Текст книги "Государь Иван Третий"

Глава 18

На заутрене папа даже не посмотрел в сторону Виссариона. Это заставило кардинала занервничать. Придя к себе, он растянулся на лежаке, закинув руки за голову. Голову сверлила одна мысль: папа устал ждать. И его можно было понять.

– Любой почин приносит кару. Эх! – Он вздохнул и повернулся лицом к стене.

Ему ничего не хотелось. Но раздался неожиданный стук в дверь и голос монаха:

– Кардинал, вас спрашивает какой-то странник.

Виссариона с лежака как ветром сдуло.

– Странник? Какой странник?

Он подскочил к двери и рывком открыл ее. За фигурой монаха стоял человек. Виссарион отстранил монаха и оглядел незнакомца с головы до ног. Судя по одежде, это был генуэзец. На голове – шляпа с короткими полями, куртка с большими пуговицами, на ногах – чулки и башмаки на толстой подошве.

– Вы кардинал Виссарион? – спросил он.

– Да, – коротко ответил тот.

– Это вам. – И он достал из-за пазухи бумагу.

Виссарион схватил ее, быстро развернул и торопливо пробежал глазами. Там было всего несколько слов, которые говорили, что великий московский князь Иван Васильевич, который давно уже стал вдовцом, наконец-то решил жениться снова. А сподвигло князя к этому решению то, что сын и наследник, Иван Молодой, ни за что не хотел жениться в угоду политическим интересам Московии. Значит, подумать о государстве следовало самому Ивану Васильевичу.

Силы покинули кардинала, и он еле доплелся до стула.

– Вам плохо? Что с вами? – испугался посланец. – Вам помочь?

– Не-ет… нет. – Виссарион слабо махнул рукой.

Посланец было повернулся, чтобы уйти, но Виссарион, собрав последние силы, крикнул:

– Стой! Подожди!

Он еле встал, доплелся до рясы, висевшей у входа, и достал из кармана несколько золотых монет.

– Возьми!

– Нет! – покачал тот головой. – Мне уже хорошо заплатили.

– Тогда… – Виссарион поднял руку и, осенив его католическим крестом, произнес: – Да хранит тебя Господь!

Когда кардинал остался один, он несколько раз прочитал эту записку и не верил своим глазам. Ему хотелось закричать от радости. Но… как бы не сочли его за сумасшедшего.

«А что я здесь делаю? Скорей к папе!»

Папа, как только Виссарион вошел в дверь, все понял по его счастливому лицу. Легкая улыбка пробежала по лицу папы. Когда кардинал подошел, он сказал:

– Я вижу, кардинал, наконец-то свершилось.

– Вы, ваше святейшество, как всегда, правы. Московский князь ищет себе новую жену!

– Что ж, Виссарион, теперь все в ваших руках.

– Ваше святейшество, я лечу к нашей надежде!

– А не соскользнет ли она с твоего крючка, Виссарион?

Это дважды прозвучавшее «Виссарион» означало, что папа все ему простил.

– Да, ваше святейшество, сколько я могу пообещать ей в качестве приданого?

Лицо папы вдруг стало безжизненным, похожим на одну из многочисленных статуй дворца.

– Я думаю… – неуверенно заговорил папа.

«Его жадность может погубить все дело. И Виссарион произнес вслух:

– Если позволите сказать, ваше святейшество, надо шесть тысяч дукатов. Это достойное приданое императорской племянницы.

Папа поморщился:

– Шесть тысяч дукатов… а не многовато ли?

– Фома, ее отец, преподнес нам бесценное сокровище – голову…

– Знаю! Знаю! – поднял руку папа. – Ладно, согласен. Быть по-твоему. Но смотри…

И вот он у знакомого дома. Еще издали тот показался ему каким-то вымершим. Его никто не встретил. Он сам открыл калитку, вошел на крыльцо и услышал через открытую дверь голос Софьи:

– Сколько раз я тебе говорила, что не позволю распродавать книги, доставшиеся мне от отца!

– А я тебе сколько раз говорил, что он это оставил нам всем. А ты при…

– Добрый день! – раздался знакомый голос.

Палеологи вздрогнули. Гостей они не ожидали. Да и кого ожидать? Даже греки, служившие у отца, предпочитали избегать их. Что они могли им дать? Даже хорошего совета дать не могли! Для этого надо было знать жизнь.

– А-а-а! – недовольным голосом ответил Андрей вошедшему кардиналу.

– Что-то я не вижу Софьюшку? – сказал тот.

– Она там, – махнул он на открытую дверь второй комнаты. – Софья! – крикнул Андрей. – К тебе опять пришел твой сват! – сказал он вызывающе.

– Зря ты так, дитя мое, – проговорил Виссарион тихим голосом.

В это время в дверях показалась Софья. И она не выразила радости:

– А, это ты! Опять сватать приехал? Теперь за кого: король отпал, герцог отпал. Теперь за монаха? Так ему нельзя жениться. Да и я не пойду. – В ее голосе слышалась издевка.

Виссарион хорошо это понимал. И решил ее огорошить:

– А за царя пойдешь? – Склонив голову, он ожидал ответа.

– За царя? – растерялась она. – А где ты его возьмешь?

– Позволь мне сесть, – тихо произнес кардинал, выбирая глазами несломанный стул.

– Да вот, садись. – Голос ее стал помягче.

И она придвинула крепкий стул. Он осторожно сел. Поправил на груди крест.

– В ваших словах я услышал раздражение по случаю моего прихода, – начал он вкрадчивым голосом, – и я хорошо понимаю вас. Но и вы поймите меня. Я давно не митрополит, который многое мог. Я всего лишь кардинал, став им по воле Всевышнего. Признаюсь вам: мне тяжело это переносить. Но что делать? Руки на себя наложить – грех еще больше. Вот я и стал кардиналом. Выбора у нас нет. Кто нас здесь ждет? – Увидев, как посуровели их лица, добавил: – То-то. И у папы я не один, – продолжал он. – Я стараюсь, дочь моя, – он повернулся к ней, – пристроить тебя. Годы бегут. Если Андрей с Мануилом могут пойти к какому-нибудь итальянскому владыке и с мечом в руках служить ему, то ты, дочь моя, ты – моя забота. Не скрою, мне было обидно сегодня слышать ваши слова. Сегодня, когда я принес весть, которая, милая Софьюшка, скоро все изменит.

Он замолчал. Его глаза смотрели пронизывающе. Он видел, как изменилась она в лице, на котором застыл вопрос: «Что же ты скажешь?» И он сказал только одно слово, но как сказал! Величественно, торжественно:

– Царица!

Какое волшебное слово! Лицо ее, до этого светившееся молодым, здоровым румянцем, вмиг побелело. «Царица! – мысленно пронеслось в ее голове. – Да это же… Не может быть! Не верю!» А он продолжал:

– У тебя будет столько земли, что тебе ее за всю жизнь не обойти. И ты будешь так богата, что сможешь купить всю Италию.

– Что вы, святой отец, говорите? Я не верю, что есть такие правители на земле.

Кардинал хихикнул:

– Дочь моя, а что ты видела? Ты даже не была в Константинополе, насколько мне известно.

Софья стыдливо опустила голову:

– Прости, Виссарион. Я дура, так… со зла. Устала. Братья требуют, чтобы я разрешила продать отцовские книги.

– Я понимаю, но думаю, на этот раз все сбудется. И ты будешь царицей. Поверь мне, как только об этом узнают твои греки, которые постыдно бросили вас, они прилетят сюда стаями в надежде увидеть твой благосклонный взгляд.

– Так уж и прибегут… – поеживаясь, сказала она.

Виссарион понял: крепость подняла белый флаг.

– Прибегут, милая, прибегут. Так я напишу письмо о твоем согласии?

Его лицо приняло такое выражение, что напугало Софью. «Как бы из-за моего упрямства он не раздумал».

– Напишите. – Сказав, она вышла.

Виссарион оказался прав. Не успело письмо, написанное для Ивана Васильевича, московского великого князя, государя, покинуть пределы Италии, как к дому Палеологов подъехала роскошная карета с двумя слугами на запятках. Один из них быстро соскочил и бросился в дом, а второй открыл дверцу кареты. Оттуда показалась голова князя Максима Траханиота. Он первым удосужился узнать о письме. Ибо по просьбе Виссариона его брат Юрий отправился в Москву с письмом. На этом человеке Виссарион остановился не зря. Известной фамилии князь, сохранивший верность христианской вере, как и все царедворцы, был льстив, хитер, умен. Когда кардинал назвал его папе, тот сразу одобрил выбор, хорошо зная это семейство.

Приезд этого знатного вельможи, который столько времени не подавал о себе никаких вестей, пробудил в душе Софьи несказанную гордость и плохо скрываемую радость. Радость торжества, что она вновь становится могучей, почитаемой всеми. И только теперь она поняла всю правоту слов Виссариона. И ее перестала пугать неопределенность: «Где это ее царство? Да хоть где! Я – царица! Правда, будущая, и все может сорваться, как было не раз. Я буду молить Бога, чтобы он помог мне».

А в Москве приезд князя Траханиота стал ударом грома в ясный, безоблачный день. Здесь слышали об этой знатной семье, которую постигло такое горе. И это вдвойне поднимало значимость прибывшего посланника от папского кардинала и патриарха в одном лице.

Письмо Виссариона, которое вручил великому князю прибывший посланник, читал дьяк Посольского приказа. Юрий внимательно слушал дьяка, делая вид, что понимает его язык.

Выслушав содержание письма, Иван Васильевич поинтересовался:

– Почему Софья отказала французскому королю и миланскому герцогу?

– Она не захотела менять свою веру, как требовали женихи, – был ответ, и Траханиот не без улыбки заметил: – В письме сказано ясно.

Это обрадовало Ивана Васильевича.

– Хорошо, князь. Ты ступай отдохни, прими с дороги русскую баню. А я тем временем подумаю.

Юрий изящно раскланялся, чем привел великого князя в неописуемый восторг.

– Так вот и нам надо, – глядя на дьяка, сказал князь.

На следующий день Иван Васильевич собрал думу, чтобы обсудить предложение Виссариона. Присутствовали: митрополит Филипп, мать Мария Ярославовна, князь Федор Васильевич Пожарский, бояре: Юрий Захарьин, Иван Ощера и Григорий Мамон. Выслушав содержание письма, все долго молчали. Наконец заговорил Филипп:

– Великий князь, письмо это писано рукой предавшего православную греческую веру в латинство. Как можно ему верить? Иль на Руси невесты перевелись? – Проговорив, Филипп поправил рясу.

Его поддержал князь Пожарский. Лицо великого князя налилось кровью. Мария Ярославовна даже испугалась:

– Ты, митрополит, в какой-то мере прав. Но Софья… твердо придерживается греческой христианской веры. Вишь, королю отказала и герцогу.

Филипп неодобрительно посмотрел на старую княгиню. Захарьин почувствовал, что может возникнуть спор, который не обещает ничего хорошего. Ссора митрополита и великого князя к добру не приведет.

– Государь, дозволь мне. – Юрий хотел приподняться, но Иван Васильевич осадил его. – Я вот что маракую. А какая она? Может, крива, носаста… Думаю, надо ее поглядеть. Пускай пришлют ее лик, намалеванный на холсте.

Предложение боярина всем понравилось. Иван Васильевич посланца выбрал быстро, назвав Ивана Фрязина, на родине именовавшегося Джан Баттист делла Вольте.

Виссарион принял прибывшего из Москвы посланца незамедлительно. Выслушав его, он распорядился разыскать художника Аванцо из Вероны, слывшего лучшим живописцем. Папский двор денег не пожалел, и Софья с портрета смотрела как живая. Она выглядела поразительно красивой. С несколько вытянутого белоснежного лица смотрели огромные карие глаза. Особую их прелесть подчеркивали черные изящные брови. Нос с горбинкой и чувственными ноздрями. Красивые, полные губы дополняли ее облик. Художнику удалось передать всю обворожительность гречанки.

Папа и Виссарион высоко оценили талант художника, заплатив за портрет более тысячи дукатов. Когда довольный художник ушел и они остались вдвоем, папа не выдержал и сказал:

– Я первый раз в жизни пожалел, что я не простой римлянин.

На что Виссарион заметил:

– Простому римлянину пришлось бы только ее обозревать, как солнце, никогда не коснувшись его.

Тот только вздохнул.

– Каковы твои, Виссарион, дальнейшие действия? – спросил он, набрасывая на портрет кусок белой материи.

Тот вздохнул и заговорил:

– Красота, конечно, пленяет, но отвлекает мужчину, простите меня, ваше святейшество, от других дел. Вот я и думаю об этом.

От этих слов папа поморщился. Покосившись, спросил:

– Уж не грешен ли ты по молодости?

– Да кто из нас не грешен? – сложив руки на животе, скромно произнес кардинал.

– Делай как знаешь.

Через пару дней после этого разговора в папском дворце, под вечер, когда римляне укладывались спать, у дома Палеологов остановилась дорожная карета.

– Кого это еще принесло в столь поздний час? – удивился Андрей, открывая дверь.

По тропинке торопливым шагом шел Виссарион. Одет он был необычно. Вместо всегда носимой им рясы – кафтан, на голове – шляпа. Отношение Андрея к кардиналу в последнее время изменилось. Он почувствовал, что на этот раз намечается что-то важное.

– Ваша светлость, что привело вас в столь поздний час? – такими словами Андрей встретил вечернего гостя.

– Дела, дела, – быстро проговорил он и спросил: – Софья еще не спит?

– Не знаю, – ответил Андрей.

– Прошу тебя, сходи узнай. Если уже спит, надо ее поднять. Я потом все скажу.

Софья еще не спала. Поэтому столь позднее появление Виссариона вызвало радостную надежду: «Неужели свершилось и мне надо срочно ехать?» Она была отчасти права. Ехать надо было. Но куда, кардинал не стал объяснять, сказав, что по дороге все ей скажет. Братья вызвались ее сопровождать, но Виссарион быстро охладил их желание.

– Вы что, мне не доверяете? Неужели я могу сделать что-то плохое для Софьюшки?

Это их успокоило. Девушка быстро собралась, попрощалась с братьями и поспешила к карете. Теперь она целиком доверялась Виссариону. Виссарион, окрестив братьев, полез вслед за Софьей в карету.

– Поехали! – громко произнес он дремавшему вознице.

И колеса мерно загремели по булыжнику. Эта карета предназначалась для дальних поездок, поэтому внутренние стены были обиты крепкой материей с пуховой прослойкой. Летом она не пропускала жару, а зимой спасала от холода, к тому же внутри кареты почти не были слышны внешние звуки. В переднем углу, в виде лампады, горел огонек, тускло освещая внутренность.

Виссарион расстегнул кафтан, снял шляпу. Достав тряпицу, вытер вспотевший лоб. Софья, покосившись на него, увидела, что он задремал. Она не выдержала и спросила:

– Куда и зачем мы едем?

Виссарион открыл глаза и повернул голову в ее сторону.

– Ты прости меня, Софьюшка, но… я буду откровенен. Завоевать мужчину – полдела. А вот удержать его, чтобы он тянулся к тебе и боялся тебя потерять, это гораздо труднее. Ты поедешь в другую страну, а поэтому тебе надо знать нравы, обычаи, язык, наконец, уметь хитро, ловко отстаивать свои интересы. И еще: надо уметь угождать мужчине, учитывая его характер, желания. Ты хочешь удержать мужчину? – неожиданно спросил он.

Та замялась. Кардинал рассмеялся.

– Я понимаю твою девичью стыдливость. Но женщина должна уметь притягивать своего суженого, я и хочу, чтобы тебя поучили люди, которые этим владеют в совершенстве. И не бойся, с тобой ничего не произойдет. Доверься мне. А сейчас я так устал, Софьюшка, что у меня закрываются глаза. Прости! – И он задремал.

Но Софья вскоре разбудила его вопросом:

– А все же, Виссарион, куда ты меня везешь?

– Мы едем в Гаэту. Это небольшой портовый городок.

– А дальше куда-то поплывем? – не унималась она.

– Да нет, человек, который тебе поможет, живет в Гаэте. – Он закашлялся и приоткрыл оконце. – Я хочу, чтобы тебя твой муж Иван…

– Иван? – перебила она.

– Да, точнее Иоанн, русский царь.

– Так вот куда ты хочешь меня отправить…

– Поверь, это великолепное решение. И ты будешь самой счастливой женщиной. Он сказочно богат, у него необъятное количество земли. Ты будешь жить в сказочном дворце, окруженная тысячью слуг. Все твои прихоти будут выполняться беспрекословно. Что тебе еще надо?

– А ты скажи. Давай доведем разговор до конца.

Тот вздохнул:

– Только из любви к тебе. Вдруг со мной что случится, кто тебе протянет руку помощи? Братья распродадут все, что осталось, и потом каждый пойдет своей дорогой. Надеюсь, ты это уже понимаешь. Понимаешь? – вдруг спросил он.

– Да, – коротко ответила она, – понимаю, что ты, Виссарион, хочешь сказать. Мне останется одно – стать публичной женщиной.

– Да, Софьюшка! Да! К сожалению, мир безжалостен и не очень добр. А каждому будет приятно прикоснуться к молодому телу племянницы великого императора. Но молодость быстро проходит и…

– Не надо! – воскликнула она. – Я все поняла! И я… согласна.

Тут послышались ее всхлипывания.

– Успокойся, Софьюшка. Если ты будешь слушать меня…

– Прости, Виссарион, я поняла. Но я хочу спросить еще об одном. Ты в сговоре с римским папой? Мое замужество нужно не только тебе, но и ему? Да?

Виссарион усмехнулся.

– Да, твое замужество нужно понтифику и мне, – ответил он. – Но если я забочусь о тебе по-отечески, то понтифик – словно отец для всех христиан и должен заботиться о них. Ты ведь понимаешь, христианский мир стоит перед страшной угрозой? Ты знаешь, что случилось с Константинопольской патриархией. Это может случиться и с Римской курией. Поэтому все христиане должны объединиться, чтобы противостоять неверным. Несколько лет тому назад русский митрополит подписал папскую унию о воссоединении католиков и православных и главенстве римской церкви как самого могучего течения в христианстве. Но князь… Иоанн прогнал прочь того митрополита и остался одиноким в этом бушующем море. Скажу откровенно, что ты, умница и прелестнейшая женщина, сумеешь сделать то, чего не смогли добиться ни папа, ни митрополит. Князья не понимают, какая смертельная угроза грозит христианству.

– Но я не хочу быть католичкой, – вдруг капризно заявила София.

– А кто тебя заставляет менять веру? Я тоже православный христианин в душе, но мы работаем рука об руку с папой. Силы наши сейчас объединены. И нам кое-что удалось…

Но он не договорил. В стекло забарабанили крупные капли дождя. Начался ливень. Карета встала.

– Ой! – воскликнула Софья. – А как там возница?

– Не бойся за него, на нем непромокаемый плащ, а лошадей он бросить не может.

Наползли тучи, и сильно потемнело. В окошко, заливаемое дождем, ничего не было видно. Они долго сидели молча. Но ни ветер, ни дождь не стихали. Наконец послышался голос Виссариона:

– Как хорошо человек придумал карету. На улице такой ливень, а тут сидишь как дома.

– Скажи мне, – вместо ответа спросила Софья, – значит, папа даст денег мне на приданое?

Виссарион обрадовался, что она не стала брыкаться, отнекиваться. Значит, все ею принято и она не изменит своего решения.

– Да, моя дорогая, папа дает тебе шесть тысяч дукатов.

Конечно, средства большие. К тому же Софье стало ясно, что если она не воспользуется нынешней возможностью выйти замуж, то все, чем ее пугал Виссарион, может осуществиться. «Ладно, – подумала она про себя, – там видно будет, что делать» – и проговорила:

– Я буду ему очень благодарна!

Ее слова бальзамом легли на сердце кардинала. Карету тряхнуло, и она остановилась.

– Понтекорво, – стуча по крыше, прокричал возница. Понтекорво было промежуточной остановкой на пути в Гаэту.

Кардиналу пришлось открыть окно, и его лицо тут же стало мокрым, словно он окунул его в ведро с водой.

– Сходи в церковь и найди там Бомасе. Пускай идет к нам.

Карета затряслась и наклонилась на один бок. Это возница пошел выполнять просьбу кардинала.

Глава 19

Это произошло еще в конце княжения великого князя Василия Димитриевича – деда Ивана Васильевича. К князю прибыли вечевые псковские посланцы с вопросом, как и сколько смердам платить дань князю и Пскову и выполнять всякие урочные работы. Князь посчитал этот запрос важным и велел дьяку подготовить ответ. На другой день дьяк прочитал ответ. Князю он понравился. В ответе все было расписано: сколько смерды должны были платить князю, сколько Пскову и какие работы выполнять. Когда князь подписал бумагу и была приложена княжеская печатка, дьяк спросил, глядя на заиндевевшее окно:

– Великий князь, сейчас отсылать иль подождать, пока потеплеет?

На что Василий Димитриевич, усмехнувшись, ответил:

– Зачем спешить? Может, лучше через пару годков им ответ пришлем?

На следующее утро посланец поскакал в Псков. Отъехав от Москвы верст двести, всадник увидел, как через широкую поляну на запад движется чей-то обоз. Было с десяток полупустых возов. Люди, закутанные в тулупы, иногда спрыгивали с саней и для согрева бежали бегом, погоняя покрытых инеем коней. «Никак купец какой», – подумал всадник. Велико было его желание присоединиться к ним. Мало ли лихих людей на дорогах? Но наказ дьяка срочно доставить княжескую бумагу остановил посланца.

Мороз был сильный. Из конских ноздрей пар вырывался, как дым из печной трубы. Посреди обоза ехал купчина. На нем был медвежий тулуп, в который он плотно укутался. На голове кочкой торчала меховая шапка. На ногах – мягкие катанки.

Перед лесом дорога раздваивалась. Прямая, ближняя, шла лесом, выходя на другом его конце на речушку. Трудно сказать почему, но там было много разбойников и много полыни, что делало ее очень опасной для проезда. Была и другая дорога, в объезд леса. Она сильно удлиняла путь, но зато была безопасна.

Всадник обогнал обоз. Купец с интересом смотрел, куда он свернет: прямо поедет или в объезд. Поехал прямо. Как хотелось крикнуть вслед ему об опасности, но боязно было раскрываться. И он махнул рукой: «Авось проскочит!» Подъехав к развилке, извозчик глянул на купчину, тот махнул рукой, мол, поезжай прямо.

– Прямо так прямо, – сказал тот и подхлестнул коней.

Что заставило купца это сделать, трудно сказать. Ведь он отлично знал, какая опасность поджидает их там.

Когда обоз начал выезжать из леса, они увидели страшную картину. Перед ними, на снегу, весь скрученный, в одном нижнем белье лежал человек. Обозники подскочили, он еще дышал.

– Натирайте тело снегом, – закричал купец, – тулуп скорее несите.

Натерев человека снегом, завернули в тулуп, но он уже не подавал признаков жизни. Путь предстоял дальний, мороз к вечеру набирал силу. Лес трещал, словно там были бродячие скоморохи. Мужики окружили труп, зябко поеживаясь.

– Что, хозяин, делать-то будем? – спросили они. – Слышь, как трещит. Ехать надобно, а то сами…

Купец вздохнул. Тяжело было у него на душе. Мог бы спасти человека, да не получилось. Это его грех…

– Ладно, зарывайте в снег. Да крест какой-нибудь поставьте. Бог даст, будем тут, похороним по-человечески.

Быстро разгребли под елью снег, положили туда тело. Забросали и воткнули наскоро сделанный крест.

– Вертаемся, – молвил купец, посмотрев на снежную могилу.

Когда разворачивался последний возница, на снегу, недалеко от русла реки, он увидел суму.

– Отдам хозяину, – подбежав к ней, решил он.

На возу засунул ее меж пустыми мешками… и забыл. Вспомнил о ней, когда, вернувшись домой, в свое село Дуловку, разбирал воз.

– Господи, – вздохнул он, держа суму в руке. – Что делать-то? – спросил он себя и решил идти в церковь и отдать ее батюшке.

Рассказав, как все случилось, он подал суму. Батюшка открыл ее. В ней оказалась бумага. Несмотря на то что она побывала в воде, почти все буквы сохранились. И батюшка прочитал. В бумаге говорилось о том, что смерды обязаны платить налоги, и какие, а также работать на горожан. А в конце – подпись княжеская. Получалось, что тот мертвый на дороге был княжеским посланцем, которого, как видно, ограбили разбойники. Батюшка испугался, как бы его прихожан не обвинили в этом злодействе, и потому решил грамоту спрятать.

Прошли годы. Сколько сменилось батюшек, но никто из них не рылся в старых бумагах. Но нашелся новый батюшка. А при нем – молодой диакон Дорофей. Диакон, разбирая бумаги, наткнулся на старый пергамент и подошел к батюшке.

– Прости, батюшка, это что такое? – спросил он.

Батюшка развернул и прочитал:

– Грамота великого князя Василия Димитриевича.

– О! – воскликнул дьякон. – Сколь лет она тут лежала! Пущай еще полежит, чтоб никто из княжеских людей не пришел дознаваться, откуда она у нас.

Батюшка возразил:

– А ты знаешь, что большим грехом будет удержать ее?

– Почему грех, разве другие батюшки не знали об этом? А почему держали?

– А я за них не отвечаю.

И Дорофей мгновенно решился – выхватил грамоту и убежал прочь. Батюшка, возмущенный поступком Дорофея, послал казначея в Псков, к посаднику, чтобы тот все ему рассказал. Главный посадник, не посоветовавшись с наместником – князем Ярославом Оболенским, послал сотника с пятью стражниками, чтобы схватить злодея. Холодной декабрьской ночью они подъехали в Дуловку к дому, где жил Дорофей с семьей. Ночной стук разбудил всех.

– Это кто ломится в такое время? – пробурчал диакон.

Накинув потертую шубейку на плечи, он, подойдя к двери, отбросил крючок. В открывшуюся дверь вместе с холодом ворвалась стража, отбросив хозяина в сторону.

– Огня! – послышался командный голос сотского.

Огонь высекли, а к Дорофею, гремя оружием, подошел сотник.

– Ты Дорофей? – спросил он грозно.

– Я! – ничего со сна не понимая, сказал.

– Не дам! – В дверях, загородив проход, стояла жена дьякона. – Куда вы, ироды, раздетого тащите? Не дам!

Тут закричала разбуженная детвора. Крики смягчили решительность сотского.

– Одень его! – великодушно разрешил тот и спросил, где поповская бумага.

– Да вот она, – засуетился Дорофей, доставая с полки княжеское повеление.

Шум, возникший у дома, поднял все село. Когда Дорофея увезли, все бросились к дому. Там они узнали, какую бумажку отобрал у батюшки Дорофей.

И тут поднялось! Вырывая палки от ограды, толпа двинулась к дому батюшки. Матушка, разбуженная шумом, выскочила на крыльцо и увидела разъяренную толпу, шедшую к их дому. Прибежав в опочивальню, растолкала мужа. Узнав, в чем дело, он оделся и стрелой огородами убежал в лес. Не найдя хозяина, они хотели сжечь его дом. Но матушка, упав на колени, со слезами умолила этого не делать. Русское сердце отходчиво…

– Ладно, – был приговор, – не будем. Но вернется твой, не посмотрим, что он наш батюшка, шкуру сдерем!

Весть о том, что их защитника бросили в темницу, подняла почти всех псковских смердов. И грозным войском они двинулись на город. Черный люд Пскова, не разобравшись, в чем дело, зная только одно, что они идут против посадников и бояр, тоже зашевелился. Призывно ударил вечевой колокол. Собравшиеся у главного посадника бояре и посадники выделили Гаврилу, посадника, чтобы тот на вече выяснил требования черного люда и успокоил их. Но он не услышал конкретных требований, до его ушей доносилась только скопившаяся злость. Она вывела его из себя, заставив вступить с ними в полемику. А это подлило масла в огонь. Разгневанные псковитяне убили Гаврилу. В ответ главный наместник решил припугнуть чернь и приказал казнить трех смердов, схваченных до этого за непослушание. Зрелище кровавой казни на время отрезвило чернь. Главный посадник решил казнить и Дорофея, проведя нечто похожее на суд.

Рано утром, опять не спросив у Ярослава согласия, он приказал привести Дорофея. И вот он в цепях предстал перед судьями. Молодой, здоровый. Ему бы вражину бить, а он… Начался допрос.

– Ты знал о бумаге великого князя Василия Димитриевича? – спросил его один из посадников.

– Нет, не знал, – был ответ.

– Почему силой завладел княжьим посланием, какое имел право?

– Я хотел разобраться. Сколь времени прошло, а бумагу никто не видел.

– Ты грамоте-то обучен? – слышится ехидный вопрос.

– Обучен!

Ответ всех удивил.

– Проверить, проверить! – заорали судьи.

Ему дали бумагу.

– Буду читать, если меня раскуете, – заявил дьякон решительным голосом.

В помещении полно стражи, да и судьи сумеют за себя постоять. Приказали расковать. Он взял бумагу и бегло, всем на удивление, стал читать.

Судьи только переглянулись. Что делать? Нашелся один, спросил:

– Ты эту бумагу читал? – спросил он.

– Читал.

– Ну и как? – раздалось сразу несколько голосов.

– Да обдумать надо. Давно писалось. Надо с грамотой этой к государю нашему великому князю Ивану Васильевичу обратиться. Пущай он рассудит.

Эти слова взбесили судей.

– Посланец батюшки сказал, что в грамоте речь шла о налогах и о работе смердов на псковитян, бояр да посадников. Ишь чего захотел этот бунтовщик. Да его…

От злости они забыли, что за подобное неповиновение дьякона судить должен церковный суд, но не псковские судьи.

– Да отрубить ему голову!

– На виселицу его, на виселицу!

Зал гудел от криков. Казалось, не выдержав, судьи с кулаками набросятся на свою жертву, чтобы прикончить на месте. От такой обстановки Дорофей побледнел. Была минута, которая, казалось, будет последней в жизни Дорофея. Но нашелся трезвый голос.

– Стойте! – заорал один из посадников. – Если мы его казним, то можем поссориться с церковью.

Эти слова охладили пыл судей. Пришел в себя и главный посадник.

– Везите его обратно! Пущай подумает о своем поступке.

Он подошел к подсудимому и взял его за подбородок:

– Слышь, ты, окаянный, повезло тебе. Везите! – И он брезгливо оттолкнул Дорофея от себя.

Стражники, распаленные не меньше судей, схватили его и поволокли к выходу, позабыв про цепи, валявшиеся на полу. Они швырнули Дорофея на повозку. Сотник взял вожжи:

– Понеслись! – и щелкнул в воздухе бичом.

Колеса застучали по мостовой, пугая горожан. Миновав мост, они выехали на территорию Ярославской слободы. Здесь была угроза встретиться с наместником, который мог задать неудобный вопрос. Но внезапный запах гари заставил всех на повозке насторожиться. Тем более что вокруг бежал народ в одном направлении с криком:

– Горят княжьи хоромы!

Сотник улыбнулся про себя: «Пущай горят! Теперь нам до них дела нет». Однако любопытство заставило сотника сделать небольшой крюк.

На подъезде к пылающим хоромам до них донесся истерический крик:

– Люди! Люди! Спасите! Там княжна!

Стража не успела опомниться, как Дорофей скинул сидевших к нему спиной стражников и сиганул в толпу. А там кричали:

– Воду тащите!

– Где ведра, шайки? Где колодец?

– Что вы стоите, кидайтесь в хоромы, княжну спасайте!

Но гудевшая толпа, метавшаяся с места на место, к хоромам боялась подходить. Огонь отпугивал смельчаков.

– А где княжна-то? – полюбопытствовал Дорофей у мужика, усерднее всех призывавшего гасить огонь.

– Да вон. – Он показал на окно на втором этаже.

Дорофей стал осматриваться. Увидел в стороне телегу, на которой сидели ребятишки и, болтая ногами, наблюдали за происходящим. Дорофей согнал их и, схватив телегу за оглобли, оглушительно закричал:

– Пусти! Задавлю!

Подтащил телегу к стене и, поставив ее на попа, полез наверх.

– Сгоришь, дурной! Куда лезешь?

Из окна изредка вырывались клубы огня. Вскарабкавшись на второй этаж, он прикрыл глаза рукой и ринулся внутрь. Как показалось ему в первое мгновение, комната была пуста. И только чей-то легкий стон заставил Дорофея посмотреть на то место. И он увидел между стеной и кроватью девушку. Раздумывать было некогда; он схватил ее на руки. Языки пламени, вырывавшиеся снизу, могли ее обжечь. Положив девушку на лежак, он обмотал ее покрывалом и показался в окне с ношей на руках.

– Расступись, народ! – крикнул он.

Рубаха на нем горела. Люди шарахнулись в сторону, и он спрыгнул вниз вместе с ношей. Все бросились к ноше. Когда размотали, ахнули от радости: