Текст книги "Государь Иван Третий"

Глава 29

Если смотреть на Москву с высокого места, то может показаться, что над городом вырос сказочный лес, состоящий из серебристых стволов, вытянувшихся до самого неба. А некоторые из них того и гляди дотянутся до самого солнца. Может быть, деревья хотели щипнуть солнце и напомнить о том, что оно забыло открыть свою задвижку и выпустить тепло для обогрева земли, которая изнемогла от стужи.

Стояла ясная, морозная погода. Каждый шаг издавал жалобный стон. То земля роптала на то, что солнце ее совсем не греет. От такой погоды город будто вымер. На государевом дворе с утра тоже было тихо и пусто. Все отсыпались после вчерашней шумной свадьбы.

Государь проснулся позже обычного. Софья медленно подошла к нему и присела на край постели. Глаза ее смотрели хитровато-насмешливо.

– Скажи, – неожиданно спросила она, – почему Иван уехать так быстро?

– Он сказал, что устал.

– Не-ет, – не согласилась она, – Иван не полюбить мя.

– Не полюбил тебя? Да те-то что! Главное, чтоб я тя любил. Поняла?

– Да, да! – И она мягко улыбнулась.

В наблюдательности, за которой следовали глубокие и верные выводы, Софье, как показала дальнейшая жизнь, отказать было нельзя.

Да, Иван Младой сразу невзлюбил свою мачеху. Где-то в глубине души у него появилось смутное опасение, что с ее появлением в их семье что-то может сломаться. По палатам ходил он хмурый. Старая княгиня Мария Ярославовна сразу заметила состояние внука.

– Миленький, что случилось?

– Ничего… Просто устал, – ответил он.

Мария Ярославовна выразительно посмотрела на него, но Иван Молодой решил отмалчиваться, заявил:

– Завтра поеду на охоту. Хочу тебя угостить дичиной.

– Да зубы уж не те – дичину жевать.

– А ты вели ее не жарить, а варить. И варить подольше.

На его слова старая княгиня только улыбнулась и сказала:

– А не замерзнешь? Холод-то какой!

– Оденусь потеплее. Зверь в такую погоду не такой осторожный.

Выехали охотники до рассвета. Путь их лежал в дальний бор. Там, как слышал княжич, было нынче много глухаря. Да и кабан с косулями водился. Встречались и следы лося. Суровая чернота неба стала меняться на неприглядную серость, в которую все больше и больше подмешивалось светлых красок. Охотникам пришлось оставить дорогу и съехать на открытое поле, тянущееся до темной полосы леса. Проезд здесь оказался неоднородным. Местами земля была почти голой, а там, где рос кустарник, ветер надувал снежные сугробы.

Куропатки, встревоженные конским топотом, стаями взлетали вверх, чтобы поскорее покинуть опасное место. Княжич для потехи выхватил лук и пустил стрелу. Охотиться на них трудно, потому что они быстро набирали скорость, и попасть в них считалось не только удачей, но и высокой оценкой стрелка. Иван не промахнулся, за что получил от охотников заслуженные поздравления, что подняло его настроение, которое было испорчено со дня отцовой свадьбы.

Едва затихли поздравления, как кто-то крикнул:

– Сохатый!

И действительно, прямо на них, закинув рога чуть ли не на спину, мчался здоровенный самец. Все были удивлены, кто-то даже выкрикнул:

– Повезло нам!

Пики оказались в руках. И вдруг громкое княжеское:

– Не трогать!

Иван первый понял причину такого поведения лося. За ним гнались волки. И зверь стал искать защиты у людей. Кто из порядочных охотников мог совершить подлость – убить животное, искавшее у них защиты? Лось промчался мимо. Волки, почуяв людей, остановились за сотню шагов. Стрелой не достанешь, пику не добросишь.

– Умный ныне пошел зверь! – заметил один из охотников.

Пришпорив коней, они помчались на волчью стаю. Вожак быстро оценил силы и, развернувшись, помчался к лесу, уводя за собой стаю. Подъезжая к лесу, охотники рассыпались цепью. Подъезд к лесу был затруднен нанесенным снегом. Лошади проваливались по грудь. Седокам пришлось не преследовать волков, а помогать коням пробиться к лесу.

Выехав на прогалину, Иван заметил на одиноко стоявшем дереве целый выводок глухарей. Он хорошо знал, что бить их надо снизу. Стрелы его ложились в цель. Набив их с десяток, последнюю стрелу он пустил в «охранника», гордо возвышавшегося на вершине. Тот кубарем полетел вниз, а остатки стаи, сорвавшись, ловко лавируя меж деревьев, умчались прочь.

Да, такая удача встречалась редко. Иван, спрыгнув на снег, начал складывать их в кучу. Кое-какая птица оказалась живой. Он готов был ее отпустить, но хорошо знал, что она не жилец и погибнет, доставшись какому-нибудь зверю. Приходилось ее добивать. Достав из сумы сыромятную полосу, он повязал добычу за лапы и перебросил через конскую спину.

Не успел он оседлать своего Стрига, как конь повел себя довольно странно. Он зашевелил ушами, весь напрягся, забил копытами. «Волки!» – мелькнуло в голове Ивана. Кто-то ломился сквозь кусты.

В нескольких десятках шагов от себя княжич увидел, как на него стремительно двигается куча снега. «Кабан!» – догадался Иван, хватаясь за древко копья. Он знал, что встреча с таким зверем опасна. Кабан легко может сбить лошадь с ног, клыками распороть ей живот. А что говорить о человеке? Только меткий удар копьем в левую часть груди между лопаток может уложить зверя. «Господи, не оставь!» – успел подумать Иван, как «гора» оказалась рядом. Он поднял коня на дыбы и, что было сил, вонзил копье в зверя. Тот дико завизжал и рванул в сторону.

– Э-э-э!

Ивана охватила охотничья страсть и он, выхватив нож, направил коня вслед за кабаном. Тот, пробежав пару десятков шагов, вдруг остановился. Копье, торчавшее из его спины, видать, ему не мешало. Зверь явно готовился к бою. С коня его не взять. Иван это понял сразу. Он спрыгнул с лошади и пошел на зверя, готовый ко всему. Он знал, что кабаны бросаются с такой скоростью, что порой даже невозможно отскочить. Этот же чего-то ожидал. Краем глаза Иван увидел, что снег под ним быстро краснеет, разливаясь большим пятном. Прыжок княжича опередил зверя. Он успел вонзить нож в животное. На этот раз удар оказался смертельным. Кабан дернулся, повалился на бок и затих.

Иван почувствовал, как его оставляют силы. Он рукой подцепил снег и положил его в рот. Тут послышались голоса охотников. Они нашли Ивана, сидящего на стволе дерева, поломанном бурей.

– Княжич, княжич! – закричали они, бросаясь к нему.

Он поднял голову и усмехнулся.

– Лежит! – промолвил он, кивая на тушу.

Она была вся в снегу, и люди ее вначале не заметили. Когда разглядели, их восторгу не было предела. Вчетвером они еле оттащили тушу и взялись за копье. Оно сидело так глубоко, что выдернуть его не было сил.

– Оставьте! – поднимаясь, сказал Иван. – Вынем, когда тушу разделывать станем.

Люди согласились.

– Как у вас? – спросил Иван, глядя на окруживших его охотников.

– Да, – замялись они, – ты нас опередил, и сильно.

Глухари, косачи были у каждого. Один ухитрился взять косулю.

– Ну, тогда за дело! – предложил княжич.

Это означало: разгрести снег, развести огонь и сварить кое-что из дичи. Все было вмиг выполнено. Огромный чан набили снегом. Кто-то ощипывал птиц, кто-то разделывал косулю. В чан полетели глухари да косачи, а косулю надели на вертел – и на костер. Ладно пошла холодная бражка. А хороший кусок дымящегося глухаря, запиваемый густым наваром с запахом дымка, да средь леса – что может быть лучше этого? Один из охотников не сдержался:

– Эх, жаль, государя с нами нет. Ой, как он любит этот навар!

– Да, – поддержал его кто-то, – любит он это дело!

– Интересно, что он сейчас делает в такую погоду? – обтирая усы, поинтересовался самый молодой охотник.

– Да что! Любуется молодухой!

Иван бросил коротко:

– Хватит!

Все смолкли.

А Иван Васильевич между тем размышлял, где найти жениха Софьиной племяннице. Оказалось, что была с ней ее родственница. Она жила не лучше Софьи и, прослышав, что Софья уезжает невестой к одному богатому государю, в последний момент слезно упросила взять ее. Что было делать! Так она оказалась в Софьином обозе.

