Текст книги "Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942"

А в целом этот период нашей жизни в селе проходил как полная идиллия, и не верилось, что вот-вот такое блаженство кончится…

…Вечером 11 мая после ужина командир нашего взвода лейтенант Кирпичев распорядился, чтобы мы все перед отходом ко сну получили неприкосновенный запас (так называемый НЗ) продуктов питания сухим пайком. Их выдал из своего грузовика «Бедфорд» старшина Ермаков. Сюда входили: три пачки концентрата с сушеной пшенной кашей, завернутой в плотную бумагу, сумочка сухарей из черного хлеба, одна большая рыба холодного копчения, шматок свиного сала, десятка два кусочков сахара и еще кое-что. Выдали также щепотку соли, которую я завернул в бумажный пакетик и вложил с ним в сумочку, где хранил отдельно дозы хинина.

Все продукты уложили в свои вещевые мешки, туда же сунули в сумочке дополнительные обоймы с винтовочными патронами. Теперь стало ясно, что завтра, наконец, мы пойдем в наступление на немцев. И тут нахальный боец Кусков вдруг задал командиру вопрос: «А как же помыться в бане? Ведь обещали всем устроить завтра баню и сменить нижнее белье, так как мы уже давно не мылись и многие завшивели. Ведь нельзя же уходить на тот свет в грязном белье!» На это смутившийся командир взвода Кирпичев лишь очень нерешительно крикнул: «Молчать! Выполняйте приказ!»

Кстати, у меня тогда тоже появились бельевые вши не только на нижнем белье, но и даже в новом белом шерстяном свитере, а также в гражданских темно-синих брюках от бывшего студенческого костюма. Эти брюки я носил под тонким, вот-вот готовым разорваться возле колен армейским зеленым полугалифе. Многие из нас тайком друг от друга, где-то в укромном месте, раздевшись догола, пытались уничтожать этих паразитов, давя их между ногтями больших пальцев.

На следующий день в ясную, теплую и солнечную погоду, рано-рано утром нас подняли и объявили, что мы сегодня после завтрака снимаемся с данного места и уходим дальше на запад – в наступление на противника. Все быстро обулись, оделись легко, без шинелей, умылись и наспех позавтракали сухим пайком, запив съеденное сырой водой. Сняли с постелей личные вещевые мешки и противогазы в сумках и шинели, которые превратили в скатки, завязав их конец шнурком. Положили в вещевые мешки котелки, кружки и другие предметы. Нацепили на широкий поясной ремень на себе спереди патронташ с патронами, а сзади – флягу в чехле с набранной из колодца питьевой водой и саперную лопату – тоже в чехле. Надели за спину вещевой мешок, а через левое плечо – сумку с противогазом.

Наша машина с пушкой, на платформе которой, будучи основными номерами дежурного боевого расчета в этот день, разместились Левин и я (сидели на креслах для наводчиков), поехала впереди.

Батарея, перейдя по мостику речку, протекающую через Лозовеньку, вышла из села и повернула влево. Затем она двинулась по той же дороге на северо-запад, в сторону села Михайловка, расположенного на берегу узенькой реки Кисель, впадающей в другую небольшую реку Береку.

Накануне, еще до рассвета, очень далеко и совсем незаметно для нас, зенитчиков, ушли вперед танки, а с ними на броне – мотострелковые батальоны нашей 199-й и 198-й отдельных танковых бригад. Наверное, эти бригады потом присоединились впереди к 21-му танковому корпусу, о присутствии которого где-то поблизости тогда мы – рядовые бойцы и даже наши непосредственные командиры – не могли и предполагать.

На нашем направлении движения передовая линия фронта находилась от Лозовеньки примерно в 40 километрах, и поэтому нашим танкам и нам вслед за ними сначала следовало преодолеть эти 40 километров, прежде чем вступить в соприкосновение с противником. А там, на передовой линии, на участке нашей 6-й армии сегодня с утра первыми вступили в бой только пехота и артиллерия.

