Электронная библиотека » Юрий Лунин » » онлайн чтение - страница 8


  • Текст добавлен: 26 февраля 2017, 20:40


Автор книги: Юрий Лунин


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Где музыка ваша…

Вчера ходили на кладбище к Васе. А позавчера был ровно год, как он умер. Собственно, первый раз у него на могиле побывали.

Обычный такой памятник мама ему поставила – чёрная плита, прямоугольная, фотография с улыбкой, подпись: «Вернуть нельзя, позабыть невозможно». Бросается, конечно, в глаза, что лицо совсем молодое, 27 ему было. Попал, как говорится, в «клуб». С другой стороны, кто Васю не знал, тому, наверное, ничего и не бросается. Молодым лицом сегодня на кладбище никого не удивишь, там через одного.

Не знаю, к чему я это вообще: обычный, не обычный памятник. Наверное, к тому, что всё-таки немного хотелось, чтобы Васино место захоронения как-то выделялось. Хотя то, что хотели сделать мы с ребятами, – это, конечно, был бы полный идиотизм. Такое только по обкурке и может в голову придти. Хорошо, в общем-то, что нас с этим делом обрубили. Мы хотели ему памятник в форме электрогитары сделать. Даже набрали его маму. Никто ей звонить не хотел, пришлось скинуться на камень-ножницы, выпало Никите. Только поздороваться и успел. Она ему сразу: «Чтобы больше не звонили. А если встречу вас у него на могиле, прогоню поганой метлой». Надо отдать ей должное, она сказала всё это спокойно, без истерики. Сказала – и гудки.

Вот поэтому мы позавчера к нему не пошли, а пошли только вчера. Чтобы, не дай Бог, с мамой его не пересечься.

Пришли. Выпили на шестерых две бутылки водки, закусив это дело мерзкими ватными огурчиками. Постояли, посмотрели, как падает первый снежок. Сказать особо было нечего. С одной стороны, всё и так понятно, с другой – если всё-таки взять и вербализовать всё по чесноку, то будешь выглядеть пафосным моралистом, и тебя довольно быстро заткнут. А чеснок заключается в том, что Вася ушёл на тот свет не совсем без нашего участия.

Вот мы поэтому и молчали. И неплохо было вот так стоять и молчать после ста шестидесяти шести грамм на человека. Курить, смотреть на снежок. Помолчать вообще хорошо, и все это, в принципе, любят. Только вот редко удаётся. Всё время как будто кто-то заставляет болтать: хрень какую-нибудь пороть, шутки тупые шутить, лишние сущности множить. Как будто страшно остаться в тишине. Как будто если перестанешь говорить, все сразу поймут, кто ты на самом деле.

А тут можно было вполне легитимно заткнуться и ничего при этом не бояться. И все смотрели на Васину фотографию как бы с благодарностью за это: мол, спасибо тебе, Васёк, что даёшь нам по-нормальному постоять помолчать. И Вася улыбался нам со своего памятника так, как будто он всё это понимал. Нет, всё-таки хорошо, что до электрогитары у нас не дошло. Какой-то кич получился бы, постмодернизм грёбаный. Взрослые люди – они мудрее. Правильно всё делают. Квадратный памятник – это то, что нужно.

Потом молчать надоело. Водка, наверное, впиталась в организм, захотелось чего-то ещё. Никита намекнул, что у него есть. Все переглянулись. Глянули несмело на Васин светлый лик. Руслан говорит:

– Давай хотя бы не здесь.

В общем, постояли ещё минуту, вышли с кладбища, нашли у самой трассы какой-то куст интересный, типа шалаша, и забились туда. Дунули там по разу через бутыль. Помалкиваем, ждём.

Я смотрю: у меня под ногами штук пятьдесят, наверное, разных бутылок, если не больше. Тут и наркоманские, с фольгой, и пивные, и водочные. Земли от них не видно. Так стало отвратительно. Думаю, скорей бы уже гарик вставил, потому что я заметил: когда вставляет, то всё, что в обычной жизни кажется противным, становится просто странным. Типа, другой угол зрения.

Я говорю, чтобы просто время забить:

– А у меня ведь та видюшка с Васей на телефоне осталась.