Размышляя, он ничего лучшего не нашел, как отдать ее замуж за сына последнего удельного верейского князя. Князь Михаил Верейский жил в постоянном напряжении. Иван Васильевич из года в год продолжал наступать на него с разными требованиями. И Михаил на все соглашался, понимая, что, если даст малейший повод Ивану Васильевичу, тот лишит его всего. И вот новое требование – сын Василий должен жениться на племяннице его жены. Молодой князь поднялся было на дыбы:

– Да мы вровень с ним! Мы – удельные князья, как и он.

– Ты прав, сынок, – говорит отец, – только у нас воинов еле полтыщи наберем, всех подняв, а у него две тыщи. Понял? Он так и ищет, к чему бы придраться, чтобы лишить нас удела. Мы остались у него последние удельные князья.

Василий вздохнул и дал согласие. Свадьбу не откладывали.

Софья искала, что подарить племяннице. На глаза ей попался набор бус, серег и кольцо с бриллиантом. Все это раньше принадлежало Марии Тверской, первой жене Ивана Васильевича. Когда Софья вручала невесте этот подарок, великий князь не обратил на него внимания. Он был занят разговором с Михаилом, отцом жениха. Подарок очень понравился гречанке. Потом оказалось, что Василий ничего не потерял, а только выиграл. Небо послало ему такую жену, что он молил за нее Бога каждый день.

Глава 30

Шел уже второй месяц пребывания легата в Москве. Когда он вернется в Рим, ни он, ни Фрязин сказать не могли. Главной причиной такой неясности была… трусость легата. Страх напал на него, когда он увидел под Москвой, как разделались с его монахом, а затем и с Фрязиным. И он не знал, что делать. Возвратиться в Рим, не встретившись с великим московским князем, он не мог. Что он скажет папе? Признаться в трусости? Это означало конец всему. Он хорошо знал пап и знал, что они ему скажут: «Каждый истинно верующий в Христа человек должен быть готов ко всему. И пример тому сам Христос! Ты пожалел себя. Ты недостоин называться его последователем». Что-нибудь соврать? Папа может написать письмо великому князю, и тогда откроется его вранье. «Господи, не погуби меня! Помоги!» Осмелев, он попросил Фрязина, чтобы тот через Софью организовал его встречу с Иваном Васильевичем. Но доступ к ней оказался затруднительным и для Фрязина. «Скорее всего, – думал легат, – Фрязин придумал эту отговорку, потому что боится и сам. Ему не хочется, чтобы подбили второй глаз или дали пинком по заднему месту».

И легат в доме Фрязина оказался узником, ибо в своем легатском одеянии при таком морозе он выйти не мог. Каждый вечер он твердил, что жить здесь из-за таких морозов невозможно. Чтобы избавиться от его нытья, Фрязин купил ему катанки, шерстяные носки, двойные порты. Да еще и шапку с ушами. Когда легат это все надел и осмелился выйти, страх перед морозом быстро растаял. И он каждый день, говоря Фрязину, что изучает московскую жизнь, бродил по улицам столицы. Бывал и на базарах. Да, здесь не было таких нежных фруктов, как в Риме, зато прилавки были завалены мясом, салом, дичью. Были здесь и свои овощи: морковь, репа, редька, лук, чеснок, капуста. Особенно ему понравилось соленое сало с чесноком и хрустящие соленые огурчики. Попробовал медовуху и бражку. И стал понимать русского мужика, говоря: «А что, и здесь жить можно! Да еще как!»

Однажды, бесцельно бродя, он вышел на крутой берег Москвы-реки. Бросив на блестящий лед скучающий взгляд и решив вернуться, он увидел двух мужиков, которые какими-то черными палками долбили лед. Увидел он и стекающийся народ. Это привело его к мысли, что здесь должно что-то произойти. Мужики, выдолбив квадрат, где показалась свинцовая вода реки, достали из мешка, лежавшего невдалеке, бутыль и стаканы, налили в них какую-то жидкость и, осенив себя крестом, выпили. Потом один что-то разломил, подал кусочек другому, и они стали нюхать эти кусочки. Тут подъехали сани, привезя кусок дерева, похожий на пень. Они скатили его с саней и установили рядом с выдолбленным квадратом. Это подняло интерес у легата: «Что они затевают и зачем собралось столько народа?»