Сзади нас двигались пешком, на автомашинах и редко на тракторах-тягачах стрелковые, артиллерийские и другие подразделения. Проскакала мимо даже какая-то большая кавалерийская часть. По пути наша батарея обгоняла большие группы пехотинцев, одетых в шинели, несмотря на жару, а также несших их на себе в виде скаток. У многих бойцов были на голове каски.

Пехотинцы были вооружены в основном старыми трехлинейными винтовками образца 1891–1930 годов конструкции С. И. Мосина. Некоторые из них (правда, в очень малом количестве) несли за плечами и плохо показавшие себя в боях полуавтоматы (точнее – самозарядные винтовки) СВТ-40 образца 1940 года конструкции Ф. В. Токарева. Их длина была такая же, как у винтовок. Имелись у бойцов и станковые пулеметы «Максим» и ручные конструкции В. А. Дегтярева. Тащили они на себе по двое и тяжелые противотанковые ружья. Естественно, у всех пехотинцев были ручные гранаты трех типов – оборонительные, наступательные и противотанковые.

Общий вес груза, включая одежду и обувь, который несли на себе бедные пехотинцы, достигал 40 килограммов. (Несколько меньше груза носили мы – зенитчики.)

Еще с первых же минут нашего подъема после ночного сна всем были слышны слабые звуки артиллерийской канонады, которые при движении батареи все более и более усиливались. А затем, часам к десяти, канонада утихла. Стало ясно, что это находившиеся впереди нас в километрах тридцати – тридцати пяти артиллеристы и чуть подальше от них минометчики закончили огневую подготовку для наступающих на них с переднего края фронта наших пехотинцев. «Ребята сейчас, наверное, пошли в атаку на прорыв фронта», – сказал кто-то из нас на пушке.

Скоро мы вошли в село Михайловское, и внезапно в сопровождении пары вражеских истребителей «Мессершмитт-110» появилась на небе группа немецких одномоторных пикирующих бомбардировщиков и одновременно штурмовиков «Юнкерс-87». Резко снизившись к земле под большим углом к ней, они с устрашающим воем сирен атаковали двигавшиеся колонны разных войсковых частей и лично нас: первые открыли огонь из пулеметов, а вторые – побросали небольшие бомбы и также дали пулеметные очереди.

И тут, не дожидаясь команды отлучившегося ненадолго от своих людей лейтенанта Кирпичева, наш боевой расчет остановил автомашину, везшую за собой пушку, и, не прицеливаясь, начал на глазок стрелять из орудия длинными очередями по немецким самолетам. При этом мы совершенно не обращали внимания на то, что вокруг свистели пули и падали рядом осколки от бомб. Вслед за нами начала стрелять пушка второго огневого взвода под командованием младшего лейтенанта Алексеенко. Открыл огонь и пулемет. Самолеты, к сожалению, благополучно улетели, спалив две хаты, убив двух пехотинцев и ранив еще несколько человек. Из нашей батареи получили ранение трое, из которых тяжелое – один. Всех троих вместе с другими ранеными отправили назад на повозке с лошадью в сопровождении кучера и какой-то медсестры.

Затем на небе показались наши истребители, и по этой причине немецкие самолеты не возобновили налет. Воспользовавшись этим, в село приехала полевая кухня, и мы вместе с порциями черного хлеба получили из нее в личные котелки сначала первое и потом второе блюда и в кружки – компот. И так хорошо пообедали!

