Текст книги "Государь Иван Третий"

– Княжна! Жива и здорова!

Толпа на мгновение забыла о горящем доме и о спасителе. Все хотели увидеть княжну. Но прежде всех старая няня, громко кричавшая:

– Оленька! Оленька!

Но спасителя не забыл сотник. Он незаметно окружил Дорофея своими людьми, и, подталкивая, его довели до повозки. А там поминай как звали.

Князь Ярослав уехал на границу с Новгородом. До него дошли слухи, что ушкуйники вновь пытались пограбить псковские деревни. Но слухи не подтвердились. И он, довольный, что не надо будет привлекать государя, возвращался в Псков. Въехав в город, он увидел над ним клубы черного дыма. Сердце забило тревогу. Первое, что он узнал по прибытии, – что его дочь жива. Все остальное уже не волновало наместника. Он видел, что несколько человек вели борьбу с огнем. Откуда-то взялись шайки, ведра. И люди победили. Правда, хоромы пострадали. Но, как князь определил, через месяц их можно восстановить. Казалось, все улеглось. Тут Ярославу кто-то рассказал о спасении его единственной дочери. Князь даже побелел лицом, представив себе, что могло с ней случиться.

– А где спаситель? – оглянулся он на толпу. Все начали смотреть по сторонам, но… его не нашли. Ну что ж! Сам виноват, что ушел, не дождался конца. Казалось, на этом все и должно было кончиться. Но старая нянька, которая ухаживала за княжной, расписала событие во всей красе:

– Ты знаешь, краса моя…

А княжна действительно была красива. Нежное, приветливое лицо. Взгляд серо-зеленых глаз ласковый, добрый. Точеный носик и алые губки подчеркивали ее девичью прелесть. Стан тонкий и гибкий, походка плавная. Одним словом, писаная красавица.

– Так вот, – продолжала нянька, – все кричат: «Воды, воды!» – а сами стоят. Я не выдержала и кричу: «Спасайте княжну!» Кто-то пытался броситься в огонь, но отступил. Нашелся все же один храбрец. Сам высокий, плечистый. А сильный! Схватил телегу, подставил к стене и в окно сквозь огонь. Все думали: каюк ему. Ан нет! Глядим, нарисовался в окне. А ты в его руках. Молодец! Завернул тебя в покров, чтобы огонь не достал. А на самом рубаха горит. Тут он как крикнет: «Расступись, народ!» И как прыгнет! Ничего! Тебя сохранил. Ой, молодец!

– Няня, а нашли его аль нет? Я хочу отблагодарить его, – сказала она и, потупив взор, опустила голову.

Бабка вздохнула:

– Кинулись искать, а он как в воду канул.

– Его надо обязательно найти. Он мне жизнь спас. А вдруг ему сейчас плохо? Ты говорила, что рубаха на нем горела.

– Горела, краса моя, горела, – утвердительно произнесла та.

– Так ты поищи его. Обязательно поищи. – Лицо княжны было таким умоляющим, что отказать было невозможно.

– Я поищу, поищу, – заверила старуха.

Глава 20

Бомасе, о котором говорил Виссарион, оказался немолодым человеком с обросшим лицом, покрытым сплошными морщинами, что говорило о бурно проведенной жизни.

– Ну что? – спросил Виссарион, когда тот, сняв мокрый плащ, свернул его и, не зная, куда деть, положил на пол.

– Да все в порядке, Виссарион, – ответил Бомасе, часто дыша.

– А как она?

– Я предупредил ее.

– Тебе надо проследить, а то старая может все перепутать.

Софья ничего, хотя слушала внимательно, из этого разговора понять не могла. Ей было только ясно, что придется, вероятно, общаться с какой-то старой женщиной. «Но кто она такая?» – хотелось ей спросить. Виссарион, подозрительно посмотрев на Софью, крикнул вознице:

– Давай трогай!

– Сейчас, святой отец, только вожжи распутаю.

И вскоре послышалось:

– Но-о! – И раздался удар хлыста.

Отдохнувшие немного кони повеселее повезли возок.

Софье показалось, что воздух вдруг стал другим. Этот воздух напомнил ей море! Туда их изредка вывозил Фома, хотя они имели там свой дворец. «Интересно, кто сейчас в нем живет?» – подумала она и тяжело вздохнула. Виссарион принял это за ее усталость и проговорил:

– Ничего, скоро будем на месте!

– Мы к морю едем? – неожиданно спросила она.

– А ты откуда это взяла? – удивленно спросил Виссарион.

– Да морем пахнет, – ответила Софья и отвернулась к окну.

– К морю, – будто нехотя ответил Виссарион.

А некоторое время спустя в карете стал слышен непонятный гул. Он то нарастал, то спадал. Мощь его время от времени усиливалась.

– Штормует, – заметил Бомасе, произнеся незнакомое слово.

– Да, не завидую я тому, кто сейчас в море, – отозвался Виссарион.

– Ты бы, святой отец, помолился за них.

На удивление Софьи, Виссарион слегка приподнялся, неразборчиво произнес какие-то слова и трижды перекрестился.

Трудно сказать, что помогло: молитва кардинала или опытность капитана и слаженность действий команды, но в порт городишка Гаэта умудрился войти, спасаясь от шторма, весь потрепанный, с поломанной мачтой корабль. На его борту находился молодой купец Василий Елферьев. Его отец, Егор, все же нашел лодию и добрался с сыном до Кафы. И не прогадал. Бог наградил его за терпение, настойчивость и торговую сметливость.

Почти одновременно с ними в Кафе появился генуэзский купец Гортано. Для обоих это была удача. Русский купец привез отличные меха, воск, кожи, щетину. А генуэзец – шелка, пряжу, дорогую одежду, посуду, мебель, золотые и серебряные украшения, жемчуг, оружие. Гортано особенно по душе пришлись русские меха горностая и бобра. Он и дул на них, и прикладывал к щекам, и любовался ими при солнечном свете. И Егору товары генуэзца пришлись по душе.

В ожидании транспорта, которого не было около двух месяцев, они сдружились. Учили слова нового языка, смогли изъясняться. И тут в голову Гортано пришла мысль, чтобы сын Егора поехал с ним в Геную поучиться там торговому делу, посмотреть нужный товар. Егор на такое предложение заметил:

– Я сам его всему научу.

– Нэ-э, – понял его Гортано, – тама много… много поглядеть будет.

– Отпусти, батяня. Хоть свет повидаю. Да, думаю, кой-чего и привезу. Внакладе не останешься. Может быть, путь туда открою.

Это был весомый аргумент. Отец посмотрел на лицо сына, пылавшее жаждой повидать далекие земли, и махнул рукой:

– Была не была, езжай. Но смотри у меня… не задерживайся.

Первым прибыл корабль из далекой Генуи. Егор долго стоял на берегу, глядя вслед удаляющемуся кораблю и в душе моля Бога, чтобы сын вернулся живым и здоровым.

Первые дни плавания проходили великолепно. Прошли Черное море, миновали Босфор, прошли мимо Константинополя. Тут Гортано очень боялся встретить турецкие корабли. Но, слава Богу, все прошло удачно. Вот и Дарданеллы. Прошли вблизи греческих берегов. Зашли в Ниагополис набрать воды, продовольствия и немного подремонтироваться. И вышли в Ионическое море. Ветер был попутный. Паруса надувались, как арбузы. Правда, зоркий капитан заметил, что за ними следует какой-то корабль.

– Как бы не пираты, – показывая позади точку, проговорил капитан.

Василий не понял, да и не знал он, что такое пираты. Гортано немного испугался. Но, посмотрев на своего гостя, быстро взял себя в руки. Капитан приказал поднять еще паруса, и это прибавило ходу. На юге быстро темнеет. Наступившая ночь спасла от преследования.

Когда прошли Мессинский пролив, капитан вздохнул с облегчением и сказал:

– Мы, слава Всевышнему, почти дома.

О! Лучше бы он не говорил этих слов! Первыми вестниками беды были чайки. Невесть откуда взявшиеся, они с тревожным криком неслись на север. Ветер крепчал. Поднялась волна. Капитан встревожился и приказал убрать часть парусов. А Василий, не подозревая ничего опасного, стоял на корме и любовался, как волны то поднимали, то бросали корабль вниз. Вскоре к нему подошел Гортано и предложил спуститься вниз.

– Зачем? – воскликнул он, но не договорил.

Волна так ударила его, что, если бы не рядом стоявший генуэзец, трудно сказать, что было бы с ним. Гортано успел схватить его за куртку и притянуть к себе. После этого Василий не сопротивлялся и, держась за Гортано, вслед за ним спустился в кубрик.

С каждой минутой шторм набирал силу. Корабль кидало из стороны в сторону. Наверху послышался какой-то грохот, удар по палубе. Как выяснилось, это не выдержала одна из мачт. Капитан схватил топор и стал рубить снасти, не обращая внимания на бросавшиеся на него волны; к нему подоспели матросы, и им удалось сбросить в море сломанную мачту. Так они дотянули до Гаэты. Высокий берег, прикрывавший залив, позволил кораблю, подталкиваемому туда волнами, остановиться у причала, сбросив вовремя якоря, а затем канатами застопорить судно, намотав их на каменные «бивни». По окончании работ команда окружила капитана.

– Ну что, капитан, отпускаешь нас на сушу?

– Отпускаю, – ответил тот. – Два дня отдыху и на корабль – заниматься ремонтом.

– Есть, капитан, два дня.

И команда в обнимку, не веря до конца в свое спасение, двинулась на берег. Оказавшись на твердой земле, они упали на колени, чтобы поблагодарить Всевышнего за спасение. Капитан, Гортано и его гость, набросив плащи, направились к недалеко стоявшему от причала трехэтажному дому, над калиткой которого горел красный фонарь. Команда, бывавшая здесь, хорошо знала, что с пустыми карманами им в этом доме делать нечего, и направилась на поиски более дешевого приюта.

На звон колокольчика калитку им открыла пожилая тучная женщина.

– Я рад тебя, Асмила, видеть живой и здоровой.

Женщина подошла поближе к говорившему и воскликнула:

– О, капитан! Давненько не был. Думаю, обязан ты шторму, который загнал тебя в этот забытый уголок.

– Ну уж и забытый! – не согласился тот. – Поди, и сейчас забит. Для нас комнатушку найдешь? – спросил он.

Та усмехнулась:

– Для старого гостя всегда крыша над головой будет. А эти с тобой? – Она кивнула на купца и его гостя, стоявших за спиной капитана.

– Со мной, со мной, – ответил капитан.

– Ладно, пошли, – и повела их в дом.

Скрипучая темная лестница привела их на третий этаж. Комната, в которую они вошли, была небольшой, с четырьмя кроватями, столиком у окна. На нем горела толстая, наполовину сожженная свеча. На стене около входа торчало множество забитых гвоздей для развешивания одежды. Стены когда-то были обтянуты материей. Но со временем она выцвела до такой степени, что определить первоначальный цвет было невозможно. Да к тому же во многих местах она была изодрана. На стенах виднелись темные, непонятные пятна. Не то кровавые, не то следы буйного пьянства. Но прибывшие понимали, что лучшего им не найти.

– Кабак внизу, как и был? – спросил капитан хозяйку.

– Там, родимый, там.

– Готовь, Асмила, для нас жареного поросенка.

– С хреном?

– С хреном, – ответил капитан. – А штуфат найдется? – полюбопытствовал он.

– Найдется, – ответила хозяйка.

– Это хорошо, – проговорил капитан, недоверчиво посмотрев на Асмилу. – Квасу лимонного и пару бутылок… Бургундское найдется? – спросил он.

– Найдется! – буркнула она. – Все?

Капитан посмотрел на остальных. Лица их были безразличными.

– Все, – ответил за всех капитан и добавил: – Готовь столик, через полчаса будем.

Когда они, переодевшись в сухое белье, что удалось унести с корабля, уже направились было к выходу, за окном раздалось громкое конское цоканье и стук колес. Купец посмотрел в темное окно и увидел коляску, остановившуюся у калитки.

– Кто-то еще пожаловал, – сказал он, отходя от окна.

– Что ж, пошли в кабак, – улыбаясь, позвал капитан.

В пивное заведение вела другая лестница. Спускаясь на второй этаж, они услышали голоса.

– Кому что, – с каким-то злом проговорил капитан, – одни гибнут на море, а другие веселятся.

– Не сердись, – сказал купец, – и радуйся, что остались живы.

– Радуюсь, – ответил тот.

Открыли толстую дубовую дверь, и в нос ударил смешанный запах вина и жареного мяса.

В дальнем углу капитан увидел свободный столик на четверых. Асмилы не было видно. Едва они уселись, как подскочил половой. Заказ он не спрашивал, это явно говорило о том, что хозяйка успела ему сказать о заказе капитана. Половой быстро поставил на стол бутылку вина, бокалы и легкую закуску.

– А где Асмила? – спросил капитан паренька.

– Встречает важную персону, – бросил он, торопясь на чей-то громкий зов.

Едва половой отошел, как на колени Василия уселась дамочка – черная, словно ее вытащили из трубы. Василий опешил, не зная, что делать.

– А ну брысь! – рявкнул капитан, видя замешательство парня.

Та вспорхнула и понеслась к другой жертве. Там ее горячо приняли. Но не успел Василий опомниться, как к нему на колени опустилась другая. На этот раз белая. К таким женским вольностям русак не привык, и опять на помощь пришел капитан. Он подал ей деньгу и сказал довольно внушительно:

– Проваливай!

Та взяла монету, встала и, наградив их презрительным взглядом, величественно удалилась.

Тут вновь появился половой. На этот раз он принес заказ. Капитан взялся за бутылку:

– Асмила освободилась? – спросил он, разливая вино по бокалам.

– Нет, не вижу ее! – ответил половой.

Асмила встречала Бомасе и девушку. Заглянув вглубь кареты, она увидела и третьего человека, хотя рассмотреть его не смогла.

– Ну, старая ведьма, принимай гостью, – вместо приветствия проговорил Бомасе, покидая карету.

Та, видать, привыкла к такому обращению больших людей, а Бомасе был местным викарием, переодетым в гражданскую одежду. Он, подняв воротник и нахлобучив шляпу, отвел Асмилу под козырек над крыльцом и сказал:

– Я тебе говорил о девушке. Она здесь. – Он кивнул на карету. – Ты должна обучить ее всему. – И полез за пазуху, достал довольно тяжелый кошель. – Это те за труды.

Старуха с жадностью схватила его, покачала в руке и, довольная, сунула за пазуху.

– С этого бы и начал, – сказала она. – Я поняла. Обучим всему. Зови ее, а то я промокла до нитки.

Они втроем поднялись на третий этаж, и старуха подвела их к предпоследней комнате.

– А тут кто? – Бомасе показал на соседнюю комнату.

– Да… один капитан… с купцами, буря загнала. Люди солидные.

– Ты посматривай. Своего посади. Чтобы был порядок, – сказал Бомасе.

Старуха загремела ключами, и вскоре дверь отворилась. Зажженная свеча осветила большую комнату с двумя кроватями. В отличие от капитанской комнаты, эта была обставлена со вкусом. Красивая венецианская мебель. Стены обиты зеленоватым серебристым шелком. На столе, в вазе, – фрукты, разные напитки. Позолоченные кубки. В шкафах – халаты.

– Ну, дева, располагайся, – предложила хозяйка. – С тобой будет жить Хила. Она повидала весь свет и тебя всему, что нужно, научит.

Софья, оставшаяся одна в ожидании соседки, прилегла на мягкую кровать, и незаметно к ней подкрался сон. Проснулась она от того, что кто-то вполголоса напевал: «Птичка, птичка, скажи мне, я увидела во сне, будто едет молодец, чтоб позвать меня под венец. Правда это или нет, жду скорее твой ответ. Птичка, пискнув, улетела. Ишь, чего ты захотела! Сердце, ждущее за…»

– Ты кто? – спросила Софья, приподнимаясь и перебивая певицу.

– Я Хила, а ты кто? – Девушка с интересом посмотрела на незнакомку.

– Я Софья, из Рима.

– Все правильно! Старая ведьма сказала мне, что надо научить тебя всему, чего ты не знаешь.

Софья сидела, опустив ноги.

– Сейчас еду принесут.

– А мы не будем ходить куда-то питаться?

– Не будем. Хозяйка велела, чтобы ты отсель никуда не выходила. Она боится, что местная пьянь тебя увидит и с ума сойдет. Так что, девонька, берегись!

Еду, и довольно приличную, принесла негритянка.

Она же принесла и обед: много зелени, свиной бок с гречкой, пирожки, персиковый щербет, сладкие напитки. Софья хотела было разбудить соседку, но негритянка покачала головой. Софья пожала плечами. Сама поела и, подойдя к окну, уставилась в него.

День обещал быть солнечным. Море утихло, и только небольшие волны, как бы извиняясь за недавнее буйство, лизали песчаные берега. А в соседней комнате этими же берегами, морем любовался русский купец Василий, счастливо спасшийся в шторм. Находясь в каюте, он не уловил опасности, нависшей над его головой. Правда, капитан и купец вскоре позвали Василия сойти вниз отведать жареного поросенка с хреном.

На этот раз корчма была забита до отказа. Откуда только понабралось народу! И половому пришлось вышвырнуть из-за столика местных гуляк, которые тянули с оплатой. Но в основном здесь были люди, пропитанные морской солью и обожженные безжалостными солнечными лучами. Пошлость, грубость и звон монет царили в этом заведении.

Неожиданно появился знаменитый на весь север Средиземного моря капитан пиратов по кличке Буйло. Его боялись. И этот страх связывали с его внешним видом. Какие-то вислые плечи, большая круглая голова на короткой, мощной шее, длинные руки с пудовыми кулаками. Его полусогнутая набычившаяся фигура полностью соответствовала его кличке. К тому же он обладал недюжинной силой.

В корчме все притихли. Не дай бог вызвать у него гнев. На тебя двинется глыба, которую остановить невозможно. А расправа у него была короткой. Он спокойно брал провинившегося перед ним за загривок, отрывал от табурета, поднимал вверх и его головой вышибал дверь.

Обучение и время пребывания Софьи подходили к концу. Появившийся Бомасе сказал Софье, что на следующий день ей предстоит отъезд. В этот вечер она упросила Хилу, чтобы та сводила ее вниз: ей очень хотелось посмотреть на присутствующих. За столько времени безвыходного пребывания в этих четырех стенах можно было с ума сойти. Хила сжалилась и согласилась ненадолго взять ее с собой. Тем более что Буйло уже два дня как отсутствовал, и жизнь входила в нормальную колею. И все же появление Софьи в корчме вызвало гул. Но дальше этого не пошло. Загул только начинался, а храбрость приходила только с ним. Софья все чаще и чаще ловила на себе горящие взгляды. И… она вдруг почувствовала не стыд, нет, – чего ей стыдиться? – а гордость, девичью гордость, что она вызывает интерес у мужчин. Хила, которая отвечала за нее, сказала, что скоро они уйдут. Приход Василия с товарищами несколько задел Софью тем, что самый молодой из них не обратил на нее никакого внимания. Она была задета за живое. И сидела в непонятном ожидании. Но… все было напрасно. Василий даже не взглянул в ее сторону.

– Ну, подружка, пойдем, – сказала Хила.

– Да! – решительно ответила Софья.

Поднимаясь, она мысленно сказала себе: «Подумаешь!» И в это мгновение в корчму вошел Буйло в сопровождении своих людей. Быстрый взгляд пирата сразу заметил поднявшуюся Софью. Он впился в ее прекрасное лицо с большими зовущими глазами. Такая дева в его жизни встретилась впервые. В его груди вспыхнули непреодолимая страсть и желание овладеть ею. А когда она пошла вверх по лестнице, Буйло, кивнув на лестницу, сказал одному из своих людей:

– Узнай-ка, кто такая и где живет.

– Бу сделано, Гребень!

Гребень – это была его официальная кличка. Гребень – самый верхний, самый главный. Выше никого нет.

Глава 21

Московский княжеский двор жил в ожидании возвращения Ивана Фрязина. Что он привезет? Но Иван Васильевич не забывал и другие дела. Когда Новгород, Великий Новгород, действительно стал его, великого князя московского, вотчиной, многие заботы снялись с сердца. Но не все. Оставался еще независимым от Москвы удел Михаила Верейского. Это был умнейший, далеко смотревший князь. Но судьба, наградив его Вереей, дала ему самый слабый удел. Природа здесь не очень щедра, чтобы можно было скопить деньжат, набраться силы.

Жил князь скромно, исправно вносил свою дань в московскую казну, чтобы не давать повода Ивану Васильевичу лишить его удела. Но сердце болело за сына Василия, потому что и без повода Иван Васильевич щипал его. Вдруг зачем-то великому князю потребовалось, чтобы Михаил возвратил ему те волости, которые когда-то пожаловал ему отец Ивана Васильевича, Василий Темный. Возвратил. Но этого показалось мало, и Иван Васильевич потребовал, чтобы он и его сын считали себя младше всех великокняжеских братьев. И тут Михаил безропотно подписал грамоту.

Не успел он разделаться с князем верейским, как из Серпухова пришла безрадостная весть – скончался князь Юрий. Он был бездетным. Раздал братьям кое-какое богатство, главный же удел: Дмитров, Можайск и Серпухов – он делить не стал, просто промолчал о нем. И очень мучился перед смертью, не зная, как решить. Раздать каждому по граду – обидится великий князь, начнет притеснять братьев. Отдать ему – братья рассердятся. Так и не решил. Зато сразу решил Иван Васильевич. Он взял удел себе. Братья открыто возмутились. Об этом ему сообщил дьяк Тайного приказа. Великий князь заволновался. Дьяку показалось, что Иван Васильевич, пожалуй, задумает поправить эту ситуацию и поделит, что называется, по-братски. Да не тут-то было. Князь встал, походил взад-вперед. Потом остановился перед дьяком и приказал:

– Достань бумагу и пиши.

Он подождал, пока дьяк разложит бумаги, и начал диктовать:

– …князю Борису передаю Вышгород и Шопкову слободу. А князю Андрею Меньшому Тарусу.

– И все? – спросил дьяк.

– Все, – ответил Иван Васильевич.

– А Андрею Большому? – набрался смелости дьяк. Ведь князь всегда говорил ему: для дела говори все, ничего не оставляй.

– Большому… – Князь задумался. – Ему матушка подарила на Волге Романов городок.

Дьяк нахмурился, но ничего не сказал.

– Где сейчас Ахмат? – вдруг неожиданно спросил Иван Васильевич.

– Ахмат сейчас где-то на юге. Я думаю, он боится не только нас, но и Казанскую, и Крымскую орды. Кочует, – дьяк усмехнулся, – по бывшим землям Золотой Орды.

Ахмат действительно кочевал по землям, на которых совсем недавно, уверенный в своей силе и мощи, без крепостных стен, стоял Сарай-Берке.

Хан ехал впереди. От него не отставали два его взрослых сына. А шагах в десяти – сотня личных тургаудов. Хан отдал им приказ следить за каждым движением сыновей. Ахмат никому не доверял. События в Орде в последнее столетие заставляли его это делать.

Он внезапно остановил коня и поворачивал голову налево и направо, будто что-то искал в степи. Один из сыновей, вероятно, хотел спросить об этом у хана, но едва сдвинулся с места, чтобы приблизиться к отцу, как его тут же остановили тургауды. Хан на эту возню даже не оглянулся, а сказал громко, чтобы быть услышанным тысяцким:

– Вели привести ко мне старого Асана!

Старик, сложив руки ладонями, прижал их к груди, поклонился и быстро удалился. А хан уселся поудобнее в седле и стал ждать.

Асан был старейшим воином в ханском войске. Белый как лунь, дряблый, как сентябрьский гриб, он имел хорошую память и еще острые глаза. Когда-то он водил в бой тумены, а теперь ханские воины водили его под руки или поддерживали в седле, как было на этот раз. Его подвезли прямо к хану. Асан, подняв руку, загородил глаза от солнца и спросил грубовато:

– Ты, Ахмат, звал меня? Зачем?

– Скажи мне, Асан, где здесь был Сарай-Берке?

– Он был на месте, где ты стоишь, – ответил Асан.

Ахмат, словно впервые видел это место, внимательно еще раз оглядел его. Но нигде не мог заметить каких-либо следов великого города. Асан понял его и сказал:

– Не ищи, Ахмат, ничего не найдешь. Тимур! Да прольет великий Аллах на его останки свой гнев! Да будет на том свете тело его вариться в котле на жарком огне…

– Хватит, Асан, – прервал его хан. – Ты видел, как все здесь произошло?

– Да, Ахмат! Тимур наступал. – Он махнул на северо-восток. – Построил войска полумесяцем, хотел пленить все наше войско. Вместо того чтобы рассечь его войска, Тохтамыш, да будет проклят его род, забрав часть войска, бежал за Итиль. Мы жестоко бились. Но нам не хватило тех сил, которые увел Тохтамыш. И Сарай-Берке пал.

Жестокий Тимур разбил город на части. В каждой части жители должны были своими руками уничтожить все. Кто не подчинялся, того ждала смерть. Все лучшее он грузил и отправлял в свой Самарканд. А что оставляли здесь, грузили на лодии, везли по Итилю и бросали в воду. Или сбрасывали в редкие топи или закапывали в землю далеко в степи. Даже камни не оставляли в земле. Когда город был полностью уничтожен, Тимур приказал отобрать здоровых молодых женщин и мужчин и их куда-то угнали. А остальных, в том числе стариков и старух, детей, построив войска сплошной линией, копьями погнал в Итиль. Тех, кто пытался выскользнуть, тут же поднимали на копья, показывая, что их ждет. Загнав всех в Итиль, воины стояли на берегу до тех пор, пока не скрылась в воде голова последнего татарина.

Слышно было, как заскрипели зубы и заходили желваки на мясистом лице хана.

– Думаешь, Ахмат, возродить Сарай-Берке? – спросил Асан.

Хан тяжело вздохнул, но Асану не ответил. За него ответил сам Асан.

– Я понимаю тебя, Ахмат. Ты думаешь, что сможешь объединить Чингизидов? Если сможешь, то возродишь и Сарай-Берке. Если нет, не бывать больше Золотой Орде! А эти малые ханства быстро падут. Смотри, как возрождается Московия. А все оттого, что она, глядя на разваливавшуюся Орду, на борьбу за власть, стала объединяться. Так было в века. – Старик замолчал, и голова его упала на грудь.

«Да, старик сказал правду. Я и сам не раз думал об этом. Но что делать? Убивать своих сыновей? Вот они стоят за моей спиной. О чем они думают? Каждый из них считает, что я делаю не так, как сделали бы они. Придя к власти, быстро ее теряем. Мы обречены, если не прекратим эту войну сыновей против отцов, брата против брата. Но для этого надо стать великим. А это возможно только через победу над Московией! Покорю ее, покорятся ханства: Казанское, Крымское и Тюменское… Надо копить силы и искать союзников. А первым делом надо восстановить отношения с Казимиром».

По всей видимости, последние слова хан произнес вслух, потому что вдруг послышались слова старика:

– Ты, Ахмат, что-то сказал?

Хан на мгновение растерялся, подумав: «Ну и слух у старого!» Но тут же нашелся:

– А сам ты как спасся? – спросил хан, обернувшись.

– Да залез под старую дохлую кобылу. Там и пролежал, пока всех гнали к Итилю.

– Повезло тебе, Асан, повезло!

Хан вздохнул. Видать, вырвалось наружу его недовольство тем, что одним везет в жизни, а другим… К последним он причислял и себя.

Ахмат не откладывал надолго исполнение своего решения. Вскоре был отправлен в Краков ордынский посланец. В то время поддерживать связь с польско-литовскими правителями было сложно. Через русские княжества не пошлешь. Югом тоже не пройдешь – там крымский хан следил за каждым движением осколка Орды. Напрямую степями – казаки. Путь был выбран на стыке южных границ русских княжеств и казачьих поселений. И этот путь действовал.

Казимир послание получил. Оно отвечало его стремлениям. Но сейм… Сейм опять встал на его пути.

Вскоре Тайный приказ в Московии получил известие, что ордынский хан вновь наводит мосты с польско-литовским королем. И великий князь решил вплотную заняться этим делом. Но помешало полученное известие, что Фрязин приближается к границам Московии с портретом Софьи, которую прочили ему в невесты. Да какой невесты! Племянницы бывшего великого императора Византии Константина, павшего в борьбе с неверными. Но его слава и дела не померкли. Иван Васильевич временами даже не верил, что такое счастье идет ему в руки.

И вот Фрязин подъехал к Кремлю. Воины расчищали дорогу. Впереди, в карете, ехал княжеский посланец, итальянец Фрязин. За ним – изящная повозка, на ней стоял огромный сундук, обитый кожей, чтобы в случае дождя в него не попала вода. Что там? Повозка остановилась у крыльца. Воины подняли сундук и занесли в хоромы. Всем руководил сам Фрязин. Ему указали комнату, отведенную под смотрины. Мать, митрополит, кое-кто из бояр и князей уже были в комнате. Но Фрязин что-то задумал. И попросил всех выйти, даже Ивана Васильевича, оставив двух воинов, которые выполняли его приказы.

Они сняли с ящика кожу, открыли огромные замки, запирающие крышку. Фрязин подал ключи. Крышку подняли. Там стояла рама, обложенная соломой. Достали раму, так же обтянутую кожей с обеих сторон. Ее снял сам Фрязин, перед этим приказав воинам удалиться. Он осторожно поставил портрет к стене и отступил на несколько шагов, любуясь им. Да, она прекрасна! Но надо сделать ее еще более впечатляющей. Приложив палец к губам, он задумался.

Повернув портрет тыльной стороной, он пошел к двери. Приоткрыв ее, Фрязин попросил принести свечи. Князь, его мать, да и митрополит постарались заглянуть внутрь.

– Еще немного, – улыбнулся Фрязин.

Взяв свечи, он исчез за дверью.

Время, казалось, остановилось. Но вот Фрязин открыл дверь. Шторы на окнах были задернуты, и комната погрузилась в темноту. Только вдали, у стены, две свечи освещали нечто бесподобное. Это было прекрасное женское лицо! Большие, как живые, глаза смотрели вопросительно, и в то же время в них светился призыв… нежный, мягкий. Нос с чувствительными ноздрями, красиво очерченные губы. Чистое, ясное чело, на которое ниспадали кольцами несколько прядей. Портрет поразил всех.

После осмотра, когда раздвинули шторы, Иван Васильевич посмотрел на мать. По его загоревшимся глазам Мария Ярославовна поняла: Софья понравилась сыну. И если она скажет «нет», он ее послушает, а она наживет этим не одного врага.

– Да, – произнесла она и отвернулась от сына.

– Да, – сказал и митрополит, и, тут же поднявшись, всех благословив, вышел в проход.

Что делать князьям и боярам? Решение было принято! И Фрязину приказано было немедленно возвращаться в Рим и сообщить Виссариону о согласии великого князя, государя Руси, взять себе в жены племянницу великого византийского императора. Империя уже не существовала, но принадлежность невесты к этому некогда могучему роду объясняла, что заставило Москву сделать такой выбор.

Возвращение Фрязина в Рим и сообщение им о принятом в Москве решении на несколько дней заставило папский дворец забыть обо всех делах, кроме одного: кто и как сделает главное предложение Ивану Васильевичу о смене веры. Долго рядили, останавливаясь на Софье. Виссарион, набравшись смелости, заявил, что сразу по приезде Софья будет не в состоянии поднять этот вопрос. Тут должен быть знающий, начитанный человек. А Софья очень слаба в этих вопросах: она способна решить его только настойчивым советом, подбирая для этого удобные, подходящие случаи. Придумали для усиления влияния послать самого способного и подготовленного для таких дел легата. Папа, обдумав, согласился. Нашелся легат, который был умен и начитан. Им оказался Антонио Бономбра.

На встрече с папой он выглядел уверенным, знающим человеком. Папа едва остановил его, когда тот попытался проиллюстрировать свой разговор с князем, митрополитом.

– Хватит, хватит! – поднял руку папа. – Вижу, знаток ты неплохой. Смотри там не подкачай.

Виссарион, услышав такие слова от папы, насторожился: «Что тот заметил в Антонио?» Но ответа не нашел. Виссарион напомнил папе, что Софье нужно приданое. На это папа ответил:

– Я не забыл, кардинал, своего обещания. Шесть тысяч дукатов она получит. – Затем, усмехнувшись, добавил: – Езжай к своей крестнице, собирай ее в путь. Да не забудь сказать, зачем мы ее туда посылаем.