– Ты не стёр, что ли? – Никита спрашивает. – Ну ты даёшь. Смотрел?

– Нет, – говорю. – Что-то жутковато как-то. Всего ведь за несколько минут до.

Никита говорит:

– Я бы, наверное, тоже не стал смотреть. А вообще, хочешь – давай сейчас все вместе посмотрим. Мне как-то по фиг.

Тут все заговорили:

– Да ну на фиг. Зачем? Какой смысл? Лучше удали вообще его.

Так и замяли про видео.

Потом ещё часа два шатались. Гарик вставил прилично, только он, по ходу, хохотушный был, с него тянуло всякий абсурд пороть и ржать, а после кладбища это было как-то не комильфо. Получился, короче, когнитивный диссонанс: вся дурь в думки направилась. Потом ещё водки выпили, потом пива с сушёными креветками взяли. Поняли тогда, что на хавчик пробило конкретно. Забрели в «макдак», гамбургеров нажрались так, что челюсти заболели. Отвалились на стульях, картошку с соусом доедать уже не стали. Спать всем захотелось. Вроде, сказать что-то надо было закругляющее, а башка уже ни у кого не работает. На этом и разошлись – уверен, что все в говённом настроении. Это на кладбище снег был – снежок. А в городе – это просто мерзкая хлюпающая депрессивная каша под ногами. И сознание, что зима ещё даже не начиналась. Да и не только это, понятное дело.

Я взял себе по дороге в магазе ещё пару коктейлей. Как-то не так одиноко с ними. Когда их пьёшь, как будто с ними общаешься. Пока что-то плещется – вроде как есть некая цель, идёшь пьёшь, чем-то занят. И думаешь уже с тревогой: вот закончится – и что тогда? Что, что – тоска, одиночество, пустота. Это философы великие пустоты не боялись, а нам, простым скромным ребятам, от неё ссыкотно: тишину мы тут же заполняем трёпом, руку занимаем банкой, бутылкой, бульбулятором, что-то постоянно внутрь себя засовываем: водку, пиво, сигарету, гарик, жрачку. Если долго ничего не засовывать, становится как-то неуютно. Именно что пусто, как будто и тебя самого вот-вот не станет. Короче, засовываю – следовательно существую.

Пришёл домой. Жена не стала пилить, что гашёный. Типа, был повод. Арсений в саду, сегодня её день забирать. Я в маленькой комнате закрылся, залез в интернет, увидел новость про то, что, мол, обнаружен самый некрасивый человек на земле – пошёл по ссылке, увидел фотографии какого-то араба, у которого кости лица продолжают расти всю жизнь. Действительно страшный. Лицо с телевизор, всё в буграх, в рогах каких-то. Потом оттуда ещё ссылка, потом ещё – сам не заметил, как перешёл на порнуху. Все дороги ведут туда. Смотрел, смотрел, как мясо об мясо трётся, потом на драки жестокие, как обычно, перешёл. В итоге пошёл в туалет рукоблудить. Когда уже дело заканчивал, чувствую – сердце заходится. Упёрся рукой в кафель перед собой, другой рукой смыл и продолжаю зависать над унитазом. Чувствую: совсем херово я живу. Бывает у меня такое чувство. В голове сразу, как всегда, включаются механизмы самооправдания: забей, чувак, это всё моральные установки, стереотипы и всё такое. Ничего страшного ты не делаешь. Вспомнил сразу две разных точки зрения: одни учёные говорят, что дрочить вредно, другие говорят, что не дрочить вредно, причём первые как бы из моралистов, из церковников, а вторые, типа, беспристрастные. Статистика, биология, медицина – всё на их стороне. Вообще, много всякой ненужной хрени в голове пробежало. Про то, что можно делать всё, что хочешь, лишь бы это не вредило другим. Про жирафов-гомосексуалистов. Про то, как один мужик мечтал кого-нибудь съесть, а другой мужик мечтал, чтобы его съели, и они списались по интернету, встретились и дружно исполнили свои мечты.

Ещё вспомнил Никитину фразу про волков.