После обеда лейтенант Кирпичев приказал нашему первому боевому расчету в своем взводе уступить на пушке место второму расчету, а нам дальше стрелять по самолетам из своих винтовок и карабинов, забрав их с кузова автомашины. Так и пришлось поступить к вечеру, когда исчезли с неба наши истребители, и мы, покинув село Михайловское, прибыли в небольшую деревню, где остановились на ее единственной улице между отдельными хатами и дворами. Здесь опять появились немецкие штурмовики и истребители, по которым обе наши пушки и пулемет почти с ходу открыли огонь. На этот раз мне и моим товарищам по орудийному расчету, не занятым на пушке, не осталось ничего другого, как вести по воздушным целям стрельбу из личного оружия. И пришлось стрелять так много, что из-за этого ствол моей винтовки сильно разогрелся и жар от него стал доходить до ладони державшей ствол левой руки. Стрельбу из винтовок и карабинов по самолетам мы производили с примерным учетом скорости их движения и направления полета: посылали пули в небо не точно на цель, а несколько вперед ее – на то место, куда вот-вот должен прибыть своей носовой частью самолет.

Стрельбу прекратили тогда, когда увидели, как один из самолетов, улетая назад, загорелся и стал падать и из него выбросился с парашютом летчик, который приземлился в поле километрах в трех впереди нас. Все мы очень обрадовались падению самолета и были твердо уверены, что это заслуга всей нашей батареи. Остальные самолеты улетели, не тронув никого из нас, но причинив большие потери другим воинским частям, двигавшимся сзади и спереди.

Вечером поступила команда приостановить дальнейшее движение батареи и оставаться ночевать в этой же маленькой деревне. Здесь перед наступлением темноты прежде всего мы почистили стволы обеих пушек, пулемета и личного оружия, установили, хорошо замаскировав соломой и ветками деревьев, автомашины и готовые к бою орудия с ящиками для боеприпасов, отрыли недалеко от пушек саперной лопатой каждый для себя окопчик на всякий случай и дождались приезда полевой кухни, из которой получили ужин, а предварительно – по 100 граммов водки. На этот раз я не отказался от своей порции.

Побыл один час на карауле, принял дозу хинина и улегся спать вместе с винтовкой, противогазом, саперной лопатой и вещевым мешком, не взяв даже с кузова грузовика в качестве одеяла оставленную на нем скатку своей шинели. Причем спал я, как и многие товарищи, не разуваясь и не раздеваясь, прямо на покрытой зеленой травой земле, на огороде, возле своего окопчика. Хорошо еще, что ночью не было дождя, было тепло, почти как днем, и меня не мучил приступ малярии с сильным ознобом, который, наверное, хотя и возник, но я сгоряча его не заметил.

За сутки наша батарея отъехала от Лозовеньки на северо-запад примерно километров на восемнадцать. Но на сколько вперед ушли наши танки, а тем более авангардные части, непосредственно атакующие неприятеля с передовой линии фронта в глубь расположения немецких войск, мы не знали.

День 13 мая, как и прошедший, выдался ясным и теплым. Утром нам удалось позавтракать не сухим пайком, как вчера, а из полевой кухни. Затем батарея снова двинулась в путь на северо-запад, по-прежнему обгоняя колонны пехоты и других войсковых соединений. Километров через шесть после начала пути внезапно наши автомашины остановились перед очередной небольшой деревней, так как их дальнейшему движению помешала большая толпа военных, перегородившая дорогу и даже обе ее стороны для объезда. Многие из нас без всякой команды соскочили со своих мест на грузовиках и платформах обеих пушек и устремились в толпу, которая с большим любопытством рассматривала что-то и шумно его обсуждала.

Оказалось, что на левой стороне дороги, метрах в пятнадцати от нее лежит на стерне сжатого прошлой осенью поля свежий… труп убитого немецкого солдата. Я и большинство моих товарищей, а также все наши командиры и комиссар батареи увидели такое вообще впервые. Был ли этот солдат рядовым, унтер-офицером или фельдфебелем, точно сказать не могу, поскольку я тогда в немецких военных званиях совсем не разбирался. Но, судя по простоте обмундирования на убитом, офицером он не был.

Кто-то заявил, что убитый – немецкий летчик, спрыгнувший вчера с парашютом из сбитого зенитчиками (не нами ли?) вражеского самолета, и что якобы еще до приземления пилота его подстрелили в воздухе пехотинцы, унесшие потом с собой парашют. Но так ли это было на самом деле, я не уверен, так как на солдате не было комбинезона и головного убора летчика. Кроме того, летчик у немцев, как я позже узнал, должен иметь военное звание по меньшей мере фельдфебеля. Другим поводом для сомнения послужило то, что подошедший старый местный житель сказал одному стоявшему рядом большому командиру, что солдат, наверное, пробравшийся в наш тыл с рацией разведчик, которого бойцы обнаружили, стали преследовать, почти схватили, но он не сдался и застрелился сам. У убитого якобы был еще и напарник, который вместе с рацией скрылся и сейчас прячется где-то. Но как все было на самом деле, выяснить нам не дали.

Солдат был в мундире-пиджачке с погонами на плечах и, кажется, с желтыми петлицами по обоим концам отложного воротника. На петлицах же виднелись металлические контуры двух или трех птиц, распластавших крылья. Убитый был в брюках навыпуск. Имелись ли на погонах мундира какие-либо знаки отличия, я не обратил внимания. Заметил только, что на правой стороне мундира на уровне груди находилось изображение взлетающего (с изогнутыми крыльями) орла, несущего снизу ножками крест – свастику.

Мундир на убитом был распотрошен, а брюки были совсем расстегнуты до серых кальсонов и белых трусов под ними. На ногах его были серые носки. Из карманов мундира были извлечены и находились в руках у одного старшего политрука солдатская книжка Soldbuch (золдбух) убитого, его красивая красная расческа и некоторые другие личные вещи. Среди этих вещей, между прочим, оказалась и пачка белых и тонких резиновых… презервативов, которую бросили рядом с трупом. Они вызвали особенно сильную злобу у пожилых военнослужащих, говоривших, что эти предметы являются явным свидетельством того, что оккупанты насилуют наших женщин, попавших под их власть.

На шее у трупа висела на прочном белом шпагате состоящая из двух половинок овальная нержавеющая бирка-жетон («медальон смерти»), изготовленная холодной штамповкой из алюминия или мягкой оцинкованной или освинцованной листовой стали. На его обеих половинках были нанесены личный номер и кодированный номер войсковой части погибшего. Как объяснил собравшимся у трупа людям очень интеллигентный и уже в больших годах майор-пехотинец, при гибели владельца такого жетона похоронная команда (а в крайнем случае – его товарищ, оставшийся в живых) обламывает у покойного половину его «медальона смерти», забирает эту половину с собой и отдает ее туда, куда следует, чтобы сообщить о гибели солдата и о месте его захоронения родным и командованию войсковой части. Если же труп с целым «медальоном смерти» окажется в расположении противника, то по идее, если он «благороден», то же самое должно быть проделано его соответствующими органами или людьми. При захоронении погибшего оставшуюся половинку жетона кладут ему в рот (а в крайнем случае оставляют на месте), благодаря чему принадлежность останков убитого можно будет установить даже через очень-очень много лет, поскольку материал жетона не ржавеет.

Напарник убитого, видимо, не успел или не сумел взять с собой половинку «медальона смерти» своего товарища. Поэтому конечно же его наши бойцы похоронили потом с не снятым с шеи целым жетоном в безвестной могиле. Так что о смерти и месте захоронения этого немецкого солдата его родные и близкие никогда не узнают…

Солдатскую книжку Soldbuch убитого взял себе старший политрук, который вскоре заставил также отдать ему сапоги немца и приказал разойтись всем собравшимся.

Батарея проехала мимо упомянутой небольшой деревни и до обеда, свернув прямо на запад, прибыла к окраине другой такой же деревни, живописно расположенной на берегу реки Берека недалеко от находившегося впереди большого села Алексеевка. Здесь нашу колонну внезапно остановили и объявили, что командование 199-й отдельной танковой бригады устроит сейчас личному составу батареи… давно желанную баню со сменой нижнего белья и санитарную обработку – «про жар ку» всей остальной одежды на каждом из нас для уничтожения вшей, чему все очень обрадовались.

Мы сразу же отцепили от грузовиков обе пушки, отрыли для них позиции на расстоянии не менее 25 метров друг от друга и установили на этих позициях как обычно (то есть хорошо замаскировав) готовыми к бою оба орудия. Сняли также с автомашины ЗИС пулемет и тоже поставили его на позиции. Затем загнали все автомашины задним ходом на опушку имевшегося вблизи маленького лесного массива.

Внутри его и почти рядом с берегом реки стояли среди деревьев большая зеленая брезентовая палатка – походная баня (вернее, душевая для мытья горячей водой) и вагончик – полевая «жарилка» для разогрева одежды до необходимой высокой температуры.

По окончании помывки состоялся неплохой обед, который мы получили из полевой кухни, отдых до вечера с бритьем лица и писанием писем родным (я этими делами не занимался) и рытье индивидуальных окопчиков. Потом дали нам хороший ужин, при котором я отказался от своей порции водки в пользу шофера Журавлева.

Ночевал я на этот раз возле грузовика, положив рядом с собой винтовку и накрывшись шинелью, что, однако, не избавило меня от трясшего некоторое время малярийного озноба, хотя и принял накануне дозу хинина. Ночью на караул, к счастью, меня не поставили. В общем, 13 мая у нас прошло почти без стрельбы, больших мук и нервотрепок.

…Цифра 13 в моем жизненном пути всегда была знаменательной и неплохой. И в данном случае день 13 мая 1942 года оказался для меня приятным. Но в то же время этот день за весь период моего пребывания в Красной армии стал вообще последним, когда мне удалось помыть свое тело горячей водой и одеться в свежее нижнее белье.

Глава 13

На другой день, 14 мая, после раннего, ставшего для нас уже обычным завтрака сухим пайком с запиванием всего съеденного сырой водой из фляги, мы продолжили на автомашинах и прицепленных к ним орудиях движение на северо-запад. Однако сделали больший уклон на север. Погода была по-прежнему солнечной. Ехали по остаткам проселочной дороги вдоль левого берега реки Берека. Затем объехали правой стороной село Алексеевка и проследовали дальше прямо по полю к намеченной командиром батареи Сахаровым (очевидно, по топографической карте) цели.

Однако при езде по бездорожью наши не рассчитанные для такого движения английские грузовики «Бедфорд» часто застревали в пути, и их нам из-за этого много раз, отцепив пушки, приходилось мучительно выталкивать из тех ям, толкая сзади вручную. При этом брали также с боков большими лопатами землю и кидали ее под колеса, куда также сбрасывали ветки росших поблизости деревьев и остатки прошлогодней соломы с поля.

К счастью, эти тяжелые работы нам помогали выполнять шоферы обгонявших батарею отечественных автомашин и особенно – ехавшие на них военные, а пару раз подсобили пехотинцы и кучера различных повозок, которых, в свою очередь, обгоняли мы.

Не могу не сказать о том, что однажды был свидетелем очень неприятного случая, который запомнился мне на всю мою долгую жизнь. Он произошел, когда нашим автомашинам как-то пришлось поехать по небольшому лугу, представлявшему собой незаметное сразу болотистое место. Три наших грузовика более или менее благополучно преодолели это место, а четвертый – застрял, уйдя задними колесами глубоко в грунт. Во время выталкивания его руками младший лейтенант Алексеенко, громко ругаясь матом, стал безжалостно избивать измученных бойцов своего взвода прикладом винтовки и грозился лично расстрелять некоторых из них. В качестве причины для расстрела он усматривал скрытое нежелание работать. (К сожалению, такие бойцы у нас тоже бывали…)

Километров через шесть после начала пути мы наткнулись на отдельные разбитые автомашины и покинутые артиллеристами индивидуальные окопы, а также отрытые ими же позиции для полевых орудий, которых там уже не было. На их месте и вокруг валялось много желтых стреляных гильз. Потом попались места, где побывали минометчики, а затем промелькнули длинные ряды окопов и блиндажей, где раньше была пехота.

Стало ясно, что сейчас мы оказались на одном из участков бывшей передовой линии фронта, откуда части нашей 6-й армии двое суток назад после артиллерийской подготовки перешли в наступление на немцев. Войска отсюда прорвали оборону противника, двинулись на запад и продолжают дальнейшее движение туда же, преодолевая вражеское сопротивление. (Один из ехавших с нами пожилых товарищей, побывавший на фронте в прошлом году, заявил, что, судя по его опыту, в прошедшие два дня сопротивление немцев было, вероятно, слабым.)

Прибытие нашей зенитной батареи на бывшую передовую линию фронта ознаменовалось тем, что над нею сразу же и совсем неожиданно появилась тройка немецких штурмовиков, которая резко снизилась и атаковала нас и следовавших сзади и спереди пехотинцев, группы автомашин и гужевых обозов. Мы даже не успели развернуться к бою. Пока Виктор Левин и я, ехавшие на пушке, а также другие два наводчика на втором орудии стали на ходу наводить на цели стволы обоих орудий, самолеты уже лихо пролетели над нашей головой. Они дали по батарее очереди пуль и сбросили мелкие бомбы, в результате чего погиб подносчик снарядов из второго огневого взвода и получили ранения разной тяжести трое других бойцов из взвода управления и от нас. К счастью, пушки и пулемет не пострадали. Пробило осколком бомбы шину и камеру колеса на грузовике с закрытым кузовом. А какие были потери в других двигавшихся вместе с нами подразделениях, не знаю. Обратно на свой аэродром штурмовики пролетели на очень большой высоте, и мы даже не пытались открыть по ним огонь.

Шоферы Журавлев, Загуменнов и другие быстро сменили у грузовика с закрытым кузовом поврежденное колесо, и батарея, забрав с собой убитого и всех раненых, поехала дальше. Скоро доехали до юго-восточной окраины освобожденного от немцев, по-видимому, только пару дней назад населенного пункта, чем-то напоминавшего собой покинутую тогда нами Лозовеньку. Это было, вероятно, село Берека, расположенное почти в самом истоке реки того же названия. В селе еще дымились многие сгоревшие во время боя полностью или частично хаты и торчали кое-где одинокие печи с высокими дымовыми трубами. Валялись вздувшиеся и начинающие сильно разлагаться трупы коров, овец, лошадей и другого скота, павшего от пуль и осколков снарядов. Тянулся сладкий противный запах мертвечины. Наверное, совсем недавно тут были и людские трупы, но их успели убрать.

Заезжать внутрь села батарея не стала. Впереди, недалеко от него находился большой смешанный лес. К нему мы и направились. Автомашины батареи медленно въехали в этот лес километра на два вглубь по узкой, с большими рытвинами дороге и окончательно остановились, разъехавшись в стороны среди деревьев, предварительно разреженных нами же топорами и пилами. Рядом находилась небольшая поляна, через которую протекала речка с чистой водой.

В этом же лесу мы заметили поблизости на разных местах хорошо замаскированные танки нашей 199-й отдельной танковой бригады, прибывшие сюда значительно раньше нас. По-видимому, здесь были также и другие танковые соединения.

После того отвратительного запаха мертвечины, который довелось испытать возле освобожденного от немцев села, полным контрастом оказался для всех запах ландышей, росших в лесу в большом количестве.

На поляне, отрыв позиции, мы установили в них вместе с ящиками для боеприпасов готовыми к ведению огня обе пушки и пулемет. Их хорошо замаскировали. Затем отрыли индивидуальные окопы и соорудили из молодых деревьев и веток шалаши для проживания в них каждому взводу по отдельности и содержания в них личного оружия. Начали заниматься строительством капитальной землянки-бункера для командиров и комиссара.

15 мая после неплохого завтрака, полученного из полевой кухни, меня разыскали комиссар батареи Воробьев и ее парторг Агеев, которые с ходу напомнили мне о моей обязанности выпустить очередной боевой листок, ставший, как потом оказалось, последним. Они принесли для него готовую форму и набросанную комиссаром карандашом небольшую заметку, содержавшую упоминание об успешном ходе наступления наших частей на врага и призыв к каждому бойцу выполнить «перед советским народом любой ценой свой священный долг защитника Отечества».

Я немедленно принялся за дело, вытащив из вещевого мешка ручку, чернила, ластик, простой и пару цветных карандашей и взобравшись на кузов грузовика со скамейками для сидения, одну из которых использовал в качестве стола. Мне пришлось фактически заново изложить принесенную комиссаром заметку, значительно расширив ее содержание, и написать дополнительно кое-что от себя. В частности, я написал пару добрых слов о погибшем вчера подносчике снарядов (к сожалению, забыл его фамилию) и трех раненых бойцах, которых накануне отправили в тыл. Вскоре листок был готов, и я подошел к комиссару, чтобы тот ознакомился с его текстом, утвердил его и разрешил вывесить эту газетенку на видном месте на каком-либо дереве для прочтения всеми. Все обошлось благополучно.

Во время общения с Воробьевым я задал ему вопрос: почему мы прекратили дальнейшее движение вперед и строим капитальные землянки, которые предназначены только для длительного пребывания воинской части на данном месте. Ведь в первые три дня наступления на немцев наша танковая бригада и другие танковые соединения помогали пехотным частям прорвать передовую линию фронта и продвинуться дальше. А теперь все танкисты почему-то повернули назад и расположились в лесу, по соседству с нами. В чем же здесь дело? Как долго продлится наша остановка? Но комиссар батареи не смог дать мне вразумительный ответ на мой вопрос.

Боевой листок я вывесил на толстом стволе ближайшей к шалашам старой сосны, и скоро многие устремились к нему, чтобы прочитать, что там написано.

По вражеским самолетам, часто пролетавшим над лесом, было приказано временно огня не открывать, чтобы не выдать этим наше расположение. Кроме того, всех предупредили, что на северной окраине леса, простирающегося от нас на расстояние не менее четырех километров, могут находиться немецкие части и шнырять по лесу их разведчики. Поэтому углубляться в чащу далеко не следует. Этим могут или должны будут заниматься лишь наши разведчики.

Еще с раннего утра и до обеденного времени какая-то группа в основном пожилых бойцов стала рыть возле поляны непривычную для многих из нас длинную и глубокую яму. После обеда к этой яме, распространяя ставший уже для всех хорошо знакомым запах разлагающихся мертвых тел, подъехали две грузовые автомашины, нагруженные останками убитых бойцов и командиров, которых специальная команда подобрала на ближайших к лесу полях боев, прошедших за последние трое суток. Некоторые тела уже сильно вздулись и почернели. Всего было свыше 20 покойников. К ним еще присоединили тело нашего убитого вчера подносчика снарядов. Скоро состоялось захоронение погибших в одной братской могиле. На такой церемонии я присутствовал впервые в жизни.

Тела уложили в яму без гробов и в той же одежде, в которой они были при жизни: кто в шинели, кто лишь в гимнастерке и брюках. Некоторые из тел, бывшие не в шинелях и сильно изуродованные, были завернуты в плащ-палатки. Несколько человек, находившихся поблизости к яме, бросили в нее по щепотке земли, и могильщики засыпали могилу лопатами. На холмик могилы положили несколько пилоток и фуражек погибших и установили на нем изготовленный кем-то заранее из четырех досок полутораметровый столб в виде усеченной пирамиды, на которой со всех четырех сторон были написаны черной краской фамилии и инициалы захороненных. Над столбом сверху закрепили окрашенную в красный цвет фанерную пятиконечную звезду. Затем какие-то два больших командира сказали полагающиеся в таком случае добрые слова о покойных и поклялись отомстить за них врагу и «уничтожить фашизм в его логове». Второй выступивший закончил свою речь тем, что заявил, что данная могила временная и погребенные в ней воины будут позже перезахоронены в более достойном месте. В заключение десяток бойцов, выстроенных поблизости, дали вверх несколько залпов из винтовок, и на этом церемония похорон закончилась.

Остаток дня 15 мая прошел спокойно. Все получили относительно неплохой ужин с водкой, а ночью поспали более или менее нормально – кто в шалаше, кто еще где-то. Дождя не было. Доза хинина, принятая перед сном, помогла мне на этот раз не дрожать от холода очень долго.

День и ночь 16 мая обошлись без чрезвычайных событий – стрелять не приходилось. Все несли обычную службу. Многие бойцы продолжали работы по рытью и обустройству капитальной землянки. Утром снабженцы привезли для нашей батареи дополнительное количество ящиков со снарядами для пушек и ящиков лент с патронами для крупнокалиберного пулемета. Мы их перегрузили с интендантских грузовых автомашин на свои три грузовика. К сожалению и большому неудовольствию командования батареи, вовсе не было снарядов бронебойных и в достаточном количестве осколочных, способных пробивать корпуса вражеских самолетов и особенно танков. Снаряды были главным образом зажигательными и трассирующими, а некоторые даже и не вставленными в обойму, в связи с чем нам самим позже приходилось заниматься размещением их вместе по пять штук в держателе, чтобы можно было вести стрельбу из орудий не только в одиночном, но и в автоматическом режимах.

В тот день привезли для всей нашей танковой бригады и другие средства, необходимые для ведения наступательных боев. В основном это были боеприпасы и горючее для танков и автомашин, продовольствие, медикаменты и прочие вещи. Многих бойцов почти весь световой день заставили разгружать и перегружать все привезенное.

Кстати, во время выполнения этих работ я услышал от одного большого командира-танкиста реплику, что топлива для танков привезли явно недостаточно и его хватит им на расстояние не свыше 100 километров, то есть не более чем на пару дней. Пожаловался он своему коллеге и на то, что придется сильно экономить снаряды.

К концу дня бойцы почти полностью завершили работы по рытью и обустройству капитальной землянки. Но командиру и комиссару батареи пожить в ней так и не удалось – пришлось срочно уехать.

День 17 мая оказался очень беспокойным. Всех нас очень рано разбудили и, не дав даже позавтракать, заставили немедленно отправиться в путь.

Четырем основным номерам нашего орудийного расчета (двум наводчикам, включая меня, первому прицельному и заряжающему) лейтенант Кирпичев приказал ехать на платформе пушки (ее не зачехлили), чтобы при необходимости мы могли сразу же открыть из орудия огонь.

Танков, которые в лесу находились раньше рядом с нами, к нашему отъезду уже ни одного не было – все они с мотопехотой на броне уехали еще до рассвета, а теперь наша батарея поехала вслед за ними. Мы выехали из леса на юг по той же дороге, по которой в этот лес три дня назад въехали.

Здесь все невольно заметили лежавших на обеих обочинах шоссе уже успевших раздуться вследствие начавшегося из-за жары разложения несколько трупов пехотинцев, одетых в залитые кровью шинели. Естественно, от всех трупов исходила сладкая противная вонь. По-видимому, все убитые стали объектами нападения немецких штурмовиков. Какие-то типы в военной одежде обшаривали карманы одежды и вещевые мешки покойных и забирали из них документы, деньги, «медальоны смерти» и другие предметы и вещи. Оружия рядом с убитыми не было.