Текст книги "Совдетство 2. Пионерская ночь"

29. Пионерская ночь

Тьма за окнами загустела. В палату вливался ночной аромат, пряный и дурманящий – его испускают, наверное, какие-то очень душистые цветы, изнемогая от лунного света. Разбуженные запахами, заметались снаружи огромные белые мотыльки и угловатые тени летучих мышей. В начале первой смены одна такая тварь с перепончатыми крыльями залетела как-то в девчачью палату и зацепилась в углу вниз головой. Жуть! Что тут началось! На визг прибежала растрепанная Эмаль в байковом халате, накинутом на ночную рубашку. Пока она отчитывала паникерш, Голуб, оказавшийся поблизости, исподтишка изучал ее женские округлости, обтянутые тонкой материей. Воспитательница потом Колю неделю пилила за «бесстыжие глаза». А мышь, пока девчонки вопили от ужаса, выпрыснула в дверь.

Как я люблю пионерскую ночь! Ее нельзя сравнить ни с чем. Затихли на дальних путях электрички, до утра они не будут прострачивать огненными стежками кружевной мрак леса. Затаились на Домодедовском аэродроме, налетав за день тысячи километров, огромные дюралевые птицы, Семафорыч называет их по старинке аэропланами. Настоящие птицы с подросшими птенцами тоже, смолкнув, попрятались в гнездах, гомонить они начнут на заре, тревожа сладкий сон перед подъемом. А сейчас тишина, покой, даже ветер, шатавший вечером ветки, словно затаил дыхание, ожидая, когда из-за зубчатого ельника высунется в рыжем зареве малиновый край солнца…

Я, кажется, начал задремывать…

– Не спи, замерзнешь! – взбодрил меня Пашка словами из кинофильма «Порожный рейс».

Пферд по приказу Аркашки долго вслушивался, приложив ухо к стене, но в каморке воспитательницы было тихо, как в морге. Неужели все-таки ушли на Дальнюю поляну? Для надежности Засухина снова послали в разведку, он вернулся нескоро и доложил, что дверь в Эмминой комнаты заперта, и в окно тоже никого не видно.

– А чего ты так долго? – сварливо спросил Аркашка.

– В «белый домик» бегал…

– Молодец! Как обстановка в лагере?

– Тихо. Две парочки в Поле гуляют.

– Кто такие?

– Кажется, из первого отряда.

– Еще что видел? – допрашивал тираннозавр.

– К Званцевой муж приехал.

– С чего ты взял?

– Она с ним на лавочке возле клуба сидела.

– Как он хоть выглядит?

– Темно. Я хотел поближе подойти… Но они услышали и сразу ушли в корпус. Муж-то у нее хромой… Вот почему она его ото всех прячет…

– Хромой? – Мы с Лемешевым удивленно переглянулись.

– Зассыхин, – ласково позвал Жаринов. – Иди, придурок, ко мне!

– Зачем? – помертвел несчастный разведчик.

– Сейчас узнаешь.

Бедняга, еле переставляя ноги и готовясь к худшему, приблизился к тираннозавру, низко нагнул голову и получил такой сокрушительный американский щелбан, что отлетел на метр…

– Жар, за что-о-о?

– За вранье. Ты сказал, что ходил в «белый домик», а сам пол-лагеря успел обежать. Дурной собаке семь верст не крюк. Мы тебя ждали, волновались. Ты, между прочим, забыл кое-что сказать! Сам вспомнишь или?..

– Сам, сам… Спасибо! Спасибо! Спасибо! – залепетал пострадавший, опасаясь повторного удара.

– Ну вот – другое дело! – самодовольно похвалил Аркашка. – Ложись! Стой! Пятку мне почеши!

– Какую?

– Правую. Нежно!

Палата наблюдала за экзекуцией с тяжелым, молчаливым неодобрением. За вторую смену тиранозавр народу осточертел, он ко всем привязывался, доставал, без повода вспыхивал какой-то непонятной злобой и лез на людей с кулаками. Лида называет таких – «псих-самовзвод». Вот уж точно сказано! Наверное, в отряде не было ни одного пацана, кого бы он не пнул, не унизил, не обозвал, не ткнул, не избил… В первой смене его держал в берегах Шохин, но теперь Аркашка распоясался. Нашу троицу он постоянно задевал, но до рукоприкладства не доходило: все вместе, сообща, мы смогли бы ему навешать или хотя бы отбиться. И злыдень это понимал, рассчитывая чужими руками устроить Козловскому за Альму темную. Сорвалось. Теперь же, после бегства Вовки, в отряде не осталось такой силы, которая могла бы остановить мстительного и злопамятного гада. Жаринов буквально изнемогал от своего всесилия, явно готовя в последнюю ночь какую-то пакость…

– Хватит, хватит… Даже почесать толком не умеешь, урод! Иди ложись! А ты, Шляпа, давай теперь тарахти, как межпланетные корабли бороздят просторы Большого театра! – зевая, приказал тираннозавр. – У нас сегодня какой по счету подвиг?

– Шестнадцатый, – не сразу вспомнив, ответил я: рассказанные истории слипались в моей голове, как вермишель, забытая в дуршлаге.

– Подожди, а пятнадцатый подвиг когда закончился?

– Вчера.

– Почему я конца не помню?

– Уснул, наверное. А что ты помнишь?

– Ничего. Жиртрест, быстро – краткое содержание предыдущей серии! Или тебе сначала голову встряхнуть?

– Не надо, Жар! – Толстяк аж подскочил в постели. – Ыня дунул-плюнул и перенесся в будущее, а потом в Париж. Там комиссар Жюв замучился ловить Фантомаса… – с готовностью, опасаясь наказания, протараторил толстяк.

– Это я тоже помню. А чем все кончилось-то?

– Пока ничем. Думаешь, Жар, легко Фантомаса поймать! – объяснил я.

– Очень трудно! – поддержал меня Пашка. – Фантомас в переводе означает «призрак».

– Ты-то откуда знаешь? – скрипучим голосом поинтересовался Жаринов: чужая осведомленность вызывала у него злую подозрительность.

– Умные люди объяснили…

– А мы здесь, значит, дураки? – угрюмо спросил Жаринов. – Саечка за неуважение. Иди сюда, Лемеш, быстро!

Палата затаилась в мучительном любопытстве: впервые за две смены Аркашка поднял руку на нас, прежде дальше обидных слов и обзываний дело не шло. Мне даже показалось, Засухин как-то злорадно хрюкнул, мол, узнаете теперь настоящую лагерную жизнь, деловые! Пашка поежился и посмотрел вопросительно на меня: что делать? Я неуверенно сжал кулаки. Он незаметно качнул головой. Я в ответ слегка пожал плечами, мол, решай сам… Лемешев обреченно вздохнул и усмехнулся. Наш немой разговор означал примерно следующее: это только начало гадостей, задуманных нашим врагом, но завтра уже отъезд, и мерзавец просто не успеет раздухариться. А Козловского с нами нет. Стоит ли из-за одной-единственной саечки, которыми мы и сами порой обмениваемся в шутку, решаться на драку с непредсказуемыми последствиями? Наверное, все-таки не стоит…

– Я жду! – грозно повторил отрядный тираннозавр.

– Иду, Жар! – Пашка встал и дурашливой походкой, намекая на пустячность происходящего, направился к Жаринову.

Тот, торжествуя, привстал на кровати, примерился и растопыренными грязными пальцами вспахал лицо моего друга, всхлипнувшего от боли и унижения.

– Забыл? – злорадно напомнил Аркашка.

– Спасибо тебе, Жар!

– То-то… Иди!

Пашка вернулся в свою койку и, не глядя на меня, накрылся с головой одеялом. В палате настало тяжелое молчание, все понимали: только что произошло позорное падение нашей некогда неуязвимой троицы.

– Ну и что у нас там, Шляпа, с Фантомасиком? – весело спросил Жаринов.

– Все нормально! – бодро ответил я, хотя на сердце скреблись черные кошки.

– Тогда мели! Мы слушаем!

…С Фантомасом я влип по полной программе и теперь оттягивал арест злодея, как только мог, потому что до сих пор не мог придумать, кто же на самом деле скрывается под зеленой резиновой маской? Конечно, проще всего воспользоваться анекдотом, который мне рассказал недавно Башашкин, и сделать Фантомаса… Чапаевым. Да-да, легкораненый Василий Иванович выбрался живым из реки Урал, а так как его все считали погибшими, то партия и правительство заслали красного героя с секретным заданием на Запад, чтобы помогал разрушать и без того гнилой капитализм изнутри. Бывший комдив делал это умело, с выдумкой, держа в страхе полицию всей Франции да и Англии тоже, если судить по фильму «Фантомас против Скотленд-Ярда»… В общем, папа римский захотел увидать перед смертью неуловимого преступника, позвал, тот под гарантии безопасности прибыл в Ватикан и после долгих уговоров все-таки снял зеленую личину со словами:

– Ладно уж, Петька, смотри!

– Да, Василий Иванович, пораскидала нас жизнь! – прошептал папа римский и умер.

30. Подбогатырок Ыня

Мой новый герой Храбрыня появился в начале второй смены и успел, как говорится, завоевать сердца слушателей, хотя поначалу некоторые пацаны с непривычки кочевряжились и фыркали в темноте – привыкли к Виконтию Дображелонову, даже просили вернуть его, но я твердо решил не повторять ошибок сказочника Волкова. Как я уже сказал, мысль сделать главным действующим лицом начинающего богатыря пришла мне в голову, когда я в очередной раз посмотрел «Илью Муромца». Конечно, любимый Лидин актер Андреев только басом и наклеенной бородой напоминает былинного силача, а корпусом он явно хиловат для такой ответственной роли, но фильм все равно стоящий.

И вдруг я подумал: любой, самый могучий богатырь вырастает из обычного мальчика, который должен много учиться и тренироваться, прежде чем встать на защиту родной земли… С этой мыслью я ходил несколько дней, взял в библиотеке книжку «Былины» с длинным предисловием про то, как на самом деле жили наши предки. И вот однажды, играя в настольный теннис, я размахнулся для очередного гаса, но так и замер: вся будущая история приключений подбогатырка Ыни вспыхнула в моей голове, как бенгальский огонь.

…Жил-был в городке Косогорске древнерусский мальчик Храбрыня. Но родители звали его попросту «Ыня», ведь полным именем в далекие годы удостаивали только того, кто, сдав экзамены, получил грамоту богатырской зрелости.

– Как это? – не понял Папик, до него все доходило, как до жирафа.

– Очень просто. Если бы ты жил в старинные времена, то тебя звали бы «Ан». Тиграном – от слова «тигр» – ты бы стал после того, как прошел испытания. Понял, Ан?

– Понял… А кто такой Ан?

Палата грохнула, и парня несколько дней звали Аном, но потом он снова стал, как прежде, Папиком.

…Ыня рос не по дням, а по часам, очень сильным, но мирным: мухи не обидит, поэтому его лучшим другом стал Комар-пискун, частенько прилетавший попить богатырской кровушки и поболтать о жизни. Я, кстати, и сам иногда во время тихого часа, высунув руку из-под одеяла, жду, когда, погундев вокруг, злодей пушинкой сядет, придирчиво поищет нужное место в моих порах, а потом, чуть уколов, утопит острый хоботок в коже по самые глаза. Он, гад, пьет, а я наблюдаю, как постепенно тощее брюшко наливается, округляясь, моей алой кровью, и в этот момент мне кажется, что я почти бог, который может в последний момент, когда обжора уже медленно вытягивает жало, прихлопнуть, превратив наглое насекомое в красную размазню. А могу и смилостивиться, великодушно отпустить, мол, лети да помни мою доброту!

…Древнерусские родители в своем дитятке души не чаяли, но старались не баловать, а приучали к общеполезному труду. Мать Храбрыни – Добростряпа частенько кричала любимому сыну:

– Ынюшка, принеси-ка воды!

– Сколько бочек, матушка? – спрашивал он.

Такой сильный был, не бадьями таскал – а бочками сорокаведерными.

Его отец, знатный охотник, передовой зверолов, ударник лесного труда Волкобой велел иной раз сыну:

– Ынька, сходи-ка в лес, дров принеси!

– Сколько бревен, батюшка? – спрашивал парень.

Могуч был не по летам, дрова не вязанками, а стволами таскал. Все в Косогорске были уверены, что богатырские экзамены он сдаст играючи, получит право на ношение меча-кладенца, золоченых доспехов, сядет на лучшего скакуна-тяжеловоза и впредь будет именоваться, как и положено витязю, Храбрыней.

Но вот настал день испытаний. Экзамены принимала особая комиссия: Добрыня Никитич, Василиса Премудрая и Ворон-говорун. Как и в «Зарнице», сначала полагалось ориентирование по карте, нарисованной охрой на козлиной шкуре. Задача непростая: найти в дремучем лесу Заветный дуб, под которым закопан сундук с богатырской рогаткой.

– А разве резину тогда уже изобрели? – ехидно удивился Пферд, сам поначалу пытавшийся рассказывать истории, но без особого успеха: красиво повторять за другими умеет, а придумывать свое – нет.

– А чего ее изобретать – резину-то? – возразил я. – Про каучуковые деревья слыхал?

– Слыхал. Но они у нас не растут.

– Правильно. Резину доставляли из Америки.

– На чем, интересно знать?

– На коврах-самолетах, на чем же еще! Но, как импорт, стоила она дорого, не то что сегодня. Еще вопросы есть?

– Пока нет… – буркнул посрамленный Борька.

– Картавый, еще раз перебьешь – получишь в лоб, – предупредил Аркашка. – Понял?

– Понял…

…Скоро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Ыня, проплутав по чащам два дня и постоянно сверяясь с картой, первым нашел в чаще Заветный Дуб и решил перед тем, как сундук выкопать, отдохнуть чуток – и задремал…

– Что значит задремал? – возмутился Жиртрест. – Он же не пенсионер!

– А кто же тогда второй? – спросил Лемешев, тоже ревниво относившийся к моему сказительству.

– В том-то и штука… – замялся я, сообразив, что у Ыни нет соперника, а без врага всякая история выдыхается через полчаса.

– В чем же штука? – обрадовался, почуяв мою неуверенность, Пферд.

– Подошел! – рявкнул из своего угла Барин.

Пока Борька нехотя вставал, плелся к месту наказания и получал свой американский щелбан, в мою голову словно кто-то вбил солнечный гвоздь, я сообразил: с Ыней в одной группе должен сдавать богатырские экзамены поганый татарин…

– Что значит поганый татарин? – возмутился из угла Хабидулин.

– Ошибочка вышла! Поганый хазарин, – исправился я.

– Другое дело. А кто это?

– Хазары – это те чуваки, которым отмстил Вещий Олег, – уточнил начитанный Лемешев. – Они были неразумные. Тупые, короче говоря.

– Теперь понятно. Ври дальше! – одобрили слушатели.

– Минуточку! А как поганый хазарин затесался к русским богатырям? – удивился Козловский.

– Дурацкий вопрос… – нашелся я. – По обмену опытом.

– Каким еще опытом?

– Богатырским. У меня маман работает на Маргариновом заводе. Так вот, к ним все время то немцы из ГДР, то поляки, то венгры приезжают – опыт перенимать…

– Точно, на Клейтук монголы повадились, не знают, куда верблюжьи кости девать… – подтвердил Вовка.

– Все заткнулись! – рявкнул Жаринов, высматривая новую жертву.

А я продолжил рассказ, точнее, вернулся немного назад. Так вот, поганый хазарин тайком подмешал за завтраком в ковш с квасом отвар дурман-травы. Ыня выпил и под дубом вырубился.

– Вот сволочь! – ахнул Засухин.

Пока Ыня спал, хазарин, ориентируясь на громовый храп (картой, будучи неразумным, он пользоваться не умел), отыскал в чаще Заветный Дуб, выкопал сундук, достал богатырскую рогатку и побежал туда, где заседала экзаменационная комиссия, которая очень удивилась, увидев басурмана, но делать нечего: пришлось допустить его к испытаниям по стрельбе. Добрыня отсчитал сто шагов, вбил в землю заточенный кол, на него насадил яблоко, на яблоко положил сливу, на сливу вишню, а на вишню горошину. Попадаешь в горошину – пятерка, в вишню – четверка и так далее.

– А если промажешь? – спросил Жиртрест.

– Единица без права пересдачи.

– Почему?

– Потому что не всем же Русскую землю защищать, кому-то и пахать ее надо.

– Логично, – согласился Козловский.

А я продолжил: пока отравленный Ыня спал богатырским сном, Хазарин, потирая шаловливые ручонки, взял рогатку, встал на линию огня, прищурил глаз, но резину натянуть до упора не смог – очень уж тугая, на русскую силушку рассчитанная…

– А Григорий Новак, между прочим, еврей! – не удержался, брякнув из темноты, Пферд.

– Тогда иди сюда! – ласково позвал Аркашка.

Борька поплелся за вторым щелбаном, а я продолжил историю, разматывавшуюся передо мной, как волшебный клубок.

…Ыня же тем временем проснулся, увидел, что лежит на самом краю свежей ямы, а сундук открыт и пуст. Почуял он неладное, закручинился, встал и помчался в родной Косогорск. Бежит – земля дрожит.

– Где ж ты пропадал, растяпа? – строго спросила племянника Василиса Премудрая: она приходилась родной сестрой Добростряпе.

– Закемарил под дубом… – сознался парень, которого с детства учили говорить только правду и ничего, кроме правды.

– Позо-р-р-р! – каркнул Ворон-говорун.

– Ладно, это еще полбеды, Дуб таки он нашел. А это самое трудное. Ставим тебе, увалень, четверку. Теперь забери рогатку у этого слабака. – Добрыня Никитич кивнул на опозорившегося Хазарина. – И стреляй! Да смотри не промахнись!

Ыня встал на линию огня, взял круглый камешек, легко натянул резину и сбил желудь с самой верхней ветки дуба: для начала полагался один пробный выстрел.

– С Заветного Дуба? – уточнил Засухин.

– Нет, с обычного. На Руси дубов много, включая тебя, – ответил я.

…Но вот несчастье: когда Ыня прицелился по-настоящему, он с ужасом увидел, что на горошину присел отдохнуть его лучший друг Комар-пискун. Обознаться невозможно: из-за частого употребления богатырской кровушки, тот был значительно крупнее своих сосущих собратьев.

– Как малярийный? – уточнил Ивеншев.

– Поменьше, но в своей группе очень большой.

Тут Ыня с ужасом понял, что, попав в горошину, может покалечить, даже убить друга, а кричать ему, махать руками бессмысленно – комары глуховаты от природы, так как втыкают хоботки в питательную жертву по самые уши.

– Пли! – скомандовал Добрыня Никитич.

Размышлять некогда. Ыня выстрелил и попал точно в середину вишенки, Пискуна подбросило вверх, контузило, но он остался жив.

– Четверка, – со вздохом оценила комиссия. – Не ожидали от тебя, добрый молодец! Ты сегодня просто какое-то огорчение для всего педагогического коллектива!

А тут настал черед последнего, самого важного состязания – русской борьбы. Все были, конечно, уверены, что хазарин моментально окажется на лопатках, так как Ыня всех в Косогорске легко кидал через бедро, даже взрослых мужиков. Но хитрый иноземец только прикидывался неразумным, чтобы притупить бдительность, он незаметно натерся рыбьим жиром, который Ыня с детства терпеть не мог, от одного запаха его мутило и корежило…

– Аллергия! – пояснил Лемешев.

– Что? – не понял Аркашка.

– Болезнь такая. Можно опухнуть и умереть.

– Как с похмелья?

– Вроде того…

…В результате хитрый басурман все время уходил из захватов. Сожмет Ыня туловище супротивника, а тот, как банный обмылок, из рук – шнырк. Мучился, мучился парень, разозлился и так сдавил делового хазарина, что этот засушенный Геркал улетел на сто метров вверх и застрял в раскидистых ветвях дуба…

– Заветного? – уточнил Засухин.

– Заветного, заветного, на Руси все дубы заветные.

– Погоди, а с чего это он вдруг улетел? – не понял Папик.

– А ты арбузными зернышками никогда не стрелял?

– Ах, в этом смысле… Так бы и объяснил.

Когда на обед вместо компота давали арбузы, столовая превращалась в поле боя, ведь если склизкую плоскую косточку сильно сдавить большим и указательным пальцами, она вылетает со страшной скоростью, как пуля, бьет на десять метров, в прошлом году парню из первого отряда попали со всей дури в глаз – пришлось к окулисту в Домодедово везти.

Экзаменационная комиссия снова оказалась в трудном положении. По правилам, побежденный соперник должен лежать на лопатках, а он висит в ветвях, как русалка, умоляя, чтобы его оттуда сняли и отправили скорей в родной Хазарстан.

– Четвер-р-рка, – каркнул Ворон-говорун.

Остальные согласились и призадумались. Случай-то небывалый. Да, Ыня не вырыл сундук, но он нашел по карте Заветный Дуб, а вот почему уснул – дело темное. Гусь, который потом за ним из ковша допил каплю кваса, упал без сознания, его сочли мертвым и даже ощипали. Очнулась домашняя птица, когда ее на огне палить стали. Вот уж гогота было! Теперь шьют облысевшему гусю из холстины спецовку. Со вторым экзаменом тоже непонятки: если бы Ыня попал в горошину и убил Комара-пискуна, случилась бы большая беда. Тот из-за своих размеров стал царем всех кровососущих насекомых, которые захотели бы отомстить за гибель помазанника…

– Кого-кого? – не понял Хабидулин.

– Так царей иногда называют…

– Почему?

– А черт его знает… – пожал я плечами.

– Татарин, иди-ка сюда, объясню! – поманил его из угла Аркашка.

Ренатка со вздохом поплелся на экзекуцию, а я продолжил рассказ. Гибель царя означает резкое обострение международной обстановки. Кому это выгодно? Ясно – врагам Руси и разным определенным кругам Запада. С третьим экзаменом тоже без пол-литра хмельного меда не разберешься. Да, Хазарин не лежит на лопатках, а висит на ветвях, проклиная тот день, когда поехал к нам обмениваться опытом. Разве это не победа? Конечно, не по правилам, а все-таки победа.

Получив три четверки, Ыня по всем обычаям должен был теперь сохой землю пахать, камни-валуны с полей таскать да сорные дубы корчевать… Но четверка четверке – рознь! Жалко все-таки могучего парня из богатырского сословия навсегда вычеркивать… Что же делать? Как беде помочь? Думали, судили-рядили. Наконец, мудрый Ворон-говорун каркнул:

– Похор-р-оныч!

Так прозвали в Косогорске самого умного старца, который давно уже лежал, готовый к смерти, в гробу на пуховой перине. Три раза в день ему вежливо стучали в крышку, он отодвигал и забирал завтрак, обед и ужин – овсяный кисель, который, как говорит моя бабушка Аня, любую хворь лечит. Пришла комиссия и вежливо постучала. Похороныч удивился внеплановому посещению, но приоткрылся: «Мол, кто такие и чего надо от умирающего?» Извинившись, Василиса Премудрая объяснила, в какую сложную переделку попал ее любимый племянник. Похороныч хмуро выслушал, долго думал, потом пожевал губами и молвил.

– Звать сего бестолкового отрока богатырем Храбрыней преждевременно. Пусть побудет пока подбогатырком Ыней. Чтобы стать богатырем Храбрыней, надобно ему совершить тридцать три подвига. Да будет так! – И захлопнул крышку, попросив впредь его без овсяного киселя не беспокоить.

Я потом не раз ругал себя за это сказочное число – 33! Ну, сказал бы: три, семь… Черт меня за язык тянул! 33 подвига – это же чокнешься, пока придумаешь, даже Геракла хватило лишь на двенадцать подвигов! Но делать нечего: слово не воробей…