Как-то раз накурились, и кто-то процитировал заезженную сентенцию, что все мы, типа, клоуны с разбитыми сердцами. И тут Никита выдыхает гашишный дым, как змей Горыныч, и из этого дыма зловеще произносит:

– Нет. Мы волки… с выдранными зубами…

Все давай ржать. Так артистично у него это вышло. По ходу дела, он сам не сразу понял, что сказал. Просто спорол по обкурке, что в голову взбрело. Но мы стали обсуждать фразу и отыскали в ней кучу реальных смыслов. Главный смысл, конечно, был в том, что на самом деле внутри у нас нет ничего святого, и дай нам только волю – мы давно бы уже все друг друга скушали, как в сказке у Корнея Чуковского. То есть по природе мы волки. Но чтобы мы могли хоть как-то ужиться, нам пришлось придумать всякие моральные правила. Жить по правилам – это и есть, типа, «выдрать себе зубы». Естественно, чтобы эти правила соблюдались, их пришлось окружить каким-то непререкаемым авторитетом: например, сказать, что эти правила упали с неба в виде божественных табличек, или что нравственность заложена в природе человека. На самом деле, это то же самое, что сказать: однажды у всех волков сами собой отпали зубы. Или такое: беззубость заложена в природе волков.

Вся эта хрень, которую я вспоминал над унитазом, вроде как шла мне в оправдание, ну или хотя бы в успокоение, но почему-то легче от неё не становилось. Наоборот, от неё даже как будто страшнее колотился мотор. Я сплёвывал в унитаз и всё пригибался к нему под тяжестью этой хрени. Сейчас, думаю, головой в толчок уже окунусь. Хотел поблевать, но не стал: жена бы услышала, затревожилась, подняла бы снова проблему моих вредных привычек. Не хотелось этого.

Вышел, посмотрел на жену: сидит ко мне спиной, вяжет на кухне. Держится, не говорит мне ничего, потому что знает, что если заговорит, то заведётся, а тогда и я заведусь, и начнётся. Святая.

Я пошёл в большую комнату за какой-нибудь книжкой, чтобы потом лечь с этой книжкой в маленькой комнате, прочитать полстраницы и задрыхнуть. По дороге думал: то ли моё горе от ума, то ли, наоборот, от того, что я недоучка. Вот моей жене не надо доказательств, что есть хорошие поступки, а есть плохие. Хорошее и плохое – оно для неё существует, как чёрное и белое, а не как какой-нибудь там симулякр. А я вот весь такой аналитик, логик, стараюсь смотреть на вещи объективно, а при этом дрочу в туалете. И ладно бы я дрочил радостно. Но мне ведь хреново. А я всё равно дрочу. Значит, наверное, я что-то понял не до конца. Поэтому я ни там, ни тут. Дрочу, но при этом не радуюсь.

Постоял возле книжного стеллажа, потрогал корешки: Достоевский, Толстой, Шопенгауэр, Паскаль. Думаю: ведь всё это я сам покупал и читал (пусть не всё прямо от корки до корки, но представление имею), а делаю всю ту же хрень, что и те, кто этого всего не читал. Ну и нахрен, получается, читал?

В итоге взял книжку про ацтеков, с фотографиями и картинками, и пошёл в маленькую комнату.

Иду – предвкушаю, с хреновым таким удовольствием: вот сейчас буду читать и размышлять о равенстве цивилизаций. Любил всегда эту тему. Не то чтобы она сильно меня цепляет. Просто от неё всё приятно расшевеливается, почёсывается в голове. Как от той же самой дудки чесалось в первое время.

Вот жил да был ацтек. Приносил человеческие жертвы своим кровожадным богам, да и сам не брезговал человечинкой – восполнял дефицит белка. Употреблял опять-таки наркотические вещества. Всякие девиации половые допускал. А ночью спал и не ворочался. Совесть его был спокойна. А всё почему? Потому что, если использовать Никитину мудрость, зубы у членов его волчьей стаи были выдраны не полностью и в особом порядке – и этот порядок был возведён в культ. Многое из того, что для меня недопустимо по определению, для ацтека было как чихнуть.

