Текст книги "Совдетство 2. Пионерская ночь"

31. Ночная почта

…Придумывая на ходу семнадцатый подвиг, я рассказывал пацанам про то, как Ыня на ковре-самолете устремился за Фантомасом, угнавшим истребитель последней модели. Злодей оглядывался и злорадствовал, издавая известный всему Советскому Союзу утробный смех: «Хэ-хэ-хэ!» Но он не знал: если три раза топнуть по ковру-самолету, дунуть-плюнуть и громко сказать: «Но-о, залетный!», он сразу же переходит на сверхзвуковую скорость. Ыня спрятал верного Комара-пискуна в боковой карман, чтобы не сдуло встречным потоком воздуха, и…

Но тут в дверь тихо постучали. Я на всякий случай замолчал. Стало слышно, как в тишине поскрипывают половицы, словно возвращая шаги, накопленные за день.

– Тихо! – скомандовал Жаринов. – Голубь, наверное, проверяет. Тяпнул стакан и прибежал позырить. Хитрый, сволочь…

– Не похоже… – засомневался Пферд.

– Зассыхин, узнай!

Засухин покорно встал, прошлепал босиком по полу, осторожно выглянул за дверь и скрылся в прихожей. В лунном свете его темный силуэт был словно очерчен серебристой каймой.

– Ну, что там? – раздраженно спросил тираннозавр.

– Почта! От девчонок!

Все встрепенулись, а некоторые даже вскочили с кроватей. Засухин вернулся в палату, неся перед собой осторожно, как тарелку горячего супа, набитую записками «нопасаранку».

– Ого! Давай сюда! – приказал Аркашка.

В почту мы играли с девчонками нечасто. Занятие это увлекательное, даже захватывающее, но для него требуется особое настроение, насмешливо-грустно-мечтательное, что ли… Чаще всего переписку затевали, когда наползал долгий шуршащий дождь, тропинки размокали, футбольное поле покрывалось лужами, пахло влажной зеленью, с глянцевых листьев падали частые капли, а бабочки залетали в палату, чтобы переждать ненастье… Нас загоняли в корпуса, вовлекали в развивающие игры, втравливали в разные диспуты с очевидными выводами – ученье свет, а невежество – тьма. Или мелкими перебежками вели в клуб на какую-нибудь репетицию. Могли даже внеплановый фильм показать!

Переписку всегда начинают почему-то девчонки, женщины вообще любят выпытывать чужие чувства и мысли. «Как ты ко мне относишься?» Да если бы люди говорили друг другу всю правду про то, как кто к кому относится, началось бы сплошное безобразие – супруги развелись бы, а старые друзья перессорились. У нас есть дальние родственники – дядя Петя и тетя Зоя, которая, как выпьет рюмку, так начинает выпытывать у окружающих, что они о ней на самом деле думают. Только не врите! Но если кто-нибудь скажет ей честно, например, про новую прическу цвета рыжей мастики для паркета, она сразу впадает в истерику, выскакивает из-за праздничного стола и убегает в ночь, даже не попробовав утку с яблоками, а дядя Петя, на ходу обгладывая крылышко, бросается вслед за ней с воплем: «Зая, не делай глупостей!» Ну, и кому нужна такая правда?

Письма от девчонок – это вчетверо сложенные тетрадные листки, на которых остается еще много места для ответа и даже для целой переписки. На каждом послании есть адрес, например «П-5», что означает: правый ряд, пятая кровать от двери. Или Л-7 – левый ряд, седьмая койка. Наверняка у девчонок есть план нашей палаты, и там указано, кто где спит. Гадом буду, в самом начале смены они его составили, шпионки!

При свете фонарика, толкаясь и перешептываясь, пацаны стали разбирать почту, точнее, искать первым делом весточку для Жаринова, а тот ждал, нетерпеливо раздувая ноздри. Однажды ему никто не написал, и он от злости отдубасил Ренатку, которому пришли сразу три послания от татарской родни. На этот раз, к счастью, обошлось.

– Вот Л-12! – Засухин отдал тирану свернутый вчетверо тетрадный листок.

– Ты руки мыл?

– Мыл.

– То-то!

Судя по тому, что среди «адресов» оказались П-1 – кровать Козловского, опустевшая несколько дней назад, и Л-8 – койка Ивеншева, увезенного домой со сломанной рукой еще в середине смены, писульки отправлялись наобум, по схеме, чтобы просто подурачиться. Кто же в почту на полном серьезе играет? Я толкнул в бок затихшего Лемешева.

– Паш, тебе телеграмма!

– Меня нет дома, – ответил он из-под одеяла.

Письмо с моим адресом П-2 было сложено не так, как остальные, а почему-то фронтовым треугольником. Странно!

– Читаем вслух! – приказал Аркашка, заглянув в свою цедулю и сморщившись.

Со стороны это, наверное, выглядело странно: сбившись в кучу, сблизив головы, освещая прыгающим желтым лучом шуршащие листочки, мы читали послания и хохотали, подзадоривая друг друга. По стенам метались наши изломанные тени.

– Лемеш, слушай, что тебе написали, – заржал Жаринов:

 
Гулять мы будем при луне,
В любви признаешься ты мне!
 

– Будешь отвечать?

Пашка не отозвался.

– Бокова сочинила! – со знанием дела заметил Папик. – Больше некому.

– И мне тоже в стихах, – гордо сообщил Засухин:

 
Зачем, зачем вы удалились?
Пошли гулять и провалились!
 

– В сортир! – заржал тираннозавр и дал бедняги звонкий подзатыльник. – Пферд, а у тебя что?

– У меня то же самое, – попытался увильнуть Борька.

– Врешь. – Аркашка ловко выхватил записку и гнусным голосом прочитал, нарочно картавя:

Грустно и уезжать не хочется. Правда?

– Поступальская, – определил он. – Редкая дура! Я ей сам отвечу…

Пферд насупился, играя желваками и глядя на обидчика исподлобья.

Несколько записок, прочитанных вслух, были совершенно одинаковые, словно написаны под копирку: «Как ты ко мне относишься?» Когда Жаринов вопросительно глянул на меня, я со старательным равнодушием ответил, мол, у меня в бумажке то же самое – про отношение. Он, кажется, не поверил, но замял вопрос для ясности. На самом деле на моем листке строгим почерком было написано:

Зря ты не пригласил меня на танец! Я ждала!

«Нинка! – сообразил я. – Написала, как и обещала. Теперь не отвяжешься…»

– Чего отвечать-то? Думай, Шляпа! – приказал тираннозавр. – Надо бабам нос утереть!

– А тебе-то самому что написали? – отстраненно спросил я.

– Мне тоже в стихах. Издеваются, сучки:

 
Хочу навек с тобой дружить
И этой дружбой дорожить!
 

Я немного подумал и продиктовал ему ответ:

 
Дружить с тобой большая честь,
Когда узнаю, кто ты есть!
 

– Соображаешь! – хмыкнул Аркашка, пересел к тумбочке и в свете фонарика нацарапал, слюнявя химический карандаш, ответ.

– Перед «знаю» нужна запятая?

– Нужна.

– Сам знаю…

Покончив с ответом, злодей написал еще и Поступальской, судя по ухмылке, что-то гадкое.

Остальные справились с задачей сами, а на вопрос: «Как ты ко мне относишься?» – дружно признались: «Скорее положительно, чем отрицательно» – как в фильме «Я вас любил…», где герой втюрился в «маленького лебедя», точнее, в девочку-балерину.

Я же решил отшить приставучую Краснову и, недолго думая, вывел строкой ниже: «Мое сердце принадлежит другой», хотя правильнее было бы написать: «другим», а именно: Шуре Казаковой и Ирме Комоловой. Кто знает, может быть, когда-нибудь сам Ираклий Андронников расскажет по телевизору захватывающую тайну двух «К», владевших в давние годы сердцем знаменитого писателя-сказочника «Ю.П.».

Ответы сложили в пилотку, и Засухин понес их девчонкам на вытянутых руках – так в кино саперы держат мину, готовую рвануть. Вскоре и в самом деле до нас докатились вопли и взрывы смеха, слышные даже через коридор: «Ой, не могу! Ой, держите меня!» Пока ждали результатов, мне было велено продолжить историю про подбогатырка…

…Фантомаса Ыня все-таки не догнал, самолет оказался с космическим двигателем, а сам преступник влез в скафандр, поэтому спокойно улетел в космос, где затаился среди комет и астероидов, как мы, играя в казаки-разбойники, прячемся среди нагромождений стройматериалов. Ыня к такому повороту событий готов не был, растерялся и расстроенный вернулся на Землю. Однако мудрый Добрыня Никитич рассудил, что, изгнав Фантомаса за пределы планеты Земля, подбогатырок с задачей справился и поставил ему «зачет». Но впереди была еще хренова туча подвигов, чтобы стать настоящим защитником Руси и зваться полным именем Добрыня.

…Сидит, значит, Ыня на печи, чешет живот, тоскует, не зная, куда силушку девать, чем народ удивить и приблизиться к богатырскому сословию. Тут вернулась в избу Добростряпа, она ходила к Синему морю постирушки полоскать, так как благодаря цвету воды можно было прекрасно обходиться без синьки. Экономия! Пока трудолюбивая женщина отжимала белье, к берегу прибило засургученную бутылку из-под древнерусского шампанского. Она, конечно, захватила ее домой, ведь по городам и весям постоянно курсировала запряженная битюгом телега «Вторсырья», собирая у населения пустую тару – стеклянную, деревянную, глиняную, берестяную. Посмотрел Ыня бутыль на свет и увидал внутри скрученную бумажку.

«Зело интересно!» – подумал он, отковырял сургуч и вытряхнул на стол свиток.

32. Нестыковочка

Но тут в дверь снова постучали, Засухин, не дожидаясь приказа, вскочил, прошлепал к входу и принял в щель почту. Пилотка на этот раз не понадобилась, немногочисленные ответы уместились в руках. Видимо, многие девчонки поржали, покочевряжились и успокоились. Однако не все охладели к переписке. Жаринову неизвестная насмешница на вопрос, кто она такая есть, сообщила:

 
Та, которая тебя
Обожает вне себя!
 

Аркашка строго посмотрел на меня, я не уклонился – мы тоже насмехаться умеем:

 
Приди под старый абрикос,
Мы побеседуем всерьез!
 

Абрикосов на территории лагеря я не припомню, но чего не сделаешь ради рифмы. На наши типовые ответы: «Скорее положительно, чем отрицательно», последовали типовые каламбуры, вроде: «Ну и положи свое отношение под подушку!» Папик обиделся и прервал заочное общение с неведомой острячкой. Мрачный Пферд после ответа, накарябанного Жариновым, обратки от Поступальской не получил и сник. Оставалось только догадываться, кукую гадость злодей ей начирикал. Ничего, завтра разберутся. А вот у меня с Нинкой завязалась интересная и странная переписка.

«А почему же ты на меня так смотрел всю смену?» – спрашивала она.

«Как?» – поинтересовался я строчкой ниже.

Пока переправляли почту и ждали, я успел рассказать, как Ыня развернул свиток и прочитал написанный кровью зов о помощи, мол, спасите нас, русские богатыри, из вражьего плена! Подпись: Арина, дочь купеческая. Призадумался подбогатырок: где же искать пленницу-страдалицу, земля большая, темниц и невольниц много, за всю жизнь не обойдешь…

– Черт, комарья сегодня – туча… – Ренатка хлопнул себя по лбу. – Дождь точно будет…

…Тут к тоскующему силачу прилетел Комар-пискун и, заламывая лапки, пожаловался, что, мол, всех его собратьев собираются вытравить с помощью новейшего яда ДДТ. Он попросил у друга помощи, обещая впредь пить кровь только врагов Руси…

– Слушай, Пискун, а ты сможешь разыскать неизвестно кого неизвестно где? – спросил друга Ыня.

– Одной левой! Мне бы только кровь этого неизвестного попробовать!

– А если кровь засохла?

– Неважно!

Подбогатырок развернул перед дружественным насекомым послание Арины, комар потыкал хоботком в буквы, выведенные кровью, и говорит:

– Все ясно. Девушка. Семнадцать лет. Красавица. Но кровей не голубых. Похоже, из купечества…

– Ух, ты! – изумился подбогатырок.

– Содержание гемоглобина нужно? – уточнил Комар.

– Нет, не надо.

– Тогда давай так: мои кровососы разлетятся повсюду, перекусают всех, кто попадется навстречу, и найдут твою купчиху, а ты подумай, как спасти наше племя от ДДТ!

– Не дрейфь! – ответил Ыня. – Помогу чем смогу!

В дверь снова постучали. На этот раз ответы пришли только мне и Аркашке, ему неведомая насмешница сообщала:

 
Приду к тебе я, например,
Лишь после дождика в четверг.
 

– Вот зараза! – рассвирепел тираннозавр и потребовал отбрить насмешницу, что я и сделал, чуть-чуть подумав. Наш ответ был таков:

 
И ты мне тоже дорога,
Как кошке пятая нога!
 

– Ты, Шаляпин, поэтом, наверное, станешь? – ядовито буркнул, выглянув из-под одеяла, Лемешев: мое сотрудничество с Аркашкой его явно задевало.

– Там посмотрим… – ответил я, развернув, наконец, и свой треугольник.

Ответ Нинки меня озадачил: «Не так, как на других!» Поразмышляв, я написал: «Я смотрел на тебя как на друга!» А что я мог еще придумать, чтобы не обидеть Краснову. Нельзя же вот так прямо влепить, что, честно говоря, слушать ее трескотню и смотреть на веснушки – удовольствие ниже среднего.

Засухин отнес поредевшую почту, а я стал рассказывать историю дальше, сочиняя на ходу. Ыня, не зная, на самом деле, как помочь другу, пошел за советом к Похоронычу, прихватив с собой пару ведер свежего овсяного киселя, которого от души наварила Добростряпа. Правда, по пути одну бадейку парень попробовал и умял. Похороныч откинул крышку, выкушал подношение, выслушал условия задачи, долго думал, а потом посоветовал обратиться к умельцу Левше. Как удалось выяснить в «Косогорсправке», тот обитал черт знает где – в Англии. Достал подбогатырок из чулана ковер-самолет, выбил из него пыль, раскатал на траве-мураве. А так как Левша не только далеко жил, но и родился спустя тысячу лет спустя, Ыня сначала дернул за правый передний угол, отвечавший за перемещение во времени, а потом уже за левый – ведавший движением в пространстве. Топнул, дунул-плюнул…

– Минуточку, – прервал меня Лемешев, вернувшийся в действительность. – Но ведь Левши никогда не было, он придуманный персонаж. Нестыковочка!

– Не возникай! – рявкнул Жаринов.

– Ну почему же? – ответил я не моргнув глазом. – Никакой нестыковочки нет. Ыня ведь тоже придуманный… Так на так и выходит!

– Логично, – согласился Пашка.

– Ври дальше! – приказал тираннозавр. – А ты, Лемеш, не мешай. Умнее всех? Будешь у меня сейчас пятый угол искать!

Тут в дверь снова постучали. На сей раз суетливый Засухин принес одно-единственное письмо, отдав мне в руки все тот же листок, сложенный треугольником. Я развернул и прочитал: «Почему же тогда ты не предложил мне дружить? Я бы согласилась!» Подумав, что не велико счастье дружить с приставучей и болтливой Красновой, я ответил уклончиво и, кажется, совсем не обидно: «Прости, не хватило смелости!»

Когда Засухин понес треугольник к двери, Барин, проводив его нехорошим взглядом, ревниво спросил:

– С кем это ты, Шляпа, так зацепился?

– Не знаю, – честно пожал я плечами. – Инкогнито.

– Инкогнида? Ну, валяй – дунди дальше!

…Ыня и Комар-пискун долго искали Левшу, которого коварные англичане запрятали в башню Тауэр. Ее я, затягивая время, долго и подробно описывал, вспоминая отличную книжку «Принц и нищий». Друзьям в поисках умельца помог Том Кенти, хранитель Большой королевской печати, так как, будучи выходцем из бедняцкой среды, он с уважением отнесся в подбогатырку. Они нашли узника и помогли Левше бежать из темницы, а пока летели назад, умелец, узнав про угрозу ДДТ, пообещал каждому комару смастерить крошечный противогаз, чтобы пережить любую потраву…

– Противогаз комару? Он должен быть меньше… меньше… – Пферд не смог подобрать сравнения.

– Но блоху-то Левша подковал! – возразил я.

– Это верно!

33. Темная

Тут снова пришел ответ. Засухин, которому явно нравилось злить своего обидчика, подошел ко мне и с поклоном отдал единственное письмо. Все посмотрели на меня с завистью, особенно Пферд. Я развернул треугольник. Пашка протянул мне фонарик и скосил глаза, изнывая от любопытства: что же это за переписка такая – одна на всю палату?! Но я прикрыл листок рукою, как в школе от соседа по парте. Мой друг обиделся и демонстративно отвернулся.

«Будь смелее!» – написала мне Нинка.

Я нацарапал в самом внизу листка: «Буду!»

Почтальон, забрав ответ, двинулся к двери, когда Жаринов грозно окликнул:

– Зассыхин, неси-ка сюда! Хором почитаем. Что-то Шляпа сегодня слишком секретный! Где больше двух – там говорят вслух.

Бедный парень замер в нерешительности, понимая, что попал в переделку.

– Жар, это не по правилам! – мягко возразил я.

В общем-то, никаких жутких тайн в письме не было. Да и какие особые секреты могут связывать меня с Красновой? Но из-за того, что тираннозавр с издевкой прочтет вслух мою переписку, пусть даже с нелепой Нинкой, меня охватила непонятная ярость. С какой еще стати?

– Да, так нельзя! – подтвердил Лемешев. – У нас даже государство письма не вскрывает.

– Заткнись! Зассыхин, давай сюда, убью!

Несчастный почтальон вздрогнул, повернулся и покорно побрел к Жаринову. Оказывается, когда в книжках пишут, будто героя что-то толкнуло или подбросило вверх, это не преувеличение и не фантазия автора, это чистая правда! Сам не понимая, как я вмиг, словно меня метнула катапульта, очутился перед испуганным Засухиным и выхватил треугольник из его шершавой от экземы руки.

– Отдай, – испугался он.

– Неси сюда! – приказал мне Аркашка, лениво поднимаясь с койки.

– Да пошел ты на… х-ху…тор бабочек ловить! – ответил я, порвал письмо, а клочки бросил на пол. – Читай, урод!

– Что-то-о-о! – Жаринов вскочил, звякнув пружинами, и двинулся на меня с беспощадной ухмылкой.

В лунном свете я отчетливо увидел его ощеренный щербатый рот и веселые глаза, а пружинистое тело тираннозавра отчетливо вспучилось бугристыми мышцами, напоминавшими крупную выпуклую чешую. Окончательное сходство с кровожадным доисторическим ящером ему придавали руки, он держал их на уровне квадратиков накачанного пресса, но не сжав в кулаки, а, наоборот, свесив кисти – так нас в детском саду учили изображать доброго зайчика-попрыгунчика в зимнем лесу:

 
Трусишка, зайка серенький,
Под елочкой скакал.
Порою волк, сердитый волк,
С лисою пробегал…
 

Но я-то знал: опущенные руки – это хитрый хулиганский приемчик, чтобы жертва расслабилась, не ожидая удара.

«Смешно, – мелькнуло в голове, – из-за Нинки Красновой меня сейчас отмутузят…»

Я объявлюсь дома с расквашенным носом, лиловым фингалом под глазом, и Лида, увидев избитого сына, в ужасе залепечет:

– Да что же это такое! Я думала, ты вернешься из лагеря посвежевшим!

В палате наступила такая тишина, что слышно было, как скрипят половицы и бьется под потолком в паутине погибающая муха. Отчаянные взгляды пацанов прожгли мне кожу. Подойдя вплотную, Аркашка, дохнув на меня кислым табачищем, проговорил сквозь зубы:

– А ну, повтори!

– Ладно, ладно, Жар, я не прав, извини! – как можно жалобнее отозвался я.

– Ну вот! Другое дело, Шляпа! Сразу бы так! – Он дружески положил мне левую руку на плечо, а правой молниеносно ударил под дых. Я согнулся пополам, понимая, что никогда больше не смогу вздохнуть. Второй раз он обычно бил сбоку в челюсть, а потом, когда человек падал, добавлял ногой по почками. Дворовая техника. Вжав голову в плечи, я хотел закрыть лицо ладонями, но не успел. Лемешев с каким-то индейским воплем бросился на врага, с разбега ткнув макушкой в бок. Тот от неожиданности отшатнулся, больно налетев поясницей на спинку Борькиной кровати. Пферд, не долго думая, вскочил, размахнулся и шарахнул врага сзади по голове подушкой. А тут еще здоровенный Папик подвалил и швырнул поплывшего злодея через бедро на пол:

– Я тебе покажу армяшку!

– Темную! – очнувшись от оцепенения, страшным голосом заорал Засухин и набросил на поверженного тираннозавра одеяло.

– У-у-бью… – захрипел Аркашка, пытаясь встать.

Но Пферд, размахнувшись, как молотобоец, окончательно снес его с ног новым, чудовищным ударом подушки. Жаринова никто уже не боялся. Мы принялись бить смешно дергавшееся под одеялом тело руками и ногами. Жирттрест сначала, не веря своим глазам, наблюдал за схваткой, а потом с протяжным стоном, напоминающим вой кота, загнанного собакой на дерево, подбежал и, подпрыгнув, всей тушей обрушился на беспомощного обидчика. Послышался вопль и хруст костей. Когда разгоряченный Ренатка схватил табурет, чтобы опустить на мучителя, едва шевелившегося под байкой, в палате вспыхнул ядовитый электрический свет:

– Отставить самосуд!

В дверях стоял Голуб, а у него из-за спины выглядывали испуганные девчонки, и любопытная Краснова, конечно, в первых рядах. В нашей палате повеяло свежей выпивкой, закушенной лучком, дух, хорошо мне знакомый по тем дням, когда у отца получка.

– Ну ни на минуту вас, архаровцев, оставить нельзя! Ну не даете вы старшим товарищам нормально отдохнуть! – покачал головой вожатый. – Придется вас всех наказать!

Он подошел к телу, едва шевелящемуся под одеялом, слегка пнул мыском и, услышав ответный стон, поцокал языком:

– Ай-ай-ай! А если б я за фуфайкой не вернулся, так и убили бы своего товарища, цветы жизни? Кого хоть воспитываем, макаренки? – Он нагнулся и брезгливо сорвал одеяло с пострадавшего. – Ого! Бунт на корабле! Низы не хотят, а верхи не могут?

На Аркашку было жалко смотреть: из носа хлестала кровь, левый глаз начал заплывать, из разбитого рта свисали розовые слюни. Но главное, главное: в нем появилась небывалая прежде затравленная покорность, как у Засухина. Я не поверил своим глазам: недавний тираннозавр плакал, размазывая по щекам грязные слезы…

– Иди, умойся, окурок жизни! – гадливо приказал Голуб.

И Жаринов, ни на кого не глядя, побрел, хромая и держась за поясницу, прошел бочком сквозь расступившихся девчонок, а потом побежал под дружный торжествующий смех.

– За что вы его так? – всплеснула руками сердобольная Краснова, даже не подозревая, как и все остальные, что темную Аркашке устроили, по сути, из-за нее.

– А вы брысь по кроватям! – цыкнул вожатый на любопытных пионерок – и они скрылись на своей половине.

Голуб прошелся по палате, поправил покосившуюся на стене «Незнакомку», поднял с пола испачканное кровью одеяло и произвел с ним несколько тореадорских движений:

– Ну что, каждому по десять горяченьких или один за всех? Кто начал?

– Он! – расхрабрившийся Засухин кивнул на пустую койку Жаринова.

– Ему уже хватит. Кто еще виноват? Что это тут за клочки? – Он указал на пол. – Убрать! Я жду! Кто примет на себя грехи коллектива?

Пока Засухин подбирал обрывки письма, все молчали. За окном чуть-чуть посветлело, знобкий предутренний ветерок топорщил черную листву, запестревшую серой изнанкой. Вдали застрекотала первая электричка.

Я вышел вперед.

– Молодец! Горжусь тобой! Смелым скидка. Ложись! – И Голуб, загадочно улыбаясь, снял с ноги обувь. – Бью вполсилы…

– Спасибо!