Текст книги "Соловушка НКВД"

Post scriptum[10]10
  После написанного (лат.).


[Закрыть]

Роман-исповедь был завершен, когда в архиве обнаружили ранее неизвестные документы, очень важные для невыдуманного повествования.

Оказавшись 30 сентября 1937 года во внутренней тюрьме на Большой Лубянке, семидесятиоднолетний Евгений Карлович Миллер попросил следователя Н. П. Власова на первом допросе позволения написать жене:

– Надеюсь, будет не очень сложно переправить мое послание в Париж и вручить Наталье Николаевне, по крайней мере, это будет легче, нежели похищать и везти меня в Москву.

– Пишите, – милостиво разрешил следователь.

Миллер еще плохо понимал, что с ним произошло, что ждет впереди, знал, что следует как можно быстрее успокоить супругу, которая напугана пропажей мужа, не находит себе места, потеряла покой, сон. Без предупреждения следователя в письме ни словом, ни намеком не упомянул, где он.

Дорогая Тата,

крепко тебя целую, не могу написать, где я, но после довольно продолжительного путешествия, закончившегося сегодня утром, пишу, что жив и здоров и физически чувствую себя хорошо. Обращаются со мной очень хорошо, кормят отлично, проездом видел знакомые места. Как и что со мной

случилось, что я так неожиданно для самого себя уехал, даже не предупредив тебя о более или менее возможном продолжительном отсутствии, Бог даст когда-нибудь расскажу. Пока прошу взять себя в руки, успокоиться, и будем жить надеждой, что наша разлука когда-нибудь кончится. О себе ничего писать не могу.

Скажу лишь, что вышел из Управления около полудня, без пальто, предполагал вернуться через полчаса. Здесь, где я нахожусь, погода отличная, но уже свежевато, мне дали отличное новое пальто, новую фуфайку, кальсоны и шерстяные носки. Я надеюсь, что смогу указать адрес, по которому можешь дать мне сведения о здоровье своем, детей, внуков.

Молю Бога, чтобы вся эта эпопея закончилась благополучно. Горячо любящий тебя…

Слова «когда-нибудь расскажу», «смогу указать адрес» рассмешили следователя. Миллер имел в виду не Лубянку, а советское посольство в Париже, что оно станет посредником между ним и его Натальей Николаевной. Миллер не знал мудрое правило узников – не верь, не бойся, не проси, белый генерал не ведал, что его письмо не покинет тюрьму, останется в следственном деле.

Миллер решил воспользоваться благодушием следователя, попросил отправить в Париж и второе письмо – начальнику канцелярии РОВС генералу П. А. Кусонскому и услышал в ответ:

– Только покороче, и снова ни слова, ни намека, что вы на Лубянке.

Евгений Карлович кивнул, поправил на переносице пенсне и вывел карандашом:

Дорогой Павел Алексеевич,

сегодня прошла почти неделя, когда я, прощаясь с Вами, передал письмо, прося его прочесть, ежели я часа через полтора-два не вернусь. Было у меня какое-то подсознательное предчувствие, что меня НВС (генералу претило писать фамилию, имя предавшего его Скоблина. – Ю. М.) увлекает м. б. на что-то опасное. Но, конечно, ничего подобного происшедшему я не ожидал и в мыслях не имел. Писать Вам о том, что и как произошло тогда во вторник, как и где я нахожусь сейчас, я, конечно, не могу, ибо такого содержания письмо, несомненно, не было бы Вам послано. Совершенно не знаю, что и как произошло в Париже после того, как я «выбыл из строя». Хочу же написать Вам только по вопросам частного и личного характера, касающимся

других лиц, совершенно непричастных ни к какой политике…

Далее о незавершенных делах благотворительности, которыми занимался РОВС (пенсии неимущим, пособия сиротам, стипендии), оплате срочных векселей: и в плену бывший начальник РОВС пытался контролировать дела своей организации, издалека руководить ею.

В архиве сохранилось письмо узника лично «господину народному комиссару внутренних дел СССР Н. И. Ежову». Жилец строго охраняемой одиночной камеры № 110 ходатайствовал о возврате отобранных на пароходе карманных часов, снабжении бумагой, письменными принадлежностями для написания воспоминаний о прожитом, участии в сражениях, встречах с выдающимися людьми, о непричастности к инкриминируемым ему делам:

…В моем показании я излагаю все, что у меня сохранилось в памяти. Никакой непосредственной связи с организацией повстанческих движений я не имел и вообще, будучи председателем РОВС, слышал всего о двух крупных повстанческих движениях – в 1930 г. в Восточной Сибири и на Северном Кавказе в 1932 или 1933 году – точно не помню.

Следователь не нашел в написанном новых фактов, имен и спрятал письмо в папку.

Не надеясь на получение ответа, исполнение своих просьб, генерал вновь обратился к Ежову:

…Решился еще раз просить Вас разрешить отправку моей жене хотя бы самого краткого письма с уведомлением, что я жив и относительно благополучен… Я так ярко вспоминаю, как тяжело страдала от неизвестности жена

ген. Кутепова, а с ней все мы, хорошо знавшие его, рисуя себе картину всех тех ужасов и физических страданий, которые должны были ожидать его в Москве…

Догадываясь, что на Лубянке (тем более во внутреннем дворе) нет церкви, Евгений Карлович предложил «хитрый» способ своего посещения богослужения.

…В предположении, что заветы Ленина чтутся и соблюдаются его учениками и преемниками, нынешними распорядителями судеб русского народа, в полной власти которых я сейчас нахожусь, решаюсь просить Вашего

разрешения мне отговеть на ближайшей неделе в одной из московских церквей по Вашему выбору…

Я могу перевязать лицо повязкой, чтобы никто из прихожан не узнал, да и мой современный облик штатского старика мало напоминает моложавого 47-летнего генерала, каким я уехал из Москвы в 1914 году.

Вновь не получив ответа, ходатайствовал о позволении написать митрополиту Московскому:

…Дабы я мог в чтении Евангелия и Библии найти столь нужное мне духовное утешение и получить сведения по истории церкви, прошу не отказать в доставке просимых мной книг через начальника. Прошу Вашего разрешения на предоставление мне права пользоваться бумагой и пером, чтобы при чтении книг, полученных мною из тюремной библиотеки, делать краткие выписки…

И это письмо осело в архиве – русский генерал остался без последнего духовного утешения. Понимая, что его положение безнадежно, узник сочинил Ежову новое – последнее письмо, в котором слышны горечь, даже гнев:

На этих днях минуло 10 месяцев с того злополучного дня, когда, предательски завлеченный в чужую квартиру, я был схвачен злоумышленниками в Париже, где я проживал, как политический эмигрант по французскому документу, под покровительством французских законов и попечением Нансеновского офиса при Лиге Наций, членом коей состоит С.С.С.Р. Я ни одного дня не был гражданином С.С.С.Р, и никогда моя нога не ступала на территорию СССР. Будучи тотчас связан – рот, глаза, руки и ноги – и захлороформирован, в бессознательном состоянии был отвезен на советский пароход, где очнулся лишь 44 часа спустя – на полпути между Францией и Ленинградом. Таким образом, для моей семьи я исчез внезапно и бесследно 22 сентября прошлого года. Моя семья состоит из жены 67 лет и трех детей 38–41 года. Моя жена по матери своей – родная внучка жены А. С. Пушкина, урожденной Гончаровой и унаследовавшей, как и ее мать и сестры, большую нервность, свойственную семье Гончаровых. Меня берет ужас от неизвестности, как отразилось на ней мое исчезновение, 41 год мы прожили вместе! Первое движение мое потому по прибытии в тюрьму было – дать знать жене, что я жив и здоров и пока что физически благополучен… Не получив никакого отклика, в личной беседе с Вами просил настойчиво связать с моей женой… Я вполне понимаю, что усердие не по разуму Ваших агентов, решивших похитить меня с нарушением всех международных законов и поставивших Вас и все Сов. правительство в затруднительное положение и в необходимость скрывать мое нахождение в С.С.С.Р… Все же не могу не обратиться к Вашему чувству человечности – за что заставляете жестоко страдать совершенно невинных людей – моя жена и дети никогда никакого участия в политике не принимали…

В камере, кроме письменных принадлежностей, имелись книги из довольно богатой тюремной библиотеки. Миллер читал русских классиков, философов и изредка произведения основателя компартии, на кого сослался в письме:

Никогда, ни в какие эпохи самой жестокой реакции ни Радищев, ни Герцен, ни Ленин, с историей которых я ознакомился по их сочинениям, изданным Институтом Ленина и Академией, не были лишены сношений со своими родными. Неужели же Советская власть, обещавшая установить режим свободы и неприкосновенности личности с воспрещением сажать кого-либо в тюрьму без суда, захочет сделать из меня средневекового Ши-льонского узника или второе издание «Железной маски» времен Людовика XIV – и все это только ради сохранения моего инкогнито?

Убедительно прошу Вас посмотреть на мою просьбу с точки зрения человечности и прекратить те нравственные мучения, кои с каждым днем становятся невыносимее. Я живу под гнетом мысли, что, может быть, стал невольным убийцей своей жены и все это вследствие своей неосторожной доверчивости к гнусному предателю, когда-то герою гражданской войны в Добровольческой армии…

Миллер не назвал имя «гнусного предателя», заманившего его в капкан, впрочем, было понятно, кого генерал имел в виду.

Миллер уже не ждал ответов, тем более исполнения просьб об улучшении питания, увеличении времени прогулок или медицинской помощи, написал всесильному наркому, чтобы выговориться, излить наболевшее, выстраданное почти за год неволи в одиночной камере. Генерал опасался лишь одного – погибнуть в застенках под чужим именем, каким значился в тюремных документах: важному арестанту дали ничего не говорящую, широко распространенную в стране фамилию Иванов, имя Петр, отчество Васильевич. Опасения оказались не напрасными.

Судьба секретного узника была решена 11 мая 1939 года. Старый русский генерал не стал, как предполагал, разменной картой в дипломатической игре с европейскими государствами. При раскладе карт на сближение СССР с фашистской Германией Миллеру не нашлось места, новый нарком внутренних дел страны продиктовал дежурному секретарю короткое предписание:

Только лично

Начальнику внутренней тюрьмы

ГУГБ НКВД СССР

тов. Миронову

Предлагаю выдать арестованного Иванова Петра Васильевича, содержащегося под № 110, коменданту НКВД СССР тов. Блохину.

Народный комиссар внутренних дел СССР

Л. Берия

Начальник внутренней тюрьмы выполнил приказ, о чем сделал на предписании приписку:

Арестованного Иванова под № 110 выдал коменданту НКВД 11.V.39.

Миронов

Тут же наискосок надпись красным карандашом:

Одного осужденного принял.

Блохин. 11.V.39

Председатель Военной коллегии Верховного суда страны В. В. Ульрих поторопился с исполнением решения:

Предлагается немедленно привести в исполнение приговор Военной коллегии Верховного суда СССР над Ивановым Петром Васильевичем, осужденным к расстрелу по закону от 1 декабря 1934 г.

В тот же роковой для Миллера день и час составили еще один документ – последний в деле генерал-лейтенанта, начальника РОВС:

А к т Приговор в отношении Иванова, осужденного Военной коллегией Верх. суда, приведен в исполнение в 23 часа 5 минут, и в 23 часа 30 минут сожжен в крематории в присутствии коменданта НКВД Блохина. Н-к внутр. тюрьмы ГУГБ НКВД Миронов

Где развеян прах бывшего корнета лейб-гвардии гусарского полка Его Императорского Величества, последние свои годы стоявшего у руля РОВС, никогда не станет известно.

Спустя 57 лет после убийства тайного заключенного № 110, весной 1996 г. Архиерейский синод Русской православной церкви за рубежом разослал циркулярно всем подчиненным Синоду епархиям и настоятелям церквей:

Слушали: Обращение председателя Русского общевоинского союза, поручика В. В. Гранитова относительно генералов А. П. КУТЕПОВА и

Е. К. МИЛЛЕРА, похищенных большевистскими агентами в Париже: ген.

КУТЕПОВ 26 янв. 1930 г., а ген. МИЛЛЕР 22 сент. 1937 г. По документам некоторых рассекреченных архивов КГБ установлены данные об их смерти. Преосвященный архиепископ Серафим Брюссельский и Западно-

Европейский недавно обратил внимание на то, что церковное отпевание генералов не было совершено.

Постановили:

Совершить отпевание мученически скончавшихся генералов АЛЕКСАНДРА П. КУТЕПОВА и ЕВГЕНИЯ К. МИЛЛЕРА в Синодальном соборе в Нью-Йорке во время предстоящего Архиерейского собора, вечером в день Усекновения главы Св. Иоанна Предтечи, 29/11 сент. 1996 г.

Издать циркуляционный указ о совершении панихиды по погибшим генералам во всех храмах Русской зарубежной церкви в тот же день или ближайшее воскресенье.

С опозданием более чем на полвека по генералам совершили панихиду, но не в годовщину их гибели, не на могилах.

К глубокому сожалению, но и по Н. Плевицкой и Н. Скоблину не совершили панихид, как не было таковых у других разведчиков-нелегалов, погибших под чужими небесами. «Фермер» и «Фермерша» были крещены, но покинули греховный мир без церковного напутствия. Однако неизмеримая любовь друг к другу, хранимая бережно двадцать лет супружеская верность, служба покинутой Родине позволяют простить никого не предавших, ничего не выдавших.

Пока Плевицкая томилась в тюрьме, Скоблин готовился под Москвой на конспиративной даче к выполнению нового задания за кордоном и тревожился за судьбу жены, о чем не мог не написать осенью 1937 года своему куратору в аппарате НКВД, бывшему резиденту Иностранного отдела в Париже Станиславу Глинскому (Стаху):

Пользуясь случаем, прошу принять запоздалое, но самое сердечное поздравление с праздником 20-летия нашего Советского Союза. Сердце мое сейчас наполнено особенной гордостью, ибо в настоящий момент я весь в целом принадлежу Советскому Союзу, и нет у меня той раздвоенности, которая была до 22 сентября искусственно создана (Скоблин напомнил о похищении Миллера. – Ю. М.).

Сейчас я имею полную свободу говорить всем о моем Великом Вожде Товарище Сталине и о моей Родине – Советском Союзе…

Не пропеть здравицу Сталину Скоблин не мог – в любой газете ежедневно публиковались статьи, письма в честь вождя и учителя народов, и Николай Владимирович включил свой голос в общий хор, пожелал предстать верноподданным.

…От безделья и скуки изучаю испанский язык (готовился к забросу в Испанию. – Ю. М.), но полная неосведомленность о моем Васеньке не дает мне целиком отдаться делу. Верю, что товарищ Сталин не бросит человека…

Как принято у разведчиков-нелегалов, назвал супругу не по фамилии или имени, а зашифровав по отчеству, как звал жену дома.

…Как полагаете, не следует ли теперь проработать некоторые меры, касающиеся непосредственно Васеньки? Я бы мог дать ряд советов чисто психологического характера, которые имели бы огромное моральное значение, учитывая ее пребывание в заключении, и необходимость ободрить, а главное, успокоить. Крепко жму Вашу руку.

С искренним приветом Ваш (подпись)

Скоблин не терял надежды вызволить его Надежду из тюрьмы, верил, что Наркомат госбезопасности (1-е отделение, занимающееся кадровыми разведчиками, действовавшими за рубежом, начальник Леонид Александрович Наумов, он же Наум Исаакович Эйтингон; 3-е отделение политической разведки, где начальником был О. О. Штейн-брюк, 5-е отделение, ведающее белой эмиграцией, руководимое П. Федоровым) обязательно помогут спасти «Фермершу».

Но аппарату НКВД СССР в конце 1937 года было не до провалившегося закордонного агента – в «ежовые рукавицы» попали даже командующие военными округами, члены ЦК, комбриги, маршалы, старые революционеры. Были арестованы и расстреляны, пропали в ссылках 23 тысячи сотрудников НКВД, уничтожены три главных руководителя Разведуправления РККА, курировавшие «Фермера» и «Фермершу», Я. К. Берзин, С. П. Урицкий, И. И. Проскурин. Аресты, допросы, пытки шли без перерывов – одних следователей и судей «троек» сменяли другие, и так без конца… Странным образом ушел из жизни начальник разведки Слуцкий, ожидавший пост наркома внутренних дел Узбекистана. Умершего (убитого?) заменил Шпигельглас, вскоре арестованный, обвиненный в «обмане партии», расстрелянный 12 февраля 1940 года.

«Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы», – философски изрек Сталин. И судьбу Скоблина решил так:

– Следует представить европейской прессе генерала как разочаровавшегося в РОВС, порвавшего с белогвардейцами. А чтобы не решили, будто работал на нас, обвиним его в пропаже Кутепова и Миллера, иначе на нас выльют ушат помоев. Поступим со Скоблиным радикальным методом.

Скоблин в мечтах видел, как встречает свою Надю, заключает жену в объятия, говорит, что все беды позади, старое следует забыть – начинается новая жизнь без шифровок, опасных связей, выполнения заданий, хождения по краю пропасти под занесенным над головой топором…

Супругам не удалось свидеться…

Плевицкую переводили из одной тюрьмы в другую, с более строгим каторжным режимом, Скоблина отправили в объятую гражданской войной Испанию: не напрасно корпел над изучением нового иностранного языка! Одно из заданий «Фермера» (ЕЖ-13) заключалось в выявлении в среде прибывших к генералу, каудильо (глава государства) Баабомде Франсиско Франко русских офицеров из РОВС, это было не сложно – многих Николай Владимирович знал в лицо, не раз встречал в штабе, на церковных службах, на кладбище.

Следы Н. В. Скоблина затерялись за Пиренеями. По официальным данным, погиб в Барселоне во время бомбежки франкистской авиацией, по одной из версий выброшен из самолета сотрудником НКВД при перелете в Испанию, о чем строго, сухо говорит сохранившийся документ:

Париж. Шведу, Яше. 20.09.37:

Ваш план принимается. Хозяин просил сделать все возможное, чтобы прошло чисто. Операция не должна иметь следов. У жены (Плевицкой? – Ю. М.) должна сохраниться уверенность, что 13-й жив и находится дома.

Алексей

«Фермера» вывезли на арендованном на подставное лицо самолете в объятую гражданской войной Испанию с таким расчетом, чтобы к месту приземления не добрался. Так или иначе завершилась жизнь (а с нею военная, разведывательная карьера) белого генерала, он же ЕЖ-13, «Фермер», но Скоблин покинул земной мир раньше жены, и узнай об этом «Соловушка», вряд ли дожила до осени 1940 года.

Новый завет Священного писания от Луки

Святое Благовествование, 23:

Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших… Вели с Ним на смерть и двух злодеев… одного по правую, а другого по левую сторону.

Иисус же говорил: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают».

Пять пуль для главных чекистов

Часть первая
Пуля в затылок

Самая жестокая тирания та, которая выступает под сенью законности и под флагом справедливости.

Ш. Монтескье

Я – изверг, но все же милосерден – И мучиться тебе не дам.

В. Шекспир

Шифровка

из Сочи 25 сентября 1936 г.

По каналу партийной связи ЦК ВКП(б)

Кагановичу, Молотову, Ворошилову,

Андрееву

Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркома Наркомвнудел. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало с этим делом на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД. Замом Ежова в Наркомвуделе можно оставить Агранова[11]11
  Агранов Я. С., первый замнаркома внутренних дел, комиссар государственной безопасности 1-го ранга, партийный псевдоним «Сорензон». С мая 1937 г. начальник Саратовского УНКВД. Арестован, расстрелян.


[Закрыть].

Второе. Считаем необходимым срочным делом снять Рыкова[12]12
  Рыков А. И., член Политбюро, ЦК, до 1930 г. глава сов. правительства, создатель в 1917 г. советской милиции, первый нарком внутр. дел, возглавлял СНК СССР, РСФСР, нарком связи СССР. Приговорен к расстрелу, посмертно реабилитирован.


[Закрыть] с НК связи и назначить на пост НК связи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно.

Сталин, Жданов

Приказы

Отправить наркома связи тов. Ягоду в двухмесячный отпуск по состоянию здоровья.

Уволить тов. Ягоду 29 января 1937 г. с поста наркома связи в запас.

Ордер Народного комиссариата внутренних дел СССР

Выдан зам. народного комиссара НКВД 24 марта 1937 г. тов. Фриновскому[13]13
  Фриновский М. Н., командарм 2-го ранга, начальник ГУ пограничной и внутренней охраны, нарком ВМФ. Расстрелян в 1940 г.


[Закрыть] на производство обыска и арест гр. Ягоды Г. Г. по адресам: Озерковская дача, Малютинский пер., 9.

Народный комиссар внутренних дел СССР,

Генеральный комиссар государственной

безопасности Н. Ежов.

Акт апрель 8 дня 1937 г.

Мы, нижеподписавшиеся, на основании ордера НКВД СССР от 24 марта 1937 г. в течение с 28 марта по 5 апреля 1937 г. произвели обыск у Г. Г. Ягоды в его квартире, кабинете в Кремле, на даче, кладовой и кабинете Наркомата связи CCCP. B результате произведенных обысков обнаружено:

1. Деньги советские 22 997 руб. 50 коп., в том числе сберегательная книжка на 6180 руб.

2. Вина разные, 1229 бут.

3. Коллекция порнографических снимков, 390 шт.

4. Сигареты заграничные, 1107 шт.

5. Костюмы мужские заграничные, 22 шт.

6. Гимнастерки коверкотовые, 32 шт.

7. Беличьи шкурки, 45 шт.

8. Антикварные изделия, 270 шт.

9. К.-Р. троцкистско-фашистская лит., 542 шт.

10. Часы золотые, 5 шт.

11. Фотоаппараты заграничные, 7 шт.

12. Коллекция музейных монет, трубок, 190 шт.

13. Револьверы разные, 19 шт.

14. Шапки меховые, 10 шт.[14]14
  В акте 130 пунктов, не забыты нижнее женское белье, верхняя одежда, отрезы сукна, ковры, мебель и пр., все перечисленное передано для реализации по пониженной цене в закрытый магазин для сотрудников аппарата НКВД.


[Закрыть]

Из доклада Н. Ежова в Центральном клубе НКВД 8 марта 1937 г.

…Если бы Ягода был твердым и честным большевиком, он бы не потерял доверие товарища Сталина. Ошибки Ягоды имеют глубокие корни. С 1907 г. Ягода находился на службе у царской охранки. Но это еще не все. Немцы сразу пронюхали об истинном характере деятельности Ягоды и подсунули его Дзержинскому для работы в ЧК в первые дни после революции. А это значит, что на протяжении всей жизни Советского государства работал на германскую разведку. Шпионы Ягоды проникали всюду, заняли все ключевые посты. Даже руководители отделов НКВД Молчанов, Горб, Гай, Паукер, Волович – все шпионы!.. Почему Ягода так стремился завоевать популярность? Она была ему нужна, чтобы следовать политике Фуше[15]15
  Ф у ш е Ж о з е ф, министр полиции Франции при Наполеоне. Вступил в тайный союз с Англией.


[Закрыть]. Нам нужна чистка и еще раз чистка, у меня нет сомнений, колебаний, нет и слабостей.

Голоса в зале: Вот мерзавец! Как замаскировался, подлец! Как такой мог нами руководить?

1

Случившееся считал недоразумением, которое растает как дым. Верил, что стоит Сталину узнать о лишении свободы заслуженного, удостоенного многими наградами главы карательных органов, генерального комиссара государственной безопасности, затем наркома связи, как тотчас прикажет исправить ошибку.

«Хозяин не мог забыть наше знакомство в Красном Царицыне в 1919-м, когда я был управделами Высшей военной инспекции, он – чрезвычайным уполномоченным ЦК, руководил продовольственными делами на юге республики. Когда доложат, кого посмели заточить во внутреннюю тюрьму Лубянки, возмутится и придет на помощь».

Было реальное опасение, что вскрыли серьезные нарушения по службе, неоднократные превышения властью и оправдаться станет крайне трудно.

«Никто не застрахован от ошибок, их не совершают только бездельники. Согласен на строгий выговор, понижение в звании, даже перевод к черту на кулички, в Тмутаракань. Докажу преданность вождю, партии, правительству…»

В так называемой «дворянской» камере-одиночке для высокопоставленных лиц и иностранцев представил себе, как Сталин отдает приказ немедленно освободить «Ягодку», как в редкие минуты благодушия вождь называл главного чекиста. Выслушивает обещание удвоить количество арестов всех несогласных с генеральной линией партии, правительства, скатившихся до вредительств антисоветчиков, позабыть об отдыхе, сне и всего себя без остатка отдать поиску, осуждению врагов народа. Вождь останется доволен, произнесет: «Нe забывай, кому обязан карьере, наградам, званию. Могу подарить свободу, но могу и придавить, как церковную мышь».

Ярый безбожник, неправославный, впервые неумело перекрестился.

«Господи, если ты есть, заступись за попавшего в переплет безвинного раба твоего! Стану неустанно прославлять, ставить тебе свечи, только приди на помощь, не дай погибнуть!»

Объятый страхом вспомнил, что для получения признательных показаний к арестованным применяют меры физического воздействия.

«Неосмотрительно поспешил подписать приказ, требующий не церемониться с потенциальными преступниками, ввел в штат тюрем заплечных дел мастеров по работе с дубинками, шлангами, иголками, противогазом – стоит побыть в нем с перекрытым шлангом, как любой делался шелковым, признавал дичайшие, взятые с потолка обвинения вплоть до работы на разведку марсиан. Неужели и меня ожидает подобное?»

Чтобы не думать об ожидаемом, от которого встают дыбом волосы, постарался восстановить в памяти последний проведенный на свободе день. Будучи профессионалом, довольно быстро заметил двух «топтунов» в одинаковых габардиновых плащах, фетровых шляпах. Понял, что могут забрать в любое время, но вряд ли арест произойдет на улице на глазах прохожих.

Предусмотрительно собрал в небольшой фибровой чемоданчик то, что позволено иметь в тюрьме – мыло, зубной порошок, пачку чая, полотенце, пару носовых платков, носки. Сделал это вовремя, с ордером явились глубокой ночью 3 апреля 1937 г. Потребовали сдать паспорт, служебное удостоверение, мандат депутата. В автомобиле М-1 повезли по безлюдной столице, игнорируя сигналы светофоров. Зажатый с двух сторон чекистами, уперся взглядом себе в колени. На Лубянке въехали во двор через «черный» вход, предназначенный для арестованных и доставку в столовую продуктов. В длинном коридоре при столкновениях с идущими навстречу ставили лицом к стене. Ввели в одну из комнат, приказали вынуть из ботинок шнурки, забрали поясной ремень, запонки.

– Фамилия?

Не теряя чувство юмора, с иронией подумал: «Ломают комедию! Прекрасно знают меня в лицо, при виде вытягивались в струнку, «ели» глазами. Ныне смеют повышать голос».

– Фамилия!

– Ягода, в метрике значусь Иегудилом.

– Имя, отчество?

– Генрих-Гершель Григорьевич.

– Год рождения?

– 1891.

На лифте подняли на несколько этажей. В приемной невозмутимая секретарша кивком указала на дверь кабинета, где под портретом Сталина восседал Главный прокурор СССР Вышинский[16]16
  В ы ш и н с к и й А. Я., бывший меньшевик, прокурор, член коллегии Наркомата просвещения, акад. АН СССР. Главный обвинитель на политических процессах. С 1940 по 1953 г. министр иностранных дел.


[Закрыть], чуть в стороне стену подпирал так же давно и хорошо знакомый Слуцкий[17]17
  С л у ц к и й А. А., комиссар госбезопасности 2-го ранга, один из заместителей Ягоды, зам. начальника 7-го отд. ГУГБ НКВД (разведка).


[Закрыть].

Не поздоровавшись и не дожидаясь вопросов, Ягода выпалил:

– Передайте Ежову, что Бог все же существует. Меня сурово наказал именно Бог, а не Ежов.

– Бога нет, – отрезал Вышинский.

– И никогда не было, он миф, легенда для затуманивания мозгов, – добавил Слуцкий, кого Генрих Григорьевич ценил за исполнительность, мастерски проведенные следствия, сложнейшие операции, в их числе похищение в Париже ясным днем, вывоз в Москву начальника Российского общевоинского союза генерал-лейтенанта Миллера.

Слуцкий не горел желанием участвовать в допросе недавнего начальника. He смотрел на Ягоду, боясь встретиться с ним взглядом, крутил в руке папиросу, не решаясь закурить в присутствии главного прокурора.

– Прежде, как и вы оба, был ярым безбожником, считал, что Бога нет, теперь в этом очень сомневаюсь, – добавил Ягода.

Вышинский не был расположен к атеистическому спору, препирательству.

– Ставлю в известность, что обвиняетесь в серьезных преступлениях, носящих сугубо уголовный характер, а также в контрреволюционной деятельности в пользу ряда иностранных государств, организации убийств видных деятелей партии, правительства, в частности товарищей Куйбышева, Менжинского, отца и сына Горьких. Также в покушении на жизнь товарища Ежова посредством яда, приготовление которого освоили до революции, работая фармацевтом в аптеке отца[18]18
  По другим сведениям, Гирш Фишелович Иегуда был еще гравером, часовщиком, в Нижнем Новгороде у него одно время служил будущий председатель ВЦИК Яков (Арон) Свердлов, на чьей племяннице женил сына, что способствовало карьере Генриха.


[Закрыть].

Ягода криво улыбнулся.

– С подобным успехом можно обвинить в распятии Христа, товарищ прокурор.

Вышинский резко перебил:

– Я вам не товарищ! Держите себя в подобающих арестованному рамках. Признаете предъявленные обвинения?

– Конечно нет. Все сказанное и мной услышанное – ложь.

Вышинский и Слуцкий переглянулись: надежда, что бывший всесильный нарком внутренних дел, затем нарком связи будет сговорчивым, не станет затягивать следствия, не оправдалась.

Ягода исподлобья смотрел на Вышинского: «Не рано ли вступаю в спор, отметаю обвинения? Как бы не рассердить, иначе отплатят за то, что ерепенюсь, поселят в самую грязную, не проветриваемую, не отапливаемую камеру с мокрыми стенами, мокрицами, тараканами, клопами, станут кормить помоями, не давать прогулок, унесут матрац с подушкой, чтоб не отлеживал бока, наконец отдадут костоломам, те сделают из меня отбивную. Уж мне-то прекрасно известно, как добиваются признаний, делают любого послушным, сговорчивым. Стоит согласиться с упущением в подборе кадров, затягиванием следствия, неувеличением числа сексотов. От серьезных обвинений не оставлю камня на камне, разобью в пух и в прах. Пусть узнают, с кем имеют дело, обломают об меня зубы».

Ответил на вводные в протоколе вопросы, уточнил биографию, назвал место последней работы. Начал перечислять правительственные награды, но Вышинский одернул и сказал, что гражданин Ягода специальным указом будет лишен орденов, медалей, почетных знаков. Не мог отказать себе в удовольствии и заявил, что смешно называть банальным шпионом того, кто несколько лет руководил карательными органами, держал в своих руках все нити закордонных агентов, контролировал работу ГУЛАГа, погранзоны, многое другое, что входило в функцию НКВД.

– Будь я на самом деле шпионом, то иностранные спецслужбы наводнили бы страну своими агентами, диверсантами, пролезли во все без исключения наркоматы, Генеральный штаб Красной Армии, для врагов не осталось бы ни одной неразгаданной нашей тайны, зарубежные разведчики чувствовали бы себя в Союзе, как на Монмартре, Пик-кадили, Кайзерплаце. Глупо считать меня продавшимся за тридцать сребреников румынской Сигуранце, германскому абверу, французской Сюрте женераль.

Вышинский «обрадовал»:

– Наряду с вами обвиняются в шпионаже, антисоветской деятельности, попытке развалить органы, продаже за кордон военных тайн, намерении открыть чужим армиям границы и других государственных преступлениях граждане Бухарин, Рыков, еще ряд известных лиц.

Известие оглушило Ягоду. Расширившимися от ужаса глазами уставился на главного прокурора.

«Вот это новость так новость! Никогда бы не подумал, что посмеют забрать «совесть партии», как Ленин назвал Бухарина, прихватят Рыкова, одно время возглавлявшего ВЧК, затем Совнарком. По всему видно, аресты, и мой в том числе, санкционировал Коба, только ему мы по зубам. Бухарин с Рыковым встали у него на пути, серьезные соперники в захвате всей полноты власти, но я-то ему не конкурент, всегда и во всем был послушен, смотрел прямо в рот, на лету ловил приказы, чтоб тотчас исполнить, несмотря на то, что порой были противозаконны, оставлял его руки чистыми, совесть незамутненной».

Вышинский продолжал:

– Знаю вас, как человека здравого, умеющего заглядывать далеко вперед. Должны понять со всей очевидностью, что нет иного выхода, как согласиться с обвинениями.

– При вынесении приговора суд учтет это, – посоветовал Слуцкий.

Ягода воспрял духом.

«Суд будет, не отправят в расход по решению «тройки». При публике, представителях печати, радио, зарубежных акул пера отмету дичайшие обвинения. Пока стану вести себя ниже травы, тише воды, иначе испытаю крутые меры дознания, какие сам ввел, требовал применять к упрямым, не согласным с обвинениями. Не буду отрицать все подряд, признаю мелкие ошибки, например отсутствие контроля за выполнением приказов, нетребовательность к подчиненным. Получу партвзыскание, выговор в учетную карточку. На процессе выступлю с ходатайством провести заседание при закрытых дверях, дабы служебные тайны не стали достоянием любопытных: работа органов не должна разглашаться, дела руководимого мной относительно недавно наркомата должны оставаться за семью печатями».