Вот. А потом пришли европейцы со своим «беззубым» укладом, который, как ни странно, помог им до зубов вооружиться. Пришли, стали из пушек палить, из ружей страшных стрелять и безжалостно уничтожать ацтека. И какой-нибудь ацтекский бард – реально ведь талантливый товарищ – со слезами на глазах пел грустные песни о погибели ацтекской земли, на которой он и его друзья в таком, бывало, приподнятом настроении отрезали человеческие бошки, вырывали человеческие сердца, а потом ещё и варили из этого дела супчик. Может, что-то такое и пел: «О, супчик, супчик, где ты ныне? Как ты был наварист и хорош, а теперь пришёл на землю мою бледный ужас, и люди земли моей едят пустую кукурузу, запивая зёрна слезами!»

Я вот песню «Враги сожгли родную хату» без слёз не могу слушать. Неужели, думаю, когда она звучит, я чувствую что-то такое же, что и этот ацтекский бард? Если следовать теории о равенстве цивилизаций, то надо признать, что да.

И что – мне от этого грустно? Страшно? Тревожно? Да нет. Просто приятно всё почёсывается в голове, потому что тема острая, на грани. А так – никаких серьёзных чувств.

Вот это самое плохое.

Не знаю, я, может, нормальным учёным мог бы стать (у меня же изначально хорошие мозговые данные), если бы хоть какие-то темы меня цепляли по-настоящему. По-моему, с этим сейчас вообще проблема, то есть не только у меня. Что-то узнаём новое, говорим: «Ну, да, прикольно, надо запомнить, чтоб кому-нибудь рассказать потом», – и всё, больше эти знания ничего не дают. Я, например, не представляю, что мне такое надо узнать, чтобы я потом не мог спокойно заснуть и чтобы моя жизнь как-то от этой информации поменялась. По-моему, просто нет такой информации. Вот отчего реально грустно.

В общем, лёг я, раскрыл книгу, полюбовался на какую-то терракотовую рожу с глазами навыкате и отрубился с этой рожей в голове.

Проснулся уже в полной тьме. Страшное было состояние. Давно уже такого не было. Рядом лежит жена, как будто мёртвая. Мёртвая святая. Хочется разбудить, попросить прощения, поцеловать или что-то такое, но не могу. Не могу, потому что знаю, что грош всему этому цена, что всё это моя отходнячная химия. И от этого тоже паршиво.

Пошёл на кухню, воды выпил, сел в темноте за стол. (Ну его, думаю, это электричество: затрещит, замигает, глаза заболят, да ещё видеть это всё). Сижу тупой, потерянный, с изнасилованной башкой. Как будто в морге в каком-то сижу, а не у себя дома.

Стал фантазировать: вот была бы такая таблетка, которую хлоп – и на душе всё в порядке. Ничего не мучает, не тревожит – как будто жить начал с чистого листа. Только чтобы реально таблетка, а не очередная шмаль со входом в очередной трип, из которого потом опять вылезать, как из задницы, только из ещё более глубокой. Нет, нормальный такой, утверждённый Минздравом медикаментозный препарат, желательно без всяких побочек. Я бы его, конечно, тут же съел без лишних рефлексий, потому что мне правда было очень хреново. С другой стороны (продолжал я размышлять) в самом факте существования такой таблетки было бы что-то хитровато-поганое. Всё-таки я привык думать, что все так называемые душевные проблемы как-то связаны с чем-то таким – высшим, что ли. Свобода воли, экзистенция, достоевщина, все дела. А тут хлобысь – и ты путём химических превращений из Смердякова трансформируешься в Алёшеньку. Как-то это не круто, и сразу уже и не хочется такую таблетку. То хочется, то не хочется.

В общем, сидел я в темноте довольно долго. Сидел, шарился по очертаниям предметов. Думаю: всё я уже здесь умертвил своим взглядом, из всего сделал морг. Никакого тепла не оставил. Вообще уцепиться не за что.

И всплыл тогда в голове Вася. Всплыл, как некая последняя спасительная нить. Ведь эти наши несколько минут молчания у него на могиле – это были единственные нормальные минуты за весь день. То есть те, за которые не стыдно. Всё остальное уже одна чернуха.

Захотелось даже помолиться ему, что ли. Типа, Вася, ты вот уже умер, ты такой теперь мудрый, возвышенный, очищенный от земной шелухи. Помоги как-нибудь и мне к такому состоянию подобраться, только без того, конечно, чтобы тоже помирать. Помоги мне, в общем, Вася.