Вскоре появились еще одни сани. В них, как увидел легат, сидело трое, не считая возницы. Особенно обращал на себя внимание какой-то мужик. Лицо из-за нечесаных и нестриженых волос разобрать было нельзя. На нем была порванная рубаха, распахнутая на груди. Руки за спиной. Рядом сидели два мужика, держа между ног секиры. Что кричал народ, легат не понимал. Крики утихли, когда появились еще одни сани с тремя мужиками. У одного на груди легат увидел большой крест – значит, этот человек был священником. Второй достал из сумы какую-то бумагу и стал читать. Третий, одетый в черное, достал из саней большой топор. Когда кончилось чтение бумаги, легат увидел, как двое, что были с секирами, оставив их в санях, схватили за руки мужика в рубахе и поволокли к деревянному обрубку. Мужик, на котором был крест, что-то говорил, а мужик в рубахе повалился ему в ноги и стал их целовать, со слезами что-то бормоча. Но никто его не слушал.

Священник осенил его крестом и отошел на несколько шагов. Подошел мужик с топором, одетый в черное. Легат видел, как лезвие сверкнуло в воздухе. Толпа ахнула, а голова упала в реку. Туда же полилась кровь. Все произошло так быстро и просто, что навело легата на мысль, что подобное совершается довольно часто. По его коже пробежала дрожь. После этого происшествия он два дня не выходил из дома.

Выйти его заставили слова Фрязина:

– Готовься, тебя примет великий князь. Но ты должен будешь встретиться с богомолом. Вот ему и докажи, чья вера истиннее.

«Господи, помилуй! Что меня ждет?» – пронеслось в голове легата.

Фрязин попал к Софье. Они говорили на итальянском. Софья с чем-то долго не соглашалась, но ее убедили слова Фрязина:

– Что скажет легат папе и в какое положение ты поставишь своего наставника Виссариона, который столько сделал для тебя?

Как заметил Фрязин, она тоже побаивалась своего супруга. Да, это было так. Но мало кто замечал, что жена потихоньку отвоевывала себе самостоятельность. Она уже свободно входила, когда у него кто-то был. Быстрое освоение языка – хотя многие слова она произносила с ошибками – позволяло ей высказывать свои замечания и советы. И жизнь показала, что они были весьма разумны.

Софья заговорила с Иваном Васильевичем, чтобы он принял легата. Великий князь спросил:

– Что хочет этот итальянец от меня?

Та ответила:

– Он хотеть сказать, что их ученые много лучше.

Князь усмехнулся:

– Со мной об этом говорить не надо. Пусть поговорит со святошей.

– Ты будет знать, кто лучше. Папа хотеть, чтобы церков был одна.

– Ты, Софья, хочешь сказать, кто победит, того и правда?

– Правда. Это что? – спросила она.

– Это – истина, – ответил Иван Васильевич.

– А-а-а, – произнесла она и кивнула.

Государь задумался.

– Ты что? – Она подошла к нему и прислонилась красивой головкой к его плечу.

– Что, что? – с досадой в голосе произнес он. – Боюсь, что это окончательно поссорит мня с митрополитом.

На это она, отступив на пару шагов, заявила:

– Папа в Европе иметь большой авторитет. Его слушать все правитель. И что будут подумать о тебе, а ты звать государь… Да какой, скажут, он государь, если бояться принять папского легата! Он же не кусаться, – добавила она с ядовитым хохотком.

И… грозный государь сдался. Это была первая победа жены.

– Да, – подумав, проговорил он, – не дикари же мы и не варвары, как кое-кто зовет нас. Скажи, Софьюшка, а этот твой…

– Почему мой? – перебила она. – Это папский посол!

– Ладно, пускай будет так. Но ты скажи – он как, силен в священных науках?

Она была одета в голубое платье, которое так шло ей. Ее роскошные темные волосы были убраны в высокую прическу, еще сильнее выделяя белизну ее лица. Он посмотрел на нее и отвел глаза.

– Вот ты мена спросить, силен ли легат в науке. Как мене знать? Я с ним другая веры. Ты лучше спросить у… э… митрополит. Он тебе и сказать.

Иван Васильевич усмехнулся:

– Да я на него в обиде.

– Знаэшь что, государь, у те не могут быть обиды и любов. Ты повэлитэль, а это значит: виновный – судить, добрый – награждать.

Увидев, что он нахмурился, она поднялась и, сказав:

– Этот твой дело! Я хотеть как лучшэ, – вышла, гордо вскинув голову.

Оставшись один, Иван Васильевич задумался над словами жены:

«Она, пожалуй, права. Любимчики вызывают зависть. Они, зная мое отношение к ним, могут ведь и подвести. Что другие скажут? Да, тут Софья права. А насчет митрополита? Да тоже верно. Ведь он митрополит! И его слово много значит! Пойду навещу его. Пускай решает, кто будет говорить с этим легатом, будь он неладен».

Дверь в комнату митрополита отворилась без стука. Филипп оглянулся и, не веря своим глазам, увидел в дверном проеме великого князя. Он стоял, обеими руками держась за косяк и склонив голову.

– Примешь гостя, богомолец? – с легкой насмешкой в голосе спросил он.

Филипп улыбнулся:

– Раз пришел, входи! – Сказав, встал и сделал пару шагов к нему навстречу.

Иван Васильевич подошел, взял его руку и поцеловал.

– Что, богомолец, не говоришь, что рад мня видеть? – подняв голову, спросил он.

Вместо ответа тот сказал:

– Знаю, зачем пришел. Садись!

Филипп слегка подвинул кресло. Первым разговор начал Иван Васильевич:

– Пришло время, когда мы должны сказать, чья вера правильнее.

Филипп сел напротив и бледными руками погладил поручни кресла.

– Я не понимаю, великий князь, что значит «пришло время». Его привезла твоя царевна, – проговорил Филипп, имея в виду, что с ней приехал легат.

– Да, она его привезла. Вернее, ей его навязали. Ну и что? Иль ты боишься, что католик окажется убедительнее?

Митрополит поправил крест.

– Я ничего не боюсь, твердо веря в истинность нашей веры, – произнес он. Голос был у него еще слаб, что говорило о том, что митрополит до конца не выздоровел.

– Тогда, богомолец, в чем дело? Подбери знающего божьего человека, пускай поговорят, а мы послушаем. Я твердо верю в то, что наши прародители в долгом поиске выбрали для своего народа веру, которая какое столетие укрепляет его и помогает преодолевать многие трудности.

– Великий князь, хорошо ты сказал! – Глаза митрополита заблестели. – Вера наша истинна, и мы с ней преодолеем все, что Бог нам пошлет. – Голос у Филиппа окреп, когда он произносил эти слова. – Готовь встречу, великий князь. От нас выступит книжник и богомолец Никита Попович.

– Выбор твой, владыка, одобряю. О нем я много наслышан. Заткнем поганые глотки тех, кто о нас говорит всякую ересь. Пускай знают в Европе, что не дика наша Русь, не боится ни с кем встречаться. Готовы даже дружить. Наши купцы пускай ездят в Европу, а оттуда мы ждем их торговцев.

– Но на веру нашу чтоб не покушались и впредь! – добавил Филипп.

Вскоре встреча состоялась. Она проходила в большой комнате – раньше это была гридница, теперь стала называться залой. Это название принесла Софья. В центре залы – небольшой стол с тремя стульями, два напротив друг друга. Третье между ними. Вдоль стен установлены кресла. У дальней стены три кресла: для государя, государыни и митрополита. Потом их кресла пододвинули поближе к центру. У стен сидела княжеская родня, князья, бояре. Ближе к выходу – кое-кто из дьяков. Был даже мастеровой люд.

В дверях появился Никита Попович, среднего роста, суховатый. Взгляд серых глаз умный и твердый. Одет в серый кафтан, черные порты заправлены в мягкие катанки. За ним появился легат в красной сутане, красной шапочке и красных перчатках. Натянуто улыбаясь, он с внутренней тревогой смотрел на присутствующих, заметив и боярина – обидчика. Легату показалось, что тот ему ехидно подмигнул.

Никита и легат сели друг против друга. Фрязин сидел сбоку, между ними. Он выступал как переводчик. На стол поставили кувшин венецианской работы с терновым морсом. За ними в кресла сели два архиепископа и брат Фрязина. Они выполняли роль судей, которые должны определить победителя. Каждый из архиепископов помолился перед иконой и заявил:

– Пусть меня покарает Господь, если я буду решать неправедно.

Эти слова Фрязин перевел легату, тот улыбнулся. Все восприняли его улыбку как уверенность в справедливости этих судей. Дал эту клятву и брат Фрязина на итальянском. Его слова были переведены на русский.

Когда все сели, вошли государь, государыня и митрополит. Многие ожидали, что рядом с Иваном Васильевичем будет сидеть его мать. Но села жена – независимая, уверенная. В центре сел государь, по правую руку – митрополит, по левую – Софья.

Начал митрополит. Глядя на легата, он спросил:

– Что есть Бог?

Фрязин перевел. Губы легата скривились. Он не ожидал такого детского вопроса.

– Бог, – начал легат, – высшее существо, сотворившее мир и им правящий. – Сказав, он победно откинулся на спинку стула.

Митрополит обратил взгляд на Никиту. Тот заявил:

– Бог – высшая сущность. Бог есть Святая Троица. Единый Бог по природе, но в Единой Сущности три ипостаси: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой. Бог есть Чистейший, Всесовершеннейший Дух, выше которого ничего нет и быть не может. Святая Троица сотворила мир, дала ему устройство, управляет им, определила судьбы всего человечества. Положение о Святой Троице закреплено на Первом и Втором Вселенских соборах. – Сказав, Никита вытянул перед собой руки.

Митрополит посмотрел на судей. Те подняли три серые палочки. Посмотрел туда и легат. Увидев решение судей, слегка побледнел. Он сам себе признался, что как-то выпало из его сознания упоминание о Святой Троице. А о Первом и Втором Вселенских соборах он вообще не счел нужным упоминать. Иван Васильевич скосил глаза на Софью. Лицо ее пока ничего не выражало.

Митрополит взглянул на Никиту. Повернув голову к легату, он спросил:

– Моисей, пасший овец, однажды привел стадо к горе Божией Хориву. Кто там к нему явился и что сказал?

Лицо легата вытянулось. Он понимал, что речь идет о Боге. Но в каком порядке это случилось, не то забыл, не то не знал. И начал плести:

– Явился Господь…

Никита, как и все, терпеливо ждал. Сухое, желтоватое лицо легата начало краснеть от напряжения. Он что-то мычал, но ничего вразумительного сказать не смог. Никита посмотрел на Фрязина. Тот пожал плечами. Тогда Никита перевел взгляд на митрополита. Филипп посмотрел на судей. Те вновь достали серые палочки.

Настала очередь легата задать вопрос:

– С чем Аарон должен был входить во святилище?

Никита улыбнулся:

– Аарон во святилище должен был входить с тельцом в жертву за грехи и с овном во всесожжение. – Сказав, добавил: – Ветхий Завет, глава шестнадцатая, пункт третий.

Лицо легата посерело. Он понял, что потерпел полное поражение. На все дальнейшие Никитины вопросы отвечал неуверенно, неточно, а порой просто придумывал ответы. А вот Никита показал не только ясность ума, но и знания. Видя, что задавать вопросы легату больше не было смысла, государь поднялся и грубовато спросил:

– Ты зачем сюда явился?

Легат залепетал:

– Я не взял с собой книги.

– Кто те мешал? Ты знал, зачем едешь?

Тот угрюмо кивнул головой.

– А ты еще хотел, чтобы мы, – он поглядел на митрополита, – подписали тебе Флорентийскую унию. Хотел? – Тон государя был требовательным.

Тот сознался.

– Так вот, передай папе: мы, православные, берегли, бережем и будем беречь свою веру. Ступай! – Сказав эти слова, государь поцеловал руку митрополита и, с грохотом отодвинув кресло, подошел к Никите, обнял его и чмокнул в щеку. Всем поклонился и пошел к себе.

После ухода Ивана Васильевича Софья при всех направилась к легату.

– Будешь в Риме, передай кардиналу Виссариону, что я все сделала, о чем он просил. Ты – свидетель: встреча была, разговор об унии был. Моей вины нет. Это виноваты они, – на этом слове она сделала ударение, – что не получили, чего хотели. Желаю счастливого пути!

Разговор шел на итальянском. Сказав, она ушла, даже не оглянувшись. Все вышли. Фрязин и легат остались вдвоем.

– Пошли, друг мой, – сказал Фрязин. – Русь – страна порой непредсказуемая. Так что посоветуй папе оставить ее в покое!

– Да, я вижу… Признаться, не думал, что она… они так преданы своей вере и сильны в знаниях… – Ничего другого он сказать не мог.

– Да, – поддержал его Фрязин и скорее, чтобы успокоить, продолжил: – Но им здесь еще трудиться и трудиться надо, чтобы сравняться с Европой.

– Меня это мало утешает, – ответил легат.