Текст книги "Как переводить сонеты Шекспира. Краткое практическое руководство"

Сказанное по поводу Микушевича относится и к Ивановскому, впрочем, гораздо в меньшей степени. Его опыт перевода СШ вызывает уважение, его стихи, исполненные на достаточно высоком уровне, вдохновенны и прозрачны. И хотя, по-нашему мнению, Ивановский идет по пути, проложенному еще Маршаком, работы нашего современника – все-таки полшажка вперед на стезе художественного освоения СШ. К сожалению, в версиях Ивановского словесные ляпсусы тоже имеются. За примерами дело не станет.

ПСШ-8:

 
Они без слов дают тебе упрек:
Немного проку в том, кто одинок.
 

«Дать» можно урок, но никак не упрек, упреки обычно делают, выражают или шлют.

ПСШ-10: Строкой «Покайся, что себя не судишь строго» переводчик переводит автора стихотворения в ранг пророчествующего священника типа Савонаролы.

ПСШ-28: «Ночь день тиранит, день тиранит ночь?». Как может «день» проделывать что-либо с «ночью» и наоборот, если с наступлением чего-то одного другого нет и в помине? В оригинале же речь идет о том, что «день» усиливает «ночные» тяготы, а «ночь» – «дневные». Не более того.

ПСШ-33:

 
Я видел, как торжественный восход
На горных пиках царственно горит…
 

В силу неоднозначности слова «пики» можно подумать, что «восход» «горит», будучи воздет на «пики» (оружие такое) горного образца («И на штыке городового / Горит полночная звезда». ). Все встало бы на свои места, если бы удалось заменить «пики», допустим, на «кручи». Но кто, кроме автора, может это сделать?

В этом же сонете Ивановский позволил себе высказаться так:

 
Но низким тучам позволяет он
Свой светлый лик укрыть от наших глаз…
 

«Низким» -то тучам позволяет, – а как насчет высоких? И в чем между ними разница, если солнце находится значительно выше, как низких, так и высоких туч? И только сам переводчик в состоянии с первой попытки уразуметь, что прилагательное «низкие» употреблено здесь в переносном значении «подлые».

ПСШ-36:

 
И ты при всех мне честь не воздавай,
Чтобы твоя не пострадала честь…
 

Как это – «честь не воздавай» да еще «при всех»? Честь обычно воздают в переносном смысле. Служивые люди честь отдают, случается это и прилюдно, но военными в сонете и не пахнет. Автор данного ПСШ хотел, видимо, сказать не приветствуй меня при всех, но ему захотелось малость поиграть словами, и ничего, кроме невнятицы, из этой затеи не вышло.

Из этого же сонета и заключительное двустишие:

 
Поберегись: ведь мы с тобой – одно,
И ляжет на тебя мое пятно…
 

Глагол «поберегись» скорее наталкивает на мысль о строительно-монтажных работах в нынешней российской глубинке, нежели о дружеских увещеваниях английского образца XVI века. После такого возгласа и до «майна-вира» недалеко.

ПСШ-53: «В чем суть твоя, материя, состав…». «Суть» и «материя» представляют собой нечто односоставное, тогда как «состав» явно составлен более чем из одной части – ошибка, восходящая к Пастернаку, написавшему в СШ-74: «Вернется в землю мой земной состав». Правильнее было бы говорить о земной «составляющей», «сущности» и пр.

Неверным словоупотреблением помечены и труды видного русского переводчика Степанова, прославившегося, впрочем, не столько своими переводами, сколько уже упоминавшейся нами книгой «Шекспировы сонеты, или Игра в игре», где излагается превосходящая всяческое воображение версия авторства СШ. Но не будем о гениальном.

Вот первый катрен СШ-2 в его исполнении:

 
Когда твое чело, как рвами поле,
Изроют сорок зим, увидишь ты
В прекрасном красоты своей камзоле
Линялые лохмотья нищеты.
 

Каким образом в «камзоле» можно увидеть «лохмотья», понять сложно. Быть может, «камзол» был изначально одет ПОВЕРХ «лохмотьев»? («Поверх» мы написали прописными буквами именно из уважения к Степанову, чья внушительная монография испещрена великим множеством слов, подвергнутых такого рода начертанию.)

ПСШ-4 (здесь и далее переводчик тот же):

 
С огромным капиталом ты, бедняга,
С него не хочешь на проценты жить.
 

«Бедняга» – словцо, что называется, не из той оперы. Неслыханная фамильярность, непонятно, на чем основанная. Главное дело, в СШ-50 Степанов использует «беднягу», дабы пожалеть конягу (извините за невольную рифму), и это непредусмотренное переводчиком сближение произвело на нас ослепительное впечатление.

ПСШ-6:

 
Такой заем не могут осудить,
Ведь самое себя возьмешь обратно,
А долг такой блаженство заплатить —
И вдесятеро, коль десятикратно.
 

Если мы по-прежнему полагаем, что данный сонет посвящен белокурому юноше, то ему как-то не подходит выражение «самое себя», поскольку оно изначально относится исключительно к представительницам слабого пола. (Хотя даже после мимолетного знакомства со Степановыми играми по поводу Шекспировых сонетов ни за что ручаться уже нельзя.) А вторые две строчки из этого катрена вообще не поддаются никакому истолкованию. Налицо явная ошибка, но какая именно, мы сказать затрудняемся.

В ПСШ-7 имеется жутковатое тавтологическое выражение «мужем возмужалым». Ведь если о ком-то говорится, что он мужчина, стало быть, он уже возмужал, тогда как возмужалость обычно отмечают в существе мужского пола отроческого возраста. А заключительное двустишие из этого же сонета:

 
Так ты, пройдя зенит, умрешь один,
Присмотрит за тобою только сын, —
 

предстает сущей бессмыслицей: если некто умирает один, то как за ним может присмотреть сын; а если накануне смерти за кем-то присматривает сын, то этот кто-то помирает уже не в одиночестве.

Вообще отбор лексических средств, практикуемый переводчиком Степановым, наводит на грустные мысли. Чуть ли не в каждом его переложении СШ наш взор с недоумением натыкается на ту или иную несуразность. Его строка из СШ-16 «И внутренних достоинств идеал» совершенно испорчена словоупотреблением XIX века – существительным «идеал» (практически то же самое и в СШ-106: «Красавиц и красавцев идеальных»). Стих «Концом поганым своего стила» (СШ-19) представляет собой невообразимую окрошку из разноплановых и разностилевых слов. «Вы счастливы, а боль моя двойна» (СШ-42) – «двойна» вместо «двойная». «Где в первокниге первописьмена» (СШ-59) – явный перебор сложносочиненных автором однотипных существительных. Данный стих так и хочется продолжить: первонаписаны первопоэтом. «И попранную мощь немоготою» (СШ-66) – здесь своей дурной архаикой режет слух диалектное существительное «немогота». СШ-76: жуткое соединение современного выражения «Чуждаясь поэтических новаций» со старинным «Так и любовь речет, что речено».

В СШ-86 полустрофа:

 
Ужель ученый духом дух его,
Что внял нечеловечьего дыханья, —
 

выглядит очевидной тарабарщиной. Что такое «внял нечеловечьего дыханья»? «Внимать» – это значит «слушать». По Степанову, чей-то там «дух» выслушал чье-то… «дыханье»!? И чье же все-таки дыханье обретается в стихе, ежели оно «нечеловечье»? Домашнего животного или дикого зверя?

От признанных авторов не отстают их менее именитые сотоварищи. Не теми словами, поставленными не на те места, кишат работы Фрадкина, причем сей процесс начинается с самого первого сонета.

СШ-1, третий катрен:

 
Весны прекрасный вестник! – от огня
Ты скрягой гибнешь: словно бы во злобе
Свет красоты лишаешь, хороня
Зародыш дивный в собственной утробе.
 

Тяжелый случай, сразу скажем мы, отчасти схожий со степановским ПСШ-6 («самое себя»). Если мужчина, не приведи Господи, похоронит «зародыш дивный в собственной утробе», то он, по всей видимости, уже не столько мужчина, сколько женщина. Случись такое в жизни (то есть умри зародыш в утробе мамы-папы), без кесарева сечения не обошлось бы.

СШ-2:

 
Примчатся Зимы, в плен возьмут чело,
На теле – поле брани – рвов нароют,
Былого не оставят ничего,
Сорвут одежды и рваньем прикроют;
 

В этом катрене все странно до чрезвычайности. Во-первых, «зимы», способные мчаться целой стаей, а не идти чередой, вслед за осенями. Во-вторых, деловитость этих самых зим, которые, не успев появиться, хватаются, засучив рукава, за лопаты и лихо «роют рвы» на «теле», и оно, в-третьих, является «полем брани», непонятно только, между кем и кем. В-четвертых, «зимы» Игоря Залмановича обладают определенной сноровкой, ибо они не только «срывают одежды», но из чувства сострадания набрасывают на «тело» какое-никакое «рванье», что явно не по силу даже целой своре зим. Причем, все это вместе взятое лишено необходимых местоимений (подробнее об этом ниже), в результате чего получается доведенная до полной абстракции картина: чье-то чело, какое-то тело, неведомо с кого сорванные одежды и невесть на кого наброшенное рванье. В этом же сонете обретается строчка «Тебе обжора-стыд отмстит за это», превратившая «всепожирающий стыд» оригинала в подобие Гаргантюа или Пантагрюэля.

В СШ-5 Фрадкин составил следующее двустишие:

 
Когда бы аромат весенней розы
(В сосуде заперт узником настой), —
 

способное озадачить любого… самогонщика, просим пардону за незнакомое читателю слово. Духи, о коих идет речь в этой паре строк, как и самогон, получаются посредством перегонки или дистилляции, о чем буквально вопиет оригинал с помощью английского слова distillation. То есть самогонка (как и духи) – это дистиллят, а самогонка, настоянная на лимонных корочках или дубовых листьях, – это настой. И смешивать эти два состояния грешно (тем более в России). Тем более что сам переводчик в сонетном замке, кстати говоря, довольно неплохом, подводит верный итог:

 
Но жив, когда зимою блекнет сад,
Из розы извлеченный аромат, —
 

извлеченный, повторим мы в заключение, с помощью процесса дистилляции, а не настаивания.

В СШ-8 тот же переводчик ни к селу ни к городу употребляет русское простонародное словцо «дите» (то же в СШ-21 и 115); в СШ-12 – говорит о том, что «черный локон в краске серебристой» (выпачкан, что ли, краской?) и что «день» находится «в объятьях ночи», хотя этого не может быть по сути вещей, и что «в тени» «рощицы» (!) «стада гуляли вволю» (как они могли там разместиться, если рощица по определению мала, а стада определенно велики?); в СШ-17 – обзывает «старика» по-собачьи «пустобрехом», калеча текст откровенным хамством, какового не наблюдается в оригинале; в СШ-18 – сооружает выражение «рвет почки Май», не объясняя, по какой причине и кому именно «рвет» – себе или окружающим; в СШ-19 – фамильярно, словно похлопывая по плечу, называет Время «Стариной», а в СШ-27 ночь – «Старухой», хотя автор оригинала в отношении ночи ограничился эпитетом «страшная» («мертвенно-бледная», «призрачная», «ужасная»); словом, продолжать можно до бесконечности. (Та же «Старуха-Ночь» обретается в том же ПСШ, вышедшим из-под клавиатуры Микушевича. Тенденция, однако.)

Неадекватным подбором слов отличаются и опусы переводчицы Тарзаевой. Мы оставляем без комментариев ее до озноба оригинальную строчку «Горишь свечой, оплавишься ужо» (СШ-1), наводящую на мысль о блоковском словосочетании «Ужо, постой!», каковое навсегда получило прописку в соответствующих справочниках (раздел «Авторская глухота»), – зато по поводу завершающего двустишия из того же сонета:

 
Удел червей, смакующих беду,
Тебе написан будет на роду, —
 

пару слов скажем. По версии автора перевода, белокурому другу «на роду написано» стать… «червем, смакующим беду», хотя тот (друг, а не червь), если верить подлиннику, сам вроде бы должен пойти на корм червям. Вдобавок червей как таковых в этом СШ изначально не стояло.

В своей невнятной версии первого катрена СШ-3 переводчица написала, что «ты… хотел бы… женщину потомством не обидеть». Стало быть, означенная женщина терпеть не может детей или Ш не желает, чтобы ее впоследствии обижали грядущие потомки.

СШ-4:

 
Скупец, распорядиться по уму
Не можешь ты дарованным богатством.
Богач из богачей, ты посему
В кармане можешь без гроша остаться.
 

Здесь два ляпсуса: современное просторечие «по уму», неуместное в лирике Ш, и нелепая инверсия: «богач», который может «остаться»… «в кармане», а кто туда его запихнет, остается за бортом текста (правильнее было бы: «можешь остаться без гроша в кармане»).

СШ-5: «Деревьев обнажая наготу». Как можно обнажить то, что и без того уже обнажено?! Одно из двух: либо «деревья обнажая», либо открывая «наготу деревьев». Третьего не дано. А у переводчицы как раз третье.

СШ-6: «Отринешь ты существованья сутяжь». Что означает сия «сутяжь», мы так и не уразумели, ибо ни в одном (!) из имеющихся у нас в наличии словарей его не оказалось. Если же неологизм «сутяжь» является производным от слова «сутяжничество», то оно пристало сонету, как известному жвачному животному кожаное приспособление для верховой езды. (В СШ-40 от той же переводчицы также фигурирует «сутяжь» и тоже неизвестно на кой.)

В СШ-7 Тарзаева употребляет слово «огнепоклонник», не подозревая, что представители этой секты поклоняются отнюдь не солнцу, о коем говорится в сонете, но огню как божеству.

Читая строки:

 
Та красота, дарован коей ты
Был небесами, —
 

из СШ-13, мы понимаем, что переводчица перепутала слово «дарован» со словом «одарен». В СШ-21 она же, в свою очередь, путает «милость» с «милостыней». Ну, и т. д.

Кузнецов, исполнив следующую пару строк (СШ-108):

 
Так, вечная любовь, рождаясь вновь,
Не будет дряхлой сморщенной каргой, —
 

напомнил нам русские народные сказки про Бабу-Ягу, – ассоциация не совсем уместная, если мы говорим об английской поэзии барокко.

Бадыгов в СШ-1 сочинил такое двустишие:

 
Мир осчастливь, обжорою не будь,
Чтоб съесть проценты и в земле уснуть.
 

Что значит «не будь обжорою, чтобы съесть проценты»? Выходит, по Бадыгову, гораздо проще съесть «проценты», не будучи «обжорой»? И какие-такие «проценты» предлагается слопать лирическому герою? С чего «проценты», с какого вклада или с какой суммы? И как их вообще можно сожрать?

СШ-2 в переводе того же поэта:

 
А спросят, где краса твоя былая,
Где роскошь и богатство прежних дней —
Тогда ты, очи долу опуская,
Вдруг устыдишься глупости своей.
 

Спрашивается, в чем «глупость»? Кто даст ответ? Нет ответа…

СШ-4:

 
Беспечный друг, ты тратишь безоглядно
Лишь на себя все, чем богаты мы.
 

Иными словами, «беспечный друг» тратит «безоглядно» богатство всего английского народа? Но как он сумел объегорить и подкузьмить всех подданных Елизаветы I, включая и ее величество?

И в этом же сонете строками

 
Когда б красу могила не взяла,
Она б твоей преемницей была, —
 

Бадыгов всерьез утверждает, что «преемницей» адресата стихотворения могла бы стать… «могила», хотя речь в оригинале идет совсем о другом.

Да и словечко «краса», кочующее от одного переводчика к другому, представляется нам не вполне адекватным для описания мужской красоты. Всякий раз, видя «красу» в сонете, посвященном другу Ш, нам вспоминается русское народное «Варвара-краса длинная коса». Понятное дело, «краса» на один слог короче «красоты» и посему гораздо проще втискивается в пятистопную строку, но даже по этой причине не стоит приписывать мужчинам женские качества. (Впрочем, переводчики уже заговорили и о мужских прелестях. См. СШ-2 в переводе Степанова: «Он меня красой лица / И прелестью натуры превосходит». В этих стихах краса и прелесть по отношению к мужчине поданы в одном флаконе. «Прелестью» отмечены и другие стихи этого же переводчика, адресованные мужчине, – см. ПСШ-13, 17 и 96, тогда как женской прелести означенный автор в шекспировском цикле вообще не обнаружил. То же самое и в трудах Микушевича. См. СШ-16, 53, 58, 106. К чему бы это?)

Завершая краткий обзор словесных перлов Бадыгова, заметим, что этот новейший переводчик присвоил «божку любви» из СШ-154 воинское звание:

 
И так желаний страстных генерал
Был девственной рукой разоружен, —
 

в лоб истолковав английское слово general, хотя древнеримский Купидон, будучи аналогом древнегреческого Эрота, был существом скорее штатским, нежели военным.

Отсутствует абсолютно точный подбор лексических средств и в трудах Шаракшанэ, который несколько ранее Бадыгова посредством того же СШ-154 провел причисленного им к генералитету божка любви по военному ведомству.

Строчку Александра Абовича из СШ-1 «В срок отцветя и став добычей тленья» следовало бы укоротить на слово «отцветя», поскольку деепричастием от глагола «отцвести» является слово «отцветши», а не то, что самостийно сочинил переводчик.

При чтении второй строфы из СШ-2:

 
И, спрошенный, что с прежним даром стало,
Где красота, что всем была люба,
Что ты предъявишь? Старых глаз провалы?
Горючий стыд, пустая похвальба, —
 

остается неясным, каким образом четвертая строка катрена связана предыдущими тремя. А вторая строка наводит на мысль о знаменитой песне про казачьего атамана «Любо, братцы, любо…». Хотя, если за атамана у нас будет сам Ш…

В СШ-6 строчка «Хоть сам-десят от вклада дорогого» совершенно испорчена старорусским выражением «сам-десят».

Впервые в жизни нам приходится видеть в печати (в данном случае интернетной) выражение «отцовства не исполня» (СШ-7), в связи с чем недалеко и до вопроса, под чьим управлением обычно происходит «исполнение отцовства»?

СШ-10:

 
В плену у ненависти, злые козни
Себе чинишь ты собственной рукой,
Разрушить покушаясь дом роскошный,
Хранить который – долг твой дорогой.
 

В этой строфе два лексических огреха. «Покушаться» можно только на кого-нибудь или на что-то, а «долг» не может быть «дорогим», зато святым вполне.

В СШ-15, по прихоти переводчика, —

 
…Время грозное уж спорит с Тленом,
Как день твой превратить в ночную тьму.
 

Судя по тексту, «Время» спорит с «Тленом», как им изничтожить лирического героя. Но «Тлен» не принимает участия в убийстве, он имеет дело с готовым продуктом умерщвления, то есть с трупами, а раз так, ему незачем вступать в бессмысленную полемику с Временем, с коим на предмет истребления героя дискутирует, конечно же, сама Смерть, а никакой не «Тлен».

Сонетный замок СШ-18 в переводе Шаракшанэ утверждает, что

 
Покуда в людях есть душа и зренье,
Ты жив пребудешь – как мое творенье, —
 

в результате чего мы приходим к выводу, что у белокурого друга нашелся родной папа, а именно – автор сонетов, то есть Ш собственной персоной.

Наконец в СШ-116 Шаракшанэ воздвиг такую строку: «Звезда, что светит для ладьи заблудшей», – которая представляется нам неадекватной из-за слова «заблудшей». Некогда у этого слова имелось значение «заблудившийся», «сбившийся с пути», но нынче такое толкование считается устаревшим, а переносное значение этого слова стало основным, несущим в себе моральный аспект бытия. То есть «заблудший» означает «сбившийся с правильного жизненного пути», посему переводчику не стоит связывать по ассоциации заблудившуюся в море-океане ладью с библейской заблудшей овцой или заблудшими душами.

Более чем удивительны лексические изыски Трухтанова. Едва ли не для каждого своего версификационного упражнения по мотивам Шекспира (язык не поворачивается назвать эти вирши стихами) он что-либо изобретает. Так, в СШ-1 у него фигурирует строка «Эх, ты дурак, транжира и скупец!». Лихо, не правда ли, назвать дураком, скажем, милорда Саутгемптона, одного из возможных претендентов на роль белокурого друга? СШ-2: «Кто вспомнит молодежный гардероб…»; СШ-3: «Тот эгоист, кто любит сам себя…»; «И ты под старость сквозь вуаль морщин»; СШ-6: «Влей в лоно дев сироп свой живородный»; СШ-8: «Без слов оркестр тебе поет сам-сто…»; СШ-13 «Нет дурака, чтоб дом свой не берег…»; СШ-16: «От Времени – убийцы тирании…»; СШ-19: «Как красоты бессмертный эталон…».

Этот список можно длить бесконечно долго, если оглядеться в интернет-пространстве с увражами Трухтанова. Читатель пусть сам прикинет, почему слова, выделенные нами полужирным шрифтом, абсолютно не согласуются ни со стилем, ни с временем Ш. Мы же подзадержимся на СШ-20, для которого переводчик сочинил умопомрачительный, потрясающий тело и душу неологизм «хьюзерен», в своей лексической отваге превзойдя всех вместе взятых коллег по ремеслу. Если бы нам кто-то рассказал об этом революционном нововведении в С, мы бы не поверили, но собственным глазам поверить пришлось поневоле. Приводим целиком всю первую строфу этого удивительного перевода, чтобы читатели нас не обвинили во лжи:

 
Природа женским лик твой написала,
Мой сюзерен, о нет, мой хьюзерен!
В тебя вложили женское начало,
Но без непостоянства и измен.
 

Надо полагать, своими «сюзереном-хьюзереном» (Господи, прости нас, грешных!) переводчик попытался передать игру слов подлинника: thou the master-mistress of my passion (ты, господин-госпожа моей страсти). С «сюзереном» все более-менее ясно, но что означает этот самый «хьюзерен»? Быть может, Трухтанов всем сердцем, как свою, воспринял блистательную, но ничем не подтвержденную версию о мальчике-актере Билли Хьюзе, коему, по мнению О. Уайльда, и адресовал Ш свои не менее блистательные сонеты? На этот вопрос может ответить только сам переводчик; мы же опасаемся, как бы хьюзеренство, с его легкой руки, не оказалось заразным.

Виршевик Заболотников употребляет им самим изобретенные и в силу этого абсолютно несъедобные в литературном обиходе формы слов (в скобках правильное написание): «повторь» («повтори») – СШ-6; «отвергнь» («отвергни») – СШ-10; «вихр» («вихор») – СШ-12; «поэзья» («поэзия») – СШ-78; «насколь» («насколько») – СШ-87; «посколь» («поскольку») – СШ-92; «заведь» («заведи») – СШ-117; «бойсь» («бойся») – СШ-126; «жажд» («жажду») – СШ-143. В своем словосочинительстве Заболотников, надо полагать, возомнил себя чуть ли не Пушкиным, коему критики в свое время не давали проходу из-за онегинского стиха «Людская молвь и конский топ».

В самом начале этой главы мы напомнили читателю о слишком длинных русских словах по сравнению с английскими. Однако переводчики умудряются запихивать в свои переводы не просто длинные, но сверхдлинные слова и выражения. Поскольку этим частенько грешил Пастернак, рискнем назвать зафиксированный нами лексический огрех пастернаковизмом.

Начнем мы, однако, с «Макбета» в переводе А. Радловой, где мы напоролись на строчку «Подпрыгивающее честолюбье», каковую и у Бориса Леонидовича не вдруг найдешь. Сочиняя данный стих, переводчица думала о чем угодно, только не о том, как его произносить. О том же думал и Пастернак, вставляя строку «Разыгрываемой пред вами были» в сонет, читаемый Хором в начале шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта». Пастернаковский стих «Их запечатывает темнота» из ПСШ-73 тоже не предназначен для декламации, ибо глагол «запечатывает» приходится произносить с двойным ударением, а это стихотворению абсолютно противопоказано, если оно, конечно, претендует быть квалифицированным как художественное произведение.

При беглом осмотре ПСШ в изложении других переводчиков сей пробел был обнаружен у Дудоладовой в СШ-147 («К своей незакрывающейся ране») и Трухтанова в СШ-152 («Я лжесвидетельствовал, клялся ложно»). Факт отсутствия пастернаковизмов в практике других действующих переводчиков Ш можно объяснить двояким образом: либо они не обладают / обладали имевшейся у Пастернака стихотворной техникой, благодаря которой тот умело втискивал в пятистопные ямбы пяти-шестисложные слова, либо учитывают / учитывали данную техническую особенность при переводе СШ, располагая гораздо большим временем для отделки текстов, нежели классик отечественной литературы.

Еще один лексический ляпсус, встречающийся в работах ПСШ, мы назовем злоупотреблением односложными словами. Что английскому стихотворению во благо, русскому – подобно смерти. В частности, Степанов, тщетно пытаясь угнаться за ускользающим смыслом СШ-54, изобрел следующую строку: «Сколь ал у розы лепесток пахучий». Как ни крути, мы не в Англии, посему первые два слова этой строки нам приходится произносить не иначе как «сколял» – дикое словообразование, не красящее ни данное переводное произведение, ни грядущего чтеца-декламатора, буде его угораздит прочесть настоящее выражение вслух. На точно такой же просчет указывал Пастернаку, ученый с мировым именем М. Морозов, обнаружив в «Ромео и Джульетте» будущего автора «Доктора Живаго» строчку «Струями красной жидкости из жил». Великий шекспировед так и написал: дескать, «из жил» читается как «изжил». Однако поэт, увы, проигнорировал замечание филолога. А мы этим единственным примером пока ограничимся, поскольку наш разговор на сей счет впереди, в главе о «сладкозвучии» и «медоточивости» СШ.

Не всегда переводчики обращают внимание на слова, одинаково звучащие в некоторых грамматических формах и при этом принадлежащие к разным частям речи (омоформы). Ивановский в СШ-119 восклицает: «О польза Зла! Теперь я признаю…», – не замечая, что у восклицания имеется второй смысл: злая польза. Существительное «зло» в родительном падеже и краткая форма прилагательного «злой» имеют одну и ту же форму: «зла». И оттого, что Ивановский свое Зло пишет с заглавной буквы, дуаль (двойной смысл) не перестает быть дуалью, ибо при произношении нет ни строчных букв, ни прописных. Ту же ошибку повторяют Николаев («О польза зла! Я убеждаюсь вновь…»), Кузнецов («О, милость зла! Я в горечи узнал…»). Что говорить о современных переводчиках, если даже Маршак написал: «О, благодетельная сила зла!», поскольку «сила», пусть и «благодетельная», у него все равно «злая». Переводчикам не мешало присмотреться хотя бы к варианту Чайковского: «О благо зла! Теперь могу понять…». Видите, как все просто. (Сличая различные варианты перевода этой строки, мы с изумлением наткнулись на исключительно забавную версию А. Заболотникова: «О, бенефис греха! зрю истину сейчас…». Как сказал бы сам Ш, no comments.)

Подводя итог, заметим: каждое избранное для ПСШ слово поэты обязаны всячески проверять – на вкус, на зуб, на цвет и на запах, – поскольку от этого, в конечном итоге, зависит, постигнет ли их творческая удача или нет. Неверный словоотбор превращает текст чуть ли не в пародию как на самого себя, так и на переводческое искусство в целом. В этом смысле ремесло переводчика вполне демократично, ибо в сети неадекватного словоупотребления могут угодить и начинающие, и маститые авторы.

К нашему глубокому сожалению, никакого рецепта на сей счет мы дать не можем, ибо слова по-настоящему послушны только подлинным поэтам, а те, как убедительно показывает история литературы, успешно обходятся без чьих бы то ни было подсказок в принципе.