Текст книги "Мир и хохот"

Глава 16

Прошло несколько дней. Мир оставался чужим. Но Станислав стал более словоохотливым. Это заметили и Митя, и Михайловна.

Одним утром в дверь домика постучали. Станислав открыл. Перед ним стояла Алла, его жена.

Перемену, происшедшую со Станиславом, первой зафиксировала мощная ясновидящая, из круга самого Антона Дальниева, Друга Ростислава. Она тут же сообщила Дальниеву, что покров непознаваемой тьмы сброшен и объект стал доступен, наблюдаем. Увидела она на дорожном указателе название деревни и другие координаты. Сразу же это громовое, разрывающее душу известие было передано Алле и Лене с Сергеем. Решили немедленно собраться в путь, для верности несколько человек. Но пока собирались, Алла не выдержала и, все бросив, приехала одна первая.

Перед Станиславом стояла Алла, его жена. Станислав широко посмотрел ей в глаза.

– Митя, это к тебе, – громко сказал он, повернув голову в глубь дома.

Алла заплакала. И послушно пошла внутрь. Но внутри никого не было. Митя и Михайловна куда-то ушли спозаранку. Они остались вдвоем в полутемной горнице.

Наконец Алла собралась с духом:

– Ты не узнаешь меня, Станислав? Ведь я люблю тебя. Разве можно не узнавать тех, кто тебя любил и любит.

Она по-прежнему плакала. Станислав растерялся. «Почему она плачет? – думал он. – Как неудобно. Кто она?»

Алла присела у стола.

Станислав в недоумении ходил по комнате.

– Не плачьте. Я, я…

И вдруг он пристально посмотрел на Аллу. Его лицо залихорадило.

– Теперь я знаю, знаю, – быстро заговорил он. – Вы Женя, Женя, Евгения… Только как вы явились сюда… Боже мой, я помню…

Алла с ужасом уставилась на него. Она пыталась угадать в нем прежние черты, да черты были прежние, но внутренний дух лица изменился: возможно, это был уже не Стасик… Нет, нет, это все-таки он, ее муж, ее любимый, с кем она разделяла и душу и тело и кого она возлюбила еще больше после того, как он исчез и, может быть, умер.

– Я не Женя, – пролепетала она. – Милый, я твоя жена. Меня зовут Алла.

– Нет, нет… Вы – Женя… Только вы из моих снов, но эти сны как явь – я видел вас много раз там, в этом другом мире. И я знаю, вы – мой друг.

Он сел около нее, рядом на стул.

– Да, конечно, я твой друг тоже, Станислав, – сквозь слезы проговорила Алла.

Станислав отпрянул.

– Но вы были там. Почему же вы здесь?

– Не знаю.

– Но там вы не были человеком. Только лицо то же, что и сейчас.

Алла не смогла больше такого терпеть. Собрав всю волю, она сказала:

– Стасик, родной, все будет в порядке. Мы поедем в Москву, и ты будешь тем, кем был. Нам помогут.

– Зачем ехать? Ты, Женя, мой друг, но ты – другая, чем я. Ты была только похожа на людей, а я принадлежу к людям. Куда же мы можем уехать? К тебе туда или ко мне?

Аллу охватила дикая, захлестнувшая все ее существо жалость к Станиславу. Она встала со стула и чуть не упала. Опустилась перед ним на колени, протянула к нему руки.

– Стасик, Стасик… Вспомни нашу квартиру, Москву, Андрея, Лену… Ты жил тогда другой жизнью, чем сейчас. Сейчас ты живешь совсем иной, не похожей на прежнюю жизнью. Но та жизнь была твоя, ты был там хозяин, она реальней, она вернется, потому что я люблю тебя.

– Любишь? – губы Станислава вздрогнули, но глаза оставались безумно далекими, в них не было ни тени любви или ненависти.

И вдруг он холодно сказал:

– Мне смешно это. Любишь?! Разве любовь спасла меня от того, что со мной было?

Он произнес это так, как будто в нем проснулся человеческий разум.

Алла похолодела, вдруг в ее уме возникла мысль, что ведь Станислав умер, но потом все-таки продолжал жить.

Она взглянула ему в лицо. «Но он не похож на мертвеца, он просто далекий. Мертвец в нем, может быть, и есть, где-то там, но это не главное в нем, – подумала она. – Не знаю… Совсем не знаю…» И опять сострадание затопило все мысли, все сомнения: Стасик ли перед ней или кто-то другой.

Она обняла его, поцеловала, залепетав:

– Я же не Бог… Любовь Бога спасает… Но и человеческая тоже… По мере сил… Стасик, Стасик, очнись!

Станислав принял ее ласку, но она видела, что он не понимает, что это значит: «очнись!» От чего очнуться? Все вроде бы на месте. И солнце светит где-то там за околицей. Все это она прочла в его глазах.

Но он нервно сжал ее руку.

– Женя, Женя, все-таки хорошо, что ты пришла ко мне из другой жизни. Сюда.

Эта «Женя» било Аллу как хлыстом по лицу. «Может быть, те люди правы, он действительно один раз уже умер», – подумала она. В голову полезли стихи Блока:

Мы были, но мы отошли

И помню я звук похорон,

Как гроб мой тяжелый несли,

Как падали комья земли…

«Он вернулся, но период смерти не прошел даром, – стремительно думала Алла. – Что-то там произошло, пока… он был мертв».

В это время в избушку вошли Митя и Михайловна, ставшие изумленными при взгляде на Аллу.

– Знакомьтесь. Это Женя, – сказал Стасик.

– Здравствуйте, Женя, – пробормотала Михайловна.

– Меня зовут не Женя, а Алла, – сухо ответила гостья. – Вы что, тоже из могил, что ли?

Михайловна обиделась.

– Митя, да что ж это за гости дикие пошли! – чуть не взвизгнула она.

– Хозяев за покойников принимают!

Митю же эта ситуация ничуть не смутила.

– Да она ясновидящая, бабулька, вот в чем секрет. Будущее видит. Потому и за покойников нас всех принимает.

– Лучше бы она Царствие Небесное наше видела, а не могилы, – со вздохом осерчала Михайловна.

Аллу это чуть-чуть развеселило.

– Правильно, бабусенька! Извините уж меня. А то эти ясновидящие не в ту сторону смотрят… Кстати, я вовсе не ясновидящая. Я – жена Станислава.

Митя и Михайловна так и сели.

– Так что же вы сразу об этом не сказали?! – всплеснула руками Михайловна. – Оказывается, у Стасика есть жена? – Она вопросительно обернулась к Мите.

Тот развел руками.

– Все бывает, бабусь, все бывает. У нас тут необычайней и чудней, чем в Царствии Небесном даже!

Станислав наклонил голову в знак согласия. И глянул в бесконечную, но грозную пустоту.

Когда небо стало спокойным, приехали в Тихово остальные. Это случилось на следующий день после приезда Аллы, и то были Лена с Сергеем, Андрей и вновь появившийся Данила Лесомин, тут же открывший всем, кто такой Митя.

Встретили их радушно, но разместить пришлось в соседнем доме (у Михайловны места уже не хватало), благо хозяева оказались понимающими.

Митя тут же рассказал о беспокойном посещении Руканова и о том, что ошибся непредсказуемый, не так уж жители деревни расшатаны, как ему показалось. Есть, конечно, расшатанные, в главном же народ здесь умиротворен в своем бытии. И пьют не так много.

Алле удалось сразу предупредить друзей о состоянии Станислава. Но меткий глаз Данилы отметил: то, о чем шептал Ургуев, о силе, ведущей за пределы Всего, закончилось, она отошла от Станислава, а игру Непостижимой Случайности никому не понять. И он поделился своим впечатлением с Леной, ибо, кроме нее, никто не знал о шепоте Ургуева.

Станислав, увидев такую толпу друзей, затаился и выглядел как метафизический барсук, высунувшийся из своей норы. Он ошеломленно молчал.

Особенно пугал его напор Андрея, который шумно называл его братом, хотя Станислав даже не понимал значения этого слова. Андрей непрерывно и истерично кричал о каком-то морге, о Соколове оттуда с глазами, точно пересаженными от трупа, чем окончательно умилил Михайловну. «Вот наука до чего дошла», – на свой лад рассудила старушка.

По мере крика Андрея Станислав все больше и больше прятался в угол, а все сидели в комнате у Михайловны, маленькой, но безумно уютной. Из такой комнаты можно было, пожалуй, выходить только в ад или в рай. Андрей чуть не плакал, что их со Станиславом родители погибли в автокатастрофе и что они – сироты.

В конце концов Андрея уняли, и Алла убедила всех, что со Стасиком теперь надо вести себя нежно и хрупко, учитывая, что он еще не здесь.

Деревенский дурачок Макарушка забежал к ним по случаю и, поприветствовав собрание диким смехом, успокоил немного Станислава. Дурачок убежал, затем вытащили бутылки, припасы, чтоб отметить приезд и встречу и то, что Станислав – живой. Но после первого шока и мистической радости стало немного жутковато, Станислав ли это. Конечно, он похож, и документик его валялся на полке, но что значат документик, и паспорт даже, и видимость на лицо перед тайной души.

Даже Данила расхохотался вдруг, взглянув на Станислава. Но смех его был мрачен.

Алла, однако, держалась: как-никак, а Стасик на земле, а дальше увидим сквозь тьму.

Алла, Митя и Станислав остались у Михайловны, остальные ночевали у соседей, Добровых Николая и Марьи, с детишками, благо дом их был крепок и широк. Правда, Лена с Сергеем ночевали в сарае, на сене. Так было теплее и ближе к предкам.

Изба была традиционной, и всех еще с вечера охватил покой.

Лена проснулась среди ночи и высунулась из сарая посмотреть. Дух избы уводил сердце в родное. Все время вспоминалось:

Сон избы легко и ровно

Хлебным духом сеет притчи.

Изба казалась живым существом, малой родиной, уводящей в лес и в небо. Сердце разрывалось от летящих в душу стихов:

Снова я вижу знакомый обрыв,

С красною глиной и сучьями ив,

Грезит над озером рыжий овес,

Пахнет ромашкой и медом от ос.

Край мой! Родимая Русь и Мордва!

Притчею мглы ты, как прежде, жива.

Нежно над трепетом ангельских крыл

Звонят кресты безымянных могил.

Лена была сугубо городской жительницей, но в глубине таинственно-родное прошлое жило в ней сильнее стихии двадцатого века – века Смерти. За каждым деревом вдалеке на нее смотрели волхвы.

Наутро провиделся и лес, и поля, и обрыв, и уголочки с березами и соснами, – но все это так входило в душу, как будто в глубине оно было там от вечности.

– Хорошо, что все это, включая воздействие, необъяснимо, – сказала Лена Сергею.

И он согласился. Согласились бы и другие.

Но существовал Станислав, и он нашелся, и что теперь делать – надо было решать.

На совете, на берегу реки, дул легкий ветерок, первым объяснился Митя. Оказалось, Станислава подвезли ему неизвестные люди, впрочем угрюмо-интеллигентные, и предложили ему подержать Станислава у себя некоторое время до осени, в деревне у родственницы. Они и про это знали. Состоялся серьезный разговор, люди эти были тайные, но суровые, дали деньги и наказали сберечь Станислава. Кто такой Станислав, Митя понятия не имел, и бумажка, которая была при нем, ничего, кроме имени и отчасти неразборчивой фамилии, не содержала. Митю уговорили – он нашел в этом даже способ убежать от себя. И было одно странное предупреждение: Стасика хранить, но если обнаружит его жена, Алла, то ей можно отдать. «А так – хранить до начала сентября, когда мы за ним приедем. Так они объяснили», – сказал Митя.

– А эти ребята хоть чем-нибудь раскрыли себя? – спросил Сергей.

– Ничем, – снова изумился про себя Митя. – Ничем. Как я понял, это исследователи. Думаю, основное исследование они уже провели и Стасик для них был нужен, но не очень уже, скорее как обломок. Потому и сказали, что можно отдать родным. Но что знаю точно, с этими ребятами не шутят. Не дай Бог куда заявить. Меня предупредили, и я почувствовал. Тогда действительно убежишь от себя, но без возврата и не по делу. Заберите вы его, – заключил Митя. – Человек он хороший, пусть и в трансе. Транс, правда, необычный совсем. Но бывает, бывает. Я устал. Руканов на него смотрел как кот на сметану, но судьба отмахнула его.

…Станислав воспринял все эти заботы вокруг него тихо, потаенно и так, как будто речь шла не о нем. Сначала он чуть-чуть испугался, что его повезут в какую-то неизвестную ему Москву, но ему сказали, что он там родился.

Вообще запутанность успокоила его. Аллу он по-прежнему называл Женей. Но сборы были энергичными и недолгими.

Станислав оказался дома, в своей квартире, но он не узнал ее.

Глава 18

Его окружили заботами и тишиной. Андрей переселился в квартиру Аллы и брата – помогать и охранять на всякий случай. Помогать взялась и Ксюша со своим Толей – время от времени, и еще один дальний родственник.

Главное было сохранить Станислава и предупредить всякие неожиданности. Но как предохранить от невидимого мира, от судьбы, от непознаваемого, в конце концов?

Все что можно делалось и раньше: искали, молились, принимали меры… Но сейчас – все-таки Стасик был дома.

В первый момент Алла не решалась сообщить в милицию, что, мол, нашелся. Вообще от официоза надо держаться подальше – так считали многие. Еще начнут копать. И вдруг подключатся такие силы из того же официоза, о существовании которых и не подозревали. Все-таки случай из ряда вон выходящий.

И все-таки Алла сообщила по телефону в милицию. К ее удивлению, это сообщение никого там не удивило.

– Ну нашелся так нашелся, – сухо ответили оттуда. – Скажите спасибо кому-нибудь. Обычно не находятся. И больше не морочьте нам голову. Без вас тошно. Да, да, можете написать заявление, что пришел. Мы отметим.

Но вскоре, после первой суеты, Аллой овладела жуть. С кем она теперь будет жить? Кто он сейчас? Он по-прежнему называл ее Женей и порой шептал, что она пришла из ниоткуда. Спал он пока в отдельной маленькой комнатке – это получилось естественно, ибо кем и кому он был теперь в действительности? «Он не мучается, ты видишь, он не мучается уже», – словно про себя говорила Лена Алле. Последняя ширила глаза, не понимая, и отвечала удивленно: «Может быть, он и не страдает, не мучается, но его нечеловечески отрешенный, словно лунный вид и тихие шаги мучают меня».

Квартира как будто чуть-чуть изменилась с приходом Стасика. Но это «чуть-чуть» казалось Алле зловещим, тревожным. Точно замерли тени на стенах. И тишина, непостижимая тишина – сколько бы ни говорили, даже громко, Алла, Андрей, Ксюша, – тишина окутывала все звуки, и голоса вязли в ней, как в пропасти. Стасик обычно молчал, но стал внезапно улыбаться.

Эта улыбка, казалось, плыла по комнатам. Чтобы заглушить тишину, Алле хотелось кричать, особенно ночью, среди мрака и суеты черных сновидений. Но она знала, что никакой крик не заглушит эту тишину, не успокоит ее. Крик только подчеркнет всемогущество пугающей тишины.

Наконец, Станислав не отвечал на робкую, отдаленную ласку Аллы, и это ранило ее. Близость была далека. Но не было и реакции ненависти и отторжения. Он только улыбался в пустоту.

Так продолжалось несколько дней, томительных, как дни на луне.

Но потом Алла почувствовала, что Станислав чуть-чуть приоткрылся, стал ближе. Молчание стало исчезать. Иногда его глаза наполнялись слезами, но такими же безучастными, как он сам. Зато он произносил слова, и порой пронзительные.

– Как хорошо, Женя, что ты пришла из сна или оттуда (он сделал неопределенный жест) ко мне, – сказал Станислав ей как-то. – Ты принесла оттуда мне покой. А то мне казалось, что вокруг одна смерть и нет детей.

– Я твоя жена, Станислав, – ответила Алла. – Как же я могла тебя бросить?

– Не отрицай, не отрицай, тебя бы увели под землю. Мы все слабые. Тебя бы поглотили.

Алла не стала спорить.

Лена одна из первых посетила этот дом после такого могильного карантина. Она пришла с Сергеем. В квартире была еще Ксюшенька. Андрей спал в соседней комнате.

Вечер был таким, как будто звезды потеряли свое значение. Одна Россия оставалась. Они сидели за круглым столом и видели зеркало, в котором когда-то отражалось то, чего не было.

Стасик в своей заброшенности стал странно-трогателен, слово мумия, читающая стихи.

Стихи внезапным потоком лились и в сознание Лены. Снова, как раньше и как в будущем. Но образ Стасика и его улыбки внушили Лене поэзию, которую не очень-то можно было читать вслух в данной ситуации.

Ничего не понять, кроме сна бытия,

Кроме Брахмана где-то за миром,

И стою очарованный смертию я,

Торжеством иллюзорного пира.

Вечерний этот пир был не совсем иллюзорен, но вкушавшие – вполне. Так казалось Лене после таких стихов. Ксюша приготовила яства, нарочно сладко-острые, чтобы напомнить Станиславу об этой жизни, пусть короткой, но полной бредовых ощущений. (Ксюша считала вкус формой полноценного бреда – и всегда, когда дома звала мужа отобедать, окликала его: «Пора бредовать».)