Даже заплакал. Совсем нервы расшатаны были.

Само собой, Вася после этой псевдомолитвы в мою дверь не постучался, хотя я, честно говоря, именно чего-то такого ожидал. Потому что ждать, получается, больше и нечего было – только чего-то такого.

И тогда решил я, наконец, включить себе эту самую видюшку, которую всё боялся посмотреть. Не знаю почему. Расковырять себя хотелось до чего-то.

Достал телефон. Вставил наушники. Уже палец над дисплеем занёс, чтоб нажать на «просмотр», и тут понял, что снова боюсь. Причём боюсь не того, чего обычно в этой видюшке боялся – увидеть человека за считанные минуты до его смерти, – а совсем другого. Боюсь музыки, которую Вася на этом видео играет. Жутко стало предчувствовать эту музыку, сердце забарабанило опять. Я в аптечный ящик. Наглотался валерьянки, корвалола, валокордина, валидола – всего, что про сердце. Снова сел. Какое-то подобие спокойствия на душе появилось (всё-таки есть оно в нас, химическое, таблеточное). Решил, что дай-ка я сначала посижу восстановлю события в своей голове, а потом уж посмотрю видео. И стал вспоминать.

Если б не Васина смерть, я бы вряд ли так подробно запомнил тот день. Ничего суперпримечательного в нём не было. Стандартные будни не до конца опустившихся алкоголиков и наркоманов. Собрались, как обычно, у Никиты – он один остался среди нас холостой, у него только и можно было вот так собраться. Курнули. И как-то вдруг магически звонки посыпались: эти захотели придти, те соскучились. Бывает такое – коллективное бессознательное. Может, с погодой связано как-то, не знаю.

Короче, знакомого и полузнакомого люду набралось в итоге человек двадцать – в основном, парни, но и девушек было человек пять. Среди них Машка, которую я до этого уже тыщу лет не видел. Машка – это для меня особенная девушка. Маленькая, красивая, умная. Очень независимая. Пьёт, дует наравне с парнями. У меня когда-то с ней было, – разумеется, до жены. Но отношения не завязались, потому что сразу всё превратилось в какую-то дуэль. С ней только так, видимо, и можно. С ней быть – это значит с ней сражаться. Я это как-то не потянул, отошёл от неё. И почти сразу жена, ребёнок, семейная жизнь. Но всё равно, когда я вижу Машку, что-то внутри мощно возрождается. Аж мурашки от неё, от её близости. Конечно, я виду стараюсь не подавать. Постёбываюсь над ней, как будто мне легко. Она, как всегда, мастерски парирует. Но мне кажется, всё она понимает. Мне до сих пор часто снится, как я всё на свете бросаю – жену, сына, работу, – лечу к ней и мы вместе сбегаем. Навсегда, куда глаза глядят. Автостоп, море, дожди, всякие опасности, алкоголь, наркота, экзистенциальное одиночество и прочая красота. А в конце, наверное, чья-то смерть. Для завершённости композиции. Вся эта красота у меня в голове чётко ассоциируется с Машкой – больше ни с кем. Я хожу после этих снов целый день как дурак, ничего делать не могу. Будто ветром подуло из параллельной реальности. При этом я понимаю, что эта параллельная реальность на самом деле никакая не параллельная. Машка живёт со мной в одном городе, больше того – у меня с ней было. И от этого едет крыша. Но окончательно она съезжает от той мысли, что ведь Машка согласилась бы со мной бежать. Я точно знаю.

Я, конечно, стараюсь эти мысли не развивать, отгоняю их сразу же. Хожу, отвлекаюсь, повторяю, как мантру: жена, сын, работа, работа, сын, жена. Вроде помогает.

Короче, получилась у нас в тот раз большая спонтанная тусовка. Вася, я думаю, подобные мероприятия не очень любил. А вот затесался как-то на свою беду.

Я с Васей познакомился через Никиту. Они в одной школе учились и жили в одном доме, через подъезд. Вася к нему регулярно захаживал. Это не удивительно: во-первых, Никита шарит в компах, а Вася тоже в них шарит, а, во-вторых, с Никитой легко. У него что на уме, то и на языке: может полную ерунду сморозить, а может и истину какую-нибудь изречь, – и всё это с одной и той же невозмутимой физиономией.

По-моему, Вася был слегка с аутичными наклонностями. Никита рассказывал про него, что он с детства паял у себя дома какие-то микросхемы, модельки клеил, радиоприёмники собирал. Гулять при этом практически не выходил. В классе изгоем был, от всех отхватывал, но как будто не особо из-за этого расстраивался, не плакал никогда. А потом от моделек и радиоприёмников перескочил каким-то образом на гитарные дела. Он ведь не только играл, но и делал электрогитары. Мне кажется, второе было для него и важнее где-то. Нет, играл он, конечно, тоже что надо, но как будто чего-то ему не хватало. Полёта какого-то, импровизации, не знаю. Не дотягивал он, в общем, до Хендрикса. То, как он сами гитары делал, меня лично поражало в нём гораздо больше.

Вообще, мы к Васе относились не очень серьёзно. Во-первых, он не курил, не пил, дурь никакую не употреблял. Ну, пива иногда мог бутылочку выпить под настроение. Во-вторых, нигде не работал. До самого конца его кормили родители. В-третьих, он никак не продвигался по своей гитарной части. То есть техника исполнительская (приёмы всякие, беглость пальцев) год от года росла, но росла как бы ни для чего. Мог бы, например, пойти образование музыкальное получить. Мог бы гитарами своими самодельными начать приторговывать, ну, или, на худой конец, в группке какой-нибудь поиграть. А он нет – сидел дома, бренчал, паял, строгал, как будто этого вполне достаточно.

Видок у него был тоже – не скажу смешной, но какой-то не от мира сего. Он вечно таскал одну и ту же джинсовку размера на два меньше, чем надо, одни и те же чёрные джинсы и «абидосовские» кроссовки с полосками. На фоне такого прикида слегка неуместными казались его длиннющие волосы, которые он отращивал незнамо сколько лет, – наверное, с того самого дня, как решил стать гитаристом. Они у него всегда были убраны в хвост и стянуты самой обыкновенной чёрной резинкой. Почему-то хвост получался супертонкий – толщиной с палец, наверное. Я таких тонких и не видел ни у кого. И длинный: он под конец уже мог бы его в штаны себе заправить. Смотришь на Васю спереди – парень и парень, только зализанный. А потом бац – а сзади этот хвост, как от другого человека. На всё это ещё накладывался Васин характерный походняк. Когда он шёл, у него двигались одни ноги (причём слегка согнутые в коленях), а верхняя половина тела вообще не двигалась.

Говорил он очень мало. Слушал зато хорошо – не то чтобы внимательно, просто речь при нём лилась как-то лучше. Меня очень радовало, когда собирались вместе я, Никита и Вася – втроём, и больше чтоб никого. При Васе у нас с Никитой почему-то самые крутые разговоры получались. Но когда Никита куда-нибудь отходил и мы с Васей оставались тет-а-тет, мне уже было не так уютно. Хотелось, чтобы Никита поскорее вернулся. Но это, наверное, уже мои личные проблемы.

Короче, все двадцать душ были уже навеселе, но поджидали весёлого почтальона ещё кое с чем, и были от этого на повышенном взводе. Тут звонок в дверь. Никита пошёл открывать, думал, что вот он, пришёл почтальон – а нет, Вася пришёл в своей джинсовке. Со своей коронной улыбочкой. Я никогда не понимал, чему это он всегда улыбается. Может, это была и не улыбка, а такая специфика лица. У Васи была утяжелённая такая нижняя челюсть. Утяжелённая и выдвинутая маленько вперёд. Может, от этого и создавалось ощущение, что он улыбается нон-стоп.

Вася увидел нашу толпу, помялся в дверях, типа, может, я в другой раз давай зайду, раз у вас тут такое дело. Но Никита его не отпустил. Нет, говорит, пришёл – заходи. Вася снял свой «абидос» и прошёл своей походочкой на кухню, где все сидели. Поздоровался со всеми. Кого не знал – представился. Обстановка была расслабушная, Васе это явно понравилось: вроде много народу – а как-то комфортно. На тебя вроде никто особого внимания не обращает, а вроде все тебе рады. Я сразу понял, что ему понравилось, и очень этому удивился.

Машка сидела на полу у стены, попивала портвейнчик, и сказала Васе доброжелательно, как она умеет обращаться ко всем, с кем у неё ничего не было и не предполагается:

– Василий. Как, наверное, долго ты отращивал это чудо.

Имела в виду его хвост.

Вася её только в эту секунду заметил. Обернулся к ней. Зная Васю, я думал, что он засмущается. Но он задрал голову к потолку (помню, кадык ещё сильно так выпятился) и стал загибать пальцы. Сначала на одной руке все загнул, потом на другой. Считал.

– Да, – сказал потом. – Довольно долго.

Все засмеялись.

– Какой хороший, – Машка сказала.

Никита ему:

– Василий, ты что у нас будешь употреблять?

Я думал, сейчас ото всего откажется, ну, или скажет «чайку». А Вася почесал голову и говорит:

– Да, что все, то и я.

Мы с Никитой переглянулись: неожиданно. Никита говорит:

– То есть против тяжёлых наркотиков ты, я так понял, ничего не имеешь?

Вася такой:

– Кончай, Не́кит. Давай наливай свою водку.

Наивный Вася. Так сказал, как будто водка – это самое страшное, в чём нас можно было подозревать.

Никита глаза большие сделал:

– Водку? Она же горькая, Вась. Сорок градусов.

– Давай-давай, – Вася говорит, – а то откажусь.

Всем нравилось на него глядеть, слушать его. Уверен, все думали: «Вот какой хороший, простой парень. Как хорошо, что он пришёл, и как вообще всё хорошо».

Никита налил ему, довольно много. Вася выпил, зажмурился, помотал головой. Как жеребёнок, которого ведут, а он упирается. Очень похоже. От этого мотания у него хвост перемахнулся на грудь, и он им занюхнул. Само собой, все опять смеяться. Я говорю Машкиной терминологией:

– Так вот для чего тебе это чудо, Василий, – и посмотрел искоса на Машку. Она, конечно, это заметила, но сама смотреть на меня не стала. Но меня это даже сильнее взволновало. Я почувствовал, что я для неё всё ещё не пустое место, что какие-то отношения между нами всё ещё существуют, хоть и такие вот идиотские. И я понял, что если сегодня ещё чем-нибудь подогреюсь, то не сдержусь – потянусь к ней, захочу говорить с ней серьёзно, нежно, расскажу про то, что она мне часто снится. Я понимал, что эта авантюра не имеет будущего, что это так, тупиковый позыв, и что она это сразу раскусит и далеко не пустит. Но трудно было этому противостоять. Притягивала она, как не знаю что.

Хотя нет, знаю. Как музыка.

Если подумать, всех на свете больше всего тянет к музыке. Я бы даже сказал, что в каком-то смысле человеческая жизнь вторична по отношению к музыке. Даже гопники последние, которым вроде бы только и надо что пожрать, бухнуть да с кем-нибудь перетряхнуться, – и те без музыки не могут. То, что у них на плеере поганый блатняк или какая-нибудь неоязыческая долбёжка, – это уже детали. Главное – что этим людям тоже необходимо, чтобы их идеалы были воспеты на языке музыки.

Вот ведь оно как! Кажется, довольно банальное наблюдение, однако сколько из него вытекает небанального! Оказывается, все мы – сплошные идеалисты. Нет среди нас ни одного приземлённого сухаря. То есть даже если человек и приземлённый сухарь, то это только потому, что существует музыка, которая воспела то, как хорошо быть приземлённым сухарём. Без музыки никуда. Музыка главное. Она всё определяет. Где музыка ваша, там и сердце ваше. А поскольку музыка – это, как принято говорить, квинтэссенция прекрасного, – то тут недалеко до вывода, что все мы живём исключительно ради прекрасного. Все мы эстеты, все мы философы! Штука в том, что каждый понимает и чувствует это прекрасное в меру своей оскотиненности, и уже бывает, что прекрасное для нас – это далеко не всегда доброе и хорошее.

Меня тянуло к Машке именно так – как к чему-то прекрасному, но не как к чему-то доброму и хорошему. Сложное и очень грустное чувство…

Васе, меж тем, сразу изрядно накатило по шарам. Я таким оживлённым его никогда не видел. Он сидел на стуле и неритмично, как не музыкант прямо, барабанил ладонями по коленкам. Как будто только сегодня начал по-настоящему жить.

– А ведь он ещё и тала-антливый, – Никита голосом Карлсона сказал.

Народ живо поинтересовался, в чём же его талант. Никита поведал, что «Вася у нас гитарист». Все давай сразу: «Сыграй, сыграй, Вася, ну пожалуйста». Стали спроваживать его домой за гитарой и комбиком, а он возьми и согласись.

– Только, – говорит, – махну ещё с вами. На ход ноги.

И выпил опять. Мы с Никитой опять друг на друга: что это, мол, с ним?

Через десять минут он уже сидел на кухне на своём комбике, настраивал гитару. Вокруг него царил полный хаос: кто-то передавал кому-то бутылку с водярой, кто-то починял бульбулятор, кто-то шмалил гарик через трубку, кто-то лез в холодильник за закуской или пивом, дым стоял коромыслом. Шевелился наш гниловатый сброд. И среди этого всего Вася оставался единственным оплотом разумной деятельности. Делал что-то доброе. Было и смешно, и жалко его. Детством каким-то от него веяло.

Помимо гитары он подключил к комбику ноутбук, на котором у него были минусовки. Не знаю, как называется первая композиция, которую он исполнил. Её каждый слышал. Старая штука, придурошно-задорная, её ещё тётка поёт речитативом на испанском языке, что-то типа кукарачи, но не кукарача.

Все заулыбались, задёргали иронично плечиками, типа, как бабушки на танцах в доме престарелых. Мыто музыку посерьёзнее слушаем: пост-панк, шугейз, нойз и всё такое, – а тут нам, понимаешь, кукарачу с серьёзным лицом играют. Нет, всех, конечно, радовала Васина непосредственность, все были очень довольны, что он разнообразил нашу снобистский салон чем-то наивным и чистым, но мало в ком эта кукарача вызывала настоящее уважение. Как бы сказать?.. В общем, мы обернули Васину игру плёнкой своего высокомерного презрения, и уже в этой плёнке его игра нам нравилась. Вася же при этом думал, что всех просто прёт от того, какой он крутой музыкант и какую хорошую кукарачу он играет. Плёнки он не видел. Машка только смотрела на него с настоящим уважением, и опять мне стало грустно, что она такая хорошая, независимая и нет у меня никакой второй жизни, чтобы прожить её рядом с ней.

Потом Синатру он играл, «My way», потом балладу какую-то из «Скорпов», потом ещё что-то…

Потом пришёл весёлый почтальон. Вася заметил, что все как-то переключились с его музыки на что-то другое, но не стал ничего спрашивать, включал себе минусовки одну за другой и продолжал играть.

Дурь Никита отнёс в ванную, на стиральную машинку. Решили ходить туда по двое, по трое, чтоб не толпиться. Все, кто возвращался из ванной, начинали смотреть на Васину игру по-другому. Как-то хлопать начинали живее, больше хвалили, больше добрых слов говорили. Вася чувствовал какой-то подвох, оглядывался иногда в сторону ванной и всё чаще просил налить ему водки. Никита наливал. Вскоре водка сказалась на Васиной игре: пальцы стали заплетаться. «Каприз» Паганини, который он, видать, оставлял на десерт, он уже не осилил, и пришлось ему отложить гитару. Стал себя ругать:

– Вот, – говорит, – позор. Моя любимая…

Но всем уже было по барабану. Все говорили ему, что он гений, что он прекрасен. Даже и не знаю, о чём он в эти минуты думал, но в конце концов он заплакал.

Я подгадал, чтобы в ванную попасть с Машкой. Чуть ли не последние мы с ней пошли.

Сделал всё нам на двоих.

– Встретились, – говорю, – мы с вами, Маша, у водопоя.

Молчит. Прекрасная, маленькая, с волнистыми своими волосами.

– Подходите, – говорю.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации