Текст книги "Вся проза в одном томе"

КСЮША СЛОМАННОЕ КРЫЛО
История несостоявшегося адюльтера

психоаналитический рассказ в трёх встречах

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Она была Александра, но все почему-то звали её Ксюша. Она училась в нашем институте, на два курса младше меня. Проучилась два года и пропала. Поговаривали, что уехала за границу. Она тогда не слишком интересовала меня. Мы с ней никак не пересекались, разве что в коридоре виделись. Знали друг друга в лицо и по именам, но даже не здоровались, потому что никогда не были друг другу представлены. Училась она неважно, хотя педагоги и сокурсники неплохо отзывались об её умственных способностях. Когда она бросила институт – я забыл о ней и, кажется, ни разу не вспоминал до той роковой встречи.

Маленькая, очень тоненькая, но не в ущерб изяществу. Хрупкая и бескостная, какая-то воздушно-лёгкая, будто сейчас подпрыгнет и улетит. Совсем детские ручки и ножки. Немного бледная. Маленькая голова на грациозной шейке. Чёрные, чуть вьющиеся волосы до плеч. Овал лица – словно из камня выточен. Слегка торчащие маленькие ушки. Остренький носик. Всегда плотно сжатые губки. Улыбается – и не видно зубов. Но больше всего мне запомнились ярко-зелёные огоньки её больших глаз, выдающие многоярусную внутреннюю жизнь.

Лицо её было очень запоминающееся, с первой секунды и навеки западающее в память. Но она будто сама стеснялась своей заметности. Пока другие девушки делали всё, чтобы их заметили – Ксюша всячески старалась оставаться в тени. И именно этим выделялась и привлекала внимание. Она ни с кем, кажется, не дружила. Всё время пряталась в одиночестве, сидела где-нибудь в стороне и думала что-то своё, закрывшись в своём мирке. В эти минуты было в ней что-то аристократическое, словно сошла с портрета какой-нибудь великой княжны. Но стоило кому-нибудь заговорить с ней – как она моментально превращалась в застенчивого ребёнка, в чём-то даже смешного, особенно с её забавным детским голоском.

Думаю, она обладала красотой редкой и феноменальной. Хотя нужно было иметь хороший вкус, чтобы оценить её в полной мере. Нужно было как следует вникнуть, вглядеться, чтобы её понять. И в этом случае подобная красота, словно хорошее вино, оставляла долгое послевкусие, не забывалась и не приедалась годами. Ксюша вообще не имела возраста, что очень пойдёт ей на пользу лет через двадцать. Она тогда уже будила во мне любопытство исследователя. Иногда жалость и желание позаботиться о ней. Но больше всего хотелось изучить и постичь её. В то время я думал совсем о другом и мне нравились совершенно другие девушки – однако я вполне понимал, что такая девушка может свести с ума.

В последние месяцы перед её исчезновением у неё, кажется, наступил сложный период. Не совсем целомудренный вид, не лучший вкус в одежде, слишком много косметики, чересчур высокие каблуки. Казалось, она почему-то вдруг решила надеть на себя маску этакой роковой соблазнительницы, многоопытной разбивательницы сердец. Но это настолько не шло ей, что смотрелось нелепо. Одно время о ней в институте шла дурная молва. Какие-то многочисленные связи, женатые мужчины, разбитые семьи, измены, неприличная разница в возрасте. Это как-то совсем не вязалось с ней. Да я и не обращал никогда внимания на сплетни.

__________

С тех пор прошло около пяти лет. Я закончил институт и поступил в аспирантуру в Германии. Работал по специальности и писал кандидатскую. Женился и стал отцом. Однажды утром я шёл по улице и обратил внимание на девушку, которая шла навстречу. Она показалась мне знакомой, но я не мог вспомнить, где раньше видел её. Тут она заметила меня и улыбнулась, очевидно узнав меня. Остановилась напротив и назвала моё имя. Тот самый детский голосок. И те самые ярко-зелёные огоньки, будто прочитывающие меня всего и сразу. Иначе я бы ни за что не узнал её – настолько она изменилась.

Кроме голоса, ничего не осталось в ней детского. Зато многократно возрос аристократический шарм. Она стала неописуемо красива, даже роскошна. Весьма скромно одетая, она вся блестела, будто осыпанная бриллиантами. В ней появилась статность, достоинство, уверенная в себе неторопливость и взвешенность каждого жеста. Не осталось и следа от той застенчивой и слегка зажатой девочки, что всегда плотно сжимала губки и никогда не смотрела никому в глаза дольше одной секунды. Изменилась причёска, изменилась походка, изменился даже наклон головы. Всегда скромно глядевшая в пол Ксюша – теперь смотрела на меня пристально, неотрывно, чуть свысока, несмотря на свой маленький рост, кверху носиком и улыбаясь полным рядом идеально ровных белоснежных зубов.

– Чем ты сейчас занимаешься? – спросила она меня.

– Пишу диссертацию. Ращу маленького сына. Ему скоро годик. А ты где пропадала все эти годы?

– Жила в Мюнстере.

– Надо же! Я аспирант университета в Мюнстере! Как же мы там не встретились? Ты тоже училась там?

– Нет, я забросила психоанализ. Не пошло.

– Как же ты оказалась в Мюнстере?

– Был один мужчина, который привёз меня туда. Но теперь я совсем одна, и меня потянуло назад… Лучше ты о себе расскажи. О чём твоя диссертация?

– О проблеме свободы воли в психоанализе.

– Это интересно. Расскажи.

– Ну, в общем… Ты, конечно, помнишь – психоанализ утверждает, что наше подсознание намного сильнее сознания. Проблески сознания столь слабы и коротки, а подсознание ежесекундно ведёт нас за собой. Но как же согласовать этот факт со свободой воли? Можно ли считать свободным существо, живущее в рабстве слепой стихийной силе, природа которой ему самому неведома, хотя она и исходит из него самого?

– Кажется, твой любимый профессор считал, что нельзя.

– Да, и я очень чту его. Но в науке всегда с ним полемизировал. Хотя я посещаю его почти каждую неделю, и он очень помогает мне в работе над диссертацией. Просто для него человек – лишь высокоразвитое животное, высшая ступень развития которого – способность понять, что поступаешь неправильно. Однако же он убеждён и доказывает во всех своих научных трудах, что если человека ведёт слепая стихийная сила подсознания – он поступит в соответствии с нею, даже если будет осознавать, что поступает неправильно.

– Выходит, человек – раб самого себя?

– В этом вопросе, как ни в каком другом, психоанализ сливается с философией. Мой профессор – учёный до мозга костей. Для него существует лишь то, что он может увидеть и исследовать. Он изучил тысячи конкретных случаев конфликта между сознанием и подсознанием – и не нашёл ни одного, в котором сознание взяло бы верх. Он учил меня так: величие человека в том, что только человек может сказать о себе: «Я бездарность, мнящая себя гением». Логикой этого не объяснить. Ведь если ты осознаёшь, что бездарность – значит уже не мнишь себя гением. А если мнишь – значит не осознаёшь, что бездарность.

– То есть сознание говорит тебе, что ты бездарность, а какое-то подсознательное стремление заставляет считать себя гением. Но проблески сознания столь слабы и коротки, что ты всё равно продолжаешь считать себя гением, хотя осознаёшь, что неправ.

– Ты моментально всё схватываешь. Может, не стоило тебе забрасывать психоанализ?

– И своей диссертацией ты хочешь доказать, что на подсознание-таки можно повлиять силой воли? Что человек может перестать мнить себя гением?

– Я хочу доказать, что человек, пусть не всякий и не всегда, но всё же способен подняться выше и одолеть разумом стихийную силу подсознания.

– Ты, кажется, считаешь гением своего профессора. Но при этом идёшь против него. Не слишком ли дерзко?

– Это лишь научный диспут, в котором я позволяю себе чуть в большей степени, нежели профессор, отойти от психоанализа в область философии. Это вопрос подхода. Гениальность профессора вне сомнений. Его работы открыли новую страницу в истории психоанализа. К тому же, он мне как отец, которого у меня никогда не было.

– Даже так? Почему же ты тогда не поступил в аспирантуру нашего института, а поехал в Мюнстер? Сейчас он был бы твоим научным руководителем.

– Он уже не работает там после той истории.

– Какой истории?

– Неужели не слышала?

– Я ведь жила за границей. Не общалась ни с кем из института, пока тебя не встретила.

– Он стал жертвой чудовищной клеветы. Как раз в тот год, когда я заканчивал институт. Он тогда работал с проблемными подростками в Центре психологической помощи. У него было несколько постоянных пациентов, с которыми он еженедельно беседовал. И вот, мама одной четырнадцатилетней пациентки заявила на него в полицию. Якобы он… как бы это сказать поприличнее… прикасался к её дочери не совсем подобающим образом.

– Вот это да! – Как-то загадочно сверкнули Ксюшины зелёные огоньки. – И что же?

– А то, что даже будучи светилом российского психоанализа, профессор и предположить не мог, что толкнуло мамашу на такую мерзкую клевету. Это обвинение свалилось на него, как снег на голову. У него не было никаких конфликтов ни с мамой, ни с девочкой. И я не встречал ни одного человека, который хоть на секунду предположил бы правдивость обвинения. Всякий, кто хоть немного знал профессора – понимал, насколько абсурдно подобное обвинение в его адрес. Было нелепо даже вообразить его себе совращающим девочку моложе его внуков. Ведь ему тогда уже было семьдесят. Но возмутительнее всего то, что столь почтенного человека на столь сомнительных основаниях взяли под стражу и упрятали в следственный изолятор, словно какого-нибудь бандита.

– Кто-нибудь пытался поговорить с девочкой? Или с матерью?

– Девочка не выходила из дома. Её никто и не видел с тех пор. А мать на все вопросы отвечала только: «Встретимся в суде».

– И его судили?

– Нет, до этого не дошло. Я тогда был одним из самых активных его защитников. Писал письма в разные инстанции и собирал на них подписи по всему институту. Даже устроил небольшой митинг у здания суда. Наконец дважды организовал сбор денег. Первый раз – чтобы внести залог, сумма была безумная. Второй раз – нанял для него лучшего адвоката. В конце концов дело прекратили за недостатком улик. Но трудно представить, через какой ад он прошёл.

– И как он теперь? Помню, он всегда выглядел моложе своих лет. Был такой бойкий и активный.

– А за какие-то пару месяцев превратился в немощного старика. Он ведь совсем один. Жена давно умерла, дети за границей. Никто даже не приехал поддержать его, кроме его студентов. Обидно и непонятно, почему его дети так безразличны к нему. Он теперь совсем не выходит из дома. Живёт только ощущением своей нужности и востребованности. Многие институтские ребята постоянно ходят к нему, многим он по-прежнему помогает.

– А почему Мюнстер?

– Это он посоветовал мне. По тамошней традиции кандидатскую можно писать годами. Некоторые пишут и по двадцать лет, за это время успевают стать видными психоаналитиками, написать сотни статей, получить множество наград и званий.

– На русского человека это действует расхолаживающе.

– Это тоже есть. Но моя работа требует времени, сосредоточенности, множества исследований. К тому же, я могу уделить время семье. Ведь пока я пишу диссертацию – я женился и стал отцом.

– Расскажи о своей жене.

– Может быть, теперь ты что-нибудь о себе расскажешь?

– Что ты хочешь обо мне узнать?

– Ты всегда интересовала меня, – сказал я, в тот момент искренне в это веря. – Мне кажется, ты в разладе с собой. Тебя что-то гложет. И я всегда мечтал проникнуть в твою душу и понять, что именно.

– Да. Наверное, я интересный объект для психоанализа. Быть может, на мне одной ты мог бы защитить диссертацию.

И я вновь увидел её белозубую улыбку. И вновь сверкнули зелёные огоньки.

– Мне ты можешь рассказать что угодно. И ничего не бояться. Я пойму тебя.

– Профессиональная тайна? – спросила она кокетливо, но вдруг резко посерьёзнела. – Может быть, я боюсь не за себя, а за тебя.

– При чём тут я?

Ксюша на минуту задумалась, погрузившись в себя. И вдруг как бы выпорхнула из своих раздумий с неожиданным вопросом:

– Как ты думаешь: может ли душевная болезнь быть венерической?

Я немного опешил от такой формулировки. Кажется, она долго вынашивала в себе эту мысль.

– Как это? – только и нашёл я ответить.

– Вот скажи мне как психоаналитик: может ли быть такое, что некий мужчина, с которым я была в отношениях, заразил меня некоей душевной болезнью. Сделал меня её носительницей. И теперь всякий раз, когда я вступаю в отношения с мужчиной – вместо счастья они приносят только страдания и мне, и ему. Есть ли выход из этого circulus vitiosus? Возможно ли излечиться? Или я обречена носить в себе это до конца жизни?

– Что случилось с тобой? – спросил я с неподдельной озабоченностью.

– Я ещё не готова тебе рассказать. Мне кажется, это тебя травмирует. А я так устала причинять людям боль, сама того не желая.

– Как может меня травмировать твой рассказ о себе?

– Я всегда всех травмирую. Это какой-то рок. Стоит только начать.

– Начать – что?

Ксюша снова погрузилась в раздумья. В такие минуты от неё невозможно было оторвать глаз.

– Ты бы хотел снова меня увидеть? – вдруг спросила она.

– Я был бы рад.

– В следующую встречу, если у тебя ещё будет желание меня выслушать – я всё тебе расскажу.

__________

Когда я пришёл домой – я словно очнулся от гипноза. Лучшего слова и не найти, чтобы описать моё состояние. Я действительно не осознавал, что происходит со мной. Общение с ней затянуло меня в какое-то забытьё. Я потерял счёт времени и ориентацию в пространстве. Не заметил, как пошёл за ней в её сторону. Не заметил, как прогулял и проболтал с ней полдня. Не заметил, как выключил телефон, чтобы никто и ничто не отвлекало. Не заметил, как прошёл с ней больше пяти километров и довёл до самого её дома. И теперь ни за что не смог бы повторить этот путь, ибо не видел мест, которые мы проходили, словно вокруг не было ни улиц, ни домов, ни прохожих – а только мы двое в космической пустоте.

Когда мы встретились – я уже готовился заходить в метро и расстегнул пальто. Так и прогулял с ней расстёгнутый несколько часов, даже не замечая, что мне холодно. И только дома вдруг опомнился. Обнаружил, что у меня закоченели пальцы. Вспомнил, что у меня есть жена, которая ждёт каких-то оправданий моего столь долгого отсутствия, да ещё с выключенным телефоном. Только на пороге своей квартиры я сообразил, что как-то неприлично женатому мужчине так долго гулять с какой-то девушкой, что надо как-нибудь скрыть это от жены, придумать какую-нибудь отговорку.

И я начал придумывать на ходу, болезненно ощущая свою неловкость и неестественность. Сказал, что встретил старого институтского друга и заболтался с ним, а в телефоне села батарейка. Это почти было правдой, если не уточнять пол друга. Мне даже не приходило в голову, что я впервые в жизни обманываю жену, чтобы провести время с другой женщиной. Я ещё не допускал даже мысли об измене. Я лишь дивился собственному, доселе неведомому мне состоянию – когда сознание до такой степени отключается, что ты, словно лунатик, бродишь где-то и говоришь с кем-то, сам того не ведая. Словно ты – заводная игрушка, механизм которой кто-то привёл в действие, и ты слепо выполняешь кем-то заложенную в тебя программу.

Я теперь был искренне и совершенно уверен, что Ксюша всегда интересовала меня, что я все эти годы её вспоминал и никак не мог когда-то проходить мимо неё в коридоре, даже не замечая её. Я не мог сам себе поверить и сам себе объяснить, как же я совсем не обращал на неё внимания. Неужели могло такое быть? Этот гипноз не только управлял мной в настоящем, но изменил даже моё восприятие прошлого, так что я теперь и под присягой не поколебался бы заявить, что всё было не так, как оно было на самом деле. Следующие несколько дней я думал о ней непрерывно. И не мог думать ни о чём и ни о ком, кроме неё.

ВТОРАЯ ВСТРЕЧА

Каких-то дня три назад я бы смело и уверенно сказал о себе, что никогда не изменю жене. И верил бы со всей искренностью, что такого не может быть. Но вот, я снова обманываю её. Говорю, что еду к профессору. Что нам предстоит долгая и серьёзная беседа по поводу моей диссертации, и я прошу не отвлекать нас лишними звонками. А сам, чуть только вышел за порог, буквально полетел к Ксюше. Меня будто несло к ней, и мне не терпелось её скорее увидеть.

Дружеский поцелуй в щёчку. На какие-то полсекунды дольше – и уже как бы не совсем дружеский. Я веду её в кафе и угощаю обедом с бутылочкой хорошего вина. Мы долго болтаем обо всякой ерунде. Я жду её рассказа, но не тороплю её. Мне не столь важно услышать её откровения, сколь важно просто быть рядом с ней. Она напитывала меня чем-то, чему я не мог ещё дать сколько-нибудь внятного определения, что не подпадало ни под какие известные мне психоаналитические термины.

Наконец, как бы невпопад, она спрашивает меня:

– Ты так любишь своего профессора?

Спрашивает с какой-то непонятной жалостью ко мне, будто взглядом добавляя при этом: «Бедняга, как же тебе не повезло!»

– Я говорил: он мне как отец, – отвечаю я.

Ксюша вновь погружается в свои мысли и смотрит куда-то в пустоту поверх меня.

– Как интересно иногда получается, – вдруг говорит она, по-прежнему не отрывая глаз от какой-то точки на стене над моей головой. – Какие совпадения бывают в жизни. Невольно поверишь в Высшие силы. Даже жутковато становится. Жизнь прощает совершённое преступление, а потом карает за другое, точно такое же – но несовершённое.

– О чём ты?

Наконец она снова посмотрела на меня своими пронизывающими зелёными огоньками.

– Мне тогда тоже было четырнадцать, как той девочке.

И тут я всё понял. За какую-то секунду всё перевернулось во мне. Она вытащила какой-то важный кирпичик из стройного здания моего мировоззрения, откуда-то из самого его основания. И это здание мигом посыпалось и рухнуло в пыль. И будто выросло что-то в груди огромное, что мешало дышать.

– О, я даже уверена, что у него ничего не было с той девочкой. Но каково ему было, когда такое обвинение – и через столько лет? Думаю, он из-за этого так быстро постарел. Быть жертвой клеветы – в этом есть даже что-то почётное. Видеть, как все вокруг защищают тебя и поддерживают – мне бы это только придало сил. В этом есть своеобразная честь. А получать вот так от судьбы отсроченное наказание за поступок десятилетней давности – это как голос Бога услышать.

– Зачем ты поступила к нам в институт?

– Меня правда интересовал психоанализ. Думаю, это он заразил меня этой страстью. А лучше места для изучения его не найти. К тому же, мне всю жизнь хотелось понять. И ничего не хотелось больше, чем просто понять – его и себя. Потому и тянулась к науке, которая могла бы помочь мне понять. А в тот период я пыталась внушить себе, что мне всё равно, что я всё забыла и меня это больше не беспокоит. Поэтому поступила туда, куда хотела поступить, даже не думая о том, что он преподаёт там. Да я и не училась у него, только виделась с ним в коридоре, как и с тобой.

– А что же он?

– Он делал вид, что не узнаёт меня. Я делала вид, что не узнаю его. В какой-то момент это начало меня злить. Я вдруг поняла, что мне совсем не всё равно, что это было наивное самовнушение. И я пыталась внушить хотя бы ему, что мне всё равно. Пыталась всячески показать ему, как мне хорошо без него, как я счастлива и спокойна, будто ничего не было. Но как-то само собой получалось обратное – он только видел, как я несчастна, как я страдаю и мучаю других. И это было самое унизительное.

– Как это было? Что у тебя было с ним? – пытался я вытянуть из неё побольше информации, не зная, как ещё сформулировать ту бездну вопросов, что у меня к ней возникли.

– Я была его пациенткой, как та девочка. Мой отец умер за год до этого. Мы с ним были особенно близки. За весь тот год я не произнесла ни слова. Из-за этого оставила школу. Замкнулась в себе настолько, что не откликалась даже, когда меня звали по имени. Полагаю, со стороны это представлялось намного ужаснее, чем изнутри. Мама страшно боялась, что я никогда не выйду из этого состояния. И привела меня к нему на сеанс психоанализа. Такие девочки – замкнутые в себе, потерявшие отца – часто влюбляются в зрелых мужчин в четырнадцать лет. А я всегда была слегка переспелой. Слишком рано почувствовала себя взрослой и готовой ко всему. Молодые не привлекали меня. Казались мне глупыми.

– Он соблазнил тебя в своём кабинете во время сеанса?

– Отчасти я сама это спровоцировала. Он чем-то покорил меня. Наверное, своей гениальностью. Может быть, тем, что понял меня как никто и помог вернуться к нормальной жизни. Хотя это была его работа. Но я изначально шла к нему на сеанс, посмеиваясь внутри себя. Мне казалось, я знаю наизусть все приёмчики, которыми он будет пытаться меня взломать. Но он смог подобрать ключик, как никто бы не смог. Это было что-то личное, чего не сделал бы другой психоаналитик со мной и не сделал бы он с другой пациенткой.

– Так ты первая полезла к нему?

– Нет. Я даже демонстративно сопротивлялась. Я уже тогда была гордая. Но ещё не научилась прятать свои чувства. Женщины вообще это плохо умеют. А у четырнадцатилетней девочки на глазах, на губах, на щеках написано всё, что она пытается скрыть. Однако не этим он испортил меня. К этому я была уже внутренне готова. Ощущала себя взрослой, опытной, что-то уже было во мне надломлено. В этой связи с ним я не видела ничего противоестественного. Всё было по согласию, всё было приятно и окрыляюще, как и должно быть в нормальной взрослой жизни. Кошмар начался позже.

– Что же он делал с тобой?

– Когда он так глубоко проник в мою душу, чего, казалось мне, никто не мог, когда он подобрал ко мне ключик, которого я и сама к себе подобрать не могла – он стал мне ближе и роднее, чем папа и мама. И я открылась и доверилась ему вся, пускала его в такие тайники моей души, куда и не думала никогда никого пускать. Я настолько вся отдалась ему, что не оставила себе ни частички себя самой. Я растворилась в нём целиком без остатка, без возможности вернуться назад, словно кубик сахара в стакане чая. Наверное, только так и любят девочки в четырнадцать лет. И этим я, кажется, разбудила в нём что-то демоническое.

– Он злоупотребил твоим доверием?

– Это мягко сказано. Я бы сказала, он обращался с моей душой, как с игрушкой. Почувствовал, насколько безраздельно владеет мной, какую безграничную имеет надо мной власть – и наслаждался этой властью, тешил своё самолюбие этим удачным приобретением. И забавлялся мной, как котёнком. А я даже не понимала, не замечала очевидного, не верила, что он может так со мной поступать, что он может быть таким подлецом.

– Сколько это продолжалось?

– Около полугода сладостных мучений, которые я не в силах была остановить. Он снова и снова издевался надо мной, будто проверяя, надолго ли меня хватит, скоро ли я наконец сломаюсь. А я, словно чокнутая мазохистка, снова и снова приходила к нему, будто говоря: «Давай же, помучай меня ещё, мне так хорошо!» Думаю, за эти полгода он полностью разрушил мою личность и построил на её месте новую. Выхолостил из меня ту Ксюшу, которая была, и породил другую – параноидально ревнивую и недоверчивую, неспособную к нормальным отношениям с нормальным человеком, вечно видящую кругом предательство и не видящую его только там, где оно на самом деле есть.

– Чем же всё это кончилось?

– Мне кажется, его жена умерла из-за этого. Она как-то зашла в его кабинет и увидела. Да ничего особо-то и не увидела, но всё поняла. Возможно, я ошибаюсь и это лишь совпадение. Возможно, тут какие-то иные причины. Но по глазам её мне показалось, что поняла. И тем же вечером у неё случился сердечный приступ. А потом до меня дошёл слух, что его дети почему-то отвернулись от него, чуть ли не сразу после похорон уехали за границу и прекратили всякое общение с ним. Какое-то время он не работал. Я вернулась в школу. Внешне стала совсем нормальной, хорошо выглядела, улыбалась. Моя мама была довольна – считала, что я полностью исцелилась. Больше я его не видела, пока не пришла в институт.

– Кому ещё ты об этом рассказывала?

– С тех самых пор – тебе первому.

– Но почему мне?

– Ты как-то подвёл меня к этому. Видимо, у тебя тоже есть ко мне ключик. Я уже говорила, что занялась психоанализом потому, что всю жизнь пыталась понять. Но ты в этой науке пошёл куда дальше меня. Может быть, ты объяснишь мне?

– Ты права: на тебе одной я мог бы защитить кандидатскую.

__________

В тот разговор с ней я понял ещё кое-что. И пока она рассказывала, каким-то вторым слоем мысли потихоньку осмыслял это, словно какую-то обыденность. Как вспоминается вдруг, что забыл выключить чайник. Я понял, что люблю эту девушку и оставлю ради неё семью.

Разумеется, я полюбил её не за то, что она была с профессором. И даже не за то, что она оказалась вдруг такой сложной и интересной. Я полюбил её раньше, ещё в первую нашу встречу, даже в первые секунды её. Но только теперь это осознал. Просто потому что в мире, где профессор был для меня абсолютным и бесспорным авторитетом – это не так просто и быстро осознавалось. Но в мире, где профессор совратил четырнадцатилетнюю девочку – размывались всякие границы возможного. И я очень быстро, просто и спокойно смог признаться себе в том, что раньше осознавал бы долго и мучительно, страдая и ломая себя.

Я вдруг увидел будущее так ясно, как будто оно уже совершилось. Увидел, как через несколько дней мы встретимся снова и я поцелую её. Увидел, как ещё через несколько дней я приду к ней домой и останусь на ночь. Увидел, как наутро расскажу обо всём жене, попрошу прощения и навсегда перееду к Ксюше. И это хроническая неизбежность, которой бесполезно противиться, да и нет никакого желания. Это просто стояло передо мной, как нечто неподвластное моей воле. Я наблюдал это в своём воображении, будто смотрел старый фильм, который давно снят и смонтирован, так что уже не может быть изменён. А я мог только поудобнее устроиться в кресле кинотеатра.

В самом деле: ведь всё это случилось как-то само собой и уже после было осознано мною. Сначала провёл с ней целый день тайком от жены – и только потом это понял. Даже пальцы замёрзли раньше, чем я заметил это. И вот, теперь я осознаю, что полюбил её – уже после того, как её полюбил. А значит, это сильнее меня. Что я мог сделать? Как я мог предотвратить то, что совершалось помимо моей воли? Как я могу нести ответственность за то, что вдруг выросло во мне само собой, как растёт раковая опухоль?

Я словно проснулся в другой жизни и другим человеком. В этом мире и у этого меня никогда не было жены и ребёнка. Мне их жаль, но словно каких-то чужих мне людей, до которых мне нет никакого дела. Вот же она – моя подлинная судьба, которая всё это время ждала меня и готовилась для меня! Я даже в Мюнстер поехал как будто за ней, чтобы найти её там. Из миллионов городов мира мы оба выбрали именно маленький Мюнстер!