Но такой бред не очень воспринимался Станиславом. Он ел мало и с таким видом, будто присутствует при важных похоронах.

Ксюшу это раздражало, и нежные жилки на ее белой шейке отвечали ей взаимностью.

Страшно было затерять себя при таком ритуале. Но Россия за окном жила, и было в этой жизни невиданно-великое, тайное подземное течение, которое шло вопреки всему, что творилось на поверхности, ожидая своего часа выйти наружу.

«Все будет хорошо», – повторяла Лена самой себе, слушая шепот этого течения.

– Станислав, вы помните, как вы родились? – спросила Ксюша как можно мягче.

– Помню, – ответил тот. – Я проснулся тогда в комнате. Рядом была женщина. Ее звали Анастасия. Но я немного помню, что было и до этого…

– Стасик, тебе хорошо с нами? – перебила его Алла.

– Мне всегда хорошо на том свете.

– Ну и слава Богу, – вздохнула Ксюша.

– А демоны? – спросил Сергей.

«Важно пробудить Станислава к любому общению», – подумал он.

– Что это за слово? – спросил Стасик у Аллы. – Вы называете себя демонами?

Аллой все больше и больше овладевало сострадание, сострадание к нему, к потерянному мужу. А за состраданием таилась снова любовь, притихшая при лунной тишине.

– А какой же свет для вас не «тот», а «этот», Станислав? – прямо спросила Ксюшенька.

– Не знаю, – был ответ.

– Для него нет «этого» света. Он везде чужой, – проговорила Алла, и голос ее дрогнул.

Лена вскочила со стула и подошла к Станиславу.

– Стасик, – коснувшись его плеча, заговорила она, – мы и есть «этот» свет. Неужели ты не знаешь меня? Не помнишь?

– Я помню Женю, – ответил Станислав. – А вы, может быть, и были, но очень давно.

«Не может, не может такого быть, – подумал Сергей. – Он говорит связно о своем ужасе. Может быть, он разыгрывает нас? Но зачем? Не похоже. Скорее кто-то разыгрывает его».

А все-таки в этой квартире присутствовала сейчас и обыденность. Правда, безумная.

Неожиданно позвонил и ворвался Степан Милый. Никто не ждал его появления. Ведь прошел слух, что он ушел окончательно в себя. Но Алла даже обрадовалась: надо было, пожалуй, разрядить обстановку.

Степан сразу все понял и оценил.

– Я же говорил тебе, Аллуня, – сказал он, полубезумно целуя хозяйку, – что с таким парнем, как Станислав, ничего не случится. Он выйдет сухим из любой воды!

Станислав милостиво наклонил голову. Гостя встретили в целом довольно шумно. Ксюше даже захотелось плясать. Степанушка всех расцеловал, а к Станиславу все-таки не приблизился: понимал. Но радость сияла на его задумчивом лице.

– Из какой метафизической канавы вылез, Степанушка? – нежно спросила Лена.

– Много, много было канав, Лена, – ответил Степанушка, усаживаясь за стол. И вид при этом у него был вполне приличный, словно он вышел не из той канавы, которую имела в виду Лена.

Взглянул на Станислава и вдруг захохотал, но до крайней степени дружелюбно.

– Он принц, настоящий принц, Аллуня, – запричитал Степан. – Мне, Милому, такое и не снилось. Я не так далеко ушел, разговаривая сам с собой.

Потом Степан смолк и уснул. На том самом диванчике, на который и сел. Но Станислав вдруг как-то повеселел при этом, впервые после всего веселие коснулось его лица. А то раньше по этому лицу словно бегали белые мыши.

– Дайте хоть пожить немного! – вскричала Ксюша. – Мы все в одной лодке…

– Имя которой – неописуемое, – добавила Лена.

– Пусть Степанушка спит, – вмешалась Алла. – Когда он спит, я чувствую, что Станиславу лучше. Степанушка ведь во сне всегда был неописуем.

– Станислав, Стасик, очнись наконец. Очнись! – вскричала Ксюша.

– Что?.. Что?.. Что они говорят? – с ужасом, сменившим веселие, проговорил Станислав. – Женя, я ничего не понимаю вдруг!!!

Алла кинулась к нему.

