пишу Вам всё это, чтоб Вас судить. Моя история куда лучше любых отвлечённых рассуждений докажет мою правоту.)

Вы многое знаете, и многое происходило на Ваших глазах, но едва ли известно Вам, до какой степени всё решилось уже тогда, в ту первую нашу встречу. Мы с Тимофеем сразу приметили среди Ваших ангелочков одну очень тоненькую и хрупкую татарскую девушку. Она была необыкновенно хорошенькая, да к тому же на плече у неё сидел крошечный рыжий котёнок, и она играла с ним локоном своих волос. Это зрелище вызвало улыбку умиления даже у такого конченого циника, как я.

Мы спросили Вас о ней, и Вы ответили, что девушка эта – одна из самых старших в Вашей большой семье. Ей уже семнадцать (хотя на вид не больше четырнадцати). Она осталась сиротой, едва научившись ходить, после чего и попала к Вам. Звали её Мариам.

Вдоволь наглядевшись на сие дивное создание, мы с Лещёвым вышли покурить, и я тут же спросил его:

– Скажи мне, мой дорогой друг, как человек, лучше меня понимающий в женщинах: не правда ли, из этой прелестной малышки получилась бы идеальная жена для меня? С таким монашеским воспитанием она, пожалуй, станет образцом преданности, терпеливо сносящим любые мои оскорбления.

– Безусловно, – ответил мне Тимофей. – Если бы не тот прискорбный факт, что о такой жене ты мог бы только мечтать, ибо она ни за что в жизни не пойдёт за тебя, а пойдёт за подобного ей крестьянского парня – пускай нищего, но зато набожного и чистого. А у тебя, любезный мой товарищ, (уж не обижайся) все семь смертных грехов на лбу отпечатаны, из-за чего ты и слова ей сказать не успеешь, а только лишь раз бросишь на неё свой сладострастный взгляд – и тем одним уже вызовешь у неё вовсе даже не отвращение, а куда хуже того – жалость к твоей безнадёжно заблудшей душе. Вот ты к женщинам в последнее время присматриваешься и в глазах их не видишь ни капли искренности, а один лишь обман, как бы ни были они искусны в актёрской игре – так же и Мариам, как бы умело ты ни вертелся вокруг неё, моментально поймёт всё по твоим глазам.

– Всё же какая бы она ни была кроткая и смиренная, – возразил я ему, – а жажду комфортной жизни из человека никаким воспитанием не вышибешь. И никакая монашка не устоит перед мужчиной с такими деньгами. В монастырях пропадают разве лишь уродины, которых никто не берёт. Но эта – красива и не может не сознавать этого, как и того, что благодаря своей красоте может жить лучше. А если может – значит непременно захочет и, надеюсь, не окажется настолько глупа, чтобы променять эту лучшую жизнь здесь и сейчас на призрачные обещания загробного мира. Она слишком юна и прелестна, чтобы думать о том, что будет с ней после смерти – это слишком ещё далеко, в то время как завтра уже она может быть счастлива и составить счастье другому. Лично я не знаю более тяжкого греха, чем попусту тратить свою красоту, тем более если верить, что она дана Господом, и знать, насколько она недолговечна. Этот плод созрел, и он слишком аппетитный, чтобы его не сорвать.

– Твои рассуждения справедливы в твоей системе понятий, но ты забываешь о том, что она – из другого мира и совершенно иначе мыслит. Ты верно заметил, что таким девушкам с детства вбивают определённую модель поведения, которая делает её образцом преданности. Но та же самая модель поведения столь же предсказуемо не позволит ей отдать свою жизнь такому порочному человеку, как ты.

– Но и ты в свою очередь забываешь о том, насколько она ещё наивна и неопытна, тем более будучи взращена под колпаком. Она ведь не знает, что я из себя представляю, и я отнюдь не разделяю твою уверенность, что она так легко и скоро сможет это определить. Посему мне кажется, дорогой мой друг, что пришло время мне взять у тебя реванш за серию проигранных пари.

И мы снова взяли листок бумаги. Это уже стало между нами традицией, ежели речь шла о чём-то серьёзном. На сей раз мы изложили суть нашего пари примерно следующим образом:

«Я, нижеподписавшийся Серафим Купцов, сим документом обязуюсь выплатить нижеподписавшемуся Тимофею Лещёву 50% моего капитала, ежели ровно через два года после подписания сего документа Мариам не будет моей законной супругой. В противном случае Тимофей Лещёв обязуется выплатить мне 50% своего капитала».

Срок определили, как обычно, с запасом. Я решил, что лучше уж хватим через край, нежели день венчания вдруг окажется ровно следующим после означенного в документе.

Опять же не стану потчевать Вас подробностями того, как я добивался её руки, ибо это история особая, а моя исповедь и без того уже донельзя затянулась. Да и едва ли Вам будет приятно это читать. Скажу лишь без ложной скромности, что я был на высоте, но и Мариам при всей Вашей строгости Вам поистине не в чем упрекнуть. Просто я оказался сильнее, потому что привык быть сильнее и добиваться поставленной цели. Завоевать Мариам было для меня делом принципа.

Да послужит Вам слабым успокоением то, что тут было не только моё самолюбие и жажда реванша. Мариам мне действительно нравилась, и я в самом деле хотел жениться на ней – не только ради выигрыша, но и ради счастливой семейной жизни. Хотя не скрою, для меня было куда важнее, чтобы наша семейная жизнь была счастливой для меня, нежели для неё.

Справедливости ради и на радость Вам должен признаться, что у меня бывали моменты отчаяния, когда Мариам говорила мне «нет» в столь решительной форме, что, казалось, у меня не более шансов обладать ею, чем у её котёнка. Однако я нашёл подходящий ключик к её непокорному сердечку – я применил весь свой актёрский талант, если таковым вообще обладал, дабы убедить её в том, насколько обманчива моя внешность и какой добропорядочный христианин скрывается под маской светского щёголя. И чем дальше, тем больше её собственное недоверие ко мне рассеивалось и подменялось одним лишь плодом Вашего на неё воздействия.

Разумеется, святой отец (и едва ли Вас это удивит) – я прекрасно понимал, что Вы всячески пытались настроить её против меня, хотя никто и никогда не говорил мне этого прямо. И ещё одно слабое для Вас утешение – порой Вы были на волосок от успеха. Вас очень даже можно понять, ибо Вы подольше неё прожили на свете и куда лучше разбирались в людях, а она доверяла Вам абсолютно как своему самому близкому на тот момент человеку.

Однако же могу с уверенностью утверждать, что навязанная Вами неприязнь ко мне никак не могла заменить в ней искренней ко мне неприязни, и стоило исчезнуть последней – как очень скоро случилось то, что случилось. (Смею предположить, Вы и не подозревали в ней подобной самостоятельности?)

Словом, что-то нашлось-таки во мне, что растопило её невинное сердечко настолько, что даже Ваше сопротивление было безнадёжно сломлено. Как мы узнаем ниже, Тимофей это «что-то» трактовал совсем иначе, нежели я. Но факт остаётся фактом. Я готовился бегать за ней два года, каких бы средств, трудов и унижений мне то ни стоило – но всего лишь полгода спустя неприступная Мариам покорилась, и Вы обвенчали нас.

ТРЕТЬЕ ПАРИ

Вас это, может быть, удивит, ибо Вы предрекали ей слёзы чуть не с первого дня нашей совместной жизни – но даже первые четыре месяца нам было исключительно хорошо вместе, ибо я искренне любил Мариам, насколько вообще способен любить, и был искренне с нею счастлив. Я вкусил наконец все прелести брака, которые предвкушал по рассказам Лещёва, и поначалу они превзошли мои самые сладостные ожидания.

Пусть молодые повесы, зарёкшиеся когда-либо жениться, знают, что жизнь с женщиной в браке и впрямь отличается от свиданий с нею. Но ещё больше отличаются отношения с женщиной, которая чего-то хочет от тебя получить, от отношений с женщиной, которая отдаётся тебе вся и на всю жизнь. В последнем есть свои безусловные плюсы, и в эти наиболее светлые в моей жизни четыре месяца я наконец исследовал на практике эти плюсы, о которых Тимофей рассказывал мне в теории, и наслаждался Мариам во всех смыслах и со всей силой своего сладострастия.

Что же случилось потом? (Раз уж я исповедаюсь Вам, святой отец, буду предельно откровенен и предварю нижеследующий отчёт о бедствиях, постигших Вашу прелестную воспитанницу, одним важным замечанием: даже после всего, что случилось, мне решительно не в чем упрекнуть Мариам, и я не имею к ней ни единой претензии. Было непонимание, недоумение, порой даже возмущение очевидной для меня глупостью её убеждений и поступков – но я ни секунды не держал на неё зла, не испытывал к ней ненависти или даже неприязни. Мне даже скорее жаль её, ибо она – несчастная жертва. И отнюдь не моя. И Вы слишком узко мыслите, мой дорогой исповедник, ежели впрямь считаете, что Мариам погубил я, ибо погубили её собственные её взгляды на жизнь.)

Впрочем, вновь я впадаю в отвлечённые рассуждения вместо того, чтобы доказывать их правоту фактами. Итак, спустя четыре месяца я начал всё больше и больше с каждым днём ощущать, как наскучила мне моя семейная жизнь. И дело было вовсе не в Мариам – не стыжусь открыто признавать это. Дело было только во мне – я был не готов, не созрел ещё для брака. А может, и вовсе для него не создан. И какая бы девушка ни оказалась на месте Мариам – уверен, что результат был бы тем же.

В ней самой ничего не изменилось. Она даже стала ещё нежнее – быть может, подсознательно начиная чувствовать, что теряет меня. Я бы не сказал, что мне стало плохо с ней, что меня что-то в ней начало раздражать. Здесь лучше всего подойдёт лишь одно слово: скучно. Только на опыте, вдоволь насытившись тем и другим, я смог понять, что мне дороже и приятнее: искренняя и чистая любовь одной (пусть даже самой прекрасной) девушки – или калейдоскоп женских образов, проносящихся мимо меня так скоро, что я не помнил их лиц и имён. Нет, я слишком ещё был молод и жаждал свободы, перемен, водоворота впечатлений.

Одно время я даже увлёкся известными напитками. Я никогда не был особенно склонен к ним, однако выпить любил, хотя совсем не умел этого делать, быстро пьянел и в этом состоянии, как правило, отвратительно вёл себя с дамами, из-за чего не раз нарывался на неприятности. Я пил вовсе не от отчаяния. Не помню, чтобы я когда-нибудь пил от отчаяния, ибо вовсе его никогда не испытывал. Я пил всё от того же самого, чему не найду более подходящего синонима – от скуки.

(Не станете же Вы, милостивый государь, спорить с тем, что Ваш Христос тоже иногда закладывал за воротник? Вспомните Кану Галилейскую. Тем более что Он был плотник. Вы когда-нибудь видели, как плотник гуляет на свадьбе? Скажете, Он меру знал и от лишнего отказывался? А Вы сами-то когда-нибудь бывали на свадьбе? Разве там даст кто-нибудь отказаться, тем более плотнику? Даже если и смог бы – этакий плотник прослывёт невиданным чудаком и, пожалуй, изгоем станет в родном селе. К тому же, в вине-то Он разбирался. Лещёв, например, почти не пьёт – но потому-то и в выпивке ни черта не смыслит. А там такие слова: «всяк человек прежде доброе вино полагает, и егда упьются, тогда худшее: ты же соблюл еси доброе вино доселе». Выходит, сомелье-то Он был не хуже Ноя!)

Однако к делу. В те времена был у меня молодой компаньон по фамилии Щепилов. Был он редкий красавец и не просто любитель женского пола, а настоящий профессионал в этом деле, если можно так выразиться. Он не просто охотился на хорошеньких барышень, как это делаю я и миллионы других. Он подходил к этому со всей серьёзностью, словно к какой-то особой науке. Как-то я в шутку спросил его, уж не хочет ли он написать учебник по соблазнению или даже школу открыть – а он даже не понял, что я шутил, и за чистую монету принял. Хотя так и не набрал он учеников и не написал ничего про коллекционирование девичьих сердец – однако теорию под это дело подвёл дюже складную.

Поначалу всякий воспринимает подобные рассуждения с иронией, но Щепилов был человек увлечённый и погружённый в свою науку с головой. Ни тени шутки не было в его словах, когда он со всей научной грамотностью, языком Канта и Гегеля, доказывал, что овладеть можно абсолютно любой женщиной, независимо от её возраста, воспитания, сословной принадлежности, религиозных убеждений и даже силы любви к мужу, если таковой есть. Он убеждал в этом математически, не оставляя у слушателя ни малейших сомнений. И это работало, ибо хоть я и сам всегда был большой охотник до женского пола – даже я не мог никогда похвастаться такими успехами.

Он отнюдь не утверждал, что женщины ему никогда не отказывали. Но ведь всякая наука познаётся лишь чередой промахов и ошибок. И в тот момент, когда мой благодарный читатель наконец встретился с этим немаловажным для нашей истории персонажем – Щепилов был уже абсолютно убеждён, что достиг совершенства в своей науке и едва ли ещё когда-нибудь потерпит поражение, ибо знает наизусть все безошибочные приёмы соблазнения, которые сам же и разработал экспериментальным путём и проверил богатейшей практикой. Он весь без остатка был поглощён этим, и даже предпринимательством занялся лишь потому, что любимое дело его требовало немалых затрат.

Когда браку моему был без малого год, у меня снова возник спор с Лещёвым.

– И всё же ты был неправ, мой дорогой друг, – сказал я ему, – когда столь настоятельно советовал мне жениться. Эта жизнь не для меня и уже чертовски наскучила мне.

– Вот уж не думал, что ты настолько глуп, – неожиданно дерзко ответил он. – Из-за своей избалованности, безответственности и невоздержанности ты рискуешь потерять такую прекрасную девушку, какой больше никогда не найдёшь. А если и найдёшь – она ни за что за тебя не выйдет, ибо и эта вышла за тебя каким-то чудом.

– А мне кажется, – поддел я его в ответ, – ты просто до сих пор никак не смиришься с проигранным пари и пытаешься оправдать свой проигрыш тем, что, дескать, она просто влюбилась в меня, а вовсе не на капиталы мои позарилась – а значит, ты вроде как и не совсем проиграл. Однако я уверяю тебя, что она вышла за меня потому лишь, что не устояла перед моими деньгами. Пусть даже она сама не осознаёт этого – наши инстинкты сильнее нас. Люди всегда придумывают какие-нибудь высокие мотивы в оправдание своих поступков, дабы не стыдиться их очевидной животности. Подозреваю, что любовь вообще как таковая была придумана исключительно ради этого.

– Ты всегда признавал, что я лучше тебя разбираюсь в женщинах, – не унимался Лещёв. – Так поверь же мне, что её любовь – не вымысел и не оправдание, а настоящая и единственная причина, по которой она отдалась тебе. И несмотря даже на все твои измены и оскорбления, никакие животные инстинкты, никакие соображения расчёта и выгоды не заставят её нарушить верность тебе. А ты нисколько не ценишь этого, но видит Бог, рано или поздно опомнишься и будешь жалеть об этом до конца своей жизни.

– Что ж, и это можно проверить, – пришла мне вдруг в голову, возможно, самая сумасшедшая идея за всю мою жизнь. – Пускай Щепилов применит к ней свою науку! Он не меньше моего состоятелен, но зато моложе, красивее и в амурных делах искуснее. Заодно и его теорию проверим, что, дескать, любую можно соблазнить при большом желании и большом умении. Пусть покажет лучшее, на что способен, применит избранные свои приёмчики и раскусит, быть может, самый крепкий орешек, какой доводилось ему раскусывать. Он и рассудит нас с тобой, и ежели я окажусь прав – у меня будет формальный повод развестись с нею и ничего ей не оставить. А ежели прав будешь ты – обещаю, что никогда не расторгну наш с Мариам союз и даже сделаю всё, что в моих силах, для его сохранения и укрепления. Ну и как обычно – половина капитала.

И вновь мы скрепили наш договор соответствующей бумагой, в которой значилось:

«Я, нижеподписавшийся Серафим Купцов, сим документом обязуюсь выплатить нижеподписавшемуся Тимофею Лещёву 50% моего капитала, если в течение года после подписания сего документа ни разу не будет зафиксирован факт физической супружеской измены мне моей жены Мариам. В противном случае Тимофей Лещёв обязуется выплатить мне 50% своего капитала».

Щепилову я в свою очередь предложил весьма немалую сумму за успех дела и разрешил ему действовать в полную силу, не смущаясь тем, что речь идёт о моей жене. Впервые увидев её, он тут же признался, что и сам готов платить за право ухаживать за такой красавицей. Дабы лучше его к тому стимулировать и предупредить неизбежные расходы, я даже снабдил его внушительным авансом.

В Щепиловской теории первым же пунктом значилось, что качество важнее количества и в его нелёгком деле особенно губительна спешка. Иной раз он тратил целые месяцы на одну барышню. А я знал по личному опыту, что Мариам просто так не даётся. Поэтому срок был отведён немалый. Мы с Щепиловым условились, что как только у него с нею произойдёт известный акт – он незамедлительно сообщит мне об этом. У Мариам есть одна физиологическая особенность, которую можно заметить лишь в результате самого интимного с ней контакта. Таким образом, я тут же мог проверить его слова.

Я не сомневался в успехе, и оставалось лишь терпеливо ждать. Однако на этот раз пари не разрешилось так быстро, просто и однозначно, а повлекло за собой череду поразительных событий, которые я до сих пор не могу до конца осмыслить.

Здесь я даже не боюсь затянуть мою исповедь излишними подробностями, ибо мне самому они не известны. Я не видел и не знал, как и что у них конкретно происходило. Все посвящённые условились не обсуждать между собой это дело до самого наступления результата. Так что я мог лишь догадываться о ходе процесса по выражениям лиц Мариам и Щепилова. И надо отдать должное Мариам – она умела хранить тайну даже от того, кто эту тайну знал. По её прелестному личику решительно ничего невозможно было определить. А вот лицо Щепилова было наилучшим индикатором развития событий.

Поначалу мы с ним смотрели друг на друга, как смотрят люди, связанные общей тайной, из чего я мог заключить, что всё идёт хорошо. Однако со временем Щепилов всё более становился каким-то задумчивым и погружённым в себя. Он будто избегал общения со мной и даже от наших совместных дел отошёл, ссылаясь на дурное самочувствие. Всё это копилось долго и постепенно вплоть до того, что однажды Щепилов вовсе исчез из моего поля зрения. Он не выходил на связь, и я не знал, где его искать.

А тем временем Мариам оставалась как ни в чём не бывало, и мне всё труднее было сдерживать своё любопытство. Я даже начал перебирать в голове разнообразные варианты того, как можно было вывести её на разговор о Щепилове, не раскрыв при этом моего участия в сей интриге.

Я окончательно перестал что-либо понимать, когда однажды случайно встретил Щепилова на улице, причём в таком месте, где ему решительно не за чем было находиться. И что бы Вы думали – он шёл мне навстречу, глядел мне прямо в лицо и совершенно точно узнал меня, но не только не поприветствовал, но бросил на меня ядовитый взгляд, полный лютой ненависти, после чего резко перебежал на другую сторону улицы. Я не мог удержаться и пошёл за ним, но он нервно оборачивался и, как только замечал меня позади, отмахивался, словно от назойливой мухи, и ускорял шаг, пока наконец и вовсе не скрылся в переулке.

Я всю ночь не мог уснуть, обдумывая план дальнейших действий. Пусть я нарушу условия пари, но молчать и ждать мне уже не хватало никакого терпения. Однако с самого утра Лещёв будто огрел меня по голове известием о том, что Щепилов находится в госпитале и жизнь его висит на волоске. Соседи обнаружили его рядом с его домом, где он давненько не появлялся. Он валялся в луже крови и, по всей видимости, выпал из окна, а судя по количеству травм – вероятнее даже свалился с крыши.

Я даже не знал, что и думать – связано ли это с нашим делом или лишь совпадение? Однако не прошло и часа после сей шокирующей новости, как я получил конверт от Щепилова. В нём лежала плотная пачка денег (тот самый аванс, что я дал ему) и письмо следующего содержания:

«Сударь, когда Вы получите это письмо, я буду уже мёртв, поэтому говорю с Вами предельно откровенно. Я полюбил Вашу жену. Впрочем, какое понятие имеете Вы о любви? Я забраковал уже с десяток вариантов этого письма, в которых пытался объяснить Вам свои чувства. Но в конце концов понял, что это бесполезно. Вы не способны понять. Вы – подлец и мерзавец! И я не боюсь сказать Вам это открыто и прямо, ибо покидаю навсегда этот мир. Ваша супруга – самое чистое и светлое существо, которое мне доводилось встречать. Она самоотверженно любит Вас, а Вы этого ничуть не цените. Вы унижаете её. Каждым своим прикосновением унижаете, ибо не достойны касаться её.

Я тоже этого недостоин после того, как участвовал в Вашей мерзкой интриге. Но я и не касался её никогда. И Вам, сударь, следует смириться с тем, что Вы проиграли Ваше пари, ибо Мариам осталась верна Вам. И всегда будет Вам верна, хоть Вы того и не заслуживаете, потому что она – святая. Я один по-настоящему люблю её. Я ещё мог бы смириться с тем, что она не будет моей, и жить дальше, если бы мог видеть её счастливой. Но я не могу видеть, как Вы ежедневно и ежеминутно оскорбляете её, и тем более сознавать, что сам был ничуть не лучше, входя с Вами в этот позорный сговор.

Да будет Вам известно, сударь, что когда мы встретились с Вами тогда на улице, у меня был при себе нож и я собирался Вас зарезать. Бог отвёл мою руку буквально в последний момент, когда я вдруг понял, что этим сделал бы Мариам ещё несчастнее. Посему я решил, что куда правильнее будет уйти мне. Возвращаю Вам аванс, ибо не хочу Ваших грязных денег. Предпочитаю погибнуть в расцвете лет, нежели иметь с Вами что-то общее.

Я не пишу, как обычно пишут самоубийцы: «В моей смерти прошу никого не винить». Отнюдь: в моей смерти, сударь, виноваты Вы и только Вы! Живите с этим до конца Ваших дней, и ежели есть в Вас хоть капля совести – это не даст Вам покоя. Это будет Вас мучить, и Вы заслужили эти мучения. И ежели из-за них Вы оставите Мариам – ради этого стоило умереть».

Я дочитал и разразился гомерическим хохотом. Этот щенок, которого я нашёл чуть ли не на помойке и который приобрёл всё, что имеет, исключительно благодаря мне – ещё смеет называть меня после этого подлецом и мерзавцем и обвинять в своей гибели! А откуда бы он узнал Мариам, если бы я не познакомил его с ней, если б не придумал тогда то пари? Я уже говорил выше, что человек вечно придумывает себе в оправдание какие-то высокие мотивы. Признался бы уж хоть сам себе перед смертью, что не зарезал меня, потому что испугался тюрьмы!

И как же я могу быть виноват в его гибели, ежели погубила его собственная его страсть? И разве ж я виноват в том, что он оказался до такой степени не способен управлять своими страстями? Если я и виноват в чём – так это в том, что слишком плохо разбираюсь в людях и допустил до столь серьёзного дела (речь не об одном лишь пари, но обо всех наших с ним совместных делах) человека, который, как выяснилось, ещё не вырос из подросткового возраста!

Допустим, бывает такое, что человеком овладевает страсть, начисто лишающая его рассудка. Быть может, даже никто не застрахован от этого, как, например, от простуды. Сравнение вполне корректное, ибо такая страсть – всё равно что болезнь. Взять хотя бы нашего банкира Блуменфельда, который на старости лет вдруг оставил всё своё состояние сыну, а сам уединился где-то в Богом забытой глуши с какой-то азиатской девушкой, которая годится ему во внучки. Впрочем, не могу даже представить себе, чтобы подобное могло случиться со мной. И пример Щепилова на всю жизнь отбил у меня желание любить кого-либо, раз у любви бывают такие последствия.

Я уже говорил выше, что и вообще не особенно верю в любовь. И мне кажется, Щепилов сам себя обманывал и никогда вовсе не любил Мариам. Думаю, его постигло то, что я называю «комплексом Дон Жуана». Ему покорялись самые роскошные женщины из высшего света вплоть до княгинь, баронесс и даже жён таких высокопоставленных лиц, что страшно назвать их здесь. И вдруг простая деревенская девушка восемнадцати лет от роду, с таким скромным образованием и ещё более скромным жизненным опытом – и устояла перед всеми его приёмчиками! Разумеется, это больно ударило по его самолюбию. И именно самолюбие его требовало непременно и во что бы то ни стало овладеть Мариам. И именно самолюбие это, как очень часто бывает, принял он за любовь.