Моя жена не стала казаться мне менее красивой и замечательной. Она ничуть не стала хуже в моих глазах. Она просто вдруг стала чужой мне женщиной. Я понимал, что она многим превосходит Ксюшу. Просто она – «не моё». Я просто не знал ещё себя настоящего, не разгадал своё истинное предназначение. Моя жена была моей тихой гаванью, где я спокойно прожил несколько лет в покое и благодати, подспудно готовя себя наконец к настоящему плаванью в открытое море.

Я понимал, что с Ксюшей никогда не будет легко и спокойно. Я понимал, что жизнь с ней будет постоянной борьбой, непрерывным преодолением. Понимал, что она тяжело больна и я должен буду вылечить её или терпеть её болезнь. Понимал даже, что она ещё заставит меня пострадать и помучиться, ибо таков рок, преследующий её. Но я хотел этого, жаждал этой борьбы и этих мучений. И не мог больше усидеть на месте, лишь увидев возможность бороться и мучиться. Жизнь без этого теперь казалась мне невыносимо скучной и пресной, не имеющей никакого смысла, не позволяющей мне раскрыться и реализовать себя.

Измена совершается в первую очередь не в постели, а в голове. И это прежде всего не какой-то там физиологический акт, что вторично. Когда любишь другую женщину – это уже измена. Когда проводишь с ней время тайком от жены – это измена делом. Была или не была ещё физическая близость у меня с Ксюшей – не имело решающего значения. Я понимал, что уже изменил жене. И это было необратимо и неотвратимо, ибо я понял это, когда оно уже случилось. Скоро или нескоро случится у нас эта пресловутая физическая близость – для меня было совсем не важно. Это ничего бы не изменило. И совсем не для этого мне нужна была Ксюша. Не ради этого я встречался с ней и не к тому стремился.

Я даже не рассматривал вариант сделать Ксюшу своей тайной любовницей. Это было совсем не в моём и не в её духе. Это совсем не та женщина. Она отдаётся своей любви целиком без остатка и того же требует от мужчины. И я не смог бы жить в постоянном обмане, постоянном страхе разоблачения. Я просто не мог больше жить со своей женой, а мог жить только с Ксюшей. И я хотел именно жить с ней, быть рядом с ней постоянно, насколько это возможно, слиться с ней в единое и неделимое целое.

Странно слышать подобное от учёного, но мне кажется, где-то существует какая-то параллельная ветвь реальности, какое-то иное измерение бытия, где в действительности происходит то, о чём мы говорим в сослагательном наклонении. Где реально «есть» то, что у нас «было бы, если бы». И я корил себя теперь лишь за то, что не обратил на неё внимания ещё в институте – и тогда мы давно бы уже были вместе. И не было бы у меня жены и ребёнка. И не было бы её Мюнстера. А был бы только отдельный космос из двух наших миров. Как всё было бы проще теперь! И вот, этот иной пространственно-временной континуум, до сих пор где-то тёкший сам по себе в своём русле – вдруг прорвался в наш и захватил его, смыл все преграды на своём пути, переломил его и перестроил под себя. Это стихия, управлять которой нам неподвластно.

__________

После встречи с ней я пошёл к профессору. Я ведь и должен был быть у него. Я не планировал обсуждать с ним то, что она рассказала мне. Просто хотел посмотреть ему в глаза и прислушаться к собственным ощущениям. Может быть, где-то в глубине души у меня ещё оставались сомнения. Я боялся и противился до конца признать, что всё было именно так, как рассказала мне Ксюша. Я ни секунды не сомневался в её словах. Но быть может, она перепутала что-то? Быть может, то был какой-то другой профессор?

Ему было семьдесят пять. Но казалось, уже все девяносто. Передо мной сидел дряхлый старик, который сам едва мог подняться и дойти до уборной. Такой уже не мог быть врагом, только другом. Такого при всём желании я не мог ненавидеть, хотя казалось, что должен бы. Но вместо ненависти я испытывал к нему только жалость. Мне было интересно, как он теперь относится к тому эпизоду. Мучается ли хоть немного совестью? Помнит ли вообще? Мне захотелось вдруг обсудить с ним это. Как-нибудь ненавязчиво, не слишком впрямую. Но казалось, лишь только заговорю с ним об этом – и он тут же умрёт.