– Ты все поймешь, родной мой, ты все поймешь! – заплакала она, прикоснувшись к нему. – Нет ничего непонятного в мире, потому что он в принципе непонятен. Но мы живем в нем, живем! И ты будешь жить с нами, мой любимый!

Станислав ошарашенно вращал глазами.

– Да он победитель, в конце концов, победитель! – вскричала Лена, немного захмелев. – Ведь надо знать, чего он избежал, от чего ушел, спасся.

– Да, да! Он – Цезарь, он – Богатырь! Да! Он Александр Македонский в тысячу раз больший, он – авторитет, – заголосил Степанушка во сне.

И на этой высокой ноте вечер закончился.

На следующий день позвонил сам Нил Палыч, и Алла его пустила. Пока она многих не решалась допускать к Стасику, но Нилу не отказала.

Он пришел по-прежнему лохматый, но без очков. Станислав скромно сидел в углу, в кресле, ничего не узнавая. Нил подошел к нему и отскочил в сторону. Алла испугалась: что такое?

Нил Палыч отозвал ее в коридор. Голубой мрак в его глазах почернел, но в целом дорожденные глаза – напротив, словно снова родились и выкатились вперед, как ошпаренные.

– Чтобы разобраться, что происходит с ним, Алла, надо понять, что изменилось там, – и Нил Палыч поднял палец куда-то вверх.

А Андрей тем временем метался по комнатам, подходил к брату и исступленно повторял:

– Стасик, Стасик, я потерял тебя… Кто ты?.. Ты откуда? Вернись… вернись!

Станислав недоуменно молчал.

– Ты Андрея-то успокой, Алла, – поучал Нил Палыч. —А то он еще, глядишь, и в петлю прыгнет. Он без стержня, сорвется – и на пол, на дно то есть… глубокое дно…

Андрей тщетно пытался расшевелить Станислава, подкрикивая:

– Где Лао-цзы?! Где даосы?!! Помогите!

Но чем больше Андрей подвывал, тем больше Станислав каменел.

Алла даже похолодела, вдруг взглянув на него из коридора: «Вот-вот превратится в камень».

Нил Палыч юрко угадал ее мысли и истерично пропел:

Стою как дурак на дороге,

Впервые страшусь умереть.

Умру – и забросят Боги

В его ледяную твердь.

– Это из известного стихотворения «Камень» Евгения Головина, алхимика, – добавил он, но глаза все чернели и чернели.

Алла подумала, что Нил сойдет с ума от горя из-за того, что не может понять, что изменилось в Невидимом, чего нам ждать.

Она нежно выпроводила его, а он на прощание все бормотал:

– Не объять нам… Не объять… Только бы не провалиться… Мир-то шаток. Смотри за ним, Алла.

И исчез.

А Андрей после припадка ярости убежал. «Приду, приду, вернусь!» – только и выкрикнул.

Алла осталась одна со Станиславом. Но дикое сострадание к нему (она и не различала теперь, где любовь, где сострадание – все смешалось) заставляло Аллу приближаться к нему, быть рядом, касаться его холодной руки, но не более… Прежний невинно-жуткий взгляд Станислава давно превратился в какой-то бездонно-каменный, в глубине которого сочетались движение и странная неподвижность.

Но все-таки что-то изменялось. Впервые ночью Станислав часто кричал во сне, словно его тонкое тело рвали на части. В его крике ясно различались слова: Алла, Алла!

И интонации были прежние, словно он звал ее из глубины прошлого.

Она соскочила с постели, бросилась к нему, поцеловала в лицо, но он не проснулся, и крик замер.

И потом стал не редкостью этот зов по ночам: Алла, Алла! Алла всегда просыпалась на него, и в синем мраке комнаты ей казалось: Станислав вот-вот встанет, но уже навсегда не прежний, а жуткий в своей отрешенности.

И интонации этого зова из другого мира казались ей разными. Часто, будто расшифровывая этот крик, в уме звучало одно:

Алла, Алла, сладко ль спать в могиле,

Сладко ль видеть неземные сны?

Причем могилой тогда ей виделась вся земля, планета наша, а неземные сны – те, что ей снятся в этой гигантской могиле.

Но иногда в этом призыве «Алла, Алла!» ей слышалось тихое, медленное, тайное его возвращение.

Однако днем было трудно понять, то ли он возвращается, то ли, наоборот, уходит, уже бесповоротно и окончательно – до Страшного Суда, до конца миров.