Текст книги "Вся проза в одном томе"

Слушание четвёртое
Допрос Луизы: «Боже, я убила её»

Допрос Ллойда заметно добавил очков в пользу Луизы. Никто пока не понимал, зачем Боуден заговорил о какой-то любовнице. Зато реакция Луизы на это известие хорошо подыграла тому невинному образу подсудимой, который пытался нарисовать адвокат.

Предстоял ключевой допрос Луизы, касающийся непосредственно событий того злополучного дня. Адвокат намеренно откладывал его до конца процесса, желая для начала сформировать у присяжных верное представление о личности своей подзащитной. Потому и начал он с финального штриха к портрету Луизы, который должен был развеять слухи об угрозах в её адрес.

– Расскажите нам, миссис Гартман, почему Вы отказались от залога и просили вернуть Вас в камеру?

– Леонард был мне самым близким, самым родным и дорогим человеком. Когда он погиб – для меня это был конец всему, словно это я упала за борт. Я была в каком-то оцепенении, даже не осознавала до конца, что меня обвиняют в его убийстве. Всё это казалось мне каким-то кошмарным сном, как будто не могло происходить в реальности. Мне было всё равно – сидеть в камере или дома. Я не хотела есть, не хотела спать, не хотела жить. Я лишь хотела, чтобы весь этот ужас поскорее закончился и мой Лео ко мне вернулся.

Когда мистер Ллойд внёс за меня залог и я снова оказалась дома – всё там напоминало мне о нём. Каждый сантиметр вызывал какие-то воспоминания. Казалось, даже воздух был пропитан Леонардом. И тут началась эта жуткая травля. Репортёры, телевизионщики, каждый прохожий на улице – все обвиняли меня в его гибели! Даже его слуги, продолжая работать на меня, косо на меня смотрели. Никто не угрожал мне напрямую, но все были уверены, что я убила его. И это было невыносимо. Я захотела обратно в камеру, чтобы закрыться от этого мира. Чтобы ничего не видеть и не слышать. Чтобы остаться наедине с собой в тишине и покое.

– А может быть, – прервал её Боуден, – Вам хотелось спрятаться от собственной совести, которая мучила Вас и продолжает мучить, потому что именно Вы убили своего мужа?

– Я не убивала его!

– Кто же, если не Вы?

– Я не знаю!

– Разве на лодке был ещё кто-то, кроме вас двоих?

– Нет, только мы.

– Если Вы не убивали его – тогда как же Вы объясните разбитую бутылку на полу? Как Вы объясните кровь Вашего мужа и Ваши отпечатки на осколках?

– Я наливала ему виски из той бутылки. Хотя сама я так ни разу и не пробовала алкоголь. Он всегда пил один.

– В подтверждение слов моей подзащитной, – вставил Хассельхофф, – в деле имеются сведения о том, что на яхте был обнаружен только один стакан с отпечатками рук и слюны покойного мистера Гартмана.

– Когда мы выплывали, – продолжила Гартманесса, – было очень тепло и солнечно. И прогнозы обещали такую погоду на всю ночь. Но в океане нас неожиданно застал шторм.

– В подтверждение слов моей подзащитной, – снова добавил адвокат, – в деле также имеются метеосводки, из которых отчётливо видна разница между прогнозом и реальной погодой в ту ночь.

– Когда Леонард выпил стакан виски, я поставила бутылку обратно в шкафчик. Но закрыть забыла. Корабль сильно качало. Мы были внизу и услышали звук бьющегося стекла. Леонард пошёл проверить и наступил на осколки. Оказалось, это бутылка выпала из шкафчика, и Леонард сильно поранил ногу. Я очень плакала, потому что это случилось по моей вине. А он успокаивал меня и убеждал, что это просто случайность.

– Хочу обратить особое внимание присяжных, – не унимался Хассельхофф, – что миссис Гартман была обнаружена лишь на следующее утро. А значит, у неё было предостаточно времени, чтобы избавиться от улик против себя. Неужели, господин Боуден, столь хитрая и расчётливая девушка, какой Вы пытаетесь изобразить мою подзащитную – не додумалась бы до этого?

– Только не та девушка, которая пишет «мамма»! – возразил Боуден. – Ну что ж, допустим, – продолжил он свой допрос. – Мы поверили, что бутылка – это не более чем совпадение. Но как Вы объясните явные следы борьбы, обнаруженные нами на яхте – сдвинутый шкаф, опрокинутый стол, вмятина на стенке, простыни на полу, Ваша разорванная блузка?

Тут Гартманесса неожиданно замолчала и стыдливо отвернулась от публики.

– Миссис Гартман! – повысил голос прокурор. – Вы слышали мой вопрос?

– Я не могу об этом говорить, – пробормотала Луиза.

Хассельхофф явно ожидал чего-то подобного.

– Ваша честь! – обратился он к судье. – Я прошу небольшой перерыв. Мне необходимо переговорить с моей подзащитной.

Был объявлен перерыв. В зале было довольно душно ввиду его переполненности, и народ вышел подышать свежим воздухом. Хассельхофф говорил с Луизой минут десять. Полагаю, они не раз уже обсуждали этот вопрос. Эта тема была самой болезненной для неё. Все это поняли, и в коридоре только о том и переговаривались, пытаясь понять, в чём причина. Но об истинной причине так никто и не догадался.

Вскоре вышел Хассельхофф, подошёл к миссис Мерилл и от имени Луизы попросил её не возвращаться в зал. Та удивилась, но обещала уехать. Удаление матери из зала было непременным условием Луизы. Только в её отсутствие она могла рассказать то, что собиралась. Мать была её честью и совестью. Перед всей многомиллионной общественностью ей не было так стыдно, как перед ней одной.

Народ вернулся в зал, мучимый любопытством перед тем, что сейчас скажет Луиза. Все сидели на редкость тихо и затаённо ждали, боясь чего-нибудь не расслышать. Гартманесса долго молчала, уткнувшись глазами в пол. Она искала слова.

– Понимаете, – вдруг послышался в тишине её звонкий детский голосочек, – Леонард был очень страстным.

– Что значит «страстным»? – не понял Боуден.

– Вы же понимаете, что это значит. Прошу Вас: не заставляйте меня влезать в подробности!

– Миссис Гартман, я не понимаю, что это значит. Боюсь, никто не поймёт, пока Вы не объясните.

Гартманесса молчала ещё с полминуты.

– Он был очень страстным… любовником, – уточнила она.

– Вы хотите сказать, что найденные нами следы борьбы на самом деле были следами бурного секса?

По залу прокатились лёгкие смешки, которые моментально заглушил молоток Прайса.

– Мне очень неудобно об этом говорить, – всё больше краснела девушка. – Для меня всё это очень интимно. Я не знаю, как объяснить это.

– Он избивал Вас? – задал Боуден прямолинейный вопрос.

– Нет, что Вы! Он никогда не делал мне больно!

– Может быть, просил избивать его?

– Да нет же, Вы не так понимаете меня!

– Как же прикажете Вас понимать, если Вы ничего толком не объясняете?

– В этом не было ничего такого!

– Какого это «такого»? Может быть, он Вас связывал?

– Нет, никогда! И я не согласилась бы на это!

– Пользовался игрушками или другими посторонними предметами?

– Что Вы такое говорите? Он просто был очень активен, поймите же наконец! Он не мог делать это спокойно, неторопливо, в одном и том же месте, каждый раз так же, как предыдущий. У него было слишком много энергии, ему всегда хотелось чего-то нового, необычного, но всё в рамках приличий!

– Именно поэтому Вы, по словам мистера Ллойда, боялись первого контакта с ним?

– Отчасти поэтому. Но я боялась прежде всего потому, что это было что-то совсем новое и непонятное мне.

– Тогда откуда же у Вас взялись понятия о приличиях? Мистер Гартман, если я правильно Вас понял, любил экспериментировать. Расскажите же нам, какие из его «экспериментов» Вы считали приличными, а какие – нет?

– Прошу Вас, не заставляйте меня больше говорить об этом! Вы же всё уже поняли! Мне так стыдно!

– Отнюдь, миссис Гартман. Я очень далёк от того, чтобы понять Вас. И Вы даже не представляете, насколько туманно Ваше объяснение.

– Что Вам ещё от меня надо?

– Мистер Гартман когда-нибудь приглашал своих друзей или подруг для участия в его «экспериментах»?

– Нет!

– Или просто для наблюдения?

– Нет!

– Вы смотрели с ним фильмы известного содержания?

– Никогда!

– Вы занимались этим в извращённой форме?

– Что это значит – «в извращённой форме»?

И тут публика, которая долго сдерживала себя, разразилась громким хохотом, который уже невозможно было успокоить. Луиза в ужасе уставилась на смеющийся народ. Надо было видеть её глаза в тот момент. Это были глаза ребёнка, которому было обидно и больно, что над ним все смеются, а он даже не понимает, почему. Но в то же самое время в этом взгляде было сознание собственного стыда и позора.

Она была слишком смиренна и чиста, чтобы понимать, насколько все эти люди вместе взятые не стоят её мизинца. Ей не приходило в голову, что это был их позор, а не её; что сотни людей в зале были стадом свиней, а она одна в сравнении с ними выглядела образцом благочестия. Подобная мысль показалась бы ей верхом лицемерия, недопустимой гордыней. Если над ней смеялись – для неё это могло означать лишь одно: это она какая-то неправильная, какая-то убогая и ущербная.

Прайс колотил своим молотком, что было силы, но не мог успокоить хохочущую толпу. Пока её наконец не успокоил странный звук с другого конца зала, похожий на падение тяжёлого предмета. Вся публика разом обернулась на этот звук. Несколько человек сзади расступились. Между ними, почти у самого входа в зал, лежала миссис Мерилл.

Похоже, она пренебрегла просьбой дочери и решила тайком зайти в зал, незаметно пристроившись в дальнем углу и затерявшись в толпе. Когда над Луизой стали смеяться – её и без того слабое сердце не смогло этого вынести. Я был недалеко от Луизы, и кажется, я один посреди всеобщего гомона смог расслышать её тихий шёпот:

– Боже, я убила её…

Тем же вечером миссис Мерилл скончалась.

Слушание пятое
Допрос Вирджинии Фоссет: «Он собирался рассказать ей о нас»

Дело затягивалось. На следующий день планировались речи прокурора и адвоката. Но в связи со смертью миссис Мерилл заседание откладывалось. Гартманесса вновь просила у суда отпустить её под залог, чтобы похоронить мать. Но Прайс отклонил её ходатайство. Ллойд обещал взять это дело на себя. Пресса, тем временем, распускала слухи о том, что Луиза была сексуальной рабыней Гартмана, который избивал её и насиловал в грубой извращённой форме.

Когда слушание наконец открылось и Луизу ввели в зал – я едва узнал её. Можно было подумать, что её накачали снотворным. Будто под гипнозом, она послушно выполняла все необходимые действия, но при этом непрерывно глядела в пустоту безразличным ко всему взглядом. Уже тогда что-то в ней надломилось. Казалось, ей уже на всё наплевать. И если бы ей сейчас же объявили смертный приговор и повели на виселицу – ей было бы всё равно.

Но у Боудена, как выяснилось, был в кармане козырной туз, который он припрятывал на десерт.

– Я прошу пригласить в зал свидетельницу обвинения – мисс Вирджинию Фоссет.

В зал вошла длинноногая красотка модельной внешности, по каким сходят с ума олигархи. Каждым своим взглядом и жестом она словно говорила: «Я – королева, а вы все – копошащиеся под ногами муравьи». В ярко-красном платье и на высоченных каблуках проплыла она к трибуне точёной походкой, ловя похотливые взгляды мужчин и наполняя весь зал ароматом дорогих французских духов.

– Мисс Фоссет! – начал прокурор. – Будьте так любезны пояснить суду: в каких отношениях Вы состояли с покойным мистером Гартманом?

– Я была его любовницей, – сказал она так просто, как говорят о погоде, после чего бросила надменный взгляд на Луизу.

Та не пошевелилась. Лишь закрыла глаза, и из-под опущенного века скатилась слезинка.

– Как долго Вы состояли в любовной связи с убитым?

– Около двух месяцев.

– Вам было известно, что он женат?

– Разумеется! – ухмыльнулась Вирджиния. – Кто же этого не знал?

– И как Вы к этому относились?

– Как относилась бы любая женщина на моём месте – требовала, чтобы он развёлся и женился на мне.

– А как он относился к Вашим требованиям?

– Как всякий мужчина – обещал выполнить, но неоправданно затягивал с этим.

– Чем же он мотивировал это затягивание?

– Говорил, что хочет всё обдумать и подготовить так, чтобы ей ничего не досталось.

– Значит, он, по-Вашему, не любил свою супругу?

– Ха-ха! Скажете тоже! Он относился к ней, как к надоевшей обузе. Говорил, привык, что женщины достаются ему легко. А с этой чтобы переспать – надо было жениться. Иначе никак. Вот и женился – то ли от привычки добиваться своего, то ли просто от нечего делать. Или внимания хотел лишнего – так сказать, побольше эпатажности, нестандартности.

Луиза так и сидела с закрытыми глазами, а слёзы так и текли по её щекам.

– Она надоела ему до смерти, – продолжала мисс Фоссет. – Говорил, что с ней было чертовски скучно. Лео любил разнообразие, приключения. Особенно в постели. А эта монашка ничего не понимала в таких делах. Лео был в таком возрасте, когда мужчин тянет на молоденьких и невинных. Но с этой он быстро наигрался.

– Значит, мистер Гартман говорил Вам, что собирается сообщить Луизе о своей связи с Вами и развестись с ней, оставив её без гроша?

– Именно так. Он собирался рассказать ей о нас. Давно собирался. И я уверена, что рассказал. Тогда, на яхте. И эта стерва убила его!

– Мисс Фоссет! – решил обратиться к ней Хассельхофф. – Не затруднит ли Вас сообщить суду одну интимную подробность?

– Что угодно, лишь бы поскорее увидеть её на виселице!

– Можете ли Вы описать нам, каким был мистер Гартман в постели?

– О-о, с удовольствием! – воскликнула Вирджиния. – У меня было много любовников. Но такого, как Лео – никогда! Это был настоящий зверь – сдирал с меня одежду, рвал простыни, крушил мебель – словом, в сексе ему не было равных. Просто огонь!

– Он бил Вас?

– Ни в коем случае. Он был иначе воспитан. Он просто был заводной, неуёмный и весьма искушённый в любви. Потому эта пуританка и не могла дать ему того, что ему было нужно. Это был брак тигра с овечкой.

Публика рассмеялась столь удачной аллегории. И тут Луиза неожиданно вскочила с места, вцепилась в прутья решётки и истерически заорала судье:

– Ради Бога, прекратите это, я не могу больше это слушать! Сколько можно издеваться надо мной? Почему я обязана здесь присутствовать? Почему я не могу уйти в свою камеру? Отпустите меня, пожалуйста, меня сейчас стошнит!

– Вам нехорошо? – спросил изумлённый судья.

– Да, мне ужасно дурно! Я не могу больше здесь находиться!

– Вы просите перерыв?

– Да, пожалуйста, мне плохо, мне очень плохо!

В этот момент мне стало настолько жаль её, что я прослезился и перестал видеть, что печатаю. Но этот диалог с судьёй навеки отпечатался в моей памяти. Прайс объявил перерыв. Стоило охраннику открыть дверь, как Луиза выскользнула у него из рук и упорхнула в камеру, закрывая руками уши.

Слушание шестое и последнее
Допрос неожиданного свидетеля: «Это было в интересах бизнеса»

На следующий день все уже точно приготовились слушать финальные речи. Но вдруг и у Хассельхоффа оказался свой козырь, рядом с которым все карты Боудена превращались в бесполезные бумажки. Правда, сам Хассельхофф узнал об этом лишь за несколько минут до слушания. Думаю, он настрочил длинную и пафосную тираду о том, как невинного ребёнка пленил коварный соблазнитель и как мало у нас доказательств, чтобы взять на душу грех. Думаю, он был мысленно готов к тому, что впервые в жизни проиграет дело. Но всё это вмиг утратило смысл.

– Ваша честь! – обратился он к Прайсу. – Буквально пять минут назад у меня неожиданно появился ещё один свидетель.

– Очень ли необходимо нам его допросить? – лениво протянул престарелый судья, которому уже порядком надоел этот балаган.

– Это принципиально важно, Ваша честь.

– Какое он имеет отношение к делу?

– Самое прямое, Ваша честь.

– И что же это за свидетель, который имеет самое прямое отношение к делу, но о котором мы раньше не слышали?

– Думаю, мы слышали о нём здесь больше, чем о ком бы то ни было, Ваша честь. Я прошу пригласить в зал мистера Леонарда Гартмана.

Зрители начали активно перешёптываться. Но судья и сам настолько опешил, что напрочь забыл про свой молоток.

– Вы имеете в виду того самого мистера Леонарда Гартмана, в убийстве которого обвиняется наша подсудимая?

– Другого нет, Ваша честь. Мистер Гартман жив и здоров, о чём никто не засвидетельствует нам лучше него самого.

В зал вошёл человек, которого почти все зрители мечтали увидеть вживую, но меньше всего ожидали увидеть сейчас. Человек, которого уже больше четырёх месяцев считали погибшим. Он был словно воплотившаяся легенда, ожившая скульптура. В зале воцарилась мёртвая тишина.

Гартман был спокоен, как исполин. Неторопливо прошагал к трибуне. Оглядел весь зал орлиным взглядом, но кажется, ни на секунду не взглянул ни на кого в отдельности. В каждом его жесте была такая степенность, такая уверенность в себе, словно и пули ему не страшны. Казалось, ничем не прошибить это каменное лицо. Казалось, владение многомиллионной империей для него было чем-то вроде загородной прогулки.

И Луиза, и Прайс, и Боуден, и Ллойд, и Вирджиния – все в этот момент смотрели на него с одинаковым изумлением. И только Хассельхофф ликовал. Никогда ещё он не выигрывал дело так легко.

– Уважаемый свидетель! – обратился он к Гартману. – Будьте так любезны: представьтесь.

– Я – Леонард Гартман.

– Мистер Гартман! Может быть, Вы объясните нам, как получилось, что всё это время Вас считали погибшим?

– Это было в интересах бизнеса.

– То есть Вы намеренно инсценировали свою смерть?

– Я просто исчез. На время.

– Что же заставило Вас вернуться?

– Моё отсутствие потеряло смысл.

– Потому что время вышло?

– Потому что цель мистификации достигнута.

– Значит, Вы сами прыгнули за борт?

– Меня ждала лодка. Неподалёку.

– Вы знали, что Вашу супругу судят за Ваше убийство?

– Я не думал, что так будет.

– Но когда Вы узнали об этом – Вы ничего не предприняли?

– Я поручил Ллойду о ней позаботиться.

– Значит, мистер Ллойд знал, что Вы живы?

– Он единственный знал об этом.

– Значит, Вы доверяете Ллойду, но не доверяете Луизе?

– Я доверяю ей не меньше, но ей выпала роль свидетеля моей гибели.

– А если бы её казнили?

– Я не допустил бы этого.

– Ваша супруга немало перенесла здесь.

– Это наше с ней дело.

– Вы полагаете, она простит Вас?

– Я объясню ей, зачем это было нужно. Она поймёт.

– А как насчёт мисс Фоссет?

– У меня ничего не было с мисс Фоссет.

– Получается, она всё выдумала?

– Она обычная охотница за дешёвой популярностью.

– Она давала показания под присягой.

– Она была уверена, что я не смогу их опровергнуть.

– Вы думаете, Луиза поверит Вам?

– Я легко докажу это Луизе.

– Вам известно, что умерла её мать?

– Мне очень жаль.

– Вы не считаете себя виноватым?

– Это касается только меня и Луизы.

– Вы не боитесь обвинений в мошенничестве?

– Господин адвокат! Если я в чём-то виноват перед законом – я готов понести заслуженное наказание. Если я в чём-то виноват перед Луизой – я попрошу у неё прощения. Если я в чём-то виноват перед Господом – я пойду в церковь и исповедуюсь. А сейчас давайте скорее прекратим этот бессмысленный фарс. Моя жена достаточно настрадалась за то, чего не делала. Прошу немедленно отпустить её.

Прайс минут пять перешёптывался с адвокатом и прокурором. Решено было наскоро довести до конца формальности, несмотря на всю их абсурдность. Присяжные, совещаясь на месте, вынесли вердикт: «Подсудимая невиновна ввиду недоказанности события преступления». Луизу тут же освободили. Гартман уже стоял рядом. Она без чувств рухнула к нему в объятия. Он вынес её из зала на руках под аплодисменты шокированной публики.

Дело Гартманессы было закрыто. Но печальная развязка её истории была ещё впереди.

Приговор

Дело было закрыто утром 23 октября. А вечером того же дня в доме адвоката Уильяма Хассельхоффа раздался звонок. Это была Луиза.

– Мистер Хассельхофф! – сказала она. – Для начала мне хотелось бы ещё раз поблагодарить Вас за Ваше блестящее выступление в суде в мою защиту.

– Не стоит благодарности, миссис Гартман. Это моя работа. И в этот раз победа досталась мне легче, чем когда бы то ни было.

– Извините, что беспокою Вас вечером. Вы, наверное, празднуете?

– Не беспокойтесь, Луиза. Получать благодарности приятно в любое время суток.

– Честно говоря, я звоню не только для этого. У меня есть к Вам один вопрос. Вы не откажетесь дать мне маленькую юридическую консультацию?

– Конечно, Луиза! Для Вас – бесплатно. Я Вас внимательно слушаю.

– Правду ли говорят, что по американским законам нельзя дважды судить одного и того же человека за одно и то же преступление?

– Это чистая правда. Так гласит Пятая поправка к нашей Конституции. А что?

– На всякий случай, если Вас это не очень затруднит, я попросила бы Вас ещё немного на меня поработать. Разумеется, не бесплатно.

– Это будет для меня большой честью и удовольствием.

– Вы могли бы приехать ко мне прямо сейчас? Это очень важно и срочно!

– Ну что ж, если важно и срочно – буду у Вас через полчаса.

Хассельхофф и думать не думал, зачем ей всё это понадобилось. За своё недолгое знакомство с Луизой он достаточно хорошо изучил её, чтобы понимать, чего можно, а чего никак нельзя было ожидать от неё. Ему и в голову не приходило, что она на такое способна. Полагаю, он размышлял по дороге к ней, для чего она могла вызвать его. Полагаю, он даже догадывался об истинной причине. Но тут же отгонял эти мысли, как неправдоподобный бред.

В доме Гартмана не было слуг. Входная дверь была открыта настежь. Он постучал и услышал голос Луизы:

– Входите, Уильям!

Он пошёл на голос. В гостиной он увидел её и едва узнал. Это был уже совсем другой человек. Ни следа не осталось от прежней Луизы. В шикарном красном платье, с накрашенными губами, источая аромат дорогих французских духов, она сидела на диване в развязной позе, попивая виски, потягивая сигаретку через длинный мундштук и свысока взирая на Хассельхоффа.

На столике рядом с ней лежал револьвер. А на полу под ногами валялось тело мистера Гартмана с пулевым отверстием на лбу. В его открытых глазах было выражение шока – ещё большего, чем был в глазах Луизы, когда она увидела его утром. И теперь это же выражение было на лице Хассельхоффа.

– Я полагаю, мадам, что мои услуги Вам не понадобятся, – произнёс он, опомнившись.

Покупая утром газету, я было подумал, что мне по ошибке продали номер за 11 июня. Потому что на первой странице был до боли знакомый заголовок: «ГАРТМАНЕССА УБИЛА СВОЕГО МУЖА!» Однако же дата была сегодняшняя. Тогда я решил, что это какой-то неудачный розыгрыш, газетная утка. Я был на этом суде с первой до последней минуты. Я видел Луизу непрерывно с расстояния метров трёх. Это не укладывалось у меня в голове. Этого просто не могло произойти в реальности.

В первые дни после убийства Гартмана в Америке чуть было не началась гражданская война. Поборники закона требовали неукоснительного соблюдения Пятой поправки, как бы абсурдно это ни было в данном случае. Поборники же морали (главным образом Церковь) требовали поступиться законом ради очевидности. Законники отвечали на это, что сделав такое единожды, мы создадим прецедент, который вызовет цепную реакцию и приведёт нас к полной анархии. Церковники же справедливо замечали, что действия Луизы – тоже своего рода прецедент, подражание которому приведёт к анархии ещё скорее. В угоду оппонентам Сенат даже предложил внести дополнения к Пятой поправке во избежание подобных случаев в будущем – но эти разговоры так ни к чему и не привели.

На улицы вышли демонстранты с требованием немедленно осудить и казнить Луизу.

– Что же это за правовое государство, – кричали они, – где можно безнаказанно убить человека!

Но против них выступили феминистки:

– Свободу Гартманессе! – был их лозунг. – Она избавилась от мужа, который изменял ей, избивал её и использовал как сексуальную рабыню! Она была игрушкой в руках зажравшегося богача – и отомстила за себя! Она уже достаточно наказана после всего, что пережила на суде по его вине!

Однажды эти две демонстрации даже столкнулись на улице и устроили потасовку, чуть было не перебив друг друга. Общество разделилось на сторонников и противников Гартманессы. Не думаю, что в США в то время была личность более известная и обсуждаемая, чем Луиза. Многие журналисты, многие политики сделали себе карьеру на этой истории.

ФБР приставило к Гартманессе круглосуточную охрану. Это вызвало новую волну недовольства, но федералы мотивировали это тем, что их задача – не только наказывать за совершённые преступления, но и предотвращать по возможности новые. Даже Президент Кеннеди высказал своё мнение по этому поводу:

– Идеального закона не бывает, – сказал он в одном интервью. – Всем нам свойственно ошибаться. Но величие нашей страны именно в том, что закон в ней главенствует над эмоциями и личными интересами, что делает вероятность ошибки минимальной.

Этими словами он заработал себе лишние политические очки. Но они не послужили ему и месяца. Потому что меньше, чем через месяц Америке было уже не до Луизы. Произошло ещё одно безнаказанное убийство, рядом с которым Гартманесса померкла и ушла в тень. И пока все умы были заняты им, никто и не заметил, как бесследно исчез Уинстон Ллойд – и малышка Луиза, ничего не смыслившая в большом бизнесе, стала единственной и полноправной владелицей Gartman&Lloyd corporation.

С тех пор в обществе воцарилось убеждение, что Луиза изначально была такой, что она всё это спланировала и всех перехитрила. Она нарочно караулила машину Гартмана, чтобы познакомиться с ним. Нарочно прикинулась, что не узнаёт его. Каким-то образом прознала, что он собирается «исчезнуть» – и нарочно подстроила всё так, чтобы её судили. Всё это был долгий и тщательно продуманный спектакль, конечная цель которого – завладеть корпорацией. И думать иначе по сей день считается верхом наивности.

Так наше общество отказалось признавать неудобную для себя правду. И для этого навсегда вычеркнуло из памяти образ Луизы Мерилл, какой была она, пока мы её не сломали. Меня по сей день мучает совесть. Хотя я, наверное, меньше других виноват перед ней. Но может быть, просто некому больше испытывать угрызения.

Впрочем, есть тут и моя вина. Я мог тогда ещё встать и высказать своё мнение. И отстаивать его, даже если бы меня засмеяли. Я мог прийти к Луизе и поговорить с ней. Она была так открыта и доверчива! Она была словно чистый лист, на котором каждый мог написать что угодно. И мы сделали её такой, какой сами хотели видеть.

Но если бы был хоть один, кто поговорил бы с ней в решающий момент! Просто объяснил бы ей, что к чему. Просто поддержал бы её и помог ей не сломаться. Ей было достаточно слов – только слов и ничего больше. Таким человеком могла стать её мать. Но она умерла, и Луиза осталась наедине со своим неокрепшим рассудком и надломленной психикой.

Она сама говорила, что Леонард был её идеалом. И после смерти матери ей больше не у кого было заново учиться жить. Ведь после всего, что перенесла она, все её девичьи представления о жизни развалились, как карточный домик. Кто ещё, кроме Леонарда, мог заново сложить их в единое целое? Кого ещё слушать? Кому ещё подражать? Кому ещё доверять?

И своими поступками он воспитал слишком усердную ученицу, которая обратила его воспитание против него самого. Она взглянула на эту «науку» незамыленным взглядом и увидела то, чего не мог видеть Леонард – что первой жертвой своей «науки» должен стать сам учитель.

Мы подаём нашим детям дурной пример своими поступками – а потом сами же удивляемся, почему из них вырастают изверги. Луиза была маленьким и слабым ребёнком. Общество было намного сильнее неё, и она не могла противостоять его столь мощному влиянию. Шок от всего пережитого выбил из неё последние силы сопротивляться.

Она считала (не по глупости, а лишь по скромности своей), что только в ней может быть причина конфликта с обществом. Что только она может ошибаться, может думать и поступать неправильно. А вокруг неё – люди куда более взрослые, умные и опытные. Они лучше знают, как надо. И Гартман был намного сильнее неё. И легко вылепил её по своему образцу.

Мне и самому уже осталось недолго. Скоро я отправлюсь вслед за Луизой. И заберу с собой последнюю память о том, какой она была. Вместе со мной навеки исчезнет настоящая Луиза Мерилл – не та старая стерва, что померла на днях, а то светлое и чистое, благородное и прекрасное, непорочное и безгрешное дитя, которое мы сгубили полвека назад.

8 – 11 